7. Призрак держит язык за зубами
Когда на нашей планете человеку есть что сказать, трудность заключается не в том, чтобы заставить его сказать, а в том, чтобы помешать ему высказывать свои мысли слишком часто
Бернард Шоу.
Дождь прекратился. Над Тарном поднялся туман. Он налетел на городок, окутал все улицы, все дома.
Как обычно, часам к пяти вечера, когда почти стемнело, затихли грузовики, начали закрываться ставни, вспыхнули уличные фонари, усеяв ночь расплывчатыми звездочками.
Разойтись по домам щебечущие школьники.
В кафе наступило непродолжительное оживление: рабочие по дороге домой забегали выпить рюмку белого вина.
В бакалейных лавках хозяйки спешили закупить продукты на следующий день.
Прошло несколько часов. Туман сгустился еще больше. Женщины хлопотали в кухне, накрывали на стол. За закрытыми дверями, в теплых квартирах, семьи, собравшись вместе, беседовали. Возможно, они говорили о преступлении, которое вызвало в городе такую суматоху и столько шума. Умер букинист Гюстав Мюэ, который никого раньше не интересовал, а теперь весь город толкует о нем, о его сером доме, о его кухне, где пахнет сыростью, об улице Кабретт, о стоящих на ней хибарках с облупившимися фасадами, с трухлявыми дверями и оконными рамами.
Это убийство привлекло всеобщее внимание. Им заполнены были прибывшие вечерним поездом газеты. О нем говорили в Париже, о нем говорили в Тулузе. Полиция сбилась с ног. Жены жандармов стали нарасхват во всех лавках. Но, к сожалению, пока высказывались одни лишь предположения.
Жозэ снова позвонил в Париж, поговорил с д'Аржаном. Ничего нового. Много шуток, много гипотез, ничего точного. В парижских литературных кругах все ошеломлены. Даже самые серьезные литературные журналы собираются послать в Муассак своих корреспондентов. С тревогой говорят, что затронут престиж всей французской литературы. Д'Аржан напомнил Жозэ слова Гастона Симони: «Мы присудили премию преступнику! Это символично».
За ужином учитель не появился. Жино сказал репортеру, что Рессек иногда ест только один раз в день. И не из соображений экономии, а чтобы не терять времени. Часов в пять он съедал бутерброд и, заперевшись в комнате, углублялся в огромные книги по археологии. Он готовил монографию о монастыре. Жино видел в комнате преподавателя толстые тетради, исписанные мелким почерком. «Такого еще никто не написал», — утверждал Рессек.
Жозэ поднялся к себе в номер.
С нижнего этажа, из зала до него доносился гул голосов.
Игроки в карты, в домино — обычные вечерние посетители. Жозэ довольно долго проторчал с ними в надежде что-нибудь узнать. Но все без толку. Люди лишь повторяли написанное в газетах. По правде говоря, они букиниста не знали и не слышали о нем до самой его трагической гибели. Кто бывал в захламленной лавке на улице Кабретт? Очень немногие. Безденежные школьники, мечтавшие раздобыть у букиниста по дешевке недостающий том «Трех мушкетеров» или откопать какой-нибудь приключенческий роман. Редкие туристы, привлеченные в Муассак меланхоличным очарованием старинного монастыря да соседними с ним древними домишками. И еще учитель Рессек… Да, он время от времени навещал старика Мюэ. Наверное, рылся среди потрепанных книг в надежде обнаружить среди всякой макулатуры какую-нибудь редкость.
Рессек много беседовал со старым букинистом. Они спорили о капителях монастыря — к какому веку они относятся: к одиннадцатому или двенадцатому? По мнению Гюстава Мюэ, они были воздвигнуты в двенадцатом веке, никак не раньше. Рессек был убежден, что капители старше и творение аббата Анскитиля хорошо сохранилось до наших дней.
Очень серьезный, важный вопрос.
О чем сейчас думал учитель, склонившись над своей рукописью и над археологическими трудами? Одним клеветником стало меньше. Отныне букинист лишен возможности отстаивать свою версию о двенадцатом веке.
Жозэ пожал плечами. Преступление из-за какой-то капители!
Конечно, бывает всякое, не исключено и это. Человек, одержимый страстью к науке, может убить. Случались и более поразительные вещи.
Ну, а как же все остальное? Роман? Гонкуровская премия? Злосчастное «Молчание Гарпократа»?
