Подходя к Хеймаркет-сквер, Холмс еще издали увидел инспектора Бонфилда на другой стороне Десплейнс-стрит, которая в этот час была запружена каретами, ломовыми телегами и пешеходами. Холмс дождался просвета в почти сплошном потоке, перебежал улицу и подошел к инспектору. Тот с жаром стиснул ему руку.

– Очень рад снова вас видеть, мистер Холмс, – сказал инспектор Бонфилд.

– Взаимно, инспектор. И поздравляю с многочисленными повышениями по службе.

Холмс был здесь в мае и июне восемьдесят шестого, собирал улики для суда над анархистами, организовавшими Хеймаркетские беспорядки, в ходе которых погибли восемь полисменов и трое штатских. Бонфилд был тогда капитаном, однако сведения, переданные им обвинению в ходе процесса против восьми анархистов, принесли ему чин инспектора и руководящую должность в сыскном департаменте чикагской полиции. Кроме того, Бонфилду поручили отобрать и возглавить две сотни полицейских в штатском, которым предстояло работать на Колумбовой выставке. Эти люди знали в лицо всех карманников, уличных грабителей и жуликов на Среднем Западе и могли определить их по почерку преступления. Колумбовым гвардейцам к голубым мундирам и желто-красным пелеринам полагался короткий декоративный палаш. Агенты Бонфилда носили при себе тяжелую дубинку, пару бронзовых кастетов и заряженный револьвер.

– Повышения достались не тому, – ответил Бонфилд. Он был таким же собранным и немногословным, каким Холмс запомнил его семь лет назад. – Все награды должны были достаться вам, мистер Холмс.

Сыщик только отмахнулся и поспешил сменить тему:

– Вижу, здесь поставили монумент в память о событиях четвертого мая. И полицейского в форме, чтобы его охранять.

Бонфилд кивнул:

– Памятник охраняется круглые сутки, мистер Холмс. Вандалы – не то из анархистов, не то из тех несметных тысяч, что нынче почитают анархистов-убийц за народных героев, – курочили статую кувалдой, писали на ней нецензурные слова, обливали ее зеленой краской. Крайне неуважительно. Так что теперь здесь день и ночь дежурят наши ребята.

Холмс вытащил трубку и принялся ее набивать. Генри Джеймс убедил его хотя бы на время пребывания в Штатах, ради американских друзей, покупать более дорогой, менее вонючий табак.

– Вы не догадаетесь, какая церемония состоится четвертого мая на Вальдгеймовском кладбище, – произнес Бонфилд. Холмс прежде не видел у этого сдержанного молодого человека такого свирепого выражения.

– Вальдгеймовское кладбище, – повторил Холмс, раскуривая трубку и убирая драгоценную зажигалку обратно в карман брюк – туда же, где лежал новый револьвер тридцать восьмого калибра. – Это ведь там похоронили четверых повешенных анархистов?

– Да, – ответил Бонфилд. – Теперь это святилище «отважных профсоюзных деятелей», которые устроили засаду мне и моим людям семь лет назад. Четвертого мая там открывают памятник убийцам – или мученикам, если верить популярной прессе. Говорят, он выше, чем даже этот двадцатифутовый мемориал восьми погибшим полицейским. По предварительным прикидкам церемония на Вальдгеймовском кладбище соберет не меньше восьми тысяч человек. А на поминальную службу по нашим ребятам не пришло и десяти гражданских.

– История – странный механизм, – заметил Холмс, попыхивая трубкой. – Ей нужна кровь мучеников – не важно, реальных или воображаемых, – как машине нужна смазка.

Инспектор Бонфилд засопел, потом, заметив просвет между экипажами, шагнул на проезжую часть и сделал Холмсу знак следовать за собой.

– После беспорядков ее заасфальтировали, но вы помните, что примерно вот здесь… – Бонфилд ступил начищенным ботинком на место, ничуть не отличающееся от других, – вы показали мне яйцевидную вмятину в тогдашней торцовой мостовой… вмятину от падения бомбы. – Он прошел чуть дальше. – Здесь вы заметили неглубокий овальный кратер от взрыва. Соединив вмятину от первого удара с кратером красной бечевкой, вы доказали, что бомбу бросили из проулка, а не со стороны наступающей полиции, как адвокаты собирались уверить присяжных.

Инспектор Бонфилд так погрузился в воспоминания, что не заметил едущую на него ломовую телегу, запряженную четверкой першеронов. Холмс схватил полицейского сыщика за рукав и благополучно вытащил на противоположный тротуар.

