Первое, что поразило Полещука, когда они проникли с Шармой на виллу доктора, это — стерильная чистота помещений и почти полное отсутствие мебели. Складывалось впечатление, что это — не жилое помещение, а многопрофильная мини-клиника.

В одной из комнат стояло огромное гинекологическое кресло, за дверцами стеклянных шкафов устрашающе поблескивал специальный медицинский инструментарий.

Вторая комната была приспособлена под зубоврачебный кабинет, на стенах которого к тому же висели таблицы для определения остроты зрения.

Третья комната, очевидно, служила кабинетом для психоанализа и психотерапевтических процедур…

Лишь в четвертой, самой большой, комнате поисковики обнаружили признаки пребывания человека — посередине стоялa огромная кровать-альков, застеленная белыми шёлковыми простынями, на которых в артистическом беспорядке были разбросаны пышные подушки…

Прямо напротив алькова была установлена на треножнике… кинокамера, а на прикроватной тумбочке настороженно притаился мощный кинопроектор, направленный на противоположную стену, во всю ширину которой висело белое полотно экрана.

Полещук, влюблённый во всякую кино-фотоаппаратуру, подошел поближе, чтобы рассмотреть, какой техникой пoльзуется доктор.

— Бог мой! — вырвалось у разведчика. — Да это же та самая камера, которую я продал дипломату из ФРГ! Да, тесен мир…

В проёме двери появился Шарма.

— Леон, я нашёл холодильник, — шепотом, будто их кто-то мог услышать, произнес агент. — Он не на кухне… Там — действующий… Наш находится в кладовке… Пойдём!

В кромешной темноте, подсвечивая себе электрическим фонариком, Полещук последовал за агентом.

Судя по тому, как уверенно Шарма двигался по лабиринту переходов и комнат, Полещук пришёл к выводу, что агент здесь уже не в первый раз.

«Уж не побывал ли здесь “Чанг” без меня, до нашего совместного визита, чтобы снять пенки, забрать самые ценные материалы, а мне оставил процеженную, отфильтрованную водичку, которой грош цена в базарный день?! Это в крови у всех черножопых, они так и норовят обойти нас, белых, на вираже, чтобы ещё раз доказать своё превосходство над нами. На самом же деле они, таким образом, лишь еще pаз доказывают свою закомплексованность!

Нет-нет, — успокоил себя Полещук. — Я Шарме не конкурент. Тем более, что он ждёт от меня полного расклада по связям доктора, зарубежные каналы, которыми тот может пользоваться при выходе на воротил международного наркобизнеса… Уж и не помню, что я там наплёл “Чангу”, чтобы хоть одним глазом взглянуть на документы, в которых может прослеживаться связь Гольдмана с консулом…

Нет! Мы с Шармой — не конкуренты: ему нужен доктор, мне — консул… Так-то оно так, но агенту-то я об этом сказать не имею права… И всё-таки почему он так уверенно движется по этим лабиринтам?!»

— Послушай, Шарма! Ты так быстро и уверенно ориентируешься в темноте, будто всю жизнь прожил на этой вилле…

— А я разве тебе не сказал, Леон, что эта вилла принадлежит тётке моей жены? Она сдаёт её в аренду богатым иностранцам…

— Нет…

— Забыл, значит… Дело в том, что нам сюда попастьбыло бы много сложнее, если бы прислуга не знала меня… Мажордом, тот сразу отдал мне все ключи… Кроме ключа от сейфа-холодильника — у него его просто нет… С тем заветным ключиком доктор не расстаётся никогда, даже когда трахается с гэдээровским консулом… Ты заметил киноаппарат, что стоит в спальне? Так вот они свою любовь снимают на плёнку, представляешь, Леон! Я после Англии уже ничему не удивляюсь, там я и не такого насмотрелся…

— Мажордом рассказал тебе о любви доктора и консула?! Вот так сюрприз! Значит, об этом ты знал! Черт побери, я — последний, кто узнаёт такие подробности! «Чанг», разве ты раньше не мог мне об этом сказать?! Может, мажордом всё-таки сказал тебе, где Гольдман держит отснятые плёнки, а?

— Ну да… Мажордом знает меня с детства, обо всём мне сообщил, чтобы показать, что он ко всему имеет доступ, но только не к ключу от сейфа… А насчет фильмов… Так я думаю, они там же, в сейфе… Что же касается твоих упрёков, Леон, то они несостоятельны… Ты же ни о чем не спрашиваешь! Сунул Шарме, то есть мне, пару ящиков «Посольской», и был таков… Я могу тебе столько ещё понарассказывать о проживающих здесь иностранцах, что у тебя сейфов не хватит, чтобы всё это складировать… Ну вот, к примеру, Сэлли Грейвс из американского посольства… Она сожительствует с женой шведского посланника, у них “розовая” любовь, то есть они — лесбиянки… Сэлли — активная…

Ну да ладно, к делу! У меня с собой набор таких отмычек, перед которыми не устоит ни один американский банк, что уж говорить о каком-то холодильнике… Тем более что он наверняка английского происхождения, остался от их колониального присутствия — так у вас в Союзе говорят… А если это так, то замки бриттов для меня — не проблема… Я за время обучения в Великобритании изучил их, как свою ладонь. Справимся, не беспокойся! Ты фотоаппарат не забыл?

