С первого дня работы в управлении общих международных проблем Министерства иностранных дел СССР Александр Огородник почувствовал, что пришёлся не ко двору.

Он, сумевший пробиться на верхний этаж внешнеполитической синекуры благодаря блестящему знанию испанского и английского языков, своей работоспособности и умению вовремя подсказать оригинальную идею начальству, да так ловко и корректно, что оно сразу выдавало её наверх в качестве собственных умозаключений, не мог не вызывать зависти у сослуживцев.

Ситуация осложнялась тем, что некоторые из них после окончания МГИМО если и бывали за границей, то лишь в краткосрочных, не более месяца, командировках. А этот новенький, надо же! Поработав недолго в Комитете молодёжных организаций при ЦК ВЛКСМ, уехал на целых три года в Колумбию…

Действительно, рослый красавец о тридцати четырех годах, неженатый, без роду и племени, был инородным телом в коллективе, куда люди попадали лишь благодаря своим родственным связям в верхних эшелонах власти. И хотя за душой у них ничего не было, но за спиной кто-то стоял… Очень влиятельный!

Первоначальная притирка характеров с коллегами кончилась не в пользу Александра Огородника. Возможно, виной тому были его самоуверенная надменность и снисходительно-покровительственное отношение к окружающим.

Когда кто-нибудь из них обращался к нему с рабочим вопросом, у него во взгляде уже горел немой укор:

«Ну что ж ты, даже этого не знаешь… Впрочем, а можно ли от тебя вообще чего-нибудь путного ожидать? Ты не только плывёшь по течению, тебе ещё и в спину дует попутный ветер — твоё знатное происхождение и связи!»

Словом, вскоре Огородником овладело чувство стадного одиночества.

Спасение от ненавистного коллектива он находил только в своей борьбе на два фронта и, как это ни покажется странным, в общении в ходе конспиративных встреч со своим куратором из Комитета, полковником Н-ским, которому был передан на связь по возвращении из Колумбии.

Последний втайне благоволил к своему подопечному.

В «Стахановце» его прежде всего привлекал темперамент авантюриста, безоглядная дерзость провинциала, покорившего столицу, быстрота в мыслях и движениях и отчаянно продувной вид. Хотя полковник нисколько не сомневался, что его агент — один из тех, что торопятся жить, да так, чтобы, высосав весь сок из апельсина, оставить корки для неудачников…

Где-то в глубине души полковник даже завидовал умению агента держать себя на людях и одеваться.

Действительно, Огородник, весь трещавший от модности, победоносный и важный, выгодно отличался от других агентов, которые были на связи у Н-ского, как выделяется райская птица на сером утином дворе.

Лишённый природного вкуса и не разбиравшийся в цветовой гамме галстуков, платков и вообще тканей, Н-ский нередко прибегал к совету и помощи своего агента, чтобы выбрать какую-нибудь вещицу в подарок своей жене или дочерям.

Однако по прошествии нескольких месяцев увлечение Н-ского своим новым агентом изменилось диаметральным образом — он стал трезвее воспринимать его, а со временем стал даже осторожничать в общении с ним.

Причиной тому послужил шквал донесений от других агентов, работавших со «Стахановцем» в одном управлении.

Содержание всех донесений было вариацией на одну тему — как плох и неприятен новый сотрудник. Все источники, как один, отмечали заносчивость, неуживчивость, высокомерие Огородника и его неумение ладить с коллективом. Можно было, конечно, положить под сукно все эти «писульки» и не придавать им значения, сославшись на субъективизм источников, тем более что по работе претензий к Огороднику не было, но…

Во-первых, вся полученная Н-ским информация исходила от агентов, состоявших в родственных связях с чиновниками со Старой площади. Поделись агенты впечатлениями об Огороднике со своими высокопоставленными домочадцами, пошли бы телефонные звонки по спецсвязи, что само по себе было не только неприятно, но и требовало бы принятия каких-то мер.

Во-вторых, кроме эмоций в донесениях присутствовали и факты, на которые полковник как профессионал контрразведки не мог не обратить внимания: частые отлучки Огородника с рабочего места, не вызванные служебной необходимостью, после которых он возвращался крайне возбуждённый, нервный и даже, что уж совсем было не свойственно «Стахановцу», какой-то испуганный.

А тут ещё циркуляр, подписанный самым высоким руководством Второго главка (контрразведка Союза), досконально проверить всех недавно вернувшихся из-за границы дипломатов на предмет их возможной причастности к массовой утечке информации особой важности из недр МИД СССР к американцам. В общем, было над чем призадуматься полковнику Н-скому…

Для начала, а скорее для собственного успокоения, он решил посоветоваться с генералом С-вым, заместителем начальника американского отдела Второго главка. Но понимания не встретил.

— Какая, к черту, Колумбия! В твою вотчину, Управление общих международных проблем, за последние полгода получили назначение шесть дипломатов, до этого проработавшие по году и более в США… Вот среди кого надо искать шпиона, а не размениваться на мелочь, на сотрудников, работавших в Колумбии! Колумба он нашёл, видите ли! Может, ты с его помощью хочешь открыть для Комитета Америку и выйти на ЦРУ?! Ты всех вернувшихся из Штатов проверил? Нет?! Ступай и немедленно бери их в плотное изучение. «Наружка», «прослушка», всё по полной программе, не мне тебя учить… А своего «Стахановца» выбрось из головы или оставь до лучших времён… Он — не тот Колумб, которого мы ищем в качестве источника утечки информации к американцам… Я тебе большее скажу, он приглянулся самому министру, да-да, не смотри на меня так! Сам Андрей Андреевич Громыко на него глаз положил, хочет взять к себе референтом…

В общем, действуй, но смени вектор поиска!

Несмотря на полученную от старшего товарища отповедь, Н-ский решил действовать на свой страх и риск.

Вернувшись в свой рабочий кабинет в «высотке» на Смоленской площади, он первым делом собрал все агентурные сообщения, фигурантом которых был «Стахановец», и поместил их в отдельную папку.

На обложке жирнофломастерно вывел: «Колумб». Прихлопнул сверху ладонью и про себя подумал: «Ну и что с того, что он станет референтом Громыко? Да пусть будет хоть апостол Пётр, для контрразведки он всего лишь объект! Пока объект наблюдения, а там — видно будет…»