Глава 11. Зарвавшийся игрок
Уничтожение трупа Гитлера в пламени среди развалин горящего Берлина подвело черту под его государственной деятельностью, начавшейся с факельного шествия торжествующих нацистов 30 января 1933 года и пылающего рейхстага. Жизнь и политическая карьера Гитлера наглядно доказала, что афоризм Наполеона («От великого до смешного – один шаг») и афоризм Карла Маркса («История совершается сначала как драма, а затем повторяется как фарс») можно прочесть по-иному. После Гитлера стало ясно, что порой история может начинаться как фарс, а завершаться как трагедия, а от смешного до грандиозного может быть также совершен небольшой по историческим меркам шаг.
Начало политической карьеры Гитлера сопровождалось появлением множества анекдотов и карикатур. Путч 9 ноября 1923 года в Мюнхене, в ходе которого Гитлер объявил о захвате власти, стреляя в потолок в пивной и затолкав в подсобное помещение членов баварского правительства, казался абсурдным фарсом. Даже внешне Гитлер напоминал персонажа из комедий Чарли Чаплина. Однако парадоксальным образом человек, начинавший свою политическую карьеру с произнесения истерических речей в пивных, впоследствии заставил весь мир с трепетом прислушиваться к его публичным заявлениям, которые порой вызывали острейшие международные кризисы. Рассуждения автора «Майн кампф» на страницах этой книги как лучше организовать побоища в питейных заведениях, имели продолжение в разработках грандиозных военных операций, которые несли смерть миллионам людей и разрушения тысячам городов и сел. Продолжение гитлеровского фарса увенчалось грандиозной глобальной трагедией.
И все-таки даже в часы своего зловещего величия Гитлер не переставал быть объектом насмешек. Не случайно, когда гитлеровские войска стояли под Москвой, Сталин сравнил Гитлера с котенком, попытавшимся повторить деяния «льва» Наполеона. Во всем мире художники продолжали рисовать карикатуры на Гитлера, актеры пародировали его истерические речи, поэты придумывали эстрадные куплеты о фюрере, а Чарли Чаплин изобразил его в сатирическом фильме «Диктатор».
В то же время Гитлер оставался предметом серьезного внимания со стороны мирового сообщества, по крайней мере, с начала 1933 г. по май 1945 г. От его заявлений зависели состояние международных отношений и безопасность соседних с Германией государств. Для многих миллионов людей во всем мире человек, объявивший себя фюрером германского народа, отнюдь не казался веселым клоуном, а был воплощением вселенского зла. В то же время для миллионов немцев и сторонников фашистских идей за границами Германии Гитлер был предметом обожания, и они связывали с его именем свои чаяния и надежды.
Огромная власть, которую сосредоточил в своих руках Гитлер, заставляла и его обожателей, и его противников связывать политику Германии с его личностью. При жизни Гитлера и после его смерти его личными качествами нередко объясняли политику нацистского государства, историю Третьего рейха и Второй мировой войны. При этом забывали, что Гитлер был порождением социальных и политических процессов, происходивших как в Германии, так и за ее пределами. Приход Гитлера к власти не столько был следствием черт его характера, сколько свидетельством того, что качества, которые он обрел к началу политической деятельности, оказались востребованными той средой, которая выдвинула его к руководству.
Превращение в «бандитов, убийц, дьяволов»
Анкетные данные Гитлера вряд ли позволяют понять, почему он смог занять руководящее положение в нацистской партии. По сравнению со своими коллегами по руководству у Гитлера было лишь одно небольшое преимущество. Рожденный 20 апреля 1889 года он был старше по возрасту многих из них. Из упомянутых выше ведущих деятелей государственного и военного руководства, он был старше всех, за исключением Гудериана. В то же время он еще не был старым, и празднование его пятидесятилетия 20 апреля 1939 года пришлось на пик его правления.
Судя же по остальным данным его биографии, создается впечатление, что происхождение Гитлера могло помешать, а не помочь ему выдвинуться в партии, отличавшейся крайним национализмом. Ведь будущий фюрер Германского рейха долго не имел германского гражданства, так как родился в небольшом австрийском селении Браунау, расположенном на границе с Германией.
Среди руководителей рейха были такие, кто имел предков, известных в германской истории со времен Тридцатилетней войны. Исследователи же родословной Гитлера приходили к выводу, что уже в начале XIX века сведения о Гитлерах терялись, а эта фамилия имела богемские корни и скорее всего, принадлежала чешским крестьянам.
Некоторые же журналисты в 30-х годах утверждали, что происхождение Гитлера было не только скромным, но даже сомнительным. Тогда им удалось выяснить, что отец Гитлера Алоиз имел сначала фамилию Шикльгрубер. Это было вызвано тем, что Алоиз был внебрачным сыном Анны Шикльгрубер и носил до 40 лет фамилию матери. Журналисты объявили, что поэтому и сына Алоиза Адольфа следует именовать Шикльгрубером.
Лишь позже историки А. Баллок, У. Ширер, Й. Фест и другие подробно рассказали про обстоятельства рождения Гитлера. Они доказали, что в 1877 году за 12 лет до рождения будущего фюрера некий Георг Гитлер признал Алоиза своим сыном, рожденным вследствие его внебрачной связи с Анной Шикльгрубер. Однако, получив фамилию Гитлер и затем женившись, Алоиз стал отцом Адольфа, который с рождения также стал обладателем этой фамилии. И тем не менее, легенда о том, что первоначально Гитлера звали Шикльгрубер, прижилась и укоренилась вопреки усилиям историков. Так, например, статья «Гитлер» в 4-м томе «Советской исторической энциклопедии» (М., 1963) открывалась замечанием о том, что «настоящая фамилия – Шикльгрубер». Давно опровергнутую версию продолжали повторять различные авторы и позже (например, небезызвестный Виктор Резун-Суворов).
Правда, скромное происхождение не было минусом, а плюсом в партии, в название которой было слово «рабочая». Поэтому сын управляющего текстильной фабрики Геббельс говорил о своих «крестьянских корнях», а сын помещика Лей говорил о том, что он – выходец из народа. Однако, как они, а также другие ведущие деятели рейха, Гитлер не имел ни крестьянского, ни рабочего происхождения, так как был сыном таможенного чиновника.
Гитлер уступал большинству из деятелей рейха по уровню образования, столь необходимого для руководства Германией в XX веке. Гудериан и Дёниц имели специальное военное образование. Дипломы об окончании высших учебных заведений имели все упомянутые выше деятели рейха, за исключением Гитлера, Бормана и Риббентропа. Правда, хорошая общеобразовательная подготовка будущего рейхсминистра иностранных дел в период его детства и юности отчасти компенсировала отсутствие у него высшего образования.
У Гитлера не было такого компенсирующего фактора. В реальном училище он лоботрясничал и плохо учился: у него были неудовлетворительные оценки или «тройки» по всем предметам, кроме гимнастики, поведения и рисования. В 16 лет после смерти своего отца Гитлер впервые принял решение, которое резко изменило ход его жизни: он бросил реальное училище, так и не получив аттестат зрелости. К этому времени Гитлер вообразил, что образование ему не нужно, так как он обладает талантами художника и музыканта. Его мать даже купила ему рояль, и четыре месяца он учился играть, но вскоре музыкальные занятия ему наскучили.
Но Гитлер не прекратил рисовать. В октябре 1907 г. он пытался поступить в Венскую Академию художеств, но его пробный рисунок был отвергнут, и он не был допущен к экзаменам. Позже Гитлер подрабатывал продажей собственных акварелей с видами знаменитых зданий Вены. Выбор объектов для его рисунков, возможно, объяснялся тем, что в это время он мечтал стать архитектором. Не исключено, что последнее обстоятельство способствовало в последующем его сближению с архитекторами по образованию Розенбергом и Шпеером.
Не исключено, что если бы у Гитлера было больше художественного таланта, то во время своего пребывания в Вене, когда он рисовал городские здания, а в часы досуга любил подолгу рассуждать о судьбах германских народов, он вполне мог бы сойти за живое воплощение образа австрийского художника Алоиза Гарца, созданного Джоном Голсуорси в повести «Вилла Рубейн». Выходец из горной части Австрии Алоиз Гарц был склонен к страстным монологам о борьбе тирольцев за независимость. Даже внешние черты Гарца были схожи с Гитлером в молодости: «худое лицо», «серо-голубые глаза», «длинный тонкий нос», «шапка темных волос». Сходство было и в одежде Гарца и Гитлера. Наверное, это сходство объяснялось тем, что как и Гитлер, герой повести был этническим австрийцем, а в период пребывания в Вене Гитлер старался подражать манерам столичных художников. Правда, повесть была написана в 1900 году, когда Адольфу Гитлеру было 11 лет и он еще жил в деревне Браунау, вдали от Вены. Однако даже таким малоизвестным художником, каким был герой повести Голсуорси, Гитлер не стал.
Второй раз попытавшись поступить в академию и снова потерпев неудачу, юный Адольф, ожидая, когда мир признает его талант художника, продолжал бездельничать. Сначала он жил в Линце, куда переехал с матерью. После смерти матери в конце 1907 г. он окончательно переселился в Вену, Последовавшие пять лет Гитлер назвал «самым печальным временем своей жизни». В то время как его коллеги в этом возрасте поступали в высшие учебные заведения или находили постоянную работу, Гитлер ограничивался поиском случайных заработков. Позже в 1938 году, прибыв после аншлюса в венский отель «Империал», Гитлер вспоминал, как выбивал ковры в этом гостиничном заведении.
Про эти годы Гитлер писал: «Пять лет нужды и горя были уготованы мне этим городом-сибаритом. Пять лет, в течение которых мне пришлось зарабатывать себе на кусок хлеба, – сперва разнорабочим, а затем маленьким художником; это был поистине скудный кусок, и его никогда не хватало, чтобы утолить хотя бы привычный голод. А голод был моим верным сторожем, единственным, кто почти никогда не покидал меня».
Комментируя это заявление Гитлера, историк И. Фест писал: «Точный подсчет его доходов доказывает, что в начальный период его пребывания в Вене из причитавшейся ему части отцовского наследства, а также из наследства, оставленного матерью, и из страховой пенсии по сиротству, не считая его собственных заработков, складывалась ежемесячно сумма в 80-100 крон. Это равнялось жалованию юриста в чине асессора, а то и превышало его». Не удивительно, что по воспоминаниям очевидцев, Гитлер был модно одет, много проводил времени в кафе, часто посещал спектакли оперы и оперетты, а также симфонические концерты. Любовь к музыкальным представлениям Гитлер сохранил до конца жизни. При этом его пристрастие к Вагнеру сочеталась с любовью к опереттам Штрауса и Кальмана.
Однако тогда мало кто знал про образ жизни Гитлера в его венские годы и источники его доходов. Пережив суровые годы войны, лишения во время инфляции 20-х годов, а затем мировой кризис, немецкие читатели «Майн кампф» сопоставляли свою собственную горькую судьбу, полную лишений, с биографией Гитлера и сочувствовали его рассказу о вечно голодном изгое в богатой Вене. При этом они не замечали, что за годы своего пребывания в австрийской столице, то есть до 24 лет будущий фюрер так и не удосужился приобрести какую-либо профессию, или пройти какой-нибудь учебный курс, кроме школьного, который он также толком не освоил. Не предпринимал он и попыток завести семью.
Тот образ жизни, который вел Гитлер в Вене, характерный отчасти для художнической богемы, отчасти для люмпен-пролетариев, отучил его от регулярной работы и привил привычки проводить дни в праздности и болтовне. Его соседи по общежитию рассказывали, что он мог часами витийствовать на разные темы. Эти привычки оказались устойчивыми. В период своей политической деятельности до 1933 года, а затем занимая высший государственный пост в стране, Гитлер мог подолгу отдыхать в построенной для него шикарной резиденции в Альпах. Многие очевидцы рассказывали об однообразном ритме в распорядке дня Берхтесгадена с непременными прогулками, долгими обедами и ужинами, во время которых фюрер без конца разглагольствовал обо всем на свете. Эти монологи, которые могли длиться за полночь, чрезвычайно утомляли его собеседников. В то же время предпринимались попытки записать эти словоизвержения Гитлера. На основе этих записей была даже издана книга Генри Пикера «Застольные беседы Гитлера». Порой беседы прерывались для просмотра кинофильмов, часто одних и тех же, или прослушивания любимых пластинок Гитлера. Так Гитлер реализовал свои представления о богатой жизни, которой он был лишен в Вене, в то же время сохранив многие свои привычки тогдашнего времяпровождения.
