Февраль приносит грозы и аромат рапсового семени. Струйки воды стекают по стенам каньона. В перерывах между раскатами грома из храма доносится пение шести или семи женщин. Крыша храма течет, вода, просачиваясь, собирается в огромные бурые капли, которые падают в миски, расставленные вдоль проходов.

Нынче Праздника Весны не будет, на реке не будет состязаний по гребле, с окрестных вершин не будут запускать фейерверки. Самое время бы сейчас заняться высевкой риса: каждое зернышко следует класть в отдельный пластиковый стаканчик (они припасены у нее во множестве), потом туда надо насыпать земли и добавить чуть-чуть водички. Но нынче хранительница семян вместо это-го отправляет их сразу в огород – в свой, в соседский, – швыряет семена горстями во дворы брошенных домов: капусту, редиску, репу, лук… Вот как она вдруг стала богата: у нее семян на пятьдесят дворов! По вечерам она готовит – острую лапшу, гороховый суп с сыром и тофу, – потом горшочек со стряпней приносит на крыльцо учителю и оставляет там, прикрыв крышкой, а вчерашний горшочек забирает, пустой и неумело сполоснутый.

Деревня тем временем исчезает. Уже пропали доски пристани. Обертки, которыми на зиму были замотаны деревья. Стрелки часов и двери дома правления, а также растяжки радиоантенн, да и сами антенны тоже. Вывезены целые рощи бамбука. Магнолии выкапывают и в тачках везут на баржи. Испаряются дверные ручки, петли, болты и гайки. Все, что ни есть деревянного в каждом доме, снимают, пакуют в одеяла и осторожно спускают по лестницам.

В марте те немногие фермеры, которые не уехали, приступают к обмолоту пшеницы. Когда ветер не слишком силен, хранительница семян слышит, как они колошматят цепами… Сколько она себя помнит, в марте ее жизнь всегда сопровождалась этим шумом.

Такой яркой, красочной весны она и не припомнит. Вчерашняя грязь, кажется, так и взрывается цветами. К апрелю все вокруг становится алым, сиреневым и зеленым. За домом правления с невероятной, почти неестественной силой идут в рост циннии, будто прямо-таки выскакивают из земли. Она полчаса простояла над ними на коленях, рассматривая гладенькие, толстенькие стебли росточков.

Скоро в ее огороде из земли повылезало столько всяких растений, что ей приходится что-то уже и выпалывать. Будто кто-то сидит там под землей и пихает ее овощи вверх прямо пальцами. Неужто весна всегда такая? Пугающая, ошеломительная. А может, это она сама нынче все так остро воспринимает? По переулкам летают пчелы с нагруженными корзиночками, мотаясь из стороны в сторону, как пьяные; а встанешь у платана, семенами осыплет так, словно под снегопад попал.

Ночами она бродит по улицам с таким чувством, будто тьма – это огромное прохладное озеро. Возникает ощущение, что в ней самой все растворяется и уплывает. Тьма, думает она, – это частица вечности.

И тишина. Теперь, когда людей не стало, а шахта, где добывали руду, не шумит, возникает ощущение, будто их поселок стал этаким кладезем тишины, будто шорохи ее башмаков на ступеньках лестниц и шум воздуха, входящего и выходящего из легких, – это единственные звуки на много миль окрест.

Почта работу прекращает. От Ли Цина больше ни весточки. Наверное, в любой момент теперь он может появиться у нее в дверях и потребовать, чтобы она немедленно уехала с ним вместе. Но его нет и нет. Ночью на фоне темной теснины и темного неба над чуть менее темной рекой, еле мерцающей отраженными звездами, светят всего три или четыре огня.