У подножия холма пролегал опоясывавший город пыльный тракт с отходившими от него многочисленными проселками и тропками, которые, словно спицы колеса, непременно сходящиеся к его середине, вели к небольшому рынку. По касательной к этому главному пути проходила еще одна ответвленная от нее дорога, наполовину покрытая асфальтом и выходившая в четырех милях к востоку на шоссе, по которому до американского посольства в Пекине оставалось еще целых двенадцать миль.

В чем Хаукинз сейчас больше всего нуждался, так это в средстве передвижения. Конечно, желательно, чтобы это был автомобиль. Но заполучить его здесь, в провинции, было практически невозможно. Правда, у народной милиции имелись машины, и у генерала даже мелькнула шальная мысль вернуться и прихватить легковушку, на которой приехал Лин Шу, но это было слишком рискованно. И даже если бы ему удалось найти ее и угнать, но все равно воспользоваться ею было невозможно, поскольку у нее был номер.

Хаукинз пошел по склону горы вдоль дороги. За ним должны были бы пустить погоню. Его не очень-то беспокоил тот факт, что ему, возможно, еще долго придется находиться в этой безлюдной местности. В свое время он целыми месяцами жил в землянках, вырытых в горах Конг-Сол и Лай-Тай в Камбодже, и к жизни в лесу он был приспособлен куда лучше, чем многие дикие животные. Ведь он, черт побери, был профессионалом!

Но сейчас все эти его достоинства не имели никакого значения. Ему необходимо было добраться до своей миссии и оповестить весь свободный мир о том, какого врага он вскармливает. Генерал с соотечественниками смогли бы передавать по радио свои послания, забаррикадировав здание миссии и защищая его до тех пор, пока бомбардировщики, брошенные в воздух с авианосцев, не обрушат всю свою мощь на город, даже если им и придется при этом снести половину Пекина. А затем американцев забрали бы вертолеты.

Конечно, штатские наложили бы в штаны, но он бы присмотрел за ними. Научил бы воевать эти модные портки. Воевать, а не болтать языками!

Неожиданно Хаукинз прекратил фантазировать: приблизительно в четверти мили, там, где дорога делала поворот, показался одинокий мотоциклист – как выяснилось чуть позже, ши-сан, или, проще говоря, рядовой милиционер. Видно, бог услышал молитву беглеца.

Выбравшись из высокой травы, Хаукинз поспешил вниз. И меньше чем через минуту стоял уже на грязной обочине. Правда, теперь он не видел мотоциклиста, скрытого за очередным поворотом, хотя отчетливо слышал грохот приближавшейся к нему машины. Выскочив на дорогу, американец улегся прямо посередине ее, бухнувшись в самую грязь. Для того чтобы выглядеть не таким большим, каким был он на самом деле, Хаукинз поджал под себя ноги и замер.

Вылетевший из-за поворота ши-сан резко затормозил, выбросив из-под колес комки грязи. Затем слез с мотоцикла и поставил его на подножку. Хаукинз слышал быстрые шаги подходившего к нему милиционера.

Нагнувшись к генералу, китаец потрогал его за плечо, но тут же, разглядев на лежавшем на шоссе человеке американскую военную форму, быстро отдернул руку. Хаукинз молниеносно вскочил на ноги. Ши-сан закричал.

На то, чтобы натянуть прямо на замызганную грязью одежду милицейские китель и брюки, ушло не более пяти минут. Потом генерал надел защитные очки, водрузил на голову мотоциклетный шлем, казавшийся совершенно нелепым на его огромной башке со стриженными под ежик седоватыми волосами, и застегнул под подбородком ремешок. К счастью, у него нашлась сигара. Откусив от нее ровно столько, сколько следовало, он щелкнул зажигалкой.

Теперь можно было пускаться в путь.

Атташе вбежал в кабинет посла, даже не постучав в дверь и не сказав ни слова его секретарю. И застал начальника за весьма прозаическим занятием: тот чистил зубы шелковой ниткой.

– Прошу прощения, сэр! – произнес атташе. – Но я только что получил инструкции из Вашингтона, с которыми вы обязаны немедленно ознакомиться.

Глава американской дипломатической миссии в Пекине взял телеграмму и, прочитав ее, в изумлении выкатил глаза и открыл рот. Застрявшая одним концом в его зубах нитка другим коснулась стола.

Подъезжая к пекинскому шоссе, до которого оставалось по полумощеной дороге три четверти мили, Хаукинз увидел, что въезд на него блокирован. Патрульная машина и несколько милиционеров, выстроившихся в цепь поперек магистрали, – вот и все, что он смог различить сквозь запотевшие защитные очки.

Оказавшись у самого шоссе, он услышал, как патрульные переговариваются между собой. Затем один из них, зашагав по направлению к приближавшемуся мотоциклу, принялся истерически размахивать карабином, приказывая водителю остановиться.