Богемно-люмпенизированный образ жизни Гитлера был нарушен в 1913 году венскими властями, призвавшими его в армию. Позже Гитлер уверял, будто он отказался служить в австрийской армии, так как испытывал жгучую неприязнь к габсбургской монархии, которая якобы проводила политику поощрения славянских народов. Однако биографы Гитлера установили, что будущий верховный главнокомандующий рейха бежал в мае 1913 года из Австро-Венгрии в Мюнхен, чтобы там скрыться от призыва. Так Гитлер вновь решил резко изменить свою судьбу.
Правда, благодаря усилиям австрийской полиции, Гитлер был вызван в консульство Австрии в Мюнхене и, в конечном счете, ему пришлось вернуться на родину и пройти военную комиссию в Зальцбурге. Решение комиссии гласило: «Негоден к несению строевой и вспомогательной службы, слишком слаб. Освобожден от воинской службы». Гитлер вернулся в Мюнхен, где, вращаясь в обществе художников, вновь занялся рисованием акварелей, которые старался продавать.
Начало мировой войны вновь толкнуло Гитлера к тому, чтобы резко изменить свою жизнь. Казалось, что он постоянно вносил в нее драматические повороты, мешавшие ее размеренному течению. Случайно Гитлер оказался запечатленным на фотографии центральной площади Мюнхена – Одеонсплац в день объявления Германией войны России 1 августа 1914 года. И. Фест писал: «На фотографии хорошо видно его лицо с полураскрытым ртом и горящими глазами – этот день освободил его от всех затруднений, от бессилия и одиночества бытия». Через пару дней, 3 августа Гитлер обратился с прошением к королю Баварии принять его добровольцем в армию. На другой же день Гитлер был принят в 16-й резервный баварский полк.
Рожденное эмоциональной вспышкой решение стало главным переломным моментом в жизни Гитлера. Не случайно, Гитлер, начал свое «Политическое завещание» рассказом о своем участии в Первой мировой войне. Этим воспоминанием он часто открывал свои многочисленные речи. Свое участие в этой войне Гитлер рассматривал как начало собственной сознательной общественной жизни.
Впрочем, в это время многие молодые немцы принимали подобные решения. Судя по их биографиям, с энтузиазмом откликнулись на начало войны не только служившие к этому времени в армии и флоте Гудериан, Геринг и Дёниц, но также Гесс, Риббентроп, Лей и другие будущие нацистские руководители. Впоследствии они сражались на фронтах Первой мировой войны и получили награды за это от кайзеровской Германии. Хотя Гиммлер и Борман по молодости, а Геббельс – из-за хромоты не были участниками войны, в те годы они предпринимали усилия, чтобы попасть на фронт. В это время многие юноши шли добровольцами на фронт, одурманенные угаром воинствующего шовинизма. Немцы и австрийцы были готовы сокрушить Россию, французы, англичане и русские – Германию и Австро-Венгрию. При этом отъезжавшие и провожавшие их были уверены, что война продлится пару месяцев.
Под напором шовинистических настроений в Германии и других европейских странах произошла почти повсеместная резкая перемена в позиции мировой социал-демократии. Идеи революции во имя установления строя социального равенства, которые до 1914 года разделяли миллионы людей на Западе, были отвергнуты большинством социал-демократических партий во имя планов захвата чужих земель. Лозунги пролетарского интернационализма, которые поддерживали миллионы членов этих партий до 1914 года, были забыты, и их заменила ненависть к другим народам и стремление к их порабощению. Торжество милитаризма и ксенофобии над принципами социализма было следствием постепенного развития империалистической идеологии в общественном сознании ведущих стран Запада.
Империалистическая Первая мировая война стала продолжением многочисленных войн за раздел, а затем передел разделенного мира, которые велись с невероятной жестокостью. Бесчеловечность, проявленная в ходе колониальных войн XIX века, была умножена в Первой мировой войне.
Покорение других стран мира колониальными державами оправдывался политическими декларациями об их «законных» интересах на «жизненное пространство», а угнетение народов опиралось на расистские лжетеории. В своей книге «Майн кампф» Гитлер уверял, что отвращение к евреям, славянам и другим ненемцам у него возникло уже в ходе пребывания в Вене до начала Первой мировой войны. Немалую роль в формировании взглядов Гитлера сыграла ксенофобская и антисемитская агитация лидера Христианской социальной партии Австрии и постоянного бургомистра Вены Люгера. Повлияла на молодого Гитлера и агитация пангерманистов, твердивших о необходимости «жизненного пространства» для всего говорящего на немецком языке населения Европы.
И все же решающую роль в формировании идей Гитлера сыграла Первая мировая война. Претензии на господствующую роль своей нации, оправдание беззастенчивого грабежа целых народов и бесчеловечных расправ с населением других стран расцвели в ходе беспрецедентной до тех пор по своим масштабам Первой мировой войны, которая стала необычайно кровопролитной и жестокой. Применение огнестрельных орудий небывалой мощности, боевых самолетов, танков, а также газов привело к многомиллионным жертвам, бесчисленным увечьям.
Не случайно многие участники той войны, став писателями, запечатлели в своих произведениях адские кошмары тогдашних боевых действий, прибегая к лексике, использовавшейся для описания царства дьявола. Рассказывая об артподготовке, участник войны – английский писатель Ричард Олдингтон писал: «Дьявол-постановщик этого спектакля был мастером, по сравнению с которыми все другие создатели величественного и ужасного были просто младенцами. Рёв пушек превосходил остальной шум – он был полон мощной, ритмичной гармонии, супер-джазом громадных барабанов.
Это был «полёт валькирий», исполненный тремя тысячами пушек… Ничто не могло остаться в живых в зоне действия этого шторма, разве что благодаря чудесному случаю. Уже за полчаса этой бомбардировки сотни и сотни людей были жестоко убиты, раздавлены, разорваны, раздолблены, раздроблены, покалечены».
Другой участник этой войны французский писатель Анри Барбюс в романе «Огонь» свидетельствовал: «Вокруг нас дьявольский шум. У меня небывалое ощущение беспрерывного нарастания, бесконечного умножения всемирного гнева… Черная огненная гроза не стихает никогда, никогда. Уже больше пятнадцати месяцев, уже пятьсот дней в этом уголке мира перестрелка и бомбардировка идут непрестанно: с утра до вечера и с вечера до утра. Мы погребены в недрах поля вечной битвы…»
Постоянное пребывание в аду не могло не деформировать психику солдат. Еще один участник войны, немецкий писатель Э. М. Ремарк писал: «Мы превратились в опасных зверей. Мы не сражаемся, мы спасаем себя от уничтожения. Мы швыряем наши гранаты не в людей, – какое нам сейчас дело до того, люди или не люди эти существа с человеческими руками и в касках?.. Сжавшись в комочек, как кошки, мы бежим, подхваченные этой неудержимо увлекающей нас волной, которая делает нас жестокими, превращает нас в бандитов, убийц, я сказал бы – в дьяволов, и, вселяя в нас страх, ярость и жажду жизни, удесятеряет наши силы… Мы утратили всякое чувство близости друг к другу, и когда наш затравленный взгляд останавливается на ком-нибудь из товарищей, мы с трудом узнаем его. Мы бесчувственные мертвецы, которым какой-то фокусник, какой-то злой волшебник вернул способность бегать и убивать».
Не удивительно, что в ходе Первой мировой войны армии прибегали к крайней жестокости по отношению как к своим противникам на поле боя, так и к мирному населению. Захваченных в плен уничтожали с особой жестокостью. В своем романе «На Западном фронте без перемен» участник войны писатель Э. М. Ремарк рассказал, каким жестоким пыткам подвергали немецкие солдаты захваченных французов. Мой отец, командированный для работы в 30-х годах на заводах Круппа, вспоминал рассказы крупповских рабочих, которые участвовали в Первой мировой войны. Захватывая в плен сенегальцев, они связывали их, а затем вкладывали им в рты гранаты, которые подрывали. Это считалось веселым развлечением.
В первые же дни войны мир был шокирован сообщениями о взятии немецкими войсками в заложники тысяч граждан Бельгии и их последующего уничтожения. Историк Барбара Тачмэн в своей книге «Пушки августа» писала, что в ответ на сопротивление бельгийского народа вероломной и наглой агрессии, командующий 1-й германской армией генерал фон Клюк с самого начала своего вступления в Бельгию «счел необходимым принять, говоря его собственными словами, «суровые и безжалостные репрессии», включая «расстрел людей и сожжение домов». Тачмэн писала: «Сожженные деревни и убитые заложники стали вехами на пути германской армии». В небольшом городке Аэршот было расстреляно 150 жителей. «Число жертв в аналогичных случаях росло, – отмечала Тачмэн, – по мере того, как эти действия повторяла армия фон Бюлова в Арденнах. В городе Динант армией Хауссена было расстреляно 664 жителя. Прибегали к следующей процедуре: жителей собирали на главной площади, женщин отводили в одну сторону, мужчин – в другую. Из мужчин выбирали каждого десятого, или каждого второго, или же забирали всех мужчин, в зависимости от прихоти того или иного офицера. Их вели в ближайшее поле или на пустырь у железной дороги и расстреливали. В Бельгии до сих пор много городов с кладбищами, на которых находятся бесконечные ряды камней. На них стоят надписи с именами и одинаковыми надписями: «Расстрелян немцами»». В Бельгии было уничтожено 100 тысяч домов.
Если Олдингтон, Барбюс, Ремарк, Хемингуэй, Дос Пасос и другие, пережив адские кошмары боевых действий и став свидетелями ужасных расправ с людьми, стали решительными противниками войн, то для Гитлера и ряда других фронтовиков, четырехлетний опыт участия в Первой мировой войне оказал прямо противоположное воздействие. Кажется, что то превращение «в бандитов, убийц… дьяволов», которое, по словам Ремарка, совершалось с фронтовиками в разгар боев, законсервировалось у Гитлера и его единомышленников после окончания войны.
В отличие от пребывания в реальном училище Гитлер добросовестно прошел уроки военной школы, пробыв на фронте почти всю войну. Он прослужил вестовым, передавая сообщения от командования своей роты в штаб полка и обратно. За свое участие в первых боях своего полка в ноябре 1914 г. Гитлер был награжден Железным крестом второй степени. А позже – Железным крестом первой степени. В октябре 1916 г. Гитлер был ранен в ногу и впервые отправлен в военный госпиталь в тылу. Вторично он попал в госпиталь, когда стал жертвой химической атаки в ходе боев под Ипром в октябре 1918 г. Гитлер временно утратил зрение и находился в госпитале в ноябре этого года.
Хотя «Майн кампф» заполнена искажениями фактов о его личной жизни, возможно, что Гитлер в ней правдиво описал свою болезненную реакцию на известия о ноябрьской революции и подписании перемирия со странами Антанты, полученные им в госпитале. По его словам, он испытывал острую боль за поражение Германии и жгучую ненависть к тем, кто, по его убеждению, «предал армию». Он жаждал мстить тем, кто прервал дьявольский спектакль и лишил его лавров победителя.
Дилетант на политической арене
По окончании лечения Гитлер не покинул армию, а стал охранять лагерь военнопленных на границе с Австрией. Однако к концу января 1919 г. пленные русские и англичане отправились по своим домам, а Гитлер вернулся в Мюнхен.
