Глава четвертая
Мегрэ показалось, что он попал в совсем другую квартиру. Если повсюду в доме ощущалось какое-то упорядоченное, торжественное оцепенение, установленное в былые времена судьей Гассеном де Болье, то рабочий кабинет, который занимал Рене Тортю вместе с Жюльеном Бодом, сразу поражал своей безалаберностью и беспорядком.
У окна — обычный конторский стол, заваленный папками, а вдоль стен — простые сосновые стеллажи, на которые по мере надобности громоздили один на другой зеленые кляссеры. Те, что не поместились на полках, лежали прямо на навощенном паркете.
Рабочее место Жюльена Бода старый кухонный стол, покрытый серой оберточной бумагой. На стену налеплены вырезанные из журналов голые красотки. Когда вошел Мегрэ, Бод взвешивал конверты и наклеивал марки. Он поднял голову и взглянул на комиссара без малейшего удивления или тревоги — недоумевая, зачем тот сюда явился.
— Вы к Тортю?
— Нет, я знаю, он в суде.
— Скоро вернется.
— Мне он не нужен.
— А кто же?
— Никто…
Парень хорошо сложен, рыжий, веснушчатый. Совершенно невозмутимые глаза, синие, как фаянсовая посуда.
— Садитесь, пожалуйста.
— Не стоит.
— Ну, как угодно.
Он продолжал взвешивать конверты разных форматов из желтой бумаги, время от времени заглядывая в тоненький справочник заграничных почтовых тарифов.
— Вам нравится такая работа? — спросил Мегрэ.
— Видите ли, уж если я попал в Париж…
Он говорил с приятным певучим акцентом, растягивая некоторые слоги.
— Откуда вы родом?
— Из Моржа. На Женевском озере, знаете?
— Бывал там.
— Красивое место, правда?
«Красивое» превратилось в «крааа-си-вое», а «правда» прозвучало нараспев.
— Красивое… Скажите, что вы думаете об этом доме?
Бод не понял, что подразумевал комиссар, сказав «дом».
— Большой.
— В каких вы отношениях с мосье Парандоном?
— Я его почти не вижу… Сижу тут, наклеиваю марки, пакеты перевязываю или на почту бегаю да по всяким поручениям… Ведь я — невелика птица. Ну, изредка заглянет сюда патрон, похлопает по плечу и спросит: «Как дела, молодой человек?» Вот и все… Между прочим, слуги прозвали меня «швейцарский клопик», хотя росту во мне метр восемьдесят по антропометру.
— А с Ваг вы ладите?
— Славная девушка.
— Что вы о ней думаете?
— А она там за стенкой, на половине патрона.
— Что вы хотите этим сказать?
— Именно то, что сказал… У них своя работка, у нас — своя… Если и понадобится ему кто-нибудь, так уж, конечно, не я, а она.
Совершенно простодушное лицо. Однако комиссар не был уверен, что простодушие это искреннее.
— Вы, кажется, собираетесь стать драматургом?
— Пробую писать пьесы… Даже написал две, да скверные… Тому, кто приехал из Во, нужно сначала обжиться в Париже.
— Тортю вам помогает?
— В чем?
— Познакомиться с городом… Ну, скажем, ходите ли вы куда-нибудь вместе?
— Он никуда не ходит со мной… Ему не до меня.
— Что так?
— У него невеста, приятели… Я как только сошел с поезда, так сразу понял: здесь всяк сам по себе.
— Вы часто видите мадам Парандон?
— Частенько, особенно по утрам. Как забудет договориться с поставщиком — сразу же ко мне: «Голубчик Бод, закажите, пожалуйста, окорок и попросите, пусть доставят сейчас же. А если у них там некому — забегите к мяснику сами, хорошо?»
Вот и мотаюсь по магазинам — то в мясной, то в рыбный, то в бакалейный… Даже к сапожнику, если у нее на туфле царапина… и все «Голубчик Бод»… Да что быть на побегушках, что клеить марки…
— Какого вы о ней мнения?
— Может быть, выведу ее в пьесе.
— Что она — незаурядная личность?
— Здесь нет заурядных. Все они чокнутые.
— И патрон тоже?
— Он человек умный, это несомненно, иначе он не мог бы заниматься своим делом. А все-таки — чудак. Загребая такую уйму денег, уж мог бы он найти занятие поинтереснее, чем торчать день-деньской за письменным столом или рассиживаться в кресле. Не здоровяк, правда, но это ведь не мешает ему…
— Вы знаете о его отношениях с мадемуазель Ваг?
