Равинель медленно спустился по лестнице Монпарнасского вокзала, у входа в вестибюль купил пачку сигарет «Галуаз» и отправился к Дюпону. «У Дюпона поешь, как дома». Светящаяся вывеска отливала бледно-розовым в лучах зари. Сквозь широкие стекла видны были спины людей, сидящих перед баром, и огромная кофейная машина с колесами, рукоятками, дисками, которые начищал до блеска заспанный официант. Равинель сел за дверью и сразу же размяк. Много раз он останавливался тут в такую же рань. Он проделывал крюк через весь Париж, чтобы протянуть время и не будить Мирей. Утро, как все другие…

— Черный… и три рогалика.

Все очень просто: он как будто отходит после ночного кошмара. Снова чувствует свои ребра, локти, колени, каждую мышцу. Малейшее движение, и по телу пробегает волна усталости. Голова у него горит, в мозгу будто что-то клокочет, глаза болят, больно натягивается кожа на скулах… Он чуть не начал клевать носом прямо на стуле в шумном кафе. А ведь самое трудное еще впереди. Теперь нужно якобы обнаружить труп. Но до чего хочется спать! Все решат, что он убит горем. В каком-то смысле изнуренный вид сослужит ему добрую службу.

Он положил деньги на стол, обмакнул в кофе рогалик. Кофе показался ему горьким, как желчь. Если поразмыслить, то встреча с жандармами — сущий пустяк, даже если кто и сообщит, что в машине сидела женщина. Пожалуйста: эта женщина — незнакомка, она проголосовала на дороге. Он встретил ее при выезде из Анжера. Сошла в Версале. Ни малейшей связи со смертью Мирей… И потом, кому взбредет в голову расследовать, какой дорогой он вернулся домой? Допустим, его даже заподозрят. Но лишь до тех пор, пока не проверят его алиби. Равинель не выезжал за пределы Нанта и его окрестностей. Это подтвердят тридцать свидетелей. Где и когда он выходил, можно установить с точностью до часа или около того. Ни одного пробела. В среду, четвертого — а вскрытие поможет установить точную дату, если не час, смерти, — в среду, четвертого?.. Погодите-ка! Я провел весь вечер в пивной «Фосс». Засиделся там за полночь. Спросите Фирмена, официанта, он наверняка помнит. А пятого утром я болтал с… Но к чему лишний раз ворошить эти невеселые мысли?

Люсьен все это уже без конца твердила ему на вокзале. Версия несчастного случая возникает сама собой. Головокружение, упала в ручей, мгновенное удушье… Зауряднейшее дело. Правда, Мирей одета была не по-домашнему? А раз так, зачем ей понадобилось спускаться в прачечную? Да мало ли зачем женщина может пойти к себе в прачечную? Может, забыла там белье или кусок мыла… Впрочем, вряд ли у кого возникнут подобные вопросы. А если кто предпочитает версию самоубийства — что ж, пожалуйста. Два года прошли, те самые два года, которых требует страховая компания…

Без десяти семь. Черт возьми! Надо трогаться. Равинель так и не прикоснулся к последнему рогалику, а первые два застряли у него в горле тошнотворной массой… С минуту он постоял на краю тротуара. Разбегались во всех направлениях автобусы и такси. Толпы служащих, обитателей пригородов, стремительно вырывались из стен вокзала. Вот он, унылый Париж, на рассвете. Н-да… И все-таки надо трогаться в путь.

Машина стояла совсем рядом с билетными кассами. Там словно картина на выставке, висела большая карта Франции, похожая на открытую ладонь, всю изрезанную линиями: Париж — Бордо, Париж — Тулуза, Париж — Ницца… Линии удачи, линии жизни. Фортуна! Судьба! Равинель дал задний ход, выехал на дорогу. Надо как можно скорей уведомить страховую компанию. Послать телеграмму Жермену. Придется, наверно, позаботиться и о похоронах. Миреи очень бы захотелось приличных похорон, ну и, конечно, отпевания в церкви. Равинель вел машину как автомат. Он так хорошо знал все эти улицы, бульвары… да и движение еще не сильное… Мирей была неверующая и все-таки ходила к обедне. Предпочитала праздничные службы — из-за органа, пения, туалетов. И не пропускала проповеди отца Рике по радио, во время поста. Она не очень-то разбиралась в сути, но считала, что он хорошо читает. И потом этот отец Рике перемещенное лицо!.. Ворота Клинянкур. Сквозь облака пробивался розовый луч. А вдруг Мирей видит его сейчас… Тогда она знает, что он действовал не по злобе. Смешно!.. Да, а где же взять черный костюм?.. Придется еще бежать в чистку, просить соседку сшить траурную повязку. А Люсьен может спокойно дожидаться его в Нанте. Где же справедливость?