Почти неизвестно, что делал Гитлер во время недолгого существования Баварской Советской Республики, но после свержения Советской власти он вновь вернулся в армию, поступив в бюро по делам печати и информации политического отдела 7-го (мюнхенского) командования. Вскоре, впервые после реального училища, Гитлер прошел краткосрочный курс «политического просвещения». После этого он получил должность «офицер-инструктор». В этой должности Гитлер выступал перед солдатами с беседами о Версальском договоре, который он сравнивал с Брестским миром, доказывая порочность первого и справедливость последнего. Здесь впервые Гитлер проявил себя как оратор, выступавший перед массовой аудиторией.
В сентябре 1919 года Гитлер получил задание от руководства политического отдела собрать информацию о возникшей в Мюнхене Германской Рабочей партии, во главе которой стоял рабочий Антон Дрекслер. Следствием этого задания стал очередной неожиданный поворот в жизни Гитлера – он стал членом, а затем руководителем партии, которую вскоре возглавил и переименовал в Национал-социалистическую рабочую партии Германии (НСДАП).
К этому времени в Германии, а также в различных странах Европы стали создаваться экстремистские националистические организации. Победа в России большевистской партии, разделявшей идеи социальной справедливости и пролетарского интернационализма, и последовавший затем подъем коммунистического движения в Западной Европе свидетельствовали о возрождении тех сил, которые казалось были окончательно сломлены в ходе Первой мировой войны. Революционные события в Баварии, Венгрии, Словакии, опасения того, что коммунисты, в отличие от склонных к реформизму социал-демократов, смогут быстро смести власть буржуазии во всех странах мира, ослабевшую после войны, заставлял правящие круги поддерживать новорожденный антипод коммунистического движения – фашизм.
Антикоммунистическая контрреволюция оформилась в виде фашистских движений в различных странах Европы, а затем и Америки. Являясь врагами социального равенства и интернационализма, фашисты возрождали дух воинствующего шовинизма, царивший в годы Первой мировой войны. Многие из них требовали пересмотра послевоенных мирных договоров. Даже в Италии, находившейся в лагере победителей, фашисты были недовольны Версальским договором, который не удовлетворил их захватнических аппетитов. В своих территориальных требованиях фашисты также получали поддержку правящих кругов своих стран, недовольных условиями послевоенного передела мира.
Наиболее крупное фашистское движение возникло в Италии. Оно получило название по своему символу – древнеримской фашине с топориком. Связанные вместе прутья должны были символизировать единство членов нового движения. Дуче (вождь) фашистов Муссолини, был, как и Гитлер, фронтовиком и собрал вокруг себя бывших ветеранов Первой мировой войны. В то же время в первых рядах сторонников Муссолини оказались поэт-символист Габриэль д'Аннунцио, художники-футуристы, видевшие в выступлениях фашистов возможность эпатировать публику.
Ненависть к «ноябрьским предателям» и фронтовой опыт объединяли Гитлера со многими членами нацистской партии. Сначала активно сотрудничал с нацистами один из ведущих генералов кайзеровской армии Эрих Людендорф. Многие рядовые участники нацистского движения также были бывшими фронтовиками. Из ветеранов войны с 1921 г. нацисты стали создавать свою «армию» – «штурмовые отряды» – Sturmabteilung (SA). Командирами штурмовиков были ветераны Первой мировой войны, такие как Эрнст Рем. В то же время, как и в Италии, к нацистам присоединялись люди из творческой интеллигенции, вроде поэта Экхарта, Розенберга и Геббельса. Они воспринимали шовинистические идеи через призму художественных образов и находили взаимопонимание с художником-самоучкой Гитлером.
Помимо них в то время в Германии многие люди испытывали жгучую ненависть к Версальскому договору и Веймарской республике, осуждали отторжение от Германии земель, на которых жили немцы, в пользу Франции, Бельгии, Дании, а также вновь созданной Польши. Сокрушались и по поводу утраты колоний в Африке и Океании. Германия понесла ощутимые экономические потери от непосильной контрибуции, наложенной странами Антанты. Оккупация Рура, осуществленная для взыскания германских долгов, вызвала в стране массовое сопротивление.
Миллионы немцев воспринимали происходящие события как злобную месть великой стране. Они испытывали национальную гордость за свои достижения в создании высокоразвитой цивилизации. Они по праву гордились великими учеными, мыслителями, композиторами, поэтами, драматургами, художниками и другими деятелями германской культуры. Заслуженно гордились они и сильными сторонами немецкого национального характера с его дисциплинированностью, организованностью, трудолюбием.
В то время в Германии уже давно была ликвидирована массовая неграмотность, существовал сравнительно высокий уровень образованности и росла тяга к пополнению знаний. У многих немцев давно сложились привычки постоянного чтения книг, газет и журналов. Переводчик «Майн кампф» на английский язык Ральф Мангейм обращал внимание на широкое знакомство немецких читателей с серьезной литературой: «Германия была страной высокой общей культуры, в которой существовала самая большая читательская аудитория в мире. В низах среднего класса существовала большая тяга к образованию. Тогда как в других странах такие люди читали легкие романы и популярные журналы, здесь поглощали работы по искусству, науке, истории, и, прежде всего, философии. Некоторые философские понятия стали газетными клише».
Однако, как и у многих других народов, эти бесспорные достоинства имели свои теневую сторону. Сравнительно высокий уровень образованности и информированности создавал у многих людей иллюзию всезнайства. Информация, которую поглощали многие немцы через чтение книг, зачастую делала их пленниками определенных концепций. Они не замечали ограниченность своего круга чтения и свою неспособность дать адекватную оценку тем или иным воззрениям. Уверенность в том, что они широко информированные и глубоко образованные люди, тормозила развитие способности критически оценивать собственные знания, суждения, моральные установки, а также поступки. Многим из образованных и информированных немцев, как и интеллигентам во всех странах мира, казалось, что они обрели иммунитет от лжеучений, дешевой демагогии и собственных предрассудков. Они не замечали, как исподволь их националистические и социальные предрассудки обрели непробиваемую броню в виде ссылок на вычитанное из книг, журналов, газет, речей государственных деятелей.
Между тем освященные национальным характером жесткие установки на необходимость нести бремя тяжелого труда, самодисциплины и правил общественной организации могли незаметно порождать внутреннее раздражение. Порой их отрицательные эмоции находили выход в жгучей неприязни, а то и ненависти к тем народам, которые, как казалось миллионам немцев, не несли такого бремени и, тем не менее, жили в свое удовольствие. Хорошо информированные о достижениях германской культуры, они имели порой лишь поверхностные знания о культурах других народов, а потому у них возникала склонность преуменьшать достижения других наций, истолковывать их культурные особенности с точки зрения своих национальных традиций или просто игнорировать их. Вследствие этого развивалось презрение ко многим народам мира, которые, по их мнению, не сумели создать столь великолепные цивилизации, так как якобы не умели, или не желали трудиться, были недисциплинированными и неорганизованными. Они считали, что лишь немецкий народ в состоянии достойно руководить освоением земных просторов, а потому обрел право управлять другими народами мира.
Зараженные национальной гордыней, злобой и презрением к другим народам миллионы немцев были потрясены поражением Германии, считая, что это стало возможным лишь вследствие предательства и коварного обмана. После 1918 года по всей Германии стали создаваться националистические организации и клубы, называемые «фёлькише». В них царила воинствующая ксенофобия. Идеи о необходимости передела мира в пользу Германии были широко распространены в этой стране. Мой отец, рассказывал, как рабочие Эссена, выражавшие недовольство своим материальным положением и ненавидевшие капиталистических хозяев, в то же время порой, глядя на карту мира, спрашивали его, почему у СССР так много земли, а у Германии так мало, и говорили о том, что было бы справедливо отдать часть советских земель немцам. Разумеется, далеко не все немцы поддерживали эти идеи. Даже после прихода Гитлера к власти на выборах 5 марта 1933 года большинство немецких избирателей не поддержало расистскую и шовинистическую программу нацистской партии.
Гитлеру было 30 лет, когда он возглавил нацистскую партию, которая менее чем через полтора десятка лет стала правящей в Германии. Вероятно, он видел в превращении в вождя нацистской партии не только возможность еще раз резко изменить свою судьбу, но и судьбу страны. Но что мог предложить немцам тот, кого стали называть фюрером? Как и в мирной жизни, в ходе своей воинской службы он не обрел никакой профессии и никаких технических навыков, а его продвижение по воинской службе остановилось на ефрейторском чине. На основе долгого общения с Гитлером Альберт Шпеер пришел к такому выводу: «Он никогда не изучал какую-либо профессию и, по сути, оставался сторонним наблюдателем во всех областях, которыми он занимался. Как многие самоучки, он не имел представлений о том, что такое специализированное знание… Дилетантство – это одна из главных черт Гитлера».
Поскольку его деятельность до 30 лет сводилась к исполнению несложных операций, не требующих какой-либо квалификации, а его рисунки были творениями необученного любителя, Гитлер к моменту вступления в Рабочую партию просто не понимал, что такое квалифицированный труд и профессиональные знания. Его личный опыт не опирался на представления о том, что для создания совершенных изделий и разработки сложных решений требуются разносторонние специализированные знания, накапливаемые в ходе долгих занятий. Он не был приучен к совершенствованию своих знаний и навыков путем постоянной учебы и критического переосмысления собственного трудового и житейского опыта. Он полагался лишь на сложившуюся у него с годами склонность оценивать различные стороны человеческой жизни и общественной организации так, как ему они представлялись с точки зрения его ограниченного житейского опыта. Вследствие этого его представления о человеческом обществе были заведомо поверхностными или ошибочными.
Однако, указывая на дилетантство необразованного Гитлера, Шпеер умолчал о том, что подавляющее большинство нацистских деятелей, включая его самого, были такими же дилетантами, несмотря на наличие у них дипломов о высшем образовании. Руководя экономикой Германией в рамках четырехлетнего плана, профессиональный летчик Геринг плохо разбирался в проблемах современного хозяйства. Опыт виноторговли вряд ли помог Риббентропу стать профессиональным дипломатом. Не имел опыта разведывательной и контрразведывательной деятельности, а также правовой подготовки шеф полиции и министр внутренних дел агроном Гиммлер. Как известно, министерство, которое возглавлял публицист Геббельс, ведало не только пропагандой, но и образованием, хотя его глава никогда не был педагогом. Разработчик искусственного бензина Роберт Лей, возглавив «Трудовой фронт», никогда прежде не имел отношения к профсоюзной деятельности и не занимался решением социальных проблем. Архитектор Шпеер совершенно не разбирался в вооружениях, когда возглавил министерство, отвечавшее за военную промышленность в годы войны. Аналогичные примеры можно привести и по фашистской Италии.
Рождение фашистских партий в различных странах мира было следствием быстрой и во многом спонтанной реакции на подъем революционного движения. На волне контрреволюции наверх поднялись люди, прежде не занимавшиеся государственной или хозяйственной деятельностью, не участвовавшие в политической деятельности. Порой среди них оказывались люди до того разделявшие взгляды, полярно отличные от фашистских. Поэтому во главе фашистского движения Италии оказался бывший редактор центрального органа социалистической партии «Аванти» Муссолини, который еще летом 1914 года в своих статьях призывал итальянский пролетариат «идти вперед к коммунизму».
Правда, как и фашисты Италии, германские нацисты настаивали на том, что они – революционеры и осуществляют национальную революцию в Германии. При этом нацисты, как и фашисты в других странах Европы, стремясь перехватить популярные требования глубоких общественных преобразований, выдвигали программы социальных реформ, отчасти напоминавшие советские. В демагогических целях они требовали обуздания всесилья капитала, особенно иностранного или еврейского. На деле их программные требования никогда не касались коренного изменения форм собственности. За свои усилия по укреплению капиталистического строя нацисты получали всестороннюю поддержку со стороны наиболее влиятельных капиталистов Германии.
Однако помимо полярных отличий в идейно-политических установках от революционеров России и других стран, приходивших к власти под лозунгами борьбы за социальную справедливость и интернациональную солидарность, путь будущих нацистов в их партию принципиальным образом отличался от становления революционеров-марксистов. Еще до вступления в свои партии социалисты и коммунисты старательно изучали основные произведения Карла Маркса, Фридриха Энгельса и их продолжателей. Марксистская теория опиралась на тогдашние достижения общественных наук в немецкой философии, английской политэкономии и французской политической мысли.