– Бомба взорвалась прямо под ногами у патрульного Матиаса Дигана, – продолжал Бонфилд, словно в месмерическом трансе. – Диган был моим другом. Его убил осколок размером не больше вашего ногтя, мистер Холмс. Врач отдал мне этот осколок, он хранится у меня в кабинете. Матиасу перебило бедренную артерию, и он умер прямо здесь, на торцовой мостовой. У меня на руках.

– Мы доказали, что те шестеро полицейских, которые погибли от пуль, а не от осколков, были убиты выстрелами сверху, – сказал Холмс. – Стрелок стоял вон в том окне. – Он указал на угловой магазин, выходящий фасадом на Десплайнс-стрит.

– Обвинение указало на это, но присяжные не обратили внимания, – сказал инспектор Бонфилд. – Однако вы смогли доказать, что бомбу из проулка бросил в полицейских плотник Рудольф Шнаубельт.

– Я доказал это неопровержимо, – сказал Холмс. – Однако вы его не арестовали.

Инспектор Бонфилд вскинул руки:

– Как мы могли его арестовать, если не сумели найти? Мы проверили все сведения: что он в Питсбурге, что он в Сан-Доминго, что он скончался в Калифорнии, что он просит милостыню на улицах Гондураса, что он процветает в Мехико. Газетенка социалистов, «Арбайтер цайтунг», опубликовала письмо якобы от Шнаубельта, отправленное из Христиании в Норвегии. Этот человек – призрак, мистер Холмс.

– Этот человек – Шнаубельт – благополучно живет в Буэнос-Айресе, где владеет фабрикой по производству сельскохозяйственных машин, – сказал Холмс. – Он прибыл в Аргентину через месяц после Хеймаркетских беспорядков.

– Почему вы нам не сказали?

– Я телеграфировал суперинтенданту вашей полиции все эти сведения, включая адрес фабрики и дома Шнаубельта в начале восемьдесят седьмого года, – сказал Холмс. – Ответа я не получил. Я отправил новую телеграмму, на сей раз – с именами, под которыми в разное время скрывался Шнаубельт. И вновь никакого ответа.

Бонфилд снял фуражку. Казалось, сейчас он начнет рвать на себе волосы.

Холмс глянул на часы и вынул изо рта трубку.

– Время поджимает, инспектор. Сейчас мы с вами проедем той дорогой, которой президент Кливленд отправится первого мая на выставку, потом мне обещан небольшой тур по Белому городу. Однако, чтобы успеть к гостинице «Лексингтон», придется бежать рысью.

– Пусть рысью бежит лошадь.

Инспектор Бонфилд свистнул, и к ним подкатил черный экипаж с полицейским на козлах. Кучер спрыгнул на мостовую и открыл дверцу экипажа.

Перед гостиницей «Лексингтон», на пересечении Двадцать второй улицы и Мичиган-авеню, Бонфилда и Холмса ждали два экипажа. В первом, огромном кабриолете с четырьмя рядами сидений, из которых три были развернуты вперед, четвертый – назад, сидели полицейские.

Второй, открытый экипаж выглядел куда более удобным. На кучерском месте сидел голубоглазый здоровяк с аккуратной бородкой, как у бывшего президента Улисса С. Гранта, – черной, но уже заметно тронутой сединой. По рукам Холмс определил, что ему лет шестьдесят, однако на лице не было ни единой морщинки, кроме как в углах губ, как бывает у тех, кто много смеется. Поношенные ботинки и вельветовые рабочие штаны составляли разительный контраст дорогому на вид жокейскому пиджаку, однако примечательнее всего была черная фетровая шляпа с широкими полями, сдвинутая на самый затылок, как будто ее обладатель торопится загореть под апрельским солнцем.

Инспектор Бонфилд сказал:

– Мистер Шерлок Холмс, честь имею представить вас нашему мэру в скором будущем, мистеру Картеру Генри Харрисону.

Харрисон стиснул ему руку – крепко, но не до синяков, и воскликнул:

– Я абсолютно счастлив познакомиться с вами, мистер Холмс!

– Мэру в скором будущем? – переспросил Холмс.

– Меня выбрали на пятый срок – не подряд, стыдно признать, – ответил Харрисон. – Результаты огласили четвертого апреля, но в должность я вступлю только двадцатого. Однако мэр Уошберн занят тем, что освобождает кабинет и дуется, так что я воспользовался случаем показать вам дорогу, по которой поедем мы с президентом Кливлендом.

Один из полицейских шел к экипажу мэра. Харрисон прошептал Бонфилду:

– Ох-хо… сюда идет Макклафри.