Хаукинз подумал о том, что теперь его спасет только одно: если ты собираешься покупать могилу, то выбирай ту, которая побольше! Доставай имеющееся у тебя оружие, пускай из него гром и молнии, и коли уж суждено погибнуть, то сделай это так, чтобы в ушах твоих зазвенели предсмертные вопли коммунистических ублюдков!

Дьявольщина какая-то! Он ничего не видел из-за проклятой пыли, а его нога то и дело соскальзывала с чертовой маленькой педали.

Генерал протянул руку к кобуре и вытащил из нее «кольт» сорок пятого калибра.

Целиться он не мог, но, слава богу, нажимать на спусковой крючок дело нехитрое, чем он и занялся.

К его удивлению, патрульные и не думали открывать ответный огонь. Одни из них, завизжав, словно перепуганные насмерть свиньи, бухнулись прямо в грязь, другие же начали зарываться в насыпи или же прятаться за нею, спасая свои задницы от его единственного сорокапятикалиберного оружия. Какой позор, черт побери!

Его залепленные грязью очки, дым от сигары и вспышки выстрелов производили столь устрашающее впечатление, что даже стоявший впереди офицер, – а это обязательно должен был быть офицер, – не открывал ответной пальбы.

И это офицер!

Маккензи дал полный газ и разрядил весь магазин. Перемахнув через насыпь из земли и песка, он опустился на покрытый травою пологий склон холма. За те короткие секунды, что мотоцикл находился в воздухе, генерал успел разглядеть внизу искаженные криками лица и пожалел о том, что у него кончились патроны. Приземлившись, Хаукинз резко вывернул руль и смог таким образом, изменив его угол, направить мотоцикл по диагонали назад к шоссе.

Да, черт побери, он снова катился по асфальту, прорвавшись через воздвигнутое против него заграждение!

Бетонная лента доставляла ему радость. Мотоцикл бойко мчал по шоссе. В лицо генералу бил чистый воздух, загонявший сигарный дым ему за уши. И даже стекла его защитных очков были теперь чище.

Следующие девять миль Хаукинз пролетел метеором по чужому, принадлежавшему китайским коммунистам небу. Еще одна миля, и он свернет на улицы северной части Пекина. Он сделает это, черт побери! И тогда эти коммунистические недоноски узнают, что представляет собой американский ответный удар!

Ведя мотоцикл по многолюдным улицам, подальше от тротуаров, он наконец выехал на небольшую площадь Славного Цветка – последний участок, отделявший его от здания американского представительства, расположенного на противоположной стороне площади и выделявшегося по-восточному великолепным гипсовым фасадом. Как всегда, тут было полно пекинцев и приехавших в столицу провинциалов, толпившихся около посольства и ловивших моменты, чтобы бросить быстрый взгляд на странных, рослых и розовощеких людей, входивших через белые стальные двери внутрь миссии, отделенной от улицы средним по высоте ограждением.

Впрочем, говорить об ограждении можно было лишь с большой натяжкой, поскольку здесь не было ни кирпичной стены, ни окружающей все строение металлической ограды, кои заменяла закрывающая ухоженный газон перед входом в миссию тонкая декоративная решетка из дерева, покрытого частично лаком.

Защитой же самому зданию служили вставленные в окна железные решетки и стальные двери.

Надеясь на то, что грохот его мотоцикла заставит толпу зевак расступиться, Хаукинз до отказа вывернул ручку газа. И действительно, китайцы шарахнулись от него в разные стороны, освобождая ему путь.

И тут вдруг Хаукинз увидел перед собой нечто такое, что чуть было не заставило его вылететь из седла мотоцикла и к чему он стремительно мчался со скоростью в пятьдесят миль в час по мостовой площади Славного Цветка.

В три ряда, прямо перед закрытыми воротцами решетки стояла баррикада, сооруженная из уложенных горизонтально толстых досок. Каждый последующий ряд был приблизительно на фут выше предыдущего. Образованная таким образом своеобразная ступенчатая стена прикрывала собой изящную ограду.

Здесь же выстроилась цепью дюжина солдат с двумя офицерами на флангах. И все они смотрели на него.

«Выбора нет, – подумал Маккензи, – остается только действовать».

Дерзать, пренебрегая опасностью!

Эх, если бы у него осталось хоть немного патронов!

Пригнувшись к рулю, Хаукинз направил мотоцикл прямо в середину сооружения. Повернув ручку акселератора до упора, выжал до отказа педаль сцепления. Стрелка спидометра, резко качнувшись, уткнулась в крайнее положение. Человек и машина, словно огромная, невиданной формы пуля из плоти и стали, понеслись по воздушному коридору.

Под истеричные вопли зевак и разбегавшихся в панике солдат Хаукинз рванул руль на себя и одновременно сполз на край седла. Под тяжестью его тела переднее колесо оторвалось от земли, и машина, напоминавшая вместе с оседлавшим ее человеком сказочную птицу Феникс, ударила по верхней части баррикады.