В отличие от коммунистов, нацисты, опираясь на близкие им антинаучные воззрения, не старались изучать их. Гитлер и его сподвижники никогда не цитировали основоположников расизма – Гобино, Чемберлена, Лапужа, прежде всего потому, что толком не знали их сочинений. Они весьма поверхностно знали даже лжетеорию о «жизненном пространстве», хотя без конца ссылались на нее. Она была разработана преподавателем Мюнхенского университета и одним из ведущих геополитиков Германии генералом Карлом Хаусхофером. Работая вместе с Гитлером в тюрьме после разгрома «Пивного путча» над «Майн кампф», Рудольф Гесс, который лично знал профессора Хаусхофера, постарался использовать его идеи.
Давая показания следователю в ходе Нюрнбергского процесса, Карл Хаусхофер сообщил, что он часто навещал Гесса в Ландсбергской тюрьме, приносил ему книги по геополитике и давал советы по вопросам, которые Гесс обсуждал с Гитлером. Хаусхофер также неоднократно беседовал с Гитлером.
На вопрос следователя («Вам не кажется, что Гесс в значительной степени повлиял на Гитлера?») Хаусхофер ответил: «Об этих вещах Гитлер знал так же мало, как и Гесс. Но у меня сложилось впечатление, и я полностью убежден, что Гитлер так и не понимал их до конца. У него не было достаточного кругозора, чтобы понять их».
Следователь задал вопрос: «Но Гитлер, будучи человеком необразованным, много распространялся на такие темы, как «жизненное пространство» и «геополитика». Не кажется ли вам, что эти идеи он позаимствовал у Гесса?» «Да, – ответил Хаусхофер. – Эти идеи Гитлер почерпнул у Гесса, но он их никогда по-настоящему не понимал и никогда не знакомился с ними из первоисточников. Подобные книги он не читал».
Гитлеровская идеология и складывавшаяся на ее основе политика представляли собой эклектический сумбур. Выступая на заседании Политбюро 14 ноября 1940 г. в ходе обсуждения только что состоявшегося визита В. М. Молотова в Берлин, Сталин, по словам управляющего делами Совнаркома СССР Я. Е. Чадаева, говорил: «История еще не знала таких фигур как Гитлер. В действиях Гитлера не было единой целенаправленной линии. Его политика постоянно перестраивалась, часто была диаметрально противоположной. Полная путаница царила и царит в теоретических положениях фашизма».
Будучи враждебны научно обоснованной теории, нацисты противопоставляли общественной науке сочинения, отражавшие мировоззрение и уровень мышления среднего немца. Они выдвигали в качестве подобия теоретического труда биографию Гитлера, в которой рассказ о себе перемежался с субъективными рассуждениями об истории, географии, политике, или работу Розенберга, в котором вместо науки предлагалась импровизация на темы древних мифов и новейших шарлатанских бредней. Однако и эти, не обремененные теоретическими мыслями, сочинения остались непрочитанными многими нацистами, включая их руководителей. Как указывалось выше, Шпеер не удосужился даже прочесть «Майн кампф» за все время своего пребывания в нацистской партии и в правительстве. И это было не исключением из правила, а обычным случаем.
И все же хотя вожди нацизма плохо разбирались в трудах идеологов расизма и геополитики, они разделяли популярные среди значительной части немецких обывателей идеи о превосходстве немецкой расы и «праве» немцев на жизненное пространство. К тому же они умели излагать свои идеи на языке, приемлемом в тогдашней Германии. Не только Геббельс и Лей, обладавшие докторскими степенями, но и Гитлер умел оперировать понятиями, с помощью которых немцы рассуждали на темы общественной жизни. Ральф Мангейм отмечал, что в «Майн кампф» Гитлер постоянно говорит о «концепциях», о «вещах в себе». Эти понятия Гитлер почерпнул из знакомства с популярными брошюрами и газетами, в которых, как отмечал Мангейм, философские понятия давно стали журналистскими клише. Вожди нацистов лишь умело жонглировали этими и другими понятиями в ярких, запоминающихся речах, вроде того выступления Гитлера перед молодыми архитекторами, которое на всю жизнь запомнилось А. Шпееру.
Помогала Гитлеру и его блестящая память на цифры. В своих речах он приводил бесконечно много статистических данных, которые немцы приучились видеть на страницах газет, журналов и нехудожественных книг. В потоке цифр, который обрушивался на их уши, они могли не заметить и явно сфальсифицированные сведения.
Превращение Гитлера в фюрера Германии, как и превращение Муссолини в дуче Италии, объяснялись в значительной степени их ораторскими талантами. Гитлер, Геринг, Геббельс, Лей и многие другие деятели рейха были блестящими ораторами, умевшими захватить настроения публики. Они говорили то, что желала услышать их аудитория, которая приходила на нацистские собрания, как на захватывающий театральный спектакль.
Объясняя в «Майн кампф» суть своего ораторского метода, Гитлер писал: «Мне кажется, что выступающий… если он блестящий популярный оратор, не будет повторять тот же самый подход и ту же самую суть дважды в той же форме. Он всегда позволит, чтобы его несли большие массы таким образом, чтобы подходящие слова произносились его губами, для того, чтобы они дошли до сердец его слушателей. И если он ошибается, даже немного, перед ним находится живая аудитория, которая его поправит… Во-первых, он может читать по выражению лиц своей аудитории, понимают ли они то, что он говорит, во-вторых, полностью ли следят они за его речью, и, в-третьих, убедил ли он в правильности того, что он сказал… Он сам произнесет их возражения, которые он уловил, хотя они и не были высказаны, и будет их опровергать и уничтожать, пока поведение и выражение лиц тех, кто ему возражал, не позволит ему сделать вывод, что они признали свою капитуляцию перед лицом его аргументов».
Жесткие рамки теории, и даже лжетеории, были тесны для нацистских ораторов, и они следовали тому алогичному мышлению, которое было характерно для возбужденной толпы, собравшейся для яркого представления. Собравшиеся на митинги слушатели не ждали вдумчивого рассмотрения сложных проблем, а ярких ответов на них. Им нравилось, что нацистские ораторы предлагали простые и быстрые пути их решения. Нацисты объявляли себя «революционерами». Но одновременно слушатели требовали восстановления довоенного порядка, а потому им нравилось, когда нацисты призывали обуздать социалистов и коммунистов. В обстановке всеобщего возбуждения они не замечали, что нацистские лозунги были контрреволюционными. Слушатели хотели обещаний мира и одновременно поддерживали требования расширения границ Германии. Эти противоречивые требования, характерные для антинаучного мировоззрения обывателей, казались убедительными во взвинченной обстановке митинга.
Вспоминая выступления нацистских ораторов, Шпеер размышлял: «Конечно, Геббельс и Гитлер знали, как дойти до инстинктов своих аудиторий; но в глубоком смысле они черпали всё свое существование из этих аудиторий. Конечно, массы орали в такт ритму, который задавали Гитлер и Геббельс. Однако не они были подлинными дирижерами. Тему определяла толпа. В качестве компенсации за нищету, утрату безопасности, безработицу, безнадежность, анонимное собрание часами барахталось в бесовстве, дикости, отклонении от норм поведения… В течение нескольких, быстро проходивших часов личное несчастье вытеснялось яростью, которая требовала жертв. Гитлер и Геббельс бросали им эти жертвы. Атакуя своих противников, клевеща на евреев, они давали выражение и выход ярости, первобытным страстям». В создании этих дьявольских спектаклей участвовали не только режиссеры-постановщики и опытные актеры, но и сама аудитория.
Поразительным образом, участники таких собраний, как правило, были теми, кто проявлял рассудительность и трезвость в принятии каждодневных решений в трудовой активности и в быту. Однако, зачастую их привычка серьезно относиться к своим ежедневным делам, не проявлялась в их суждениях о делах общественных и политических. Может быть, это происходило потому, что они считали свои дела заслуживающими немалых знаний и опыта, а дела общественные и политические рассматривали как предметы, которые можно решать на основе их житейского и производственного опыта, не пытаясь осмыслить их достаточно глубоко. Поверхностно освоенные и некритически осмысленные утверждения, взятые из прочтенной литературы или периодики, лишь создавали у них ощущение глубины в оценках. На деле же не только нацисты, но и представители многих политических партий Германии, а также немецкая печать приучили значительную часть населения к упрощенному взгляду на общественную жизнь, проблемы разных народов и разных времен.
На своих собраниях нацисты излагали оценки общественной жизни и свои программные требования не только в упрощенной, но и истерической форме. Страсть, с которой Гитлер произносил свои речи, требовала от него такой отдачи, что порой он сильно терял в весе после выступления, а его нижняя рубашка, если она была цветная, раскрашивала его взмокшее от пота тело. Порой после выступлений верные ему люди уносили его в машину в полуобморочном состоянии. Но к этому времени его слушатели были им покорены. Отчасти виной была ошибка, рожденная немудрящим житейским опытом: людям трудно было поверить, что оратор, который говорит так страстно, может откровенно лгать.
Успеху гитлеровской демагогии способствовали и привычки, сложившиеся в предшествующие десятилетия. Немецкий народ уже наслушался в свое время немало поджигательских речей кайзера Вильгельма II, которые вызывали бешеный энтузиазм не только у Дидериха Геслинга, но и у миллионов немцев.
Яростные страсти, которые кипели на нацистских собраниях, не были лишь «выпусканием пара». Эти эмоции заряжали людей ненавистью. Они жаждали избивать своих противников, мучить и истреблять их. Так уже было в годы Первой мировой войны и не только в Германии. Являясь бывшими фронтовиками, нацистские лидеры возрождали настроения агрессивности и ксенофобии, царившие в ведущих странах мира в Первую мировую войну.
Жестокость, с которой итальянские фашисты и германские нацисты избивали своих политических оппонентов еще до прихода к власти, была рождена бесчеловечным опытом Первой мировой войны. Бандитские методы расправ стали основным орудием фашизма и нацизма. Отряды штурмовиков, составленные из бывших фронтовиков, нападали на коммунистов и социал-демократов. Число их жертв росло по мере того, как в Германии еще до 1933 года фактически началась гражданская война между фашистами и антифашистами. С начала 20-х годов вооруженные дубинками фашистские ветераны войны Италии постоянно избивали коммунистов, социалистов и активистов профсоюзного движения.
Но фронтовой опыт не сводился лишь к жестокости в бою. Опыт боев развил также дисциплинированность, товарищескую взаимопомощь и способность к смекалке. Привычки к дисциплине и умению взаимодействовать в дружном коллективе способствовали созданию прочных и эффективно действовавших военизированных фашистских организаций. Смекалка, рожденная постоянно менявшимися условиями боевых действий, заставляла постоянно искать неординарные импровизационные решения.
Будучи дилетантом, Гитлер не был жестко связан догматами теории или былого опыта, которые уже не отвечали реальностям настоящего. Как и всякий дилетант, Гитлер подменял основательное знание предмета аналогиями из других областей своего жизненного опыта, в том числе военного. Порой такие аналогии оказывались более годными для истолкования быстро менявшейся обстановки современной войны, чем следование шаблонным представлениям о войнах прошлого.
Не скованный теоретическими познаниями и опытом руководства боевыми действиями, Гитлер значительно активнее, чем многие его генералы, поддерживал новаторские методы ведения войны, поощрял применение новой техники, особенно танков и авиации.
Критикуя дилетантство Гитлера, Альберт Шпеер в то же время отмечал и сильные стороны этой черты его характера: «Не имея представлений о сложности любой большой задачи, он смело брался за то или иное направление. Не будучи обремененным стандартными идеями, его быстрый ум иногда рождал необычные меры, до которых специалист бы не додумался… Он знал, как отличать ключевые дела от второстепенных. Он поражал всех быстротой, с которой он делал выбор из нескольких альтернатив и объяснял свой выбор. Без усилий он разбирался в технических процессах, планах, наметках планов. Его вопросы показывали, что в ходе короткого объяснения он сумел схватить суть проблемы».
