– Итак, прямиком с парохода я отправляюсь в редакцию «Сенчури», сажусь на диван читать гранки моей новой книги «Простофиля Вильсон», – говорил Клеменс, – и что обнаруживаю? Какая-то самоуверенная скотина залезла своими грязными лапами в мою пунктуацию! В мою пунктуацию, господа! Которую я тщательнейше продумал и скрупулезно отшлифовал! При виде все новых свидетельств вандализма моя ярость наконец вырвалась наружу. У меня нашлось ласковое словцо для каждого в «Сенчури», вплоть до мальчишки-рассыльного. И по мере того как я орал, мой гнев перерос в огнедышащий вулкан, а выражения… хм… их нельзя было бы повторить в воскресной школе.

– И что стало с гранками? – спросил Хоуэллс.

Клеменс опустил голову и глянул из-под кустистых бровей:

– Мне принялись втолковывать, будто дважды два умственно отсталому, что нашкодивший корректор – безупречно грамотный, выписанный прямиком из Оксфордского университета, и его решения в «Сенчури», цитирую, «священны, окончательны и неотменимы».

Хоуэллс широко улыбался. Джеймс позволил себе чуть-чуть приподнять уголки губ. Холмс сидел, склонив голову набок, и вежливо ждал продолжения.

– Так вы поговорили с этим оксфордским доном, чьи правки «священны, окончательны и неотменимы»? – спросил Хоуэллс. Очевидно, в комических выступлениях Клеменса ему отводилась роль партнера, подающего нужные реплики.

Компания уже покончила с закусками и ждала, когда принесут основные блюда. Клеменс попыхивал сигарой, яростно сдвинув брови, выставив подбородок и подавшись вперед, словно бык, готовый ринуться на тореадора. Он вынул сигару из-под густых седеющих усов:

– Поговорил. В кабинете главного редактора, предупредив того, что, если дойдет до убийства, он будет свидетелем. Вулкан моего гнева извергался так, что опалил всех сотрудников до последнего. Я был Везувием, главный редактор и корректор – Помпеями и Геркуланумом.

– Что вы сказали обвиняемому в преступлении против вашей пунктуации? – спросил Генри Джеймс.

Клеменс перевел яростный взгляд на собрата по профессии:

– Я сказал обоим, что, тысяча чертей, будь их оксфордский гений хоть архангелом с небес, ему не позволено вносить в мою пунктуацию свои блевотные правки. Что я такого не допущу. Что не согласен находиться в одном помещении с листами, в которых наследил этот безмозглый идиот. К тому времени Геркуланум и Помпеи отступили к окну, и я видел, что они готовы выброситься с двенадцатого этажа. Так что я буквально взял архангела за пуговицу и объяснил, что все следует набрать заново, восстановив пунктуацию в точности, какой она была у меня. Затем я пообещал вернуться завтра, то есть сегодня, ровно в полдень, и прочесть очищенные от его испражнений гранки.

Хоуэллс уже смеялся в голос. Джеймс улыбался шире, чем когда-либо на памяти Холмса. Сыщик изобразил легкую улыбку.

Люди за соседними столиками поглядывали в их сторону и перешептывались, видимо обсуждая кудрявого писателя с кубинской сигарой в зубах. Наконец Хоуэллс отсмеялся и спросил:

– Когда вы отплыли из Европы, Сэм? И из какого порта?

– Из Генуи, – ответил Клеменс. – На пароходе «Лан». Он прибыл, как я уже говорил, вчера утром.

– Вы очень быстро добрались до Америки, – заметил Джеймс.

– Капитан сказал, что знает короткий путь. – Клеменс выдохнул густой клуб дыма. – И черт побери, так и оказалось!

Хоуэллс, которого Джеймс знал солидным и основательным, по-прежнему был готов хохотать и подыгрывать Клеменсу.

– Короткий путь через Атлантику! – рассмеялся он. – Не поделитесь ли, что за короткую дорогу выбрал капитан «Лана»?

Клеменс откинулся на стуле и скрестил руки на груди:

– Боюсь, это не в моих силах. Небольшая группа здравомыслящих пассажиров во главе со мной составила заговор с целью похитить корабельный секстан и таким образом узнать широту и долготу.

– Удалось ли вам осуществить свой план? – спросил Холмс.

– О да, сэр, – ответил Клеменс. – Мы просто забыли, что никто из нас не умеет пользоваться этим прибором, так что, провозившись несколько часов, определили с высокой точностью, что находимся либо в центральной Африке, либо в Саскачеване.