— Все знают. Да ведь он мог бы завести себе дюжину таких, а то и сотню. Ну сами понимаете.
— А как у него с женой?
— Как? Ну, живут в одном доме, встречаются в коридоре, будто прохожие на панели… Мне пришлось как-то зайти в столовую, когда они завтракали, — принесли срочную телеграмму, а я был здесь один. И что же, все сидели молча, как незнакомые люди в ресторане.
— Видно, они вам не по душе?
— Да что вы! Мне, можно сказать, даже повезло — прямо готовые персонажи!
— Комические?
— И комические, и трагические зараз. Все как в жизни.
— Вы слышали про письма?
— Конечно.
— Как, по-вашему, кто мог их написать?
— Да кто угодно. Мог бы и я.
— Значит — вы?
— Да мне и в голову не приходило.
— Барышня хорошо к вам относится?
— Бэмби? — Он пожал плечами. — Боюсь, что, встреться мы с ней на улице, она даже не узнает меня. Когда ей понадобится бумага, ножницы или что другое — приходит сюда, молча берет что надо и уходит.
— Гордячка?
— Может, и нет. Может, нрав такой.
— А как вы полагаете, может здесь произойти какая-нибудь драма?
Он снова посмотрел на Мегрэ невозмутимыми синими глазищами.
— Драма может произойти где угодно. Вот в прошлом году выдался как-то солнечный денек, как сегодня… Улицу переходила славная такая старушенция и — угодила под автобус, прямо против нашего дома… А ведь за несколько секунд до этого у нее и в мыслях не было…
Послышались стремительные шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился мужчина лет тридцати, среднего роста, брюнет.
— Входите, мосье Тортю.
Он был с портфелем, и вид у него был важный.
— Если не ошибаюсь, комиссар Мегрэ?
— Не ошибаетесь.
— Ко мне? Давно меня ждете?
— Да по правде сказать, я никого не ждал.
Довольно красивый малый. Правильные черты лица, темноволосый, смелые глаза. Такой знает, чего ему добиваться в жизни.
— Присаживайтесь, — предложил он, подходя к столу и кладя на него портфель.
— Спасибо, я уже насиделся сегодня. Мы тут болтали с вашим молодым коллегой.
Слово «коллега» уязвило Рене Тортю — он метнул на швейцарца сердитый взгляд.
— У меня было важное дело в суде.
— Знаю. Вам часто приходится выступать?
— Всякий раз, когда не удается добиться соглашения сторон. Мосье Парандон редко выступает сам. Мы подготавливаем дела заранее, а затем мне поручают…
— Понятно.
Вот кто не сомневается в себе!
— Что вы думаете о мосье Парандоне?
— Как о человеке или о юристе?
— О том и другом.
— Как юрист он на голову выше других. Там, где надо нащупать слабое место противной стороны, ему нет равных.
— А как человек?
— Поскольку я служу у него и являюсь, по существу, его единственным сотрудником, мне неудобно судить о нем в этом аспекте.
— Вы не считаете его человеком с надломом?
— Я бы не употребил такого выражения… Скажем так — на его месте я вел бы более деятельную жизнь.
— К примеру говоря, присутствовали бы на приемах, которые устраивает жена, бывали бы с нею в театрах и ресторанах?
— Может, и так… Ведь жизнь не только в книгах и делах…
— Вы читали письма?
— Мэтр Парандон показал мне фотокопии.
— По-вашему, это шутка?
— Допускаю… По правде говоря, я как-то не задумывался…
— Но ведь в них говорится, что тут разыгрывается драма?
Тортю не ответил. Он доставал из портфеля бумаги и раскладывал их по кляссерам.
— Вы женились бы на девушке вроде мадам Парандон, только помоложе?
Тортю удивленно посмотрел на комиссара.
— Разве вам не сказали, что я помолвлен? Значит, и толковать нечего…
— А я таким манером хотел узнать ваше мнение об этой даме.
— Она умна, энергична и умеет поддерживать отношения с…
Тортю вдруг обернулся, и все увидели в дверях ту, о которой шла речь.
Она была в черном шелковом платье и леопардовом манто и либо собиралась уехать, либо только что вернулась.
— Вы все еще здесь? — удивилась она, уставившись на комиссара холодным взглядом.
— Как видите.
Кто знает, сколько времени она простояла за дверью и что успела услышать…
Только сейчас Мегрэ понял, что хотела сказать Ваг, говоря о «доме, где постоянно ощущаешь за собой слежку».