Не обремененный знаниями о других странах и опытом работы в сфере международных отношений, Гитлер охотно применял окрик, грубый шантаж и блеф по отношению к ведущим государственным деятелям различных стран, что было бы немыслимо для дипломатов с большим опытом работы.
В неординарных ситуациях тех лет эти сильные стороны Гитлера порой приносили ему успех. Шпеер писал: «Победы первых лет войны можно приписать незнанию Гитлером правил игры и энтузиазму в принятии решений, характерному для дилетанта. Так как противоборствующая сторона была приучена применять правила, которые самоуверенный ум самоучки Гитлера не знал, то он добивался неожиданных результатов. Эта дерзость в сочетании с военным преимуществом были основой его ранних успехов».
Однако Шпеер признавал ограниченность успеха, основанного лишь на дерзком решении: «У этой способности была теневая сторона, о которой он не подозревал. Он слишком быстро схватывал сердцевину проблемы, а потому не мог понять всю проблему достаточно основательно… Как только случались поражения… его незнание правил проявлялось в некомпетентности другого рода. Его слабости больше не являлись источником силы. Чем больше были провалы, тем более упрямо он держался за свой неизлечимый дилетантизм. В то время как его склонность к диким решениям прежде была источником его силы, теперь она ускоряла его падение».
В то же время Гитлер научился подавлять сомнения, высказываемые знающими людьми. Он умело пользовался тем, что хороший специалист своего дела не всегда ясно представлял вопросы за пределами своего круга знаний. Поэтому Гитлер старался усилить сомнения своих собеседников или слушателей его речей в достаточности их познаний, позволяющим им подняться над имевшимися у них узко специализированными сведениями. Пуская пыль в глаза фактами из других областей знаний или абстрактными рассуждениями, Гитлер умело создавал впечатление, что он свободно владеет таким инструментом мышления, который позволяет ему игнорировать знания специалиста, ссылаясь на некие «истины», недоступные ему. Обладая неизмеримо более глубокими и точными знаниями в целом ряде предметов, многие собеседники Гитлера или слушатели его речей, терялись под напором его пустопорожних рассуждений о расе, законов ее развития, геополитических детерминантах и жизненном пространстве. Легкость, с которой Гитлер жонглировал заведомо сомнительными теориями, создавала у них впечатление о его интеллектуальном превосходстве. Это впечатление многократно усиливалось всякий раз, когда прогнозы профессионалов оказывались ошибочными, а его рискованные предположения сбывались. В этих случаях люди готовы были принять шарлатанские заявления Гитлера гениальными.
Порой сталкиваясь с хорошо обоснованными возражениями, Гитлер прибегал к нечестным способам ведения дискуссий. Шпеер вспоминал: «Когда Гитлер пытался кого-либо переубедить, он далеко уходил в сторону и пытался вести дискуссию на уровне общих понятий. Он почти не позволял собеседнику вставить слово. Если в ходе дискуссии возникал спорный вопрос, то Гитлер искусно уходил от него, откладывая решение до следующего совещания».
Пользуясь своим начальственным положением, Гитлер нередко обрывал возражения в самой резкой и грубой форме. Посетители его кабинета были нередко свидетелями того, как Гитлер кричал на собеседника, швыряя на стол карандаши и другие предметы или потрясая кулаками перед его носом. Лишь редкие собеседники, вроде Гудериана, продолжали в таких случаях возражать Гитлеру. О том, что истерическое поведение Гитлера было сознательным приемом для подавления своих собеседников, свидетельствовал его личный камердинер. Он уверял, что Гитлер никогда не кричал на своих слуг, а приберегал взрывы эмоций для деловых бесед. К таким случаям камердинер уже заранее готовил хорошо отточенные карандаши.
Дорогой авантюр
Дилетант, то есть человек, занимающийся делом без специальной подготовки и имеющий лишь поверхностное знакомство с соответствующей областью знаний, обречен на авантюризм, то есть склонность к чрезвычайно рискованным деяниям. С одной стороны, он может довести себя и доверившихся ему людей до катастрофы. С другой стороны, авантюрист может гораздо быстрее и энергичнее воспользоваться удачным случаем, в то время как вдумчивый человек будет тратить время на взвешивание всех «за» и «против». Авантюриста не будут сдерживать сомнения, которые останавливают осторожных людей, а потому его заведомо рискованные предприятия могут приносить успех. Вера в возможность совершить невероятное определяла многие действия Гитлера. Шпеер утверждал: «Кредо Гитлера было: «невозможное можно сделать возможным»». При этом Гитлер полагался не на применение передового научного или технического опыта, а на везение, интуицию, благоволение к нему судьбы. В то же время, как всякий авантюрист, Гитлер сознавал ненадежность этих опор для принятия решений, а потому порой его ум зависал в состоянии нерешительности и он часто отменял уже принятые и согласованные планы авантюристических действий.
Авантюристический стиль мышления широко распространился среди политических и государственных деятелей начала XX века. Великие достижения науки и техники, позволявшие поверить тому, что «невозможное можно сделать возможным», совершались одновременно с появлением шарлатанов и авантюристов в различных сферах жизни, суливших быстрое обогащение и решение всех острых проблем человечества. Грандиозные финансовые аферы, разорявшие одних и обогащавшие других и приведшие к мировому экономическому кризису, невольно толкали людей к другим авантюристам, обещавшим им спасение от общественной катастрофы. Лживые посулы стали обычными для предвыборных программ многих политических партий, лидеры которых были, по сути, авантюристами, прибегавшими к обману, провокациям и интригам. Авантюризм был характерен и для военно-политических планов многих государств того времени.
В этой нездоровой обстановке методы Гитлера и его команды, которые игнорировали не только профессиональные требования, но также нормы права, морали и человечности, находили поддержку в правящих кругах Германии и среди значительной части германского населения. Рост популярности нацистской партии, которая в начале своей деятельности в ноябре 1923 г., организовала антиконституционный путч, а затем прибегала к бандитским нападениям на своих политических противников, стал возможным в стране, до основания потрясенной поражением в войне и последовавшими экономическими трудностями. Мировой же экономический кризис стал питательной средой для превращения нацистской партии в ведущую партию Германии.
Выбор в пользу нацистов был сделан миллионами германских избирателей добровольно и в условиях соблюдения норм западной демократии. Многих избирателей не смутила ни явная провокация с поджогом рейхстага, ни запрет коммунистической партии, ни аресты коммунистов, ни откровенно лживая демагогическая пропаганда Гитлера, Геринга, Геббельса. Затем немцы не возражали против запрета социал-демократической партии и всех других партий, кроме нацистской, против разгона профсоюзов.
Отчаявшиеся люди были готовы поддержать любую политическую силу, которая могла осуществить чрезвычайные меры по контролю над экономикой страны и решению острейших социальных проблем. На первых порах нацисты были в меньшинстве в правительстве Гитлера, но с ними активно сотрудничали высокопрофессиональные политические и государственные деятели, такие как Папен, Шахт, Нейрат. Активно поддержали Гитлера и военные.
Вера в необходимость чрезвычайных мер, которые проводились во всем мире в это время, была широко распространена. В начале 1933 года вступивший на пост президента США Ф. Д. Рузвельт также вводил неординарные меры для спасения американского капитализма, и они оказались плодотворными. К чрезвычайным мерам прибегали и в других капиталистических странах.
Как и в других странах Запада, чрезвычайные меры по преодолению экономического кризиса и его социальных последствий принесли Германии позитивные результаты. Мало, кто задумывался о том, что срок успешной деятельности гитлеровского правительства в мирное время был не столь уж долгим и во многом его успехи объяснялись тем, что мировая экономика повсеместно выходила из кризисной фазы своего развития. Однако многие немцы увидели в Гитлере уникального творца экономического чуда. Этому в немалой степени способствовала умелая пропаганда, которая велась по всей Германии под руководством нового рейхсминистерства во главе с Геббельсом.
Используя ненависть подавляющего большинства немцев к унизительному для Германии Версальскому договору, в стране была развернута гонка вооружений под лозунгом «Пушки вместо масла». И это также не вызывало раздражения большинства людей, так как милитаризация экономики сопровождалась поддержанием почти полной занятости. В то же время искусная социальная политика способствовала снятию многих очагов напряженности в обществе.
Поддержка со стороны промышленных верхов и руководства вооруженных сил усилилась после разгрома Гитлером руководителей штурмовиков. Промышленники успокоились, увидев, что исчезла угроза «второй революции», о необходимости которой говорили Рем и другие лидеры штурмовиков. Военные же были довольны устранением параллельной вооруженной структуры, претендовавшей на роль «народной армии». Они поддержали отмену Гитлером ограничений на вооружение Германии в 1935 г. и положительно оценивали поставленную им цель – «сравняться в области вооруженных сил с нашими хорошо вооруженными соседями».
Мало кто думал о том, что под руководством Гитлера Германия вступила на тот же порочный путь гонки вооружений и милитаризации, который пару десятилетий назад привел ее к мировой войне. Стремление переиграть Первую мировую войну и одновременно нанести поражение общественным силам, выступавшим против войн и социальной несправедливости, привело к тому, что нацисты и их идейные союзники в фашистской Италии, милитаристской Японии, а также в ряде других стран толкали мир к повторению мировой войны со всеми ее гибельными и порочными чертами.
Политический курс гитлеровской Германии стал откровенно авантюристичным, что было характерно для политики правящих кругов европейских империалистических держав, ввергнувших мир в глобальный конфликт в 1914 году. Тогда военно-политические планы государств-участниц войны были обречены на поражение из-за их откровенного авантюризма. Эти планы преувеличивали собственные шансы на успех и игнорировали возможности противников. В результате расчеты руководителей стран Антанты войти в Берлин через пару месяцев после начала войны и надежды кайзера и его окружения вступить в Париж и Петроград в течение такого же срока с треском провалились. Нереальными оказались планы Германии расширить свои владения на Востоке и планы России взять под свой контроль Дарданеллы. Заведомо авантюристичным был план Шлиффена, исходивший из возможности быстро разбить Францию до того, как на востоке выступит российская армия. В результате провала авантюристических планов Центральных держав и стран Антанты весь мир оказался втянут в затяжную и кровопролитную войну, от которой выиграли лишь правящие круги США, необыкновенно разбогатевшие за годы войны.
Поражение в Первой мировой войне Германии мало чему научило военачальников, исходивших из случайной причины проигрыша и мечтавших взять реванш за поражение в 1918 году. В этом между Гитлером и наследниками довоенного авантюристического политического курса из военных кругов Германии разница была небольшой. Просто Гитлер и нацисты в силу своего дилетантства были еще бо́льшими авантюристами, чем военные руководители.
Правда, первая же военно-политическая авантюра, предпринятая Гитлером в Рейнской области, была встречена ропотом среди высших военачальников Германии. Хотя министр обороны и верховный главнокомандующий рейха Вернер фон Бломберг отдал 2 марта 1936 г. войскам соответствующий приказ, он прекрасно знал, что французская армия значительно сильнее германской и был готов немедленно отступить из Рейнской области, в случае вторжения туда французов. Однако ни Бломберг, ни другие военные не протестовали против этого шага. Нежелание же Запада выступить против Германии, лишь убедили военачальников в правильности действий Гитлера.
Впервые Гитлер откровенно изложил свой план агрессивных действий 5 ноября 1937 года на совещании высших военных и государственных деятелей Германии. Тогда он заявил: «Цель германской политики состоит в создании безопасности и сохранения расовой общности, а также расширения ее пространства. Это – вопрос жизненного пространства». Немцы, говорил Гитлер, «имеют право на более значительное жизненное пространство, чем другие народы… Поэтому будущее Германии целиком зависит от удовлетворения ее потребности в пространстве». Гитлер утверждал, что эта потребность может быть удовлетворена не в Азии и Африке, а «в непосредственной близости к рейху».