Хоуэллс согнулся пополам от смеха. Лицо Клеменса хранило прежнее насупленное выражение.

– Не было ли косвенных улик, – произнеся это слово, Джеймс покосился на Холмса, – позволяющих угадать, где вы находитесь?

– Никаких, – отвечал Клеменс. – Вернее, никаких до тех пор, пока мы с другими пассажирами не увидели пингвинов, танцующих на льдинах, между которыми пробирался «Лан».

– Пингвинов! – подхватился Хоуэллс и захохотал еще громче.

Джеймс внезапно понял, что для Уильяма Дина Хоуэллса, серьезного, часто грустного автора и глубокомысленного редактора, общество Клеменса – повод на время вновь стать мальчишкой.

– Мы, разумеется, приняли пингвинов за корабельных официантов и кельнеров, которых капитан выпустил порезвиться на лед, – продолжал Клеменс.

– Нет! – взвыл Хоуэллс. От смеха у него по щекам катились слезы. Выкрик, очевидно, был мольбой дать ему хоть короткую передышку.

– Увы, осознание их пингвиньей сущности несколько запоздало, – безжалостно произнес Клеменс. – Я успел дать троим щедрые чаевые. Один так засмущался, что спрятал голову под верхний плавник, или крыло, или как там это называется.

Хоуэллс всхлипывал от смеха.

Официанты принесли заказанные блюда.

Накануне, во вторник, двадцать восьмого марта, когда Холмс объявил Джеймсу и Хэям, что шрифт на карточках «Ее убили» совпадает с адресом на конвертах от некоего Сэмюеля Клеменса, комната наполнилась изумленными возгласами. Когда они улеглись, Хэй объяснил Холмсу, что Сэмюель Клеменс – настоящее имя прославленного литератора, пишущего под псевдонимом Марк Твен.

– Мне надо немедленно с ним поговорить, – сказал Холмс. – Либо Хэю, либо Джеймсу придется меня сопровождать.

– Боюсь, что это невозможно, – ответил Генри Джеймс. – Последние несколько лет я читал в лондонских газетах, что мистер Твен… мистер Клеменс… находится в длительной поездке по Европе – Германии, Швейцарии, Италии – с девяносто первого, если не ошибаюсь. Что-то связанное с его долгами, настойчивостью американских кредиторов и курсом доллара на континенте. В последней заметке говорилось, что Клеменс и его семья переехали из Флоренции в Бад-Наухайм, на воды, где мистер Клеменс лечится от ревматизма.

У Холмса вытянулось лицо, но тут Хэй весело объявил:

– Вообще-то, нам повезло. Всего две недели назад я получил письмо от Сэма… от мистера Клеменса. Двадцать второго числа сего месяца он отплывает из Италии в Нью-Йорк, где у него назначено несколько деловых встреч, и в общей сложности пробудет в Америке шесть недель – в частности, намеревается посетить Чикаго и осмотреть Колумбову выставку.

– Он будет в Нью-Йорке? – спросил Холмс.

– Уже там или вот-вот прибудет, – сказал Хэй.

– Надо выезжать немедленно, – заявил сыщик.

Клара Хэй выразительно глянула на мужа, и тот поднял руки:

– Увы, на этой неделе я занят. Общественные и другие обязанности. Однако я уверен, что Гарри охотно составит вам компанию. Насколько я помню, они с Клеменсом не знакомы. Сэм написал мне, что сразу по приезде в Нью-Йорк хочет пообедать с Хоуэллсом. Так что, Гарри, вы могли бы к ним присоединиться.

– Кто такой Хоуэллс? – спросил Шерлок Холмс.

– Уильям Дин Хоуэллс, – ответил Хэй. – Старый друг Гарри и Сэма, относительно известный писатель и очень известный критик. С семьдесят четвертого по восемьдесят первый был редактором «Атлантик мансли», где печатал и продвигал своих друзей, таких как Гарри и Сэм, а до восемьдесят второго еще и писал колонку в «Харперс уикли».

– Отлично, – сказал Холмс. – Джеймс меня представит за встречей троих коллег-литераторов, а от писательских разговоров мы сможем перейти к делу Кловер Адамс. Если вы любезно телеграфируете Хоуэллсу, мы сегодня же отправимся в Нью-Йорк.

– Но… – начал Джеймс, однако не нашел никаких причин для отказа, кроме собственного нежелания.