Жозэ прислушался.
Гул голосов внизу постепенно стихал. Посетители кафе, и те, что приходили выпить, и те, что поиграть в карты, расходились, растворяясь в холодном тумане. В такую погоду люди не засиживаются в кафе. Да и вообще в маленьких городках любят в десять часов запереться в своей квартире на хороший замок и лечь в постель. Жино, его фамилия была Роберти, наверное, протирал мраморные столики и наспех подметал пол. Основательную уборку он делал по утрам. А его жена подсчитывала доходы. Скоро они поднимутся к себе в спальню.
Из-за стены доносились едва слышные звуки: поскрипывание стула, глухие шорохи. Вот, кажется, взяли книгу и положили ее на стопку других.
Жозэ достал авторучку, записную книжку и, следуя своему излюбленному методу, записал:
«Бари родился в Муассаке. (Совпадение?)
Убийца интересуется мной.
Убийца интересуется «Пари-Нувель».
Убийца интересуется поэзией.
Интересуется ли он архитектурой?
Богат ли был старик Мюэ?
Жозэ, отложив ручку, перечитывал написанное, когда на лестнице раздались торопливые шаги. В номер постучали, и Жозэ открыл дверь. Перед ним стоял Жино.
— Там пришел жандарм. Он просит извинить его за беспокойство, но говорит, что ему необходимо срочно повидаться с вами, так как у него к вам серьезное поручение.
— Ладно, сейчас спущусь, — ответил Жозэ, возвращаясь в комнату за плащом, — кстати, я все равно собирался выйти.
Жандарм пришел по поручению следователя, который дожидается Жозэ в полицейском участке. Он должен сообщить Жозэ что-то очень важное.
«Черт побери, неужели есть какие-то новости», — подумал Жозэ и ускорил шаг вслед за жандармом.
* * *
Следователь Рамонду, нахмурившись и скрестив руки на груди, стоял у железной печки. Взглянув на его мрачное лицо, репортер сразу же догадался, что новости, может, и есть, но вряд ли они прояснят дело.
— Добрый вечер, Робен. Садитесь. Ну и погодка!
— Добрый вечер, мосье Рамонду. Как дела?
Следователь пожал плечами и ничего не ответил.
— Вы напали на след? — продолжал расспрашивать репортер.
— Не-ет, — проговорил следователь. — Никакого следа, есть одна бумажка, еще одна бумажка, которая вас очень заинтересует…
— Какая?
Следователь помахал перед глазами репортера довольно плотным желтоватым листком.
— Нате-ка почитайте!
Репортер осторожно взял листок.
И вздрогнул.
На бумажке было неумело выведено печатными буквами: «Тому, кто сунет свой нос». А ниже несколькими штрихами были нарисованы череп и кости.
— Это шутка, — сказал Жозэ. — Где вы это нашли?
Следователь ухмыльнулся и погладил свою бородку. Ошеломленный вид журналиста доставлял ему, казалось, горькое удовольствие.
— Если бы я подобрал этот листок на улице, я мог бы, как и вы, сказать, что это шутка. Но я, вернее не я, а судебно-медицинский эксперт, обнаружил его в кармане убитого!
Жозэ опустил голову.
— Каково? Ну, что вы теперь скажете, сыщик-любитель? Это похоже на угрозу. Сформулировано грубо, но четко. Прекратите, мол, ваше расследование, иначе…
— Ну, хорошо, мосье Рамонду, а в котором часу была найдена эта… любовная записка?
— Только что. Эксперт хотел внести в свой акт некоторые уточнения. Я просил его подробно описать, как были произведены выстрелы. У него возникли сомнения, и он пошел снова осмотреть труп. Тут-то, совершенно случайно, он заметил, что из жилетного кармана мертвеца высовывается край белой бумажки. Это и была любовная записка, как вы ее назвали.
— Но ведь все карманы были осмотрены раньше?
— Конечно, это первое, что делают жандармы.
Следователь опять ухмыльнулся.
— Значит, вы хотите сказать, — медленно проговорил Жозэ, — что эта бумажка была всунута в карман мертвецу совсем недавно?
— По-видимому, так. Хотя жандармы, стоящие на карауле, уверяют меня, что в морг никто не заходил, не считая, конечно, тех, кто должен там бывать по долгу службы.
— Он приехал сюда, — стиснув зубы, сказал Жозэ.