Впрочем, размышлять над этим некогда, потому что впереди показался старенький «пежо» и никак не позволял себя обойти. Он зачем-то все-таки обогнал его у самого Эпинэ, но тут же замедлил ход. Привет! Я еду из Нанта. Я понятия не имею, что у меня умерла жена.

В этом-то и загвоздка. Я понятия не имею…

Ангиан. Он остановился у табачного ларька.

— Здравствуйте, Морен.

— Здравствуйте, мосье Равинель. А вы случаем не запоздали? Вы, кажется, обычно пораньше проезжаете.

— Туман задержал. Чертов туман! Особенно возле Анжера.

— Ох, не приведи господь всю ночь сидеть за баранкой!

— Просто дело привычки Что новенького?

— Ничего Что у нас тут может быть новенького?

Равинель вышел из машины. Больше тянуть нельзя. Будь он не один, насколько все выглядело бы естественней! Свидетеля бы туда… Ах, черт возьми! Папаша Гутр. Вот удача!

— Как дела, мосье Равинель?

— Понемножечку… Очень рад, что вас повстречал… Вы мне как раз нужны…

— А что такое?

— Моя прачечная совсем обветшала. Того и гляди, обвалится. Вот жена и говорит: «Надо бы тебе посоветоваться с папашей Гутром».

— А-а! Это ваша прачечная, что на краю участка?

— Ну да. У вас ведь найдется минутка? Может, съездим. Ну и по стаканчику муската опрокинем для бодрости.

— Понимаете… Мне пора на стройку…

— Мускат из Басс-Гулена. Ну, как? А по дороге расскажете мне все местные новости.

Гутр не заставил себя упрашивать и полез в машину.

— Разве что на минутку… А то ведь меня ждет Тэлад…

Они молча проехали с полкилометра мимо затейливых дачных домиков и остановились у решетчатых ворот, украшенных эмалированной пластинкой: «Веселый уголок». Равинель дал продолжительный гудок.

— Нет. Нет. Не выходите. Жена сейчас откроет.

— Может, она еще не встала, — возразил Гутр.

— В такой-то час? Шутите! И тем более в субботу.

Он выжал из себя улыбку и снова загудел.

— Ставни еще закрыты! — заметил Гутр.

Равинель вышел из машины и крикнул:

— Мирей!

Гутр вылез вслед за ним.

— Может, на рынок пошла.

— Вряд ли. Я ведь ее предупредил, что приеду. Я ее всегда предупреждаю, когда есть возможность.

Равинель открыл ворота. В разрывах низких, бегущих облаков нет-нет да и проглядывало голубое небо.

— Да, осень, последние теплые деньки, — вздохнул Гутр. И добавил: — Ворота у вас ржавеют, мосье Равинель. Надо бы по ним хорошенько суриком пройтись.

В почтовом ящике лежала газета. Равинель вынул ее, а вместе с ней и открытку, засунутую уголком в газету.

— Моя открытка, — пробормотал он. — Значит, Мирей нет дома. Наверно, к брату поехала. Лишь бы с ним ничего не стряслось. После войны Жермен основательно сдал.

Он направился к дому.

— Я только пальто сброшу и тут же догоню вас. Дорогу вы знаете.

В доме пахло чем-то затхлым, заплесневелым. В коридоре Равинель зажег лампу с абажуром. Абажур этот из розового шелка с кисточками Мирей смастерила сама по модели из журнала «Моды и досуг». Гутр все топтался у крыльца.

— Ступайте! Ступайте! — крикнул Равинель. — Я вас догоню.

Он нарочно задержался на кухне, чтоб Гутр ушел вперед, а тот выкрикивал издали:

— До чего же хорош ваш белый цикорий! У вас счастливая рука.

Равинель вышел, оставив дверь открытой. Чтобы успокоиться, он закурил. Гутр подошел к прачечной. Вошел. Равинель остановился посреди аллеи. Судорожно выпустив из носа дым, словно задохнувшись, он замер на месте, не в состоянии сделать ни шагу.

— Эй, мосье Равинель! — окликнул его Гутр.

Ноги совершенно не повиновались Равинелю. Что лучше сделать — закричать, заплакать, уцепиться за Гутра, разыграв убитого горем?

У входа в прачечную появился Гутр.

— Скажите, вы уже видели?

Равинель поймал себя на том, что бежит бегом.

— Что! Что видел?

— О-о! Не стоит так расстраиваться. Это можно подремонтировать. Смотрите!

Он указал на червоточину в срубе и кончиком складного метра поцарапал по дереву.

— Сгнило! Сгнило до самой сердцевины. Придется менять стропила по всей длине.

Равинель, стоявший лицом к ручью, никак не решался повернуться.

— Да, да… Вижу… Совершенно… сгнило… — невнятно бормотал он.

— Там еще мостки… на берегу…

Гутр отвернулся в сторону, и сруб со здоровенными балками медленно закружился перед глазами Равинеля, как спицы колеса. Снова приступ тошноты… «Сейчас упаду в обморок», — подумал он.

— Цемент в порядке, — заметил Гутр самым что ни на есть обыденным тоном. — Доска, это верно… Что же вы хотите? Все ведь изнашивается!

«Дурак!» — пересилив себя, Равинель посмотрел на воду, и сигарета выпала у него изо рта. В прозрачной воде видны были камешки на дне, ржавый обод от бочки, полегшие травинки и водослив, где ручеек пронизывался светом, прежде чем бежать дальше. Гутр то наклонялся над мостками, то выпрямлялся и снова посматривал на прачечную, и Равинель тоже усердно все оглядывал… и поросшее сорняками поле, ветхие мостки, почерневшую, засыпанную пеплом печурку и голый цементный пол, на который они два часа назад положили брезентовый сверток.

— Вот ваша сигарета, — сказал Гутр и, продолжая колотить себя метром по коленке, протянул сигарету Равинелю.

— По правде говоря, — продолжал он, задрав голову, — вся кровля ни к черту не годится. Только я бы на вашем месте покрыл крышу просто-напросто толем.

Равинель внимательно приглядывался к водосливу. Даже если бы тело унесло течением — что маловероятно, — то оно неизбежно застряло бы в протоке.

— Все удовольствие — двадцать монет. Но очень хорошо, что вы меня предупредили. Давно пора приложить к этому руку. А то, глядишь, крыша возьмет да и обрушится вашей дражайшей половине на голову… Что с вами, мосье Равинель? На вас лица нет.

— Пустяки… Устал… всю ночь за рулем!

Гутр замерил все, что нужно, записал большим плоским карандашом цифры на конверте.

— Значит, так, завтра воскресенье. В понедельник я занят у Веруди… Во вторник? Я могу послать вам рабочего уже во вторник. Мадам Равинель будет дома?

— Не знаю… — разжал губы Равинель. — Наверное… хотя нет… Знаете… Лучше я сам к вам зайду и скажу…

— Как хотите.

Эх! Растянуться бы сейчас на постели, закрыть глаза, собраться с мыслями, обдумать все случившееся. Надо что-то предпринять. Куда там… А папаша Гутр преспокойненько набивает трубку, наклоняется над грядкой с салатом и рассматривает груши на дереве.

— Вы их никогда не окуриваете? И зря, наверное. Шадрон говорил мне вчера… Нет… В четверг… Нет, правильно, вчера…

Равинель готов был кусать себе локти, кричать, умолять папашу Гутра убраться восвояси.

— Вы идите, папаша Гутр. Я вас догоню.

Ему просто необходимо было вернуться в эту пустую прачечную, все осмотреть еще раз. При галлюцинациях видишь то, чего нет. Может, бывают обратные галлюцинации? Когда не видишь того, что есть… Но это не галлюцинации, не сон. Все это наяву. Косой, холодный луч солнца скользил по краю прачечной и добросовестно освещал дно. Камешки не сдвинулись с места. Как будто они оставили труп в другой прачечной, в точности такой же, как эта, но где-то далеко, в стране кошмаров и снов. Папаша Гутр небось уже выходит из себя. Чертов Гутр!.. Обливаясь потом, Равинель пошел по аллее. Гутр ждал его на кухне. Шут гороховый! Сидит за столом и, слюнявя большой палец, перебирает свои бумажки… Рядом на столе его фуражка.