– Клеменс вполне мог взять машинку с собой в Европу, – сказал Хэй.

– Не важно, – ответил Холмс. – Существенно выяснить у Клеменса, кто имел к ней доступ между шестым декабря восемьдесят пятого и шестым декабря восемьдесят шестого.

– Но ведь… – начала Клара Хэй и осеклась. – А, понимаю. Если все они напечатаны одновременно, это должно было произойти между смертью Кловер и ее первой годовщиной… когда мы впервые получили такие карточки.

– Вы же не рассматриваете Сэмюеля Клеменса… Марка Твена… в качестве подозреваемого! – воскликнул Джон Хэй.

– Только его машинку, – ответил Холмс. – И прежде чем идти дальше, мы должны знать, кто имел доступ к ней после смерти Кловер Адамс.

– Карточки могли отпечатать до ее смерти, – заметила Клара Хэй.

Холмс чуть заметно улыбнулся:

– Могли. Но в таком случае их печатал убийца. Тем больше оснований скорее побеседовать с этим Твеном – Клеменсом. – Он повернулся к Джеймсу и воскликнул: – Быстрее, Джеймс! Складывайте свои вещи в саквояж и вперед! Игра началась!

– Что заставило вас вернуться в Штаты, Сэм? – спрашивал Хоуэллс.

– Бизнес, – проворчал Клеменс, обкусывая баранье ребрышко. – Деньги, долги и бизнес. Бизнес, долги, деньги. Вчера вечером я обедал с Эндрю Карнеги.

Даже на Джеймса, который не особенно следил за жизнью миллионеров, это имя произвело впечатление.

– И как прошел обед? – спросил Хоуэллс.

– Превосходно, – ответил Клеменс. – Карнеги хотел говорить со мной о яхтенном спорте, о ценах на золото, об английской королевской семье, о том, как я в последние годы путешествовал по Европе, о домашних учителях-швейцарцах и особенно – долго и подробно, должен сказать, – о его безумном плане включить в состав Соединенных Штатов Канаду, Ирландию и всю Великобританию, с образованием единого Американского содружества. Я, с другой стороны, хотел поговорить о том, чтобы он ссудил мне денег… или, правильнее сказать, вложил капитал в какое-нибудь из моих гарантированно выгодных чудо-предприятий.

– Надеюсь, ваша беседа оказалась продуктивной, – сказал Джеймс.

Клеменс нахмурился:

– Я рассказал Карнеги про мои вложения в гравировальную машину, в различные другие изобретения, которые обязательно принесут прибыль, в мое издательство и особенно в наборную машину мистера Пейджа. На сегодняшний день только в нее одну я вбухал примерно сто девяносто тысяч долларов, а треклятый агрегат так и не проработал двух минут кряду.

– Что сказал мистер Карнеги об этих возможностях для капиталовложения? – спросил Хоуэллс.

– Он подался вперед и шепнул секрет, как приобрести и сохранить богатство, – тихим заговорщицким голосом произнес Клеменс.

Все трое его собеседников, включая Холмса, тоже подались вперед, чтобы услышать секрет великого Эндрю Карнеги.

– Цитирую его дословно, – прошептал Клеменс. – «Сложите все яйца в одну корзину, старина… и берегите эту корзину».

Покуда Хоуэллс и Джеймс смеялись, а Холмс улыбался, Сэм Клеменс по-прежнему хмурил брови.

– Он был серьезен, – прорычал Клеменс.

– Может быть, наборная машина Пейджа и есть ваша корзина, – заметил Хоуэллс.

Клеменс фыркнул:

– Если так, это корзина без дна и ручки.

– В таком случае почему не покончить с этим делом, чтобы избежать дальнейших убытков? – спросил Холмс.

– Я слишком много вложил. Как бизнесмен я скомпрометировал слово «дурак». Ливи так говорит. Мой энергичный приятель-пастор Джо Твичел так говорит. Все мои друзья, кто не по уши в долгах, так говорят. И все равно я верю, что машина Пейджа обеспечит будущее мне и моей семье. Она не просто набирает текст, но и автоматически выравнивает его, чего не может ни один наборный станок на планете. Хорошая новость состоит в том, что сорок или пятьдесят наборных машин Пейджа сейчас в производстве и «Чикаго трибьюн» готова взять одну на испытание. До конца пребывания в Штатах я намерен совершить восьмисотмильную поездку в Чикаго и поговорить с Пейджем. Я собирался во время этой беседы расторгнуть наше партнерство…

– Но Джеймс Пейдж умеет быть очень убедительным, – предположил Хоуэллс.