— Что вы сказали? — оживился следователь.
— Ничего, просто сказал, что это меня очень заинтриговало.
— И меня тоже!
Толстячок принялся расхаживать по кабинету. Он то скрещивал руки на груди, то разнимал их, вздыхал, сжимал кулаки.
— Я дал указание просмотреть регистрационные карточки в гостиницах, расспросил соседей — ничего. Никаких улик. Скажу вам откровенно, все покрыто мраком. Я, понятно, не прошу вас так же откровенно высказываться в ваших репортажах, но это факт. Вы-то хоть напали на какой-нибудь след?
— Нет, мне кажется, что я продвинулся не больше вашего.
— Вообще, я ничего не понимаю в этом деле. В нем замешаны парижане, пусть они и распутывают.
Следователь остановился и положил руку на плечо Жозэ.
— Знаете, будьте поосторожнее. Всем известно, что вы большой дока в подобных делах. Ваша газета вас очень расхвалила… Я того же мнения… Только теперь вам надо остерегаться. Никогда не знаешь, что тебя ждет. Я был бы крайне огорчен…
Жозэ улыбнулся.
— Вы думаете, этот господин хочет у меня отбить охоту заниматься этим делом?
— Я вам повторяю, никогда не знаешь…
— Нет, — Жозэ тряхнул головой, — мне кажется, все как раз наоборот: этот господин нуждается во мне.
Жозэ пересек площадь Реколле. Домов не было видно, они растворились в тумане. Улицы были пустынны. Свет фонарей лишь слегка пробивался сквозь плотную завесу, покрывшую спящий город.
Проходя мимо гостиницы «Розовая гроздь», Жозэ остановился и взглянул на это старое здание. В окнах было темно.
Хозяева наверняка уже легли.
Учитель, видимо, отложил свои археологические исследования: не пробивался свет и сквозь щели его ставен.
Жозэ медленным шагом направился к монастырю Сен-Пьер. До чего же это тихий уголок! Вдали темнел портал с его каменными скульптурами. Журналист вспомнил низкий голос учителя истории: «Портал — это жемчужина, да, да. Нечто невообразимое. Настоящее чудо. На фронтоне — апокалипсическая сцена. Боковые стены украшены скульптурами. К великому сожалению, они сохранились плохо». Жозэ уже любовался этими скульптурами. В самом деле, прекрасная работа. Жалко, что они пострадали от времени, а может быть, в этом повинна и человеческая небрежность.
Он чиркнул спичкой и подошел вплотную к скульптурам, так искусно высеченным из камня.
Ветер пригнул пламя и загасил спичку. Здесь он дул со всех сторон.
Жозэ чиркнул второй спичкой, но на этот раз сам задул ее и, резко отпрянув, спрятался в тени портала. Кто-то бродил поблизости. Жозэ подождал.
Нет, пожалуй, он ошибся.
Ну, ну, укроти свое воображение, говорил он себе, не сочиняй романов… Сегодня вечером у меня не назначено свидание с мосье Дубуа. Да вообще еще не известно, в Муассаке ли этот мосье.
И тут он услышал чьи-то шаги.
Кто-то шел — теперь уже в этом не было никакого сомнения, — и шел к перекрестку.
Ночной прохожий приближался со стороны железной дороги.
Может быть, он заметил пламя спички, это насторожило его и поэтому он остановился?
А потом снова пошел. Улица Кабретт останется у него справа, а сейчас он пройдет мимо портала.
Жозэ, притаившись в темноте, не шевелился. Он не спускал глаз с небольшого освещенного пространства — там горел фонарь, — которое загадочный прохожий не мог миновать.
Шаги стали торопливее.
Прохожий побежал.
Видимо, он стремился как можно скорее пересечь освещенный участок.
И в самом деле, ему удалось сделать это очень быстро.
Но в тот момент, когда на него упал свет фонаря, Жозэ охватило невероятное волнение.
Человек был в зеленой накидке.
При беге накидка взлетала, и Жозэ невольно вспомнил поэта Гастона Симони, старого поэта, чья зеленая накидка была столь известна в парижском литературном мире.
Неужели он приехал сюда, к древнему памятнику, помечтать в эту туманную ночь среди теней, покоящихся вокруг монастыря Сен-Пьер?
Еще до того, как прохожий попал в полосу света, Жозэ услышал какой-то металлический звук.
Человек в зеленой накидке прошел совсем близко от репортера и углубился в улицу, которая вела к площади Реколле.
Жозэ колебался: идти за ним? Нет?
Но его заинтриговал металлический звук. Он ринулся к освещенному участку. Похоже было… похоже было, что упала монета…
Репортер шарил глазами по мостовой. Что-то блеснуло между двумя булыжниками. Он нагнулся и протянул руку.
Это оказалась в самом деле монета — золотая, тяжелая, блестящая.
Но куда же скрылся этот сеятель золотых монет?
И вот тут события начали развертываться с невероятной быстротой.
Со стороны площади донесся топот бегущих людей. Чей-то голос крикнул:
— Стой!
Жозэ быстро побежал вдоль тротуара к гостинице. Там, около входа, он чуть не столкнулся с возникшей из темноты массивной фигурой.
И тут же его ослепил луч карманного фонарика.
— Ах, это вы! — воскликнул знакомый голос.
Обладатель фонарика заглянул в коридор гостиницы и кого-то позвал, но кого именно, Жозэ не разобрал.
— Все в порядке, — ответили из коридора. — Я его держу. Он был во дворе.
На втором этаже с шумом раскрылись ставни, и в окно высунулось бледное лицо учителя Рессека. Наконец в коридоре зажгли свет.
На первой ступеньке лестницы стоял Жино, он еще не снял пальца с кнопки выключателя. В глубине Жозэ увидел человека в зеленой накидке, его держал за руку инспектор полиции.
— Интересно, стоящая ли это добыча, — тихо заметил комиссар, стоявший рядом с Жозэ.
Жозэ разглядывал человека в зеленой накидке. Это был тот самый старик, которого он мельком видел до обеда во дворе гостиницы, он тогда пилил дрова. «Несчастный человек, — сказал о нем Жино, — он немой. Кажется, от рождения».
У старика было странное, похожее на маску лицо, неподвижный взгляд. Губы у него слегка дрожали. Из-за берета торчал клок седых волос. Несмотря на свои шестьдесят — шестьдесят пять лет, он был еще крепок и ловок.
Накидка, в которую он завернулся, была совсем новой и никак не подходила к его обтрепанным, забрызганным грязью брюкам и дырявым башмакам.
— Ну, иди же! — сказал инспектор, тряся его за руку.
Старик все с тем же тупым выражением лица повернулся к полицейскому.
— Он вас не слышит, — сказал Жино и, огорченно вздохнув, спросил:
— Что он еще натворил?
Жозэ подошел к глухонемому и поднял полу накидки, так, что стала видна его левая рука.
Старик отступил и что-то промычал. Под накидкой у него была черная от грязи рубашка и совершенно дырявый джемпер.
— Что он держит? — спросил комиссар, подойдя к старику.
— Ну-ка отдай! — грубо потребовал инспектор, пытаясь разжать старику кулак.
Но тот сопротивлялся.
— Отдай! — повторил инспектор.
И он вырвал из руки оборванца что-то вроде трубочки, обернутое в грязную тряпку.
Комиссар тихонько свистнул. Жино широко раскрыл глаза.
Инспектор развертывал тряпку. На пол упала золотая монета. Жино бросился к ней. Жозэ сунул руку в свой жилетный карман.
— А вот эту старик обронил на улице, — сказал он.
— Вечер не пропал даром, — удовлетворенно заметил комиссар.
Он взял одну из монет и стал внимательно ее разглядывать.
— Латинский союз! Хм!.. Ему не отвертеться, он скажет, где он их нашел.
Жино беспомощно развел руками и покачал головой.
— Нет, господин комиссар, он вам этого не скажет, никогда, никогда. Он глухонемой и дурачок.
Комиссар нахмурил брови.
— Все равно, мы отведем его в участок.
— Скажите, комиссар, вы уже давно выслеживаете этого субъекта? — вполголоса спросил Жозэ.
— Нет, — виновато улыбаясь, ответил комиссар, — следователь просто поручил мне проследить, благополучно ли вы добрались до дома. Как видите, мы не зря потрудились. Нам удалось застукать Фризу… Да, его здесь так называют, я даже забыл его настоящую фамилию. А я-то считал, что он такой безобидный, но…
— Трудно будет вытянуть из него что-либо, — заметил репортер.
— Надо все же попробовать.
Жино, слушавший разговор, с улыбкой подошел к ним.