По знакам отличия Холмс видел, что Макклафри – суперинтендант полиции Чикаго. Мэр представил его в таковом качестве. Макклафри пожал руку Холмсу даже с бо́льшим жаром, чем до того Харрисон.

– Мистер Холмс, я так мечтал свести с вами знакомство! В бытность начальником тюрьмы штата Иллинойс я первым в Америке начал применять бертильонаж. Насколько мне известно, вы тоже используете эту систему.

– Сказать по правде, я работал с мсье Бертильоном в Париже и глубоко его уважаю, однако нахожу, что многие из предложенных им параметров опознания преступников – длина костей, размеры лба в сантиметрах и тому подобное – малопрактичны. Теперь я полагаюсь почти исключительно на отпечатки пальцев.

– А-а-а, – протянул Макклафри, явно разочарованный тем, что Холмс не разделяет его восторгов по поводу бертильонажа. – Да, карточки с отпечатками пальцев у нас тоже есть. Более пятисот. Вы ведете собственную картотеку, сэр, или обращаетесь в Скотленд-Ярд?

– К сожалению, Скотленд-Ярд еще не берет отпечатки пальцев у всех задержанных, – ответил Холмс. – Однако мой помощник ходит по тюрьмам, и мы делаем собственные карточки: на лицевой стороне фотография преступника, на оборотной – отпечатки всех пальцев и ладони. Сейчас у меня в архиве около трех тысяч карточек.

Суперинтендант Макклафри переменился в лице.

– Боб, нам пора трогаться, – сказал будущий мэр Харрисон. – Можете поехать с нами, а Бонфилд тогда прокатится с вашими ребятами.

– Нет, я поеду с моими полицейскими, – сухо ответил Макклафри. – Очень, очень рад знакомству, мистер Холмс. Надеюсь на дальнейшие встречи, когда у нас будет время обсудить бертильонаж и другие достижения криминалистики.

Еще одно рукопожатие, и шеф чикагской полиции зашагал обратно к битком набитому кабриолету.

– Запрыгивайте ко мне, мистер Холмс, – сказал Харрисон. – А вы, Бонни, устраивайтесь сзади рядом с мистером Драммондом. Вы ведь знакомы с Драммондом, мистер Холмс?

Холмс кивнул директору секретной службы.

– Да. Рад видеть вас, сэр.

Драммонд улыбнулся и тоже кивнул.

– Ладно, тронулись. – Будущий мэр легонько стегнул двух лошадок хлыстом.

– Как я понимаю, президент Кливленд остановится здесь, в гостинице «Лексингтон»? – спросил Холмс.

– Ага, – ответил Харрисон. – Здесь самые большие номера в городе. Однако, будь выбор за мной, я поселил бы президента в гостинице на мощеной улице.

Холмс еще раньше заметил, что Мичиган-авеню представляет собой обычную грунтовую дорогу без всякого покрытия.

– Если в день открытия не будет дождя, то все обойдется, – сказал Харрисон. – Гостиница выстроена всего год назад, из всех приличных она ближе всего к выставке. Вся поездка займет минут двадцать – двадцать пять.

– Жаль, суперинтендант Макклафри едет не с нами, – подал голос Драммонд с задней скамьи. – Нам надо обсудить меры безопасности, которые примет чикагская полиция и Колумбова гвардия.

Будущий мэр хохотнул и опустил шляпу, чтобы солнце не било в глаза.

– Макклафри – славный малый. И рьяный реформатор. Он прислал мне прошение об отставке в тот же день, как стало известно о моей победе на выборах.

– Почему? – спросил Холмс.

Харрисон ухмыльнулся:

– Я большой любитель всего того, что Боб хочет реформировать, – азартных игр, взяток, выпивки и дам легкого поведения.

– У мэра Харрисона очень большая поддержка со стороны рабочих, – сказал Бонфилд, сидящий позади Холмса. – И даже цветных.

Холмс решил, что услышал про местную политику более чем достаточно, и спросил:

– Какова численность чикагской полиции, мэр?

– Чуть больше трех тысяч, – ответил Харрисон. – Кортеж из гостиницы «Лексингтон» будет сопровождать конная полиция, но я думаю, за нами пристроится еще двести тысяч человек, пешком и на лошадях. Целый парад, так сказать.

– И еще будет две с лишним тысячи Колумбовых гвардейцев на самой выставке, – продолжал Холмс.

– Это в форме, – вставил Бонфилд. – Добавьте двести агентов в штатском под моим руководством на территории выставки – в самом Белом городе и на Мидуэй-Плезанс, где, как мы ожидаем, и будут в основном орудовать карманники.

– Отборные агенты? – спросил Холмс.

– Да. Мы отбирали лучших сотрудников не только из чикагской полиции, но и по всем Соединенным Штатам.

– А что насчет ваших агентов, мистер Драммонд? – спросил Холмс.

– Когда сегодня утром пришел мистер Драммонд и сказал, что он из казначейства, – вмешался Харрисон, – я решил, что мне крышка. Что сейчас мне припомнят все незаплаченные налоги.

– Все в свой черед, господин мэр. Дайте срок, – тихо ответил Драммонд. Холмсу он сказал: – К приезду президента на выставке будет пятьдесят пять агентов секретной службы. Восемь из них, отличные стрелки, получили снайперские винтовки последней модели. Шестеро будут постоянно находиться рядом с президентом.

– Все шестеро рослые, я надеюсь, – заметил Холмс.

– Ни одного ниже шести футов трех дюймов, – сказал Драммонд. – Но, разумеется, ни один не сможет стоять перед президентом во время речи на церемонии открытия.

– Сколько экипажей будет в кортеже? – спросил Холмс.

Харрисон снова широко улыбнулся:

– Думаю, от двадцати до двадцати пяти. Мистер Кливленд и его ближайшее окружение поедут в ландо. Видные чикагцы лезут, как тараканы из щелей, и все они хотят участвовать в президентской процессии. Про себя я знаю одно: сколько бы экипажей ни было, мой поедет последним.

– Почему? – осведомился Холмс.

– Потому что мне достанется больше всего аплодисментов и приветственных возгласов из толпы, – ответил Харрисон. Судя по тону, он не хвастался, а просто констатировал факт. – Если я поеду впереди, президент их услышит, а я не хочу ранить его чувства.

– Есть ли у ландо крыша? – спросил Драммонд.

– Откидная, – сказал Харрисон. – Она будет убрана, чтобы президента видели отовсюду, даже из окон верхних этажей. Разумеется, если не будет дождя.

– Лишь бы пошел дождь, – пробормотал Драммонд себе под нос.

– Да, вот что, господин мэр, – сказал Бонфилд. – Мистер Холмс сообщил мне, что знает, где сейчас находится Рудольф Шнаубельт… бомбист с Хеймаркет-сквер.

– Мне можете не напоминать, кто такой Шнаубельт, черт подери! – рявкнул Харрисон. – Мне этот гад ползучий и без того по ночам снится. Так где он, по вашему мнению, мистер Холмс?

– Я абсолютно точно знаю, где он. – И Холмс сообщил мэру адрес дома и фабрики Шнаубельта в Буэнос-Айресе.

– Чтоб мне провалиться! – воскликнул Харрисон. – Бонни, можете отрядить своих ребят в Буэнос-Айрес за этим мерзавцем?

– У нас с Аргентиной нет соглашения о выдаче преступников, господин мэр.

– Знаю, черт побери! Я имел в виду съездить туда, засунуть его в мешок, привезти в Чикаго, судить честным судом и повесить при большом стечении народа.

– Если аргентинские власти о таком узнают, может случиться война, – вполголоса заметил Бонфилд.

– Не хотелось бы дожить до того дня, когда Штаты не смогут навалять какой-нибудь сраной Аргентине, – сказал Харрисон. – Ладно, Бонни, может, просто отправим кого-нибудь пристрелить падлу. Пиф-паф! И фотография трупа в чикагских газетах. Простенько и со вкусом.

– Давайте поговорим об этом позже, – сказал Бонфилд.

– Верно! – рассмеялся Харрисон. – Со мной в экипаже едет мой любимейший литературный герой, к которому у меня куча вопросов. Скажите, мистер Холмс, в «Знаке четырех» вы боретесь со скукой, вводя себе семипроцентный раствор кокаина. Это правда?

– Я избавился от этой привычки после того, как мой друг доктор Ватсон убедил меня, что… как он тогда сказал?.. что игра не стоит свеч. – Холмс не счел нужным упомянуть утреннюю инъекцию более сильного героического лекарства или тот факт, что до конца дня намерен повторить ее еще дважды.

– Замечательно! – воскликнул Харрисон. – Тогда скажите, если вопрос не слишком бестактный: думаете ли вы, что у мисс Мэри Морстен в том же приключении были романтические виды на вас? И что за доктора Ватсона она вышла, как говорится, в утешение?

Холмс глянул на чистое небо и вздохнул. Поездка обещала быть очень долгой.