– Убедительным! – воскликнул Клеменс так громко, что люди за соседними столиками обернулись в его сторону. – Всякий раз, как я решаю, что его последний час пробил, что я немедленно прекращаю вложения и вчиняю ему иск, изобретатель закатывает очередную трагическую сцену, которая посрамила бы Эдвина Бута, – слезы, клятвенные обещания, искренние заверения, оскорбленное достоинство, списки фактов и цифр, от которых сертифицированный бухгалтер впал бы в кому, – и все это со скорбным, обиженным выражением бассет-хаунда, страдающего геморроем. Да, Джеймс Пейдж убедил бы рыбу вылезти из воды и поговорить с ним. Сколько бы решимости я ни скопил к встрече, в присутствии Пейджа я начинаю ему верить. Ливи говорит, он месмерист, не изобретатель. Я говорю, он самый наглый лжец, какой когда-либо выманивал у работяги-писателя его кровные. В итоге приходится дать очередные пятнадцать, двадцать или пятьдесят тысяч долларов просто за качество актерской игры.

Наступила неловкая пауза, которую нарушило появление официантов со следующим блюдом. Хоуэллс прочистил горло.

Холмс слышал про Уильяма Дина Хоуэллса, даже читал одну его повесть, и не видел во внешности писателя, редактора и критика ничего необычного: плотная фигура, густые, совершенно белые усы, коротко стриженные волосы, поредевшие спереди и сзади, так что Хоуэллсу приходилось зачесывать несколько прядей поверх лысины, умные глаза, мягкий приятный голос.

– Знаете ли вы, что для меня это важнейший – можно даже сказать, исторический вечер? – произнес Хоуэллс.

– Почему? – спросил Клеменс. – Из-за посредственной еды, за которую с нас дерут втридорога, и отвратительного кларета?

Хоуэллс пропустил его замечание мимо ушей:

– Сегодня два моих самых знаменитых автора, двое моих самых старых и дорогих друзей, обедают со мной вместе. Я уже начал думать, что не доживу до этого дня.

– Я читал, – вставил Джеймс, – что мы с Марком Твеном противоположности, Северный и Южный полюса литературы.

– Никогда не понимал этого клише, – сказал Клеменс. – Все, известное нам про Арктику и то, что теперь называют Антарктикой, свидетельствует о сходстве полюсов. Утверждать, что мы – полюса Хоуэллса, значит говорить, что мы оба холодные, бесплодные, недоступные и опасные для путешественников.

– Так или иначе, – сказал Джеймс, решив, что не позволит Клеменсу шутками увести разговор в сторону, – в бытность редактором «Атлантик мансли» вы, Хоуэллс, привели нас обоих к литературному успеху.

– Чепуха! – Хоуэллс ухоженной рукой отмахнулся от комплимента. – Вы оба заслуживали литературного бессмертия. Для меня было честью печатать вас и писать о ваших трудах.

– Вы часто не подписывали свои хвалебные эссе, которые печатали у себя в журнале, в то время как наши книги выходили в приложении к нему, – рассмеялся Клеменс. (Джеймс подумал, что тот уже в легком подпитии.) – Я это ценил, и мистер Джеймс, не сомневаюсь, тоже, но если бы существовала комиссия по этике литературных обозрений…

– А знаете, мистер Клеменс, – перебил Джеймс, пока шутка не переросла в оскорбление, – нас ведь с вами однажды уже знакомили.

– Когда это? – спросил Клеменс, пытаясь лучше сфокусировать взгляд на Джеймсе.

Они уже доели обед, пришло время вина и сигар, и Марк Твен с явным удовольствием предавался обоим порокам.

– Пятнадцатого декабря тысяча восемьсот семьдесят четвертого, – ответил Джеймс. – Был парадный обед в бостонском «Паркер-хаузе» по случаю завершения первого года «Атлантик мансли» при новых владельцах. Там были вы, мистер Хоуэллс…

– И многие другие известные авторы, публикующиеся в «Атлантик», – подхватил тот, – а также редакторы, гарвардские и принстонские профессора, архитекторы, духовные лица… хотя преподобный Генри Уорд Бичер в тот день отсутствовал.