— Да я лучше хер свой где-нибудь оставлю, но фотокамеру — никогда! — раздосадованный откровениями «Чанга» о сексуальных перверсиях своей возлюбленной, со злостью крикнул Полещук.

— Ну вот и пришли… — Шарма приоткрыл дверь подсобного помещения, лишённого окон. — Электричество сюда не проведено, так что будем подсвечивать себе фонариками… Давай, свети мне на замок холодильника…

Полещук направил луч фонарика на замок холодильника.

— Слушай, где ты приобрел это говно?! — воскликнул непалец. — Наверняка сэкономил и купил у китайцев! Я же ничего не вижу…

С этими словами Шарма вынул из нагрудного кармана рубахи ещё один фонарик, сунул его в рот, направив луч света прямо в замочную скважину, и начал манипулировать отмычками.

Сидя на корточках, «Чанг» пыхтел, тужился, матерился по-непальски и поочередно вставлял в замок отмычки из связки. Стоявший над ним Полещук почувствовал приступ тошноты от зловония, которое исходило от непальца, как вдруг раздался щелчок, и дверь холодильника бесшумно тронулась им навстречу…

Не вынимая изо рта фонарика, «Чанг» сунул голову в проём и в тот же миг своплем «Змеи!» отпрянул назад. Поздно! Две кобры, распахнув боевые капюшоны, одновременно ударили треугольниками своих голов ему в лоб, он замертво рухнул на пол, а змеи бесшумно заструились из приоткрытой дверцы вниз по холодильнику…

— Ничего себе сюрпризы! — завопил Полещук и бросился в ту сторону, где, как ему казалось, был выход. Увы! При входе Шарма плотно закрыл дверь, и теперь капитану только и оставалось, что не наступить на убийц «Чанга».

«Где ж эти гады?!» — едва не заорал Полещук, физически ощущая их близость. В горле у него пересохло, в висках набатами стучала кровь, но сдвинуться с места не было сил…

Жалкий огонек китайского фонарика выхватывал из пространства лишь какие-то фантастические блики.

Наконец Полещук взял себя в руки и осмотрелся. Странно, несмотря на то, что фонарик, который он держал в правой руке, едва мерцал, в кладовой было очень светло.

Через секунду разведчик понял, в чем дело. У лежащего на спине Шармы изо рта торчал фонарик и освещал всю кладовку. Со лба покойного тонкими струйками стекала черная кровь. Приняв боевые позы, кобры, готовые зубами отстаивать свою добычу, умостились на груди Шармы…

«Ладно, “Чангу” уже ничем не помочь… Надо думать, как добраться до холодильника… Если уж доктор обеспечил свой сейф такой охраной, значит, там есть что прятать…»

Полещук направил луч своего фонарика внутрь холодильника.

На средней, самой объемной полке, стоял саквояж, похожий на тот, которыми в начале века пользовались земские врачи. Рядом аккуратными стопками были сложены обернутые в пластиковую упаковку какие-то коричневые брикеты. Много брикетов!

«Черт возьми! — мелькнула мысль у Полещука. — В чем же основное предназначение стражи из двух кобр? Охранять брикеты или саквояж? Или и то и другое? Стоп! Брикеты что-то уж больно похожи на те, в которые наркодельцы упаковывают гашиш… Черт с ним, с гашишем, как добраться до саквояжа?!»

До него-то и расстояния — всего два шага ступить, но доступ к открытому холодильникупреграждали две гадины, лежавшие на груди Шармы.

«Проклятье! Как же отвлечь гадов? Ишь, опять боевую стойку приняли!»

И вдруг Полещук рассмотрел стоящую у входной двери швабру.

«Вот оно, спасение!» — закричал он от радости и обеими руками схватил железную ручкушвабры. В ярости он изрубил на куски обеих кобр. Сказалось и нервное напряжение, и момент фрустрации: недосягаемость цели, до которой рукой подать…

Стерев отпечатки своих пальцев со швабры и ручек, к которым прикасался, Полещук пару раз щелкнул фотоаппаратом — фото мертвого «Чанга» надо поместить в его личное дело секретного агента.

Наконец, зажав вожделенный саквояж под мышкой, опрометью бросился прочь от виллы, смерть приносящей…

Когда он перебегал улицу, ему показалось, что из чернильной темноты ночи к воротам виллы скользнула какая-то тень и, бесшумно затворив за собой створки ворот, скрылась на территории виллы…

«Значит, Шарма выставлял контрнаблюдение, — на ходу сообразил Полещук. — Хорошо бы, если это был мажордом, — мне не придется звонить в полицию. Обнаружив своего хозяина, мажордом сразу забьет тревогу, поднимет на ноги всю полицию Непала.

Возникнет вопрос: “А что делал начальник департамента Министерства внутренних дел, ответственный за контроль за иноподданными, на вилле австрийского доктора?”

В холодильнике найдут брикеты с гашишем, затем полезут в сейф Шармы, где обнаружат досье на доктора-афериста, разыскиваемого Интерполом. Это-то и явится логическим объяснением присутствия начальника непальского ОВИРа на вилле Гольдмана…

Всё! Круг замкнётся, и доктор будет задержан — туда ему и дорога, а я тем временем разберусь с бумагами, которые в саквояже…В моём теперь уже, черт возьми, саквояже!

Так, это всё, конечно, хорошо, но видел ли меня кто-нибудь сегодня вечером с Шармой? По-моему, нет. Это не в интересах моего агента. К сожалению, уже покойного, н-да…

Если что-то и видели случайные свидетели, то номер машины Сэлли, хотя я и поставил её в квартале от злополучной виллы…

А у Сэлли полное алиби — в американском посольстве сегодня приём по случаю дня рождения посла. Там сегодня такой праздник, что виски и шампанское будут литься рекой… Сэлли по этому поводу даже не стала садиться за руль… А я для неё, как обычно, на дежурстве… То есть то, что я взял её машину, ей вряд ли в голову придёт…

Так, теперь надо быстренько попасть в резидентуру, разобраться с бумагами, и… дорогой Фогель, вы — у меня в кармане! А то, что в саквояже на вас, герр консул, компромата вагон и маленькая тележка, в этом я не сомневаюсь! Если же там ещё и материалы, дополнительно компрометирующие Гольдмана, то тем лучше — переправим их в Центр…

Уж если “Чангу” не удалось орденок за задержание международного афериста отхватить, может, он мне обломится?!»

Не менее пяти минут потребовалосьПолещуку, чтобы завести машину: не мог попасть ключом в замок зажигания — одеревеневшие руки то тряслись, то вообще отказывались повиноваться. Наконец разведчик, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, сделал несколько дыхательных упражнений, вдумчиво просчитал до пятидесяти, и… мотор завёлся с полоборота…

Ожидания Полещука были вознаграждены сполна: докторский саквояж оказался ящиком Пандоры.

Первое, что бросилось в глаза разведчику, — лежащая сверху фотография, на которой два господина в смокингах (один Фогель) играли в настольный теннис, а Гольдман лежал на столе в чем мать родила, изображая сетку! Судя по всему, фотографию или недавно положили в саквояж, или её часто рассматривали…

Портфель был набит пакетиками с героином. Из чего Полещук сделал вывод, что основным занятием Гольдмана в Катманду были не криминальные аборты и врачевание состоятельных аборигенов, а переправка в Европу наркотиков.

Именно в Европу — об этом свидетельствовала скрупулёзно составленная доктором бухгалтерия, где были указан пункт назначения отправляемого героина, адрес получателя и обязательно сумма, полученная или причитающаяся.

«Стоп! — осенило Полещука. — Но ведь Гольдман мог переправлять героин в Европу только с помощью консула. Скорее всего, Фогель по дипломатическому каналу переправлял зелье своим подельникам в МИД или в ГУР, а оттуда оно, как кровь по капиллярам, расходилось но всей Европе… А деньги за переправку героина Гольдман вручал кoнсулу под видом карточного проигрыша… И свидетели имелись — польский и чешский дипломаты… Всё очень естественно: проиграл — расплатился… А вот и ведомость, где указаны суммы, переданные Гольдманом Фогелю в течение последнего года!..

А это что? А, пачка писем. Пожелтевшие… Лет им, по крайней мере, с десяток. Вот оно что! Это — переписка между Гольдманом и Фогелем, его адрес неизменен — Берлин. А приходили письма, Бог мой! — из Амстердама, Монако, Парижа и… Да ну их к черту, этих влюблённых“ голубых”!.. Неужели любовь между педерастами может быть такой крепкой?!

Ладно, пусть Интерпол и МГБ разбирается… Завтра прилетает из отпуска “резак”, вот я его и огорошу…

Жаль, конечно, “Чанга”, но на войне — как на войне… Если не в результате интриг своих коллег, то бишь товарищей по оружию, падёшь, стрелой пронзённый, то станешь добычей ползучих гадов! В буквальном смысле. Н-да…»

Через полгода в непальскую резидентуру пришла депеша из Центра.

За проявленную инициативу в работе и чекистскую бдительность капитану Полещуку приказом председателя КГБ СССР было досрочно присвоено звание майора.

А в качестве карамели, которая, по замыслу чиновников из Секретариата КГБ, должна была подсластить пилюлю разведчику — ведь он надеялся получить какой-нибудь орденок, — давалось описание экзекуции, которой подвергли полковника Фогеля.

После проведенного дознания и следствия полковник Курт Вольфганг Фогель был подвергнут офицерскому суду чести со смертельным исходом. В парадной форме, при всех регалиях за более чем двадцатилетнюю службу, его вывели во внутренний двор здания Главного управления разведки и в присутствии старших офицеров министр госбезопасности Восточной Германии Эрих Мильке сорвал с Фогеля погоны. Вслед за этим его тут же расстреляли…