— Господин комиссар, я могу попытаться узнать то, что вам нужно. Я его хорошо знаю, и со мной он не дичится… Он приходит ко мне пилить дрова. Иногда я ему даю тарелку супа. Он меня в общем понимает… Правда, не всегда.
— Давайте, — проговорил Жозэ, — спросите его, где он нашел золотые монеты.
«Не такой уж этот Фризу дурачок, — подумал репортер, — раз он пытался спрятать от нас свое богатство!»
Жино повернулся к старику и, показывая пальцем на золотые монеты, с расстановкой произнес:
— Скажи, Фризу, где ты их взял?
Глухонемой замычал, неуклюже пританцовывая в своих грязных башмаках.
Жино взял из рук инспектора одну монету и подбросил ее, пристально глядя на глухонемого:
— Красиво, правда, красиво, тебе нравится? Скажи мне, Фризу, будь хорошим, я тебе дам большую тарелку супа.
Старик взволновался, у него еще сильнее задрожали губы. Он сделал попытку вырваться.
— Отпустите его! — приказал комиссар инспектору.
Старик, почувствовав себя свободным, снял с себя накидку и вытянул вперед руку. Никто не понимал, чего он хочет.
Итальянец объяснил:
— Он просит, чтобы вы отошли назад.
Все отодвинулись.
Фризу расстелил накидку на полу, выпрямился, с большим трудом — это было видно — напряг свои мысли, опять замычал и протянул руки к золотым монетам.
— Не мешайте ему, — сказал комиссар.
Глухонемой взял монеты, сел на корточки и разложил монеты на зеленой материи. После этого он поднялся и отступил, как художник, который удовлетворен своей работой и хочет полюбоваться ею издали. Странная это была картина: в глубине коридора стояли Жино и инспектор, у выхода — Жозэ и комиссар, а между ними на полу лежала зеленая — при электрическом свете она казалась особенно яркой — накидка, на которой сверкали монеты. Старик в лохмотьях стоял, слегка склонив туловище вперед, и глаза его бегали от одной монеты к другой. Казалось, он впитывал в себя теплый блеск драгоценного металла.
— Что это означает? — негромко спросил комиссар. — Я ничего не понимаю. Попросите его объяснить.
Жино принялся жестикулировать.
— Фризу, что ты хочешь сказать? Что ты хочешь сказать?
Старик опять замычал и вытянул раскрытые ладони к этой необычной выставке.
Потом он неожиданно шагнул к выходу, намереваясь уйти. Комиссар задержал его.
— Бесполезно настаивать, — сказал инспектор. — Мы ничего из него не вытянем. Что нам с ним делать, господин комиссар?
— Отведем его все-таки в участок.
Комиссар вышел на улицу, Жозэ вслед за ним. Жино стоял у лестницы. Он был поражен, что не смог добиться от глухонемого никакого объяснения. С верхней ступеньки лестницы женщина с увядшим лицом меланхолично смотрела на происходящее. Она появилась бесшумно и за все это время не раскрыла рта.
* * *
Комиссар и Жозэ подождали, пока выйдут инспектор с Фризу. В коридоре погас свет. Комиссар направился было к центру города, но Жозэ остановил его:
— Погодите, давайте поведем Фризу на улицу Кабретт. Может быть, он что-нибудь вспомнит.
— Правильно.
Они миновали монастырь и дошли до перекрестка. Тут старик замычал. Он хотел идти в сторону железной дороги, проходившей за церковью.
— Он хочет домой, — объяснил инспектор. — Он живет вон там, на холме, в деревянном сарае.
Комиссар взял Фризу под руку и потащил его налево, но старик сопротивлялся. Было свежо, и ему набросили на плечи накидку.
На углу улицы Кабретт глухонемой опять замычал и остановился. Сколько его не тянули вперед, он не двигался с места. Он явно боялся идти в темную уличку, словно мог там кого-нибудь встретить…
— Не надо настаивать, — сказал Жозэ, глядя, как старик мечется в темноте. Полы его накидки взлетали, и это делало его похожим на привидение, на какое-то таинственное, непонятное существо, которое возникло в ночи и стремилось вновь в ней раствориться, существо, у которого никогда ничего нельзя будет узнать.
Точно так же, как у покалеченных, неподвижных статуй, которые украшали вход в монастырь в пятидесяти метрах отсюда.
Да и в самом деле, разве статуи могут что-нибудь сказать?