Сопровождаемый громким треском не выдержавшей мощного натиска дощатой баррикады и деревянной решетки, Маккензи, этот стремглав мчавшийся вперед человеко-снаряд, проложил себе дорогу через ряды заграждений.

Мотоцикл плюхнулся на посыпанную отполированной галькой дорожку, которая вела к зданию миссии. В следующую секунду выброшенный из седла Маккензи, перелетев через руль и прокатившись по грунту, с глухим стуком ударился о первую ступеньку крыльца, исхитрившись при этом удержать сигару в зубах.

В любую секунду китайцы могли перегруппироваться и открыть стрельбу, и тогда он, прежде чем потерять сознание, все-таки успеет почувствовать острые укусы обжигающей, словно лед, боли.

Но огонь так и не был открыт. Вместо выстрелов Хаукинз слышал звучавшие все более и более громко крики зевак и солдат, которые рассматривали обломки баррикады и деревянной решетки. Многие из солдат, попадавших в страхе на землю, теперь стояли на ней на четвереньках.

По-прежнему никто не стрелял. Маккензи понял, что он уже на американской территории. И если бы его застрелили здесь, за решеткой, то это могло бы быть расценено как убийство на земле, принадлежащей Америке, – акт, чреватый международным конфликтом. Черт побери, его спасли эти гомосексуалисты! Он остался жив благодаря всей этой дипломатической казуистике!

Встав на ноги, Хаукинз поднялся по ступенькам к белой стальной двери и принялся нажимать на кнопку звонка, одновременно колотя кулаком по металлической панели.

Но никто и не подумал впустить его внутрь.

Он еще сильнее задубасил в дверь, не отрывая другой руки от звонка. Затем стал кричать, взывая к тем, кто находился в здании.

Через несколько минут небольшое прямоугольное окошечко в двери открылось, и Хаукинз увидел в нем пару широко открытых, испуганных глаз.

– Да это же я, Хаукинз, ради бога! – прорычал генерал, чуть ли не касаясь губами обладателя этих перепуганных глаз. – Отворяй свою чертову дверь, сукин сын! Что ты на меня уставился?!

Выглядывавший в окошечко человек моргнул, но дверь не открыл.

Генерал снова крикнул, и человек за дверью опять моргнул. А еще через несколько секунд вместо глаз в окошечке показались дрожащие губы.

– В миссии никого нет! – услышал Хаукинз произнесенные прерывавшимся от страха голосом нереально прозвучавшие слова.

– Что?

– Прошу прощения, генерал!

И в следующее же мгновение окошко закрылось.

Хаукинз постоял какое-то время в растерянности. Затем снова принялся колотить в дверь и кричать во все горло, нажимая на кнопку звонка с такой силой, что бакелит, из которого она была сделана, треснул.

Ответом служила все та же тишина.

Обернувшись, он бросил взгляд на толпу зевак и солдат, и до него дошло, что они кричат и насмехаются над ним.

Хаукинз спрыгнул с крыльца и побежал вдоль фасада. Все окна были закрыты, и не просто, а на железные ставни, встроенные за стальными решетками. Само чертово здание выглядело наглухо закупоренным и обезлюдевшим.

Хаукинз зашел за угол. Там то же самое: железные ставни на окнах, решетки.

Тогда он направился к черному ходу и опять принялся колотить по двери и кричать так, как он еще никогда не кричал в своей жизни.

В конце концов окошко в двери открылось и в нем появилась новая пара глаз, менее испуганных, но тем не менее широко открытых и встревоженных.

– Да отворите же вы эту чертову дверь!

И снова в окошке показались губы, и Маккензи смог увидеть седоватые усы. Это был посол.

– Убирайтесь отсюда, Хаукинз! – произнес он своим глубоким голосом. – Мы не имеем с вами ничего общего!

И окошко закрылось.

Хаукинз так и остался стоять на месте, на какое-то мгновение позабыв и о времени, и о пространстве. Он смутно ощущал, что зеваки и солдаты, стоявшие за оградой, добрались и сюда, к задней стороне здания.

Пребывая все в том же состоянии прострации, Хаукинз попятился от двери назад, глядя на стену и крышу миссии.

Конечно, он бы мог сделать это, используя железные решетки окон! Подпрыгнув, генерал схватился руками за решетку первого окна и добрался до следующего ряда пересекавшихся железных прутьев.

Через несколько минут он был уже на покрытой черепицей покатой крыше.

С трудом вскарабкался на самый верх и осмотрелся.

Слева от посыпанной гравием дорожки, посередине лужайки, возвышался флагшток. Роскошное полотнище флага Соединенных Штатов слегка волновалось на ветру.

Генерал-лейтенант Маккензи Хаукинз определил направление ветра и расстегнул ширинку.