А вещи – они такие, они по порядку не располагаются! Чтобы от А к B и дальше к C и D, – увы, не получается. Все картриджи одного размера и одного постылого цвета беж. Но то, что на одних, происходило десятки лет назад, а на других – в прошлом году. По интенсивности тоже: одни, втянув в себя Луво, держат его пятнадцать или двадцать секунд; другие вбрасывают в прошлое Альмы так, что он зависает там на полчаса. Секунды растягиваются, а месяцы промелькивают в мгновение ока. Он выныривает, задыхаясь, словно из-под воды; физически чувствует, как его катапультирует в собственное сознание.

Придя в себя, Луво иногда обнаруживает, что Роджер с ним рядом, стоит с прилипшей к верхней губе незажженной сигаретой и смотрит на загадочную стену, которая увешана у Альмы записочками, открытками и картриджами. Смотрит так, будто ждет, что с этой стены на него снизойдет озарение.

Обычно в доме при этом тишина, только выдохи ветра, что врывается в открытое окно, да шелест бумажек на стене, а в голове у Луво множатся вопросы.

Луво считает, что ему что-нибудь лет пятнадцать. Собственных воспоминаний у него очень немного; о родителях ничего, и никакого понятия о том, кто мог вделать ему в череп четыре разъема, а потом отправить скитаться среди десятка тысяч бездомных сирот Кейптауна. Насчет того, как и почему, – никаких даже намеков. При этом он умеет читать и говорит по-английски и на языке ко́са, знает, что в Кейптауне летом жарко и ветрено, а зимой прохладно и пасмурно. Но где он всего этого нахватался, не имеет понятия.

А все недавнее – сплошная боль: болит голова, спина, ноют кости. Шея изнутри горит огнем, мигрени налетают, как грозы. Дырки в черепе чешутся, из них сочится прозрачная жидкость; они подогнаны далеко не так аккуратно, как разъемы на голове у Альмы Коначек.

По словам Роджера, он нашел Луво в парке «Компаниз гарден», хотя сам Луво этого не помнит совершенно. Последнее время Луво ночует в квартире Роджера. И вот уже двенадцатый раз старший мужчина пинками поднимает Луво среди ночи, запихивает в такси, и они едут из района порта во Вредехук, где Роджер, успешно справившись с двумя замками, впускает их обоих в элегантный белый коттедж на пригорке.

Работая, Луво движется слева направо, прочесывая спальню второго этажа от лестницы к окну. Сегодня, после нескольких ночей разысканий, он подслушал и подсмотрел уже, наверное, штук пятьсот воспоминаний Альмы. А впереди еще сотни картриджей – они лежат и стопками на ковре, и к стене приколоты; этих последних больше. Их номера, гравировкой нанесенные сверху, никакой внятной хронологии, которую мог бы распознать Луво, не соответствуют.

Но у него такое ощущение, что его усилия постепенно, не всегда неуклонно, но все же ведут к центру чего-то. Или если не к центру, то наоборот – он как бы шаг за шагом отступает от этакой картины, состоящей из отдельных крохотных точечек. И скоро настанет день, когда картина сама проявится; не сегодня, так завтра в фокусе окажется некая нужная подробность из жизни Альмы.

Он и так уже знает довольно много. Знает, что девочкой Альма была одержима островами: в ее воображении постоянно маячила фигура высаженного на остров мятежника, или матроса, спасшегося после кораблекрушения, или последнего оставшегося в живых члена племени – в общем, изгоя, чей взор прикован к пустому горизонту. Еще Луво знает, что Альма с Гарольдом десятки лет проработали в одном и том же агентстве по недвижимости и что за это время у нее перебывало три «мерседеса»; все три были серебристые седаны, и каждый служил по двенадцать лет. Знает, что этот дом Альма проектировала вместе с архитектором из Йоханнесбурга, сама выбирала цвета для покраски, по каталогам заказывала дверные ручки и водопроводные краны, сама развешивала по стенам гравюры и эстампы, вымеряя места для них с помощью уровня и рулетки. Он знает, что они с Гарольдом ходили на концерты, одежду покупали в большом торговом центре на Милл-стрит, иногда путешествовали – например, ездили в город под названием Венеция. Он также знает, что на следующий день по выходе на пенсию Гарольд купил подержанный «лендкрузер» и девятимиллиметровый пистолет дико дорогой американской фирмы «Крусейдер», после чего занялся поиском окаменелостей, совершая поездки по обширному безводному нагорью, которое расположено к востоку от Кейптауна и называется Большим Ка́ру.