Еще в «Майн кампф» Гитлер провозгласил программу грядущих завоеваний: «Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно подводим черту под нынешней политикой, которой следовала предвоенная Германия. Мы начинаем там, где мы остановились 600 лет назад. Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке. Мы, наконец, кладем конец колониальной и торговой политике предвоенных времен и переходим к территориальной политике будущего. Когда мы сегодня говорим о территории в Европе, мы можем думать, прежде всего, о России и пограничных государствах, являющихся ее вассалами». Однако 5 ноября 1937 г. Гитлер ни слова не говорил о своем намерении идти далеко на Восток. Тогда он заявлял, что на пути Германии стоят, прежде всего, две «зараженные ненавистью» нации – Великобритания и Франция. Хотя Гитлер обращал внимание на СССР, он считал, что Советская страна не вмешается в его действия, «ввиду политики Японии».
Гитлер указывал, что «проблема Германии может быть разрешена лишь с помощью силы и не без риска». Он исходил из того, что критическими годами являются 1943–1945 гг. «После этого времени, – подчеркивал Гитлер, – перемены будут лишь к худшему… Вооружение армии, военно-морского флота и авиации… почти завершено. Оно является современным; дальнейшая отсрочка приведет к их старению. Секреты «особых видов оружия» нельзя хранить вечно… Наша относительная сила будет уменьшаться по мере перевооружения остального мира… Кроме того, мир ожидает нашего нападения и наращивает контрмеры из года в год. Пока остальной мир наращивает оборону, мы должны предпринять наступление. Никто не знает, каким будет положение в 1943-45 гг. Очевидно одно: ждать больше нельзя. Если фюрер еще будет жив, то он будет преисполнен решимости урегулировать германскую проблему пространства, по крайней мере, к 1943–1945 гг.»
Главную задачу Гитлер видел в том, чтобы предотвратить действия Франции против Германии. Он выражал надежду на то, что вооруженные силы Франции могут быть заняты гражданской войной в этой стране или военными действиями против третьего государства. В последнем случае он не исключал возможности франко-итальянской войны. И в том, и в другом случае Гитлер считал необходимым воспользоваться этой ситуацией для того, чтобы «свергнуть Чехословакию и Австрию» и создать германо-венгерскую границу. При этом он исходил из нейтралитета Польши.
Объясняя необходимость захвата Австрии и Чехословакии, Гитлер перечислял следующие «выгоды»: улучшение стратегического положения Германии, присоединение двенадцати миллионов немцев, и, таким образом, приобретение личного состава для 12 новых дивизий, а также получение в захваченных странах продовольствия для шести миллионов немцев Германии.
Предполагалось, что захваты будут осуществлены с помощью угрозы применения силы или в ходе быстрых победоносных военных кампаний. Методы ведения блицкрига (молниеносной войны) стали разрабатываться еще в конце Первой мировой войны и о них впервые Адольф Гитлер узнал на военных курсах, которые он посещал в Мюнхене в 1919 году. В первых главах «Майн кампф» Гитлер ссылался на фельдмаршала Х. Г. Б. Мольтке, исходившего из необходимости проведения «краткосрочных военных операций». Несмотря на крайнюю рискованность планов молниеносной войны, умелое применение современных средств вооружения, прежде всего танков и самолетов, открывало известную степень возможности для их реализации. Однако как только война превращалась в затяжную, возможность быстрой победы исчезала, а перед Германией усиливалась вероятность поражения. К затяжной войне Германия не была готова и не имела возможностей подготовиться. Поэтому планы Гитлера строились на том, чтобы нанести в течение нескольких дней по своим жертвам ошеломляющий удар такой силы, от которого они не могли бы оправиться.
Помимо ненадежности расчетов на молниеносную победу, авантюрность гитлеровского плана проявлялась и в крайней сомнительности прогнозов относительно событий в различных странах, соседних с Германией: война между Италией и Францией, гражданская война во Франции.
Устранив высших военачальников Бломберга и Фрича, а также министра иностранных дел Нейрата, недовольных его авантюристическим планом, Гитлер приступил к его реализации. Первым шагом на этом пути стал аншлюс Австрии. Как было указано выше, лишь отсутствие сопротивления позволило немецким войскам легко занять Австрию. В то же время передвижение немецких войск по австрийской территории показало, что вермахт плохо готов к войне.
Гитлер серьезно рисковал, поставив в 1938 году Германию на грань войны с Чехословакией. Вермахт мог быть легко разбит армиями Чехословакии, Франции, Великобританией и СССР. Гитлер мог быть свергнут в ходе переворота, который готовили военачальники, опасавшиеся неблагоприятного для Германии развития военных действий. Однако давление западных держав на Чехословакию с целью сорвать ее военное сотрудничество с Советским Союзом и капитуляция западных держав в Мюнхене привели к торжеству заведомо авантюристического плана разгрома Чехословакии.
Шантаж, блеф и попустительство Запада способствовали захватам Гитлера Чехии и Мемеля (Клайпеды) в марте 1939 г. Так, заведомо авантюристический план Гитлера 1937 года реализовался, и это заставило оппозиционеров в армии на время умолкнуть.
А затем Гитлер объявил о своем желании овладеть Данцигом, который первоначально даже не значился в перечне объектов его агрессивного плана 5 ноября 1937 г. Хотя Гитлер был готов добиться своего в ходе давления на Польшу, в том числе с помощью блефа, он одновременно принял решение о военном нападении на эту страну. Он не был уверен в успехе той или иной альтернативы, а поэтому менял свои планы. До последней минуты не исключая возможности достичь своих целей без войны, Гитлер 25 августа перенес на 1 сентября начало нападения на Польшу, назначенное первоначально на 26 августа.
Поскольку Гитлер рассчитывал создать «жизненное пространство» для Германии в серии локальных войн, решение Великобритании и Франции объявить войну Германии на третий день похода против Польши стало для него неожиданным и свидетельствовало о провале его авантюристических планов. Выступление двух западных держав против рейха вызвало смятение не только в рейхсканцелярии, но и среди немецкого населения. Напротив, ложные слухи о заключении мира с этими западными странами, стали поводом для неподдельного восторга в Берлине, как свидетельствовал Ширер.
Зная о военном потенциале Франции и Англии, Гитлер опасался развернуть полномасштабное наступление на Западном фронте. С осени 1939 г. по начало мая 1940 г. Гитлер 27 раз отдавал приказы о наступлении и 26 раз отменял их в последнюю минуту. Одновременно он не прекращал попыток достичь мира с Англией. Действия Гитлера свидетельствовали о типичной неуверенности азартного игрока. Отдавая предпочтение танкам, Гитлер в то же время испытывал неуверенность в использовании этого современного вида вооружений. В значительной степени этим объяснялись приказы Гитлера остановить продвижение танков в мае 1940 года.
Несмотря на эти очевидные ошибки, захват Норвегии и Дании, а затем разгром армий Франции, Великобритании, Голландии и Бельгии доказали военачальникам Германии, что дилетант-ефрейтор оказался прав. Быстрый разгром армий Югославии и Греции и захват этих стран, осуществленные по приказу Гитлера, еще больше заставили военных профессионалов слепо доверять фюреру. Гитлер торжествовал. Шпеер вспоминал: «Часто он подчеркивал, что его опыт в окопах Первой мировой войны позволял ему гораздо лучше понимать детали военного руководства, чем все его военные советники, изучавшие военное искусство в школах генерального штаба. Может быть, в этом он был прав в определенных областях. Однако, по мнению многих армейских офицеров, его «окопная перспектива» исказила его представление о процессе руководства. В этом смысле его знание деталей, которым обладал ефрейтор, мешало ему. Генерал Фромм замечал, что гражданское лицо на посту верховного главнокомандующего было бы гораздо лучше, так как ефрейтор, более того тот, который никогда не воевал на Восточном фронте, не мог понять особые проблемы военных действий в этой части света».
Однако уже после побед в мае – июне 1940 года Гитлера вновь одолевали сомнения. Он никак не мог выбрать направление последующего удара. 24 июня 1940 года Гитлер заявил в узком кругу о своем намерении захватить Украину, хотя тут же оговорился, что это вопрос не будет решаться в ближайшие недели. 16 июля он подписал директиву № 16 «о начале планирования» высадки в Англии. Но вскоре, он отдал приказ Генеральному штабу начать подготовку к военным действиям против СССР, «сразу же после завершения операций в Англии, осенью 1940 г.» Сочетание этих планов было явно невыполнимым и начальник Генерального штаба Кейтель уговорил фюрера изменить свое решение и 29 июля 1940 г. срок нападения на СССР был перенесен на весну 1941 г.
1 августа 1940 г. Гитлер подписал директиву № 17, в соответствии с которой с середины августа Англия стала подвергаться массированным бомбардировкам. Одновременно был назначен срок десанта на Британские острова. Сначала – 15 сентября. Затем срок высадки был передвинут на 21 сентября, затем на 27 сентября. За десять дней до истечения последнего срока, 17 сентября Гитлер перенес начало операции на весну 1941 г. Вскоре порядок действий был изменен: теперь Гитлер считал, что следует сначала расправиться с СССР, «чтобы сломить волю Великобритании к сопротивлению».
В дальнейшем планы Гитлера продолжали меняться. В конце ноября 1940 г. Гальдер записал: «Гитлер вновь проявил интерес к операции «Морской лев» (так назывался план вторжения на Британские острова). 5 декабря – «главное внимание – к «плану Отто» (так сначала именовался «план Барбаросса»). 13 декабря – «войны с Россией не будет». 18 декабря – принять меры к детализации «плана Барбаросса». Войны с Англией не будет».
Эти перемены планов и приоритетов не были вызваны какими-то событиями в Англии или в СССР, или иными объективными обстоятельствами. Колебания Гитлера лишь свидетельствовали о том, что он, как игрок, полагался на случайный, часто импульсивный выбор в своих решениях.
«Я всегда ненавидел снег… Это было предчувствие»
Ничего не зная об СССР, Гитлер опирался на случайные сведения о нашей стране. Порой он объяснял необходимость нападения на СССР быстрым ростом советского военного потенциала. Чаще же он был готов преуменьшать сведения о советской военной мощи. Так, в 1940 году какие-то немецкие военные, побывавшие на советско-германской границе, сообщили Гитлеру, что русская военная техника примитивна. Тогда Гитлер стал повторять, что «по сравнению с кампанией на Западе, война на Востоке будет подобна возне детей в песочнице». Трезвые же оценки Красной Армии, которые имелись у других военных, Гитлер отвергал. Гудериан писал: «Гитлер… заявил, что данные отдела по изучению иностранных армий Востока генерального штаба сухопутных войск являются блефом. Он утверждал, что каждое стрелковое соединение русских насчитывает самое большее 7000 человек, бронетанковые же соединения не имеют танков. «Да это же самый чудовищный блеф со времен Чингисхана, – восклицал он, – кто раскопал эту ерунду?»
Однако в своей недооценке сил Красной Армии и мощи СССР Гитлер был не одинок, а получал поддержку со стороны многих военачальников, в том числе и тех, кто подготовил план «Барбаросса», предусматривавший разгром Красной Армии и выход вермахта на линию Архангельск – Астрахань к концу осени 1941 года. Очевидно, что победы немецкого оружия 1939–1941 гг. кружили голову многим военачальникам. Готовясь к походу на Восток, победители Франции, Бельгии, Голландии, скандинавских и балканских стран были уверены в быстрой и легкой победе над Советским Союзом.
Уничтожение СССР являлось для Гитлера важнейшей задачей по осуществлению своих идейных установок. Гитлер видел в советских землях лишь будущее «жизненное пространство» Германии. 27 июля 1941 г. он говорил своим военачальникам в ставке «Вольфшанце»: «Когда я говорю по эту сторону Урала, я имею в виду линию 200 или 300 километров к востоку от Урала. Мы сможем держать это восточное пространство под контролем с помощью 250 тысяч солдат плюс кадры хороших правителей». 25 сентября 1941 г. Гитлер объявил: «Никакое организованное русское государство не должно существовать западнее Урала… Постоянное состояние войны на восточном фронте будет способствовать созданию здоровой расы немцев».