— Знаете, мосье Равинель. Я вот предложил вам толь, но потом подумал, может, шифер лучше…

Равинель вдруг вспомнил про мускат. Черт бы его подрал! Он ведь дожидается обещанного муската!

— Секундочку, папаша Гутр. Я только спущусь в погреб.

Господи, получит он его, свой мускат, и потом уберется, а не то… Равинель сжал кулаки. Сколько волнений… Его всего колотило. Ни дать ни взять судороги… У самой двери он в страхе остановился. А вдруг Мирей очутилась в погребе? Да нет! Что за идиотский страх? Он включил свет. В погребе, конечно, никакой Мирей! И все-таки Равинель поторопился поскорей оттуда выбраться. Схватил бутылку из ящика и бросился наверх. Он нервничал, хлопал дверцами буфета, а доставая стаканы, задел бутылкой за край стола. Руки уже не слушались его. Вытаскивая пробку, он чуть не разбил бутылку.

— Наливайте сами, папаша Гутр. У меня руки дрожат… Восемь часов за баранкой…

— Н-да, жалко проливать такое винцо, — сверкнул глазами Гутр.

Медленно, с видом знатока, он налил два стакана и встал, воздавая должное мускату.

— Ваше здоровье, мосье Равинель. И здоровье вашей супруги. Надеюсь, ваш шурин не захворал. Хотя в такую промозглую погоду!.. У меня вот нога…

Равинель залпом выпил белое вино, снова налил стакан — и снова выпил. И еще…

— Ну, вот и хорошо, — одобрил Гутр. — Видать, у вас привычка.

— Когда я выматываюсь, вино меня бодрит!

— Это уж точно, — закивал головой Гутр, — оно и мертвеца взбодрит.

Равинель ухватился за стол. На этот раз голова у него кружилась не на шутку.

— Вы меня простите, папаша Гутр, но мне надо… У меня каждая минута на учете… С вами приятно поболтать, но знаете…

Гутр натянул на голову фуражку.

— Понял, понял! Убегаю. К тому же меня на стройке ждут.

Он наклонился над бутылкой, прочитал этикетку: «Мускат высшего качества — Бас-Гулен».

— Поздравьте от меня того, кто приготовил такое винцо, мосье Равинель. Он свое дело знает, это уж точно.

На пороге они еще обменялись любезностями, потом Равинель закрыл дверь, повернул ключ, добрался до кухни и допил там мускат. «Невероятно!»— пробормотал он. У него была совершенно ясная голова, но все происходило как во сне, когда видишь дверь, трогаешь ее и тем не менее проходишь сквозь нее, да еще считаешь это вполне естественным. Неторопливо постукивал будильник на камине, напоминая тиканье другого будильника. Там, в Нанте.

Невероятно!

Равинель встал и пошел в столовую. Сумочка Мирей на прежнем месте. В передней — пальто, шляпа. Висят на вешалке. Он поднялся на второй этаж. Домик был безмолвен и пуст — совершенно пуст. И тут Равинель заметил, что держит бутылку за горлышко, как дубинку. Его пронизал мучительный страх. Он поставил бутылку на пол — поставил тихонько, осторожно. Потом, стараясь не скрипеть, открыл секретер. Револьвер лежал на месте, завернутый в промасленную тряпку. Он протер его, оттянул затвор и вложил в ствол патрон. Послышался щелчок, Равинель одумался. Что за нелепость? При чем тут револьвер? Вздохнув, он сунул его в карман брюк. Как ни странно, он почувствовал себя несколько уверенней. Потом сел на край постели, сложил руки на коленях. С чего начать? Мирей в ручье нет — вот и все. Только сейчас он полностью осознал очевидность этого факта. Ни в ручье, ни в прачечной, ни в доме. Черт подери… Он забыл заглянуть в гараж.

