Альма сидит в желтом кресле в общей обеденной зале. Остатки ее серебряных волос коротко подстрижены и торчат клочковатым ежиком. Одета во все чужое: предметы одежды в этом заведении, похоже, беспорядочно гуляют по рукам. Бросив взгляд налево, в окно, она может видеть лишь какую-то бетонную стену, верхнюю половину флагштока и небо, заключенное в неправильный многоугольник.

В воздухе запах вареной капусты. Под потолком тихо жужжат лампы дневного света. Поблизости две женщины пытаются играть в джин-рами, но все время роняют карты. Где-то в другом конце здания, быть может в подвале, то ли кто-то воет, то ли еще что. Или это просто отопление шумит, из приточного воздуховода с гудением вырывается горячий воздух?

Чу! – мимо Альмы пролетает тень памяти: вот что-то вроде было, и опять нет ничего. Стоящий на почетном месте телевизор показывает человека с микрофоном, вращающееся колесо рулетки, аплодирующих зрителей.

В дверь входит грузная женщина в белых джинсах, сверху на ней тоже что-то белое и голое, словно купальник. В дверях она для Альмы почти невидима: ее темной кожи против света старушка не видит вовсе, ей кажется, что к ней идет оживший белый-белый комплект одежды – штаны и майка, да сверху еще отдельно белки глаз. Женщина идет прямо к Альме и принимается что-то выкладывать из коробок на длинный стол.

Стоящая позади Альмы служительница в цветастом халате хлопает в ладоши.

– Время заняться творчеством, все слышали? – объявляет она. – Кто хочет поработать с мисс Стайгерс, подходите.

Несколько человек устремляются к столу, одна старушка идет, толкая перед собой ходунки на колесиках. Женщина в белом расставляет стаканчики, мисочки, краски. Открывает большой пластиковый пищевой контейнер. Устремляет взгляд на Альму.

– Привет, милочка! – говорит она.

Альма медленно отворачивается. И молчит. Никакой реакции. Через несколько минут кто-то неподалеку уже смеется, кто-то растопыривает перепачканные гипсом ладошки. Женщина в белом, что-то напевая себе под нос, переходит от одного к другому, помогая подопечным с их затеями. Стоит общий гомон, но ее голос легко его перекрывает.

Напряженная и скукоженная, Альма сидит в своем кресле. На ней красный свитер с оленем. Что за свитер?.. Откуда взялся?.. Ее руки, сомкнутые на коленях, холодны и, на ее же взгляд, похожи на лапы с когтями. Словно и они тоже… – а то, может, и впрямь? – может, и они когда-то принадлежали какому-то другому существу?

Женщина поет красивую протяжную песню на языке коса. А в Грин-Пойнте (он далеко, на другом конце города) в клинике памяти есть кладовка, где лежит, собирая пыль, тысяча картриджей с памятью Альмы. Тогда как здесь, у нее в прикроватной тумбочке, среди берушей, склянок с витаминами и скомканных бумажных салфеток валяется лишь один – тот картридж, что принес ей Феко, зайдя навестить. Картридж 4510. Но Альма уже не помнит ни что на нем записано, ни чей он, ни что это вообще такое.

Когда песня кончается, сидящий за столом старик в синем свитере разражается аплодисментами, хлопает в ладоши перепачканными гипсом руками. Кусочек неба, видимый в окошко Альме, теплеет, окрашивается багрянцем. По нему пролетает реактивный лайнер, оставив след и в какой-то миг пустив Альме в окно единственного золотистого зайчика.

Когда Альма отрывает наконец взгляд от окна, женщина в белом стоит рядом с ней.

– Ладно вам дуться, милочка, – говорит она все тем же напевным тоном. Ее голос теплый и как будто масляный. – Ну давайте попробуем. Вам понравится.

Женщина ставит перед Альмой жестяную кулинарную форму. Альма замечает газету, проложенную между формой и скатертью, замечает в пластиковых мисках у соседей по столу уже раскрашенные шелковые цветы, маленькие деревянные сердечки, снеговиков… Певунья наливает из контейнера в Альмину формочку белый и текучий гипс, остатки выскребает плоской палочкой от мороженого.

Что ж, гипс на вид привлекателен, он манит, он похож на сметану. Одна из обитательниц заведения всю свою порцию гипса размазывает по скатерти. У другой его комки твердеют в волосах. Женщина в белом заводит очередную песню. А может быть, она повторяет ту же песню сызнова, насчет этого у Альмы уверенности нет.

– Ndikunqwenelela amandla noxolo / Kuzo inzingo zalomhlaba, – поет она. – Amandla noxolo, uxolo kuwe.

Альма подымает левую руку. Гипс все еще податлив, ждет.

– Ну ладно, – шепчет она. – Ну хорошо.

При этом думает: ведь был у меня кто-то… кто-то ведь был. Но бросил меня, оставил здесь одну на произвол судьбы.

– Kuzo inzingo zalomhlaba. Amandla noxolo, uxolo kuwe, – поет женщина.

Подумав, Альма погружает руку в гипс.