12 мая 1942 г. он сказал: «Цель нашей политики на Востоке сводится, в конечном счете, к тому, чтобы превратить это пространство в район для расселения 100 миллионов немцев. Нужно сделать все, чтобы с железным упорством селить там миллион за миллионом немцев».
Памятники русской культуры, сами города подлежали полному уничтожению. 25 сентября 1941 г. Гитлер отдал приказ фельдмаршалу Манштейну: «Сравнять Ленинград с лицом земли». За ужином в тот же день он говорил: «Наверно, многие, хватаясь за голову, пытаются ответить на вопрос: «Как может фюрер разрушить такой город, как Санкт-Петербург? Когда я ощущаю, что наша раса в опасности, чувства у меня уступают самому холодному расчету».
9 октября участник застольной беседы с Гитлером записал: «Фюрер распорядился, чтобы ни один немецкий солдат не вступил в Москву. Город будет затоплен и стерт с лица земли».
17 октября Гитлер говорил в ставке: «В русских городах мы селиться не будем. Пусть они разрушаются без нашего вмешательства».
Испытывая презрение к русскому народу и другим народам, населявшим СССР, Гитлер провозглашал: «Немцы должны всегда господствовать над этим пространством в России». Он изрекал: «У нас нет ни малейших обязательств по отношению к этим людям. Слово «свобода» для них означает право мыться по праздникам. Наша задача одна: германизировать эту страну путем ввоза туда немцев, на коренное же население надо смотреть как на краснокожих».
4 апреля 1942 г. Гитлер призвал держать население России «на предельно низком уровне культуры… Мы должны стремиться к тому, чтобы выжимать из занятых нами областей все, что только можно… В наших интересах, чтобы в каждой деревне была своя секта… Даже если таким образом в тех или иных деревнях возникнет культ колдовства, как у негров или индейцев, мы будем это только приветствовать, – это усилит разъединение в русском пространстве… Для нас было бы вредно, если бы русские, украинцы, киргизы и т. д. умели читать и писать». Гитлер предупреждал: «Не может быть худшей ошибки, чем пытаться просвещать находящиеся там массы. В наших интересах достаточно, чтобы эти люди могли разбираться в дорожных знаках». 2 марта 1942 года он советовал: «Лучше всего, чтобы их обучали одной лишь мимике».
Впрочем, иногда он допускал возможность открытия школ в России. 22 июля 1942 г. он говорил в ставке: «Школы, правда, нужно им дать, и они будут обязаны за них платить, если будут ими пользоваться. Но самое большое, чему следует обучать в этих школах, – это знание правил уличного движения. Обучение географии должно быть сведено к тому, что столица рейха называется Берлин… Арифметики и т. д. не нужно вовсе».
В феврале 1942 г. он заявлял: «Русские не доживают до старости. Смешно их вакцинировать… Никаких прививок для русских и никакого мыла, чтобы смывать с них грязь! Зато пусть у них будет сколько угодно спирта и табака». 4 апреля 1942 г. он приказывал: «Я запрещаю распространять на эти области наши гигиенические мероприятия… Обязательная прививка должна существовать только для немцев». 22 июля 1942 г. он еще раз заявил: «У туземцев нужно подавить само желание пользоваться гигиеническими мероприятиями. Поэтому следует хладнокровно распространять среди них суеверные представления о том, что прививка – дело чрезвычайно опасное».
Эти мысли разделялись многими собеседниками Гитлера, как, впрочем, и немалым числом людей в Западной Европе, в которой знания о нашей стране и славянских нациях были поверхностны, но зато широко распространены устойчивые русофобские и антиславянские измышления.
Война против СССР означала для Гитлера также продолжение его борьбы против коммунистической идеологии, которую он вел с момента своего появления в нацистской партии. Ненависть же к СССР заставляла Гитлера слепо верить в расхожие антикоммунистические стереотипы и игнорировать достижения советского строя почти за четверть века его существования. При этом Гитлер имел основания полагать, что в борьбе против большевизма он мог рассчитывать на поддержку со стороны значительной части стран Запада. В начале июля 1941 г. Гитлер говорил на правительственном совещании: «Перед историей я предстану как человек, уничтоживший большевизм». Гитлер вряд ли ошибался: в случае успеха своего похода против СССР он мог бы рассчитывать на поддержку подавляющего числа представителей правящих кругов стран Запада и немалой части населения, разделявшей антикоммунистические пропагандистские стереотипы.
Борьба против коммунизма была идеей фикс у Гитлера, которой он подчинял свой военно-политический курс. В 1943 г., после поражения под Сталинградом, в ответ на предложение своего министра иностранных дел Риббентропа о необходимости начать переговоры о мире с Советским Союзом, Гитлер заявил: «В борьбе против большевизма никакому компромиссу места нет!» Предвидя в конце апреля 1945 г. скорую и неизбежную гибель Гитлера, Гиммлер во время своих секретных переговоров о сепаратном мире говорил шведскому посреднику графу Бернадотту: «Гитлер погибнет в борьбе, которой он посвятил свою жизнь – борьбе против большевизма».
Одержимость мыслями об уничтожении коммунизма и создании для Германии «жизненного пространства» на советских просторах, не позволила Гитлеру, а также военачальникам вермахта реалистично оценить перспективы войны против СССР и подготовиться к ней. В то время как уже 28 июня 1941 года Риббентропу стало ясно, что Германия не сможет выиграть войну без помощи Японии на дальневосточном фронте, Гитлер осуждал своего рейхсминистра за обращение к японскому правительству за помощью. 29 июня 1941 года Гитлер заявил: «Через четыре недели мы будем в Москве, и она будет перепахана». Позже Гитлер говорил Шуленбургу, что Москва будет взята 15 августа, а вся война на Востоке закончится 1 октября.
Однако упорное сопротивление советских войск заставило Гитлера изменить свои планы. Вопреки возражениям своих военных руководителей он распорядился остановить продвижение к Москве и двинуть войска на разгром киевской группировки Красной Армии. Лишь 30 сентября 1941 г., то есть к тому времени, когда Гитлер собирался завершить кампанию на Востоке, он начал осуществление операции «Тайфун», предусматривавшей взятие Москвы.
Несмотря на окружение многих советских армий, пленение сотен тысяч красноармейцев, и захват немецко-фашистскими войсками огромных территорий, Красная Армия не была разбита, подавляющая часть советской земли оставалась под контролем Советского государства и значительная часть военно-промышленного потенциала СССР была сохранена. К началу декабря 1941 года гитлеровская армия так и не сумела осуществить ни одну из целей, поставленных перед ней Гитлером и военным командованием в начале войны. Москва и Ленинград не были сданы. Нефть Кавказа была вне досягаемости немцев. Даже Донецкий угольный бассейн не был ими полностью захвачен. Между тем к этому времени, по данным Гудериана, к началу декабря 1941 г., общие потери вермахта на советско-германском фронте «с 22 июня 1941 г. достигали уже 743 000 человек, что составило 23 % к общей численности наших вооруженных сил, которые насчитывали около 3,5 миллионов человек». Таким образом, почти четверть личного состава военных сил Германии была уже растрачена во имя осуществления гитлеровской авантюры, которая пока не принесла решающей победы.
Впоследствии в германских верхах много говорили о том, что приказ Гитлера, запретившего немецким войскам отступать после начала советского контрнаступления 5–6 декабря 1941 года, спас вермахт от судьбы наполеоновской армии 1812 года, а рейх – от поражения в 1941-42 гг. Однако следует учесть, что несмотря на приказ Гитлера, немецко-фашистские части существенно отступили на запад под напором советских войск. Упорное же сопротивление советским войскам лишь многократно умножило жертвы среди немецких солдат, затянуло авантюристический поход против СССР. К тому же, свалив вину за отступление на многих военачальников и отправив их в отставку в разгар военной кампании, Гитлер существенно ослаблял профессиональный уровень руководства вооруженных сил Германии.
Несмотря на то, что Гитлер продолжал излагать свои людоедские планы по отношению к народам СССР и в первой половине 1942 года, поражения на советско-германском фронте стали для него настоящим шоком. По оценке Шпеера, с начала «кампании в России» в Гитлере произошла перемена. С тех пор, по словам Шпеера, он отказался от привычного ему ритма работы, в котором «взрывы активности чередовались с периодами безделья. Вместо этого он регулярно занимался огромной массой текущей работы. В то время как в прошлом он знал, как заставить других работать на него, теперь он все в большей степени принимал на себя ответственность за отдельные детали. По мере того, как тревога нарастала, он становился все более дисциплинированным работником. Но такая дисциплина противоречила его природе, и это отражалось на качестве его решений».
Не имея привычки к упорному труду, Гитлер, по словам Шпеера, «проявлял признаки переутомления… Он явно не желал принимать решения, казался рассеянным, погружался в бесконечные монологи. Иногда же он молчал, ограничивая себя лишь «да» или «нет». Тогда не было ясно, продолжает ли он думать о том же предмете, или же размышляет о чем-то другом. Проведя несколько недель в Оберзальцберге, он расслаблялся. Глаза становились ярче, его способность к живой реакции возвращалась, и он вновь испытывал удовольствие от занятий государственными делами».
По оценке Шпеера, с 28 июля 1941 г. по 20 марта 1943 г. Гитлер прерывал свое пребывание в своей ставке «Волчье логово» (возле Растенбурга) четыре раза в общей сложности на 57 дней. Начиная с 20 марта 1943 г. по настоянию врача он находился в Оберзальцберге в отпуске в течение трех месяцев. Затем он работал девять месяцев в Растенбурге. После этого он провел четыре месяца с 16 марта 1944 г. в Оберзальцберге и в Берлине.
Несмотря на перемены в стиле своей деятельности Гитлер не извлек серьезных уроков из поражения в битве под Москвой. Ответственность за разгром немецких войск он возлагал, прежде всего, на русскую зимы с ее морозами. В феврале 1942 года Гитлер заявил: «Я никогда не выносил снега. Борман, вы знаете, я всегда ненавидел снег. Теперь я знаю почему. Это было предчувствие». Но снег и морозы в русскую зиму не были бедствием, случайно и внезапно обрушившимся на немецкие войска. Расчет разгромить Красную Армию до начала зимы и неподготовленность вермахта к зимней кампании означали, что Гитлер и его военачальники были последовательны в своем авантюризме, игнорируя не только общественные, но даже географические реалии.
В то же время, приписав себе заслугу в том, что немецко-фашистские войска сумели избежать полного разгрома зимой 1941–1942 гг., Гитлер еще более уверовал в свою способность правильно руководить армией. Летнее наступление 1942 года, организованное по настоянию Гитлера, означало, что он не расстался с химерическими планами разгрома СССР. Правда, на сей раз Гитлер рассчитывал ограничить наступление южным участком советско-германского фронта. В то же время была поставлена задача овладения нефтеносными районами Северного Кавказа и Закавказья, а также взятие Сталинграда и прерывание советских транспортных связей между Центром и Югом Европейской территории СССР. Как и в ходе первого летнего наступления 1941 года ни одна из этих целей не была осуществлена.
Как и летом 1941 года, Гитлер объявлял о победе до того, как она была достигнута. Выступая по случаю очередной годовщины «Пивного путча» 9 ноября 1942 г., Гитлер говорил: «Я хотел достичь Волги в определенном месте возле определенного города. Этот город носит имя самого Сталина… Я хотел взять этот город… Я теперь могу сообщить вам, что город взят. Остались лишь очень небольшие части города, которые не находятся в наших руках». После того, как 22 немецко-фашистские дивизии были окружены, Гитлер объявил, что «Сталинград – это крепость», которую надо отстаивать так, как защищали крепости в былые времена.