Еще он знает, что Альма не особенно добра к прислуге в лице Феко. Знает, что у Феко есть маленький сын по имени Темба, которому муж Альмы оплатил операцию в глазной клинике, – операция потребовалась ребенку сразу после рождения; Альма же, прослышав об этом, очень разозлилась.

На картридже 5015 семилетняя Альма требует, чтобы няня передала ей бутылку кока-колы, которую та только что откупорила. Няня колеблется, кривится, и тогда Альма грозит ей увольнением. Няня отдает бутылку. Через миг появляется мать Альмы, яростно хватает ее и утаскивает в спальню. «Никогда, никогда не пей из той посуды, к которой прикасались губами чернокожие слуги!» – кричит мать Альмы. Ее лицо искажено, сверкают мелкие зубы. Луво чувствует, как у него внутри все переворачивается.

На картридже 9136 семидесятилетняя Альма на поминках по мужу. Несколько десятков белых людей толкутся под люстрой, уписывая жареные половинки абрикосов. Слуга Альмы коротышка Феко, как всегда аккуратный, в белой рубашке с черным галстуком, осторожно между ними пробирается. С ним карапуз в очках; ребенок, как лиана, обвился вокруг левой ноги отца. Феко дарит Альме банку меда с единственной голубой лентой, повязанной вокруг горлышка. «Мне тоже очень, очень грустно», – говорит он, и вид у него при этом соответствующий. Альма поднимает банку. Мед сразу ловит и переизлучает из себя свет люстры. «А ты зачем пришел? Тебе не обязательно», – говорит Альма и ставит банку на стол.

В носу Луво стоит до тошнотворности густой парфюмерный запах, которым пропитан похоронный зал, он видит беспокойство в глазах Феко, кружением собственной головы чувствует, как уходит земля из-под ног у Альмы. Потом его вдруг что-то выдергивает из этой сцены, как будто за невидимую веревку, и он становится снова самим собой; сидит на краешке кровати у Альмы в гостевой спальне, его слегка потряхивает, и ноющая боль, мало-помалу замирая, пронизывает челюсть.

Вскоре начинает чувствоваться близость рассвета. Дождь кончился. Рядом появляется Роджер, стоит, выдыхая сигаретный дым в открытое окно и глядя вниз на двор.

– Ну, что-нибудь есть?

Луво качает головой. В мозгу ощущение тяжести и распирания, чуть не до взрыва. Срок жизни у соглядатая воспоминаний, как слышал Луво, от одного до двух лет. Инфекции, приступы падучей, риск инсульта. По нескольку дней после таких разысканий он чувствует, как вживленные в мозг электроды оплетаются кровеносными сосудами, как напрягаются и лопаются нейроны в попытках преодолеть препятствие.

У Роджера лицо серое, больное. Трясущейся рукой он пробегает по нагрудным карманам рубашки.

– Такого, что было бы связано с пустыней, ничего нет? С мужем, с «лендкрузером»? Ты уверен?

Луво снова трясет головой. Спрашивает:

– Она спит?

– В кои-то веки.

Друг за другом они идут вниз по лестнице. Воспоминания понемногу выходят из мыслей Луво, напоследок снова оживая: вот Альма шестилетняя девочка, за столом обедают, белая скатерть, взрослые смеются, слуги в белых рубашках, неслышно ступая, вносят блюда. Вот Альма насаживает тельце червяка на крючок с зазубриной, собирается удить рыбу. Залитое багрянцем кладбище, костлявые пальцы Альминой матери крепко сжимают баранку руля. Какие-то бульдозеры, взрыкивающие автобусы и дыры в тюремных заборах, ограждающих пригород для белых, где она выросла. Вот она покупает самогон (здесь он называется «белая молния») у каких-то негритят народности коса, которые ее в два раза младше.

К моменту, когда они спускаются в гостиную, Луво близок к обмороку. Два кресла, торшер, стеклянная дверь веранды и массивные напольные часы с резными завитушками, медным маятником и тяжелыми, красного дерева, ножищами – в полумраке все это будто пульсирует. Голова болит все сильнее, невыносимо; весь мир вокруг словно объят оранжевым пламенем. Сердце каждым биением посылает в мозг удар, который отражается от стенок черепа. Каждый миг ждешь, что поле зрения то ли вспыхнет, то ли вообще почернеет.

Роджер сам надевает на мальчишку его шерстяную шапку, подхватывает длинной рукой под мышки и помогает Луво выйти из дверей дома, как раз когда в небе над Столовой горой появляются первые проблески.