Перескакивая через две ступеньки, Равинель сбежал с лестницы, перебежал аллею и распахнул гараж. Пусто. Даже смешно. Только три-четыре бидона с маслом да тряпки, испачканные тавотом. Равинелю пришла в голову другая мысль. Он медленно побрел по аллее. Следы его и Гутра были отчетливо видны, а других не оказалось. Впрочем, Равинель и сам толком не знал, что он ищет. Просто он уступал внезапным порывам, ему надо было двигаться, что-то делать. В отчаянии он огляделся. Справа и слева тянулись незастроенные участки Его ближайшим соседям с улицы виден только фасад «Веселого уголка». Равинель вернулся на кухню. Может, порасспросить их? Сказать: «Я убил жену… Не видели ли вы ее труп?» Смех, да и только! Люсьен?.. Но Люсьен сейчас в поезде Связаться с ней по телефону раньше полудня невозможно. Вернуться в Нант?.. Но под каким предлогом? А что, если тело обнаружат в течение дня? Как тогда оправдать этот отъезд, это бегство? Заколдованный круг! Равинель взглянул на будильник. Десять часов! Ему надо было еще побывать на бульваре Мажанта, в магазине «Бланш и Люеде». Равинель тщательно запер входную дверь, сел за руль и снова двинулся в Париж. День разгулялся. Погода мягкая, приятная… Начало ноября, а тепло, как весной. Мимо пронеслась спортивная машина. Пассажиры опустили верх. Они весело смеялись, ветер раздувал волосы, и Равинель вдруг почувствовал себя слабым, старым и виноватым. Он злился на Мирей. Она его предала. Ей разом удалось добиться того, в чем он всегда терпел крах: она преступила таинственную границу; она по ту сторону — невидимая, неуловимая, как призрак, как зыбкий туман над дорогой. Можно и при жизни быть мертвецом… и оставаться живым после смерти… Он часто это чувствовал… Да, но труп?..

Мысли у него стали путаться. Его клонило ко сну. И как будто бездушный двойник его уверенно лавировал на дороге, узнавая улицы, перекрестки. Машина остановилась перед магазином, словно сама собой.

С бульвара Мажанта он отправился в центр, на угол за Лувром, куда почти никогда не заглядывал. Но сегодня он был сам не свой. По дороге он все подсчитывал, прикидывал, путался в цифрах… Значит, поезд приходит в одиннадцать двадцать или в одиннадцать сорок… Дорога занимает пять часов… значит, в одиннадцать десять… А от больницы до вокзала пять минут хода. Люсьен уже, наверное, там. Он остановился у кафе.

— Будете завтракать, мосье?

— Если хотите.

— То есть как это, если я?..

Официант посмотрел на небритого клиента, потирающего рукой глаза. Загулял, как видно!

— Где тут у вас телефон?

— В глубине зала, справа.

— Можно позвонить?

— Обратитесь в кассу за жетоном.

Дверь на кухню позади Равинеля непрестанно хлопала. «Три закуски!.. И приготовьте антрекот!» На линии треск. Голос Люсьен почти неузнаваем. Он доносится очень издалека, и это раздражает. Впрочем, в такой сутолоке все равно поговорить толком невозможно.

— Алло! Алло, Люсьен?.. Да, это я, Фернан… Она исчезла. Нет, за ней никто не приходил… Она исчезла… Сегодня утром ее там не было…

За его спиной причесывается перед зеркалом какой-то тип. Наверно, ждет телефона!

— Люсьен! Алло, ты меня слышишь?.. Ты должна приехать… Роды? Плевать я хотел на роды… Нет, я не болен… и я не пил… Я знаю, что говорю… Нет! Никаких следов… Как?.. Неужто ты воображаешь, что я нарочно сочинил такую историю? Что?.. Конечно, было бы неплохо. Ну, если сегодня вечером ты никак не можешь… Тогда завтра в двенадцать сорок… Ладно! Я вернусь туда… Посмотреть? Где прикажешь смотреть?.. Я и сам не понимаю… Да! Договорились. До завтра.

Равинель повесил трубку и сел на прежнее место у окна. Что ж, Люсьен можно извинить. Если бы такую новость сообщили по телефону ему, Равинелю, разве он поверил бы? Машинально съев заказанное, он опять сел в машину. Снова ворота Клинянкур, дорога на Ангиан. Люсьен права. Надо вернуться туда, поискать еще и, на худой конец, хоть показаться соседям. Выиграть время. Главное, пусть они увидят, что он держится как ни в чем не бывало.

Равинель дернул дверь. Заперта на ключ. Это его почему-то разочаровало. Чего же он ждал? По правде говоря, он уже ничего не ждал. Он хотел тишины и покоя, хотел забыться. Войдя в комнату, он проглотил таблетку, поднялся в спальню, заперся, положил револьвер на ночной столик и, не раздеваясь, повалился на кровать. И тут же погрузился в тяжелый сон.