– А… – сказал Клеменс. – Это же было самое начало скандала с миссис Тилтон, не так ли? Бедный Бичер… я знал его, Горацио… его сестра Гарриет была моей соседкой в Хартфорде. Женщины поголовно влюблялись в бедного Генри Уорда, по крайней мере в его проповеднический голос, а когда история получила огласку, наши главные суфражистки набросились на него, как гарпии: Элизабет Кэди Стэнтон, Виктория Вудхулл, даже его другая сестра, Изабелла Бичер Хукер. Они все требовали его крови.

– Но ведь та его сестра, которая ваша соседка, Гарриет, взяла сторону брата, если не ошибаюсь? – спросил Хоуэллс.

– Да, – подтвердил Клеменс. – Она поддерживала его до конца. А поскольку в этом месяце будет шесть лет, как преподобный Бичер скончался от удара, я поднимаю бокал за него и за всех несчастных мужчин, которых мегеры и гарпии преследуют за такой простительный грех.

Все четверо молча подняли бокалы и выпили за Бичера и его супружескую неверность.

Другие столики в ресторане гостиницы уже опустели. Официанты стояли, сложив руки в перчатках под животами, и ждали. Джеймс понимал, что сейчас – последняя возможность заговорить о деле, которое их сюда привело.

– Мистер Клеменс, – сказал он, – Хоуэллс упомянул, что вы завтра едете в Хартфорд.

– Да, – ответил Клеменс. – Суровая необходимость. Деньги, долги, бизнес. Только на один день – завтра вечером я возвращаюсь к доктору Райсу.

Джеймс знал, что сейчас Клеменс живет в доме доктора Кларенса С. Райса, отоларинголога, у которого лечатся такие знаменитости, как мисс Лилиан Рассел, упомянутый Клеменсом Эдвин Бут (сейчас уже старик) и Энрико Карузо.

– У нас есть большая просьба. Не могли бы мы с мистером Шерлоком Холмсом составить вам компанию, – сказал Джеймс, – и, возможно, уговорить вас остановиться в вашем доме на Фармингдон-авеню?

Клеменс вздрогнул, как будто его попросили проглотить змею.

– Не знаете ли вы, случаем, по-прежнему ли ваша пишущая машинка в хартфордском доме? – быстро спросил Холмс.

Клеменс повернулся к сыщику:

– Моя машинка?

– Мы упоминали раньше, что после смерти Кловер Адамс ее муж, Джон и Клара Хэй, а также Кларенс Кинг раз в год получали машинописные карточки. Для моего расследования было бы полезно взглянуть на саму машинку.

– Для вашего расследования? – Клеменс подался вперед. – Весь вечер я был вежлив, однако не могу не задать вопрос… вы правда Шерлок Холмс? Шерлок Холмс из дома двести двадцать один бэ по Бейкер-стрит? Тот Шерлок Холмс, который «скорее, Ватсон, игра началась»?

– Да, – ответил Холмс.

– В таком случае я приглашаю вас… и Джеймса, и вас, Хоуэллс, если вы не заняты чем-нибудь важным, ехать со мной в Хартфорд. Быть может, нам удастся попасть в дом, если я заранее телеграфирую о приезде, – как вы знаете, он сдан внаем, – но прежде, мистер Холмс, прошу вас ответить на чрезвычайно насущный вопрос, который мучает меня весь вечер.

– Отвечу, если сумею, – сказал Холмс.

Клеменс подался еще ближе к нему:

– Вопрос очень простой, сэр… Вы – реальный человек или вымышленный персонаж?

– Это один из пунктов, который я пытаюсь прояснить в деле Кловер Адамс и «Пятерки сердец», – ответил Холмс.

Клеменс глянул на него пристально и ничего не сказал.

Хоуэллс жестом попросил счет, они расплатились. Джеймс и Холмс, которые остановились здесь, в гостинице «Гленхэм» на Бродвее, пошли проводить Клеменса и Хоуэллса до кеба.

– Садитесь, Хоуэллс, – сказал Клеменс. – Возьмем один экипаж, и я высажу вас по пути к доктору Райсу.

– Это не по дороге, – запротестовал Хоуэллс.

– В карету, сэр! – приказал Клеменс. – Неприлично двум джентльменам наших лет и положения попасть в полицию за драку на тротуаре в такой поздний час. – Он зорко глянул на Джеймса и Холмса. – Вы затеяли глупость, господа, но Великий дурак всегда рад обществу себе подобных. Встретимся завтра на Центральном вокзале в девять часов.