— Голубчик Бод, позвоните, пожалуйста, сейчас же графине де Пранж и предупредите, что меня задержали и я опоздаю по крайней мере на четверть часа. Я хотела попросить об этом мадемуазель Ваг, но она сейчас занята — у мужа клиенты.
Она исчезла, бросив Мегрэ на прощанье жесткий взгляд. Жюльен Бод снял трубку. Тортю мог радоваться — если мадам Парандон слышала его последние слова, она будет ему признательна.
— Алло! Квартира графини де Пранж?
Мегрэ вышел из кабинета. Жюльен Бод заинтересовал его. Комиссар не сомневался, что драматург из него выйдет. А Тортю почему-то ему не понравился.
Дверь у мадемуазель Ваг была открыта, но в комнате никого не было. Проходя мимо кабинета Парандона, Мегрэ услышал звуки голосов.
Когда он вошел в переднюю за шляпой, там вдруг, как бы случайно, появился Фердинанд.
— Вы целый день тут около дверей?
— Нет, господин комиссар… Просто я решил, что вы пришли ненадолго… А мадам только что уехала…
— Знаю… Скажите-ка, Фердинанд, вы сидели в тюрьме?
— Только на гауптвахте, когда служил в Африке.
— Вы француз?
— Я из Обани.
— Как же это вы завербовались в Иностранный легион?
— По молодости… Глупостей наделал и вот…
— В Обани?
— Нет, в Тулоне… Связался со всякими подонками. Так-то. А когда смекнул, что дело дрянь, выдал себя за бельгийца и завербовался в легион.
— А с тех пор у вас все в порядке?
— Уже восемь лет служу у мосье Парандона, и он на меня не жалуется.
— Вы довольны местом?
— Бывает и похуже.
— Мосье Парандон хорошо обращается с вами?
— Душа-человек!
— А мадам?
— Между нами говоря — стерва!
— Достается вам от нее?
— От нее всем достается… Повсюду она шныряет, во все сует нос, всеми недовольна… Счастье, что у меня комната не в доме, а над гаражом…
— Чтобы девочек туда приводить?
— Что вы! Сделай я такое на свою беду, так мадам пронюхала бы, и я в два счета вылетел бы отсюда. По ее, прислуга должна быть холощеная… Нет, просто у себя в комнате я могу дышать свободно… И можно, когда надо, уходить, хотя оттуда в квартиру проведен звонок, и я обязан, как мадам выражается, являться по ее вызову круглосуточно.
— Она когда-нибудь вызывала вас ночью?
— Да, раза три-четыре… Видно, хотела убедиться, что я на месте.
— Под каким предлогом?
— Один раз, будто услышала какой-то подозрительный шум, и вздумалось ей про воров. Вместе со мной всю квартиру обошла.
— Наверно, кошка?
— Нет тут ни кошек, ни собак… Она их терпеть не может. Когда Гюс был маленький, он просил, чтобы ему к рождеству подарили щенка, а получил электричку. Сроду не видал, чтобы мальчонка так бесился со злости.
— А в другие разы?
— В другой раз ей почудилось, что паленым пахнет… А еще… Постойте… Что же это было? Ага, она остановилась у дверей мужниной спальни и не услышала его дыхания. И послала меня поглядеть — не случилось ли с ним чего-нибудь.
— Что же она сама, что ли, не могла войти?
— Почем я знаю. Да, наверное, была причина… Не подумайте, что я жалуюсь… Она ведь часто уезжает из дому и после обеда и по вечерам, и мне покою хватает.
— С Лизой ладите?
— Да, неплохо… Смазливенькая… Одно время мы… Ну, вы догадываетесь… Только Лиза любит новеньких… Почти каждую субботу у нее другой… А я не охотник делиться…
— Ну, а мадам Вокен?
— Старая грымза.
— Она вас недолюбливает?
— Она так урезает нам всем порции, будто мы здесь просто столуемся, а уж насчет вина — так и вовсе в обрез! Верно, потому, что муж у нее пьянчуга и лупцует ее не меньше, чем два раза в неделю. Вот она и взъелась на всех мужиков.
— А мадам Маршан?
— А я вижу только, как она возится с пылесосом. По-моему, эта баба отроду немая — только губами шевелит, как останется одна в комнате… Может, молится?
— А барышня?
— Ну, эта не гордячка и не кривляка. Жаль, что она всегда невеселая.
— Несчастная любовь?
— Не знаю. Может, просто такая уж обстановка.
— Вы слышали что-нибудь о письмах?
Фердинанд, казалось, смутился.
— Да уж ежели говорить правду — слышал. Но не читал.
— Кто вам говорил?
Он смутился еще больше и притворился, будто вспоминает.
— Вот, забыл!.. Ведь все время ходишь туда-сюда, на ходу перекинешься словом с одним, с другим…
— Мадемуазель Ваг?
— Нет, она никогда не говорит со мной про хозяйские дела.
— А Тортю?
— Ну да! Этот глядит на меня так, словно и он тут хозяин.
— Жюльен Бод?
— Может быть… Ей-богу, не знаю… Может, даже кто в буфетной.
— А вы не знаете, есть оружие у господина Парандона?
— Лежит у них в ночном столике кольт тридцать восьмого калибра. Но патронов к нему я никогда не видел.
— Вы убираете его комнату?
— Я. Это входит в мои обязанности. Ну, конечно, и за столом прислуживаю.
— Больше вы нигде не видели оружия?
— У барыни есть игрушка — калибр шесть и тридцать три, эрстальская. Из нее надо стрелять в упор, да и то только поцарапаешь.
— Вам не кажется, что за последнее время атмосфера в доме изменилась?
Фердинанд задумался.
— Пожалуй, да… Они за столом вообще мало разговаривали, а теперь, можно сказать, и вовсе молчат. Разве что Гюс с Бэмби изредка перекинутся.
— Вы верите этим письмам?
— Примерно сколько астрологам. Если верить газетным гороскопам — так мне выходит каждую неделю получать кучу денег.
— Значит, вы не допускаете мысли, что здесь может что-нибудь случиться?
— Только уж не из-за писем.
— А в связи с чем?
— Сам не знаю.
— Вы не находите, что мосье Парандон чудаковат?
— Так ведь смотря что называть чудачеством. Всяк по-своему на жизнь глядит… Со своей колокольни. Ну, а если ему так нравится? Уж, конечно, он не помешанный… Я бы даже сказал — наоборот…
— Значит, по-вашему, она помешанная?
— Как бы не так! Держи карман! Это чертовски хитрая баба.
— Благодарю вас, Фердинанд.
— Рад стараться, господин комиссар… Я уже давно усвоил, что с полицией лучше играть в открытую.
Дверь за Мегрэ закрылась, и он сошел по лестнице с перилами из кованого железа. На прощанье он махнул рукой швейцару в великолепной, сверкающей галунами форме — как в самых шикарных отелях, и с удовольствием глубоко вдохнул на улице свежий воздух.
Вдруг он вспомнил про уютный бар на углу Цирковой улицы и авеню Мариньи и вскоре очутился у стойки. Он соображал, чего бы выпить, и в конце концов заказал полкружки пива. Он насквозь пропитался атмосферой квартиры Парандонов. Но ведь то же самое было бы, проведи он столько времени в любой другой семье… Нет, пожалуй, он ощущал бы это не так остро… Хотя повсюду он мог столкнуться с той же озлобленностью и теми же дрязгами, с теми же страхами и уж, конечно, с таким же разладом.
«Не философствовать, Мегрэ!»
Ведь он принципиально запрещал себе делать обобщения. Ладно! Он еще не видел хозяйских детей, кухарку и уборщицу и лишь издали заметил горничную в черном форменном платье с кружевным фартучком и вышитой наколкой.
— Сколько с меня?
Дойдя до угла Цирковой улицы, он увидел табличку с фамилией доктора Мартена — домашнего врача мосье Парандона. Он поднялся на четвертый этаж и позвонил. Его провели в приемную, где уже сидели трое больных. Раздосадованный Мегрэ тотчас же повернул обратно.
— Вы не хотите подождать доктора?
— Я, видите ли, не болен. Я позвоню ему.
— Как ваша фамилия?
— Комиссар Мегрэ.
— Может быть, доложить о вас?
— Не стоит заставлять ждать больных.
У Парандона есть брат — тоже врач, но Мегрэ хорошо знал по своему другу, доктору Пардону, что не всегда-то и не сразу удается с ними переговорить. Ему не хотелось ехать в автобусе или в метро. Внезапно он почувствовал такую усталость, что прямо рухнул на сиденье такси.
— Набережная Орфевр.
— Слушаюсь, мосье Мегрэ.
Это уже не доставляло ему удовольствия. А ведь было время, когда он гордился своей известностью, но за последние годы комиссара даже раздражало, что все знают его в лицо.
Хорош он будет, если на авеню Мариньи ничего не случится! Он даже не решился упомянуть о письмах на утреннем рапорте. За эти два дня он почти не заглядывал к себе на службу, а околачивался в квартире, обитатели которой ведут жизнь, совершенно чуждую для него.
В кабинете его ждали текущие дела, к счастью, не очень серьезные, но которыми все же надо было заняться…
Что же изменило его взгляд на этих людей? Неужели же письма да еще тот телефонный звонок посреди дня? Он не считал мадам Парандон заурядной женщиной, с какими сталкиваешься на каждом шагу. Снова и снова ему представлялась ее театральная фигура в голубом капоте на фоне голубого будуара… И он вспомнил все ее попытки разыграть перед ним трагедию…
Да и сам Парандон уже не казался комиссару обычным существом. Гном глядел на него ясными глазами, от очков они стали еще больше, и Мегрэ тщетно старался прочесть его мысли. А остальные? Ваг… Рыжий дылда Бод? И Тортю, вовремя бросивший взгляд на дверь, где — словно из-под земли — возникла мадам Парандон.
Пожав плечами, он стал шарить по карманам в поисках мелочи — машина остановилась у подъезда сыскной полиции.
* * *
В кабинете комиссара Мегрэ побывал добрый десяток инспекторов, и у всех было к нему дело. Он просмотрел почту, подписал кучу бумаг, но все время, пока он работал в тишине позолоченного солнцем кабинета, у него не выходил из головы дом на авеню Мариньи.
Его снова охватила непреодолимая тревога, которую никак было не разогнать. Хотя до сих пор он делал все, что было в его силах. Еще не совершилось ни преступления, ни даже простого нарушения закона. Никто не сообщил полиции о каком-либо несомненном факте. Не было подано никакой жалобы.
И все же он посвятил уйму времени изучению того маленького мирка, который вращался вокруг Эмиля Парандона.
Тщетно пытался комиссар вспомнить какой-нибудь прецедент. Было ли уже в его практике что-либо подобное, ведь ему приходилось сталкиваться с самыми невероятными случаями…
В четверть шестого ему принесли письмо, только что доставленное по пневматической почте, и он тотчас же узнал печатные буквы.
Штемпель почтового отделения на улице Миромениль; время отправления — шестнадцать часов тридцать минут. То есть за четверть часа до ухода от Парандонов.
Он вскрыл конверт по линии отреза. Листок — меньшего формата, чем в предыдущих посланиях, поэтому и буквы мельче. Сравнив почерк всех трех писем, Мегрэ понял, что последнее было написано наспех, не так старательно, может быть, в волнении.
«Господин дивизионный комиссар!
Когда я написал мое первое письмо, в котором была просьба ответить на него через газету, у меня и мысли не было, что вы очертя голову накинетесь на это дело, по поводу которого у меня было намерение дать вам впоследствии все необходимые уточнения.
Ваша поспешность все испортила, и теперь вы сами убедились, что сели в лужу. Сегодня вы до некоторой степени спровоцировали убийцу, и я не сомневаюсь, что из-за вас он поспешит нанести удар.
Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что это произойдет в ближайшие часы. Очень сожалею, но больше ничем не могу вам помочь. Я на вас не в обиде».
Мегрэ, нахмурившись, несколько раз перечел письмо, потом позвал Жанвье и Лапуэнта — Люка не было на месте.
— Прочтите-ка, ребята.
Он внимательно следил за ними, словно боясь, что они воспримут письмо иначе, нежели он. Они ведь не были отравлены пребыванием в квартире Парандонов. Они могли судить только по самому письму. Наклонившись над листком, они читали его с нарастающим интересом и волнением.
— Вроде бы дело проясняется, — пробормотал Жанвье, кладя листок на стол.
А Лапуэнт спросил:
— Что это вообще за люди? На кого похожи?
— На всех и ни на кого. Просто ума не приложу, что нам делать… Не могу же я постоянно держать там в квартире кого-нибудь из наших, да, впрочем, это и не помогло бы. Квартира такая огромная, что случись что-нибудь в одном конце — в другом даже не услышат… Установить наблюдение за домом? Пожалуй, так я и сделаю — на эту ночь, для очистки совести. Но если эти послания не трепотня, удар будет нанесен не извне… Ты чем занят, Лапуэнт?
— Да ничем особенным.
— Тогда отправляйся туда. Обратись к швейцару, это некий Ламюр, когда-то он служил на улице Соссэ. Проведи ночь у него в швейцарской и время от времени поднимайся на второй этаж… Возьми у Ламюра список жильцов всего дома, включая обслуживающий персонал. Отмечай, кто когда пришел и ушел.
— Все ясно.
— Что тебе ясно?
— Что в случае чего у нас будет хоть какая-то зацепка.
Да, конечно… И все же комиссару как-то претило рассматривать ситуацию под этим углом зрения… «В случае чего».
Ладно, коль скоро кража исключается — жди убийства… А кого убьют? Кто убьет?
С ним говорили разные люди, они отвечали на его вопросы, казалось, исповедовались перед ним… Но как же он может, черт возьми, выяснить, кто из них врал и кто говорил правду? А не заварил ли всю эту кашу какой-нибудь псих?
Мегрэ в раздражении расхаживал по кабинету и говорил словно сам с собою, а Жанвье и Лапуэнт только переглядывались.
— Ужасно все это просто, господин комиссар, — вам написали, что намечается убийство… Только не сообщили, кто кого убьет, когда и как… А почему, собственно говоря, обратились к вам? Чтобы предупредить? Нет, просто так… Потешиться.
Он схватил трубку и стал лихорадочно набивать ее, прижимая табак большим пальцем.
— Да за кого меня принимают в конце-то концов?! Если случится что-нибудь — я окажусь виноватым… Вот в этой голубой бумажонке прямо так и сказано… Я, видите ли, слишком рьяно принялся за дело! А как следовало поступить?.. Дожидаться официального извещения о смерти, что ли? Здорово живешь! А если ничего не произойдет — я же остаюсь в дураках. Целые два дня пускал на ветер деньги налогоплательщиков, предназначенные на содержание полиции…
Жанвье оставался невозмутимым, но Лапуэнт не удержался от улыбки, и Мегрэ заметил это. Одно мгновение он еще кипел гневом, но затем рассмеялся и похлопал сослуживца по плечу.
— Простите, ребятки. Вывело меня из себя это самое дело. Там, у Парандонов, все на цыпочках ходят, вот я и попробовал пройтись по проволоке…
Представив себе комиссара на проволоке, Жанвье тоже захохотал.
С вами я хоть душу отвожу… Ну, ладно… Все в порядке. Давайте о деле. Ты, Лапуэнт, можешь отправляться. Перекуси где-нибудь и заступай на свой пост. Если заметишь что-нибудь подозрительное — не стесняйся, звони мне в любое время домой, на бульвар Ришар Ленуар. Спокойной ночи, дружок! До завтра. Тебя сменят к восьми часам.
Мегрэ расположился у окна и, глядя на ленту Сены, продолжал, обращаясь к Жанвье:
— А ты ведешь сейчас дело?
— Сегодня утром задержал двух пацанов по шестнадцать лет. Вы оказались правы, когда…
— Можешь сменить Лапуэнта завтра? Я понимаю, дело дурацкое — это-то и бесит меня, а все же чувствую, что необходимо принять меры предосторожности… Хотя, по всей вероятности, зря… Вот увидишь — если случится что-нибудь, все напустятся на меня.
Говоря это, он не сводил взгляда с фонаря на мосту Сен-Мишель:
— Дай-ка мне письмо…
Вдруг у него в памяти всплыло одно выражение, на которое он раньше не обратил внимания, и ему захотелось убедиться, не ошибся ли он.
«..Я не сомневаюсь, что из-за вас он будет вынужден нанести удар».
Да, конечно, там так и было написано «нанести удар». Разумеется, это могло означать «смертельный удар».
Однако во всех трех письмах аноним подбирал выражения очень тщательно.
— «Нанести удар», понимаешь, Жанвье? Хлопушки есть и у мужа, и у жены. Я как раз собирался изъять у них револьверы, как отбирают у детей спички. Но ведь нельзя же взять у них все кухонные ножи или ножи для резания бумаг… А при желании можно нанести удар хоть кочергой — каминов-то там хватает! И подсвечников… И всяких бронзовых фигур…
И внезапно, переменив тон, комиссар сказал:
— Попробуй соединить меня с Жерменом Парандоном. Это — брат моего Парандона, он невропатолог, живет на улице Агессо…
Пока Жанвье, присев на край стола, набирал номер, Мегрэ раскурил трубку.
— Алло! Квартира доктора Парандона? Говорят из сыскной полиции… по поручению комиссара Мегрэ… Он хотел бы поговорить с доктором… Как? В Ницце?.. Так. Минутку…
Мегрэ делал ему знаки.
— Спроси, где он там остановился.
— Вы слушаете? Не можете ли вы сказать, где доктор остановился? В «Негреско»? Благодарю вас… Да, я тоже сомневаюсь… Ну, попробуем…
— Что, вызвали к больному?
— Нет, там конгресс по детской невропатологии. Кажется, очень насыщенная программа, и как раз завтра доклад доктора Парандона.
— Позвони в «Негреско»… Сейчас уже шесть, значит, совещание кончилось. В восемь часов у них наверняка либо торжественный ужин в префектуре, либо какой-нибудь прием с коктейлями.
Пришлось ждать минут десять — коммутатор отеля все время был занят.
— Алло! Говорят из парижской сыскной полиции… Барышня? Будьте добры соединить меня с доктором Парандоном… Да. Па-ран-дон… участник совещания.
Жанвье прикрыл трубку ладонью:
— Она сейчас узнает — доктор у себя или на коктейле… в салоне верхнего этажа.
— Алло! Доктор? Простите, передаю трубку комиссару Мегрэ.
Тот неуверенно взял трубку — в последнюю минуту он понял, что не знает, о чем говорить с доктором.
— Извините за беспокойство, доктор…
— Да-да, я как раз собирался просмотреть в последний раз свой доклад…
— Так я и думал… Видите ли, последние два дня я провел много времени с вашим братом…
— Как же это вы с ним встретились?
Живой, приятный голос, гораздо более молодой, чем предполагал Мегрэ.
— Это довольно сложная история, и потому-то я и позволил себе вызвать вас.
— С братом что-нибудь случилось?
— Ничего такого по нашей части.
— Он здоров?
— А что вы думаете о его здоровье?
— С виду брат кажется существом довольно слабым, даже хрупким, а на самом деле он полон сил. Я, например, не смог бы выдержать той огромной работы, которую он проворачивает иногда за несколько дней.
Нужно было все же перейти к сути дела.
— Постараюсь как можно короче сообщить вам о сложившейся ситуации. Вчера утром я получил анонимное письмо, извещающее о возможно готовящемся преступлений.
— Уж не у Эмиля ли?
Голос звучал насмешливо.
— Нет. Но рассказывать, как мы добрались до квартиры вашего брата, заняло бы слишком много времени. Как бы то ни было, я еще раньше получил послания, написанные в его доме, на его бумаге, от которой отрезали верхнюю часть с фамилией и адресом.
— Ну, наверно, брат успокоил вас? Это проделки Гюса, не так ли?
— Насколько мне известно, ваш племянник не привык дурачиться.
— Это верно… и на Бэмби тем паче не похоже… Не знаю… Может быть, курьер Бод? Или горничная?
— В последнем письме, которое я получил, меня предупреждают, что преступление вот-вот совершится.
Тон врача изменился:
— А вы сами, господин комиссар, верите этому?
— Да ведь я только вчера познакомился с этим домом…
— Что говорит Эмиль? Наверно, не придает значения.
— В том-то и дело, что он не так легко отнесся к письмам. У меня даже сложилось впечатление, что он поверил в грозящую опасность.
— Кому же она грозит?
— Может быть, ему…
— Да кому же придет в голову напасть на брата? И почему? Помимо своего конька — борьбы за пересмотр статьи шестьдесят четвертой — он самое безобидное и славное существо на свете.
— Да, он просто очаровал меня… Но вот вы сказали о его коньке… Как невропатолог вы не считаете, что это переходит в манию?
— В медицинском смысле слова — конечно, нет.
Тон стал суше — доктор понял, что подразумевал комиссар.
— Короче говоря, вы спрашивали, считаю ли я брата психически нормальным?
— Ну, это слишком сильно сказано…
— Вы установили наблюдение за домом?
— Да, там дежурит один инспектор.
— А не обращались ли к брату за последнее время какие-нибудь подозрительные клиенты?.. Не было ли у него дел, связанных с особо крупными капиталами? Не ущемил ли он чьих-либо интересов?
— Он мне не говорил про свои дела, но мне известно, что даже сегодня у него были на приеме два судовладельца — из Греции и Голландии.
— К нему приезжают даже из Японии… Ну что ж, будем надеяться, что все это ерунда… У вас есть еще вопросы ко мне?
Комиссару приходилось тут же выдумывать вопросы, а там, в Ницце, невропатолог, наверно, любовался Английской набережной и синевой бухты Ангелов.
— Что вы можете сказать, доктор, о психической уравновешенности вашей невестки?
— Конечно, я не повторю это на суде, если попаду в свидетели — будь все женщины, как она, я остался бы холостяком!
— Я спросил о психической уравновешенности.
— Я прекрасно понял вас. Допустим, что она человек крайностей, и добавим справедливости ради, что она же первая и страдает от этого.
— Могут быть у такой женщины навязчивые идеи?
— Вполне. При условии, что эти идеи основываются на реальных фактах и не противоречат действительности. Уверяю вас, что если она солжет вам, то сделает это так, что вы и не заметите.
— Можно сказать, что она истерична?
Довольно долгое молчание.
— Пожалуй, я не решился бы, хотя и видел ее в состоянии, которое можно назвать истерическим… Видите ли, хотя у нее патологическая нервозность, ей каким-то чудом удается владеть собой.
— Вам известно, что у нее есть дома револьвер?
— Да, она как-то говорила об этом и даже показала мне крошечный пистолетик… Скорее игрушка…
— Такой игрушкой можно убить… По-вашему, не опасно оставить ей оружие?
— Поймите, господин комиссар, что уж если эта женщина задумает убить кого-нибудь — все равно убьет, любым способом.
— У мосье Парандона тоже имеется револьвер.
— Знаю.
— И про брата вы скажете то же самое?
— О, нет! Уверяю вас и как врач, и как человек, что брат никогда никого не убьет. Единственное, на что он может решиться в приступе отчаяния, — покончить с собою.
Голос врача дрогнул.
— Вы очень привязаны к брату?
— Нас ведь только двое на свете.
Эта фраза поразила Мегрэ. Ведь еще жив их отец, и Жермен Парандон женат. И все-таки он сказал: «Нас только двое».
Словно у них нет никого из близких… Неужели доктор тоже несчастлив в браке?
Наверно, там, на юге, Жермен Парандон взглянул на часы и заторопился.
— Ну что ж, будем надеяться, что все обойдется. Всего хорошего, мосье Мегрэ!
— Всего доброго, мосье Парандон!
Комиссар надеялся, что успокоится после этого разговора, а получилось совсем наоборот. Ему стало еще тревожнее.
«Единственное, на что он может решиться в приступе отчаяния…»
А если именно это и подразумевалось? Что, если сам Парандон писал анонимные письма? Чтобы удержаться? Чтобы воздвигнуть некий барьер между побуждением и действием, к которому его влекло?
Мегрэ совсем забыл о Жанвье, стоявшем у окна.
— Слышал?
— Конечно, — то, что говорили вы.
— Доктор недолюбливает свою невестку. И убежден, что его брат никого не может убить… Но не уверен, что он когда-нибудь не попытается покончить самоубийством.
Солнце зашло, и сразу словно чего-то не стало в мире. Хотя до ночи было далеко и еще не стемнело, Мегрэ зажег лампы, как бы отгоняя призраков.
— Завтра увидишь этот дом и поймешь… Можешь сказать Фердинанду, кто ты, и зайти в квартиру… Пройдись по всем комнатам и кабинетам — я там предупредил, что пришлю кого-нибудь из полиции…
Единственное, что тебе грозит, это что в самый неожиданный момент появится мадам Парандон. Можно подумать, что она ходит по воздуху… Когда она уставится на тебя, ты невольно почувствуешь себя в чем-то виноватым… Эта дама на всех производит такое впечатление…
Мегрэ вызвал курьера и вручил ему подписанные бумаги и письма для отправки.
— Ничего нового? Ко мне никого нет?
— Никого, господин комиссар.
Мегрэ не ждал посетителей. И все же его поразило, что ни Гюс, ни Бэмби так и не подали признаков жизни. А ведь они наверняка — как и все остальные домочадцы — были в курсе всего, что происходило вчера. Несомненно, они знали, что Мегрэ проводит дознание. Может быть, даже видели его из-за угла в коридоре…
Ох, будь сейчас Мегрэ пятнадцать лет и узнай он, что… То-то бы он кинулся к комиссару с расспросами — пусть бы его тут же осадили.
Но он прекрасно понимал, что времена меняются, и он имеет дело с людьми совершенно другого круга.
— Ну, ладно, пойдем в пивную «Дофин», выпьем по кружке, а потом по домам — обедать, а?
Так они и сделали. Прежде чем взять такси, Мегрэ проделал большую часть пути пешком, и когда жена, заслышав его шаги, открыла ему дверь — у него уже не было озабоченного выражения лица.
— Что будем есть?
— Я разогрела завтрак.
— А что было на завтрак?
— Рагу из гуся.
Они улыбались друг другу, но все же она угадала его душевное состояние.
— Не изводись так, Мегрэ!
А ведь он ничего не рассказал ей о деле, которое его волновало. В общем-то все дела одинаковы…
— Ты же не можешь отвечать за всех.
И, немного погодя, добавила:
— К вечеру свежеет… Пожалуй, закрою окно.