Поражение под Сталинградом стало новым потрясением для Гитлера. Он отказался произнести традиционную речь по случаю 10-летия прихода нацистов к власти и с ней выступил Геринг. Затем было выступление Геббельса с призывом ответить на поражение началом «тотальной войны». Возможно, что Гитлер не ощущал в себе силы, чтобы выступать публично, так как отчасти утратил контакт со своей аудиторией. Гитлер также перестал излагать в ставке свои планы порабощения советских людей и расселения немцев на советских землях. Как отмечал советский исследователь Эрнст Генри, такие разглагольствования Гитлера «к 1943 г. почти иссякают… У Гитлера, надо полагать, уже не было ни времени, ни охоты говорить о своем плане онемечивания Советского Союза. Теперь свой план осуществляла Советская Армия».
В эти дни слепая вера в Гитлера пошатнулась даже среди его ближайших сподвижников, и они стали разрабатывать планы ограничения его власти. Однако Гитлеру удалось подавить сопротивление недовольных, и он начал готовить реванш на Курской дуге.
Операция на Курской дуге «Цитадель» предусматривала активное использование новых танков, в разработку которых постоянно вмешивался Гитлер. Он настаивал на создании все более тяжелых танков, порой доводя свои требования до абсурда. К тому же ставка на один из родов войск, даже такой важный как бронетанковые части, была заведомо рискованной.
В приказе Гитлера от 15 апреля 1943 г. говорилось: «Я решил, как только позволят условия погоды, провести наступление «Цитадель» – первое наступление в этом году. Этому наступлению придается решающее значение… Оно должно завершиться быстрым и полным успехом. Наступление должно дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года. Поэтому все приготовления должны быть осуществлены с большой осторожностью и большой энергией. На направлении главного удара должны использоваться лучшие соединения, лучшие командиры и большое количество боеприпасов. Каждый командир, каждый рядовой солдат обязан проникнуться сознанием решающего значения этого наступления. Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира». В отличие от кампаний 1941 и 1942 гг. операция «Цитадель» не предусматривала достижения конкретных территориальных рубежей, а имела задачу показать, что Красной Армии не удалось сломить вермахт.
Во время встречи с Гитлером 10 мая 1943 г. Гудериан просил его «отказаться от наступления на Восточном фронте», спросив: «Почему вы хотите начать наступление на востоке именно в этом году?». В их разговор вмешался Кейтель, заявив: «Мы должны начать наступление из политических соображений». Гудериан ответил: «Вы думаете, что люди знают, где находится Курск? Миру совершенно безразлично, находится ли Курск в наших руках или нет. Я повторяю свой вопрос: «Почему вообще вы хотите начать наступление на востоке именно в этом году?» По словам Гудериана, «Гитлер ответил на это буквально следующее: «Вы совершенно правы. При мысли об этом наступлении у меня начинает болеть живот». Я ответил: «У вас правильная реакция на обстановку. Откажитесь от этой затеи».
Гитлер заверил, что «в решении этого вопроса он никоим образом не чувствует себя связанным». Гудериан писал: «Каким образом Гитлер решился на наступление, до сих пор неясно. По всей вероятности, решающим явился нажим начальника генерального штаба сухопутных войск». Как и прежде, колебания Гитлера привели к неоднократному переносу им срока наступления. Сначала наступление было назначено на 10 мая, затем – на 19 мая. Затем срок его начала еще не раз переносился.
После поражения на Курской дуге летом 1943 года немецко-фашистские войска уже ни разу не смогли перейти в наступление, ограничиваясь лишь нанесением отдельных контрударов. В течение почти двух лет германская армия непрерывно отступала на самом главном фронте Второй мировой войны. Тем поразительнее было поведение Гитлера в течение этих двух лет, которое было запечатлено в воспоминаниях Альберта Шпеера.
По словам Шпеера, «между весной 1942 и летом 1943 г. он (Гитлер) иногда говорил удрученно. Однако потом с ним произошло странное превращение. Даже в отчаянных ситуациях он проявлял уверенность в окончательную победу. С этого времени я не помню ни одного замечания о катастрофическом положении дел, хотя ждал от него таких замечаний. Неужели он продолжал себя убеждать в том, что он твердо верил победу? Во всяком случае, чем неумолимее события шли к катастрофе, тем менее гибким становился он, тем более убежденным в том, что все его решения верны. Его приближенные заметили его недоступность. Он умышленно принимал решения в одиночестве. В то же время он стал более вялым и медлительным в интеллектуальном отношении. Он меньше проявлял склонности к разработке новых идей. Казалось, что он бежал по бесконечной дорожке, и у него не было сил, чтобы остановить этот бег».
Между тем ситуация на советско-германском фронте неуклонно ухудшалась для немецких войск. Во время допроса 17 июня 1945 года В. Кейтель на вопрос советских офицеров («Когда вам, как начальнику штаба верховного главнокомандования, стало ясно, что война для Германии проиграна?») ответил так: «Оценивая обстановку самым грубым образом, я могу сказать, что этот факт стал для меня ясным к лету 1944 года».
Однако Гитлер словно не замечал происходившего. Как свидетельствовал Шпеер, в это время «Гитлер высмеивал расчеты генерала Георга Томаса, свидетельствующие о высоком военном потенциале Советского Союза». В то же время в докладах других высших военных руководителей для Гитлера «позитивные стороны преувеличивались. Из показаний пленных и специальных докладов с русского фронта можно было придти к выводу, что противник – на грани истощения сил. Казалось, что потери русских были больше наших из-за их наступлений – выше даже по отношению к населению наших стран. Сообщения о незначительных успехах выглядели все более и более значительными в ходе этих дискуссий, пока они не становились для Гитлера неопровержимыми свидетельствами того, что Германия сможет отсрочить советское наступление до тех пор, пока русских не обескровят. Более того, многие из нас верили, что Гитлер закончит войну в нужный срок».
Много позже Шпеер пришел к выводу, что «несколько поездок на фронт могли бы показать ему и его штабу причины фундаментальных ошибок, которые привели к таким людским потерям. Но Гитлер и его военные советники считали, что они могут руководить армиями по картам. Они ничего не знали о русской зиме и дорожных условиях в России. Они не знали о трудностях солдат, которым приходилось жить в ямах, выкопанных в земле, вне казарм, недостаточно обеспеченным, измученным и наполовину замороженным. Их способность к сопротивлению была давно подорвана. На военных совещаниях Гитлер исходил из того, что эти дивизии отвечают их штатному расписанию. Задания, которые они получали, отвечали этим иллюзорным представлениям. Он передвигал по карте дивизии, которые давно истощили свои силы в предыдущих сражениях, и теперь у них не хватало оружия и боеприпасов. Более того, Гитлер устанавливал сроки, которые были совершенно нереальными. Так как он всегда требовал немедленного вступления в бой, то части авангарда попадали под огонь прежде, чем оперативная группа могла быть полностью введена в действие. В результате людей бросали под огонь по частям и их медленно уничтожали».
Отрыв от реальности сочетался со стремлением Гитлера единолично управлять вооруженными силами. Переоценивая собственные способности, Гитлер, по словам Шпеера, «говорил своим генералам, что они недостаточно упорны, что они всегда хотят отступать и что они готовы уступить территорию без какой-либо причины. Он говорил, что эти трусы из генерального штаба не осмелились бы развязать войну. Они всегда выступали против ее начала. Они всегда говорили, что наши силы слишком слабы. Но ведь он оказался прав. Он перечислял военные успехи и указывал на отрицательное отношение генерального штаба к намечавшимся им операциям… Перечисляя события прошлого, он терял контроль над собой, густо краснел и говорил быстро и громко, а его голос прерывался от возбуждения: «…они не только отъявленные трусы, но и бесчестные лгуны! Они отъявленные лгуны! Школа генерального штаба – это школа лжи и обмана… Положение нарочито искажается таким образом, чтобы оно выглядело невыгодным. Так они хотят, чтобы я отдал приказ об отступлении!»
Шпеер замечал: «Военное руководство – это, прежде всего, вопрос ума, стойкости и железных нервов. Гитлер считал, что он обладал этими качествами в гораздо большей степени, чем его генералы. Снова и снова он предсказывал (правда, после катастрофы зимой 1941–1942 гг.), что даже худшие ситуации могут быть преодолены…»
Шпеер писал: «Не встречая сопротивления со стороны кого бы то ни было, Гитлер продолжал принимать все решения сам, полностью игнорируя какие бы то ни было технические соображения. Он пренебрегал анализом ситуации и расчетами относительно материально-технического обеспечения. Он не полагался на выводы какой бы то ни было исследовательской группы или учет относительно возможных контрмер противника. Между тем штабы были достаточно компетентными, чтобы выполнить эти задания, необходимые для военных действий в современных условиях. Просто надо было привести штабы в действие в этих направлениях. Правда, Гитлер принимал информацию относительно отдельных сторон боевой обстановки, но маршалы и его близкие сотрудники выполняли лишь консультативные функции, так как его решения были выработаны заранее и изменения могли быть внесены лишь в незначительные стороны принятого решения. Более того, всё, что он узнал из хода Восточной кампании 1942–1943 гг., тщательно подавлялось. Решения принимались в абсолютном вакууме».
Гитлер вмешивался в управление отдельными воинскими соединениями и частями. Шпеер замечал: «Гитлер переоценил достоинства телефона, радио и телетайпа. В отличие от предыдущих войн из-за этих аппаратов ответственные командиры были лишены какой-либо возможности для самостоятельных действий. Гитлер постоянно вмешивался в дела на их участках фронта».
«Неизменно Гитлер приказывал, чтобы изгибы фронта удерживались любой ценой и также неизменно советские войска предпринимали здесь наступление через несколько дней или недель. После этого следовали новые взрывы ярости, перемешанные с новыми проклятиями в адрес офицеров, и, часто с жалобами на немецких солдат: «Солдат Первой мировой войны был крепче. Подумайте о том, что он выдержал в Вердене, на Сомме. Сегодня они бы побежали в таких ситуациях». Шпеер считал, что «многие офицеры, которые попадали под такие разносы, затем присоединились к заговору 20 июля 1944 г. против Гитлера».
Объясняя «феноменальную веру Гитлера в победу в период повторяющихся поражений», Шпеер писал: «Я объясняю жесткое отношение Гитлера тем, что он заставил себя верить в окончательную победу. По сути «он боготворил самого себя. Он постоянно держал перед собой зеркало, в котором видел не только себя, но и подтверждение исполняемой им миссии Божественного Провидения. Его религия была основана на «удачном прорыве», который должен был обязательно придти к нему. Его метод был усилен самовнушением. Чем больше события загоняли его в угол, тем более упрямо он противопоставлял им свою уверенность в намерении Судьбы. Естественно, он трезво оценивал обстановку на фронте. Однако он переосмысливал их с помощью своей веры в себя и видел даже в поражении тайную гарантию грядущей победы, предложенную Провидением. Иногда он мог представить себе безнадежность ситуации, но нельзя было поколебать его надежду, что в последний момент Судьба внезапно повернет течение в его сторону. Если в Гитлере и было глубокое безумие, то оно проявлялось в его несокрушимой вере в его удачную звезду. По своей природе он был религиозным человеком, но эта сторона его характера превратилась извращенным образом в веру в самого себя».
Хватаясь за соломинку
В последние месяцы перед крушением рейха Гитлер, как вспоминал Шпеер, всё чаще погружался в фантазирование. Описывая празднование Нового 1945 года в бункере западного штаба Гитлера в районе Бад Наухайма, Шпеер писал, что в то время как собравшиеся за праздничным столом (Борман, генералы, а также адъютанты, секретари, врачи Гитлера) были навеселе после выпитого шампанского, «единственный в этой компании, кто был пьян, не выпив стимулирующего напитка, был Гитлер. Он был охвачен эйфорией… Гитлер делал оптимистические прогнозы на 1945 год. Нынешняя низкая точка будет преодолена, говорил он. В конце мы станем победителями». Эти настроения Гитлер разделял почти до последних дней своей жизни. Даже в середине апреля 1945 г. Гитлер порой усаживался со Шпеером, чтобы обсудить с ним планы послевоенного строительства в Линце.
Уверенность Гитлера в своей победе оказывала влияние даже на членов гитлеровского правительства. Некоторые верили в «сюрприз», который готовил Гитлер. Шпеер вспоминал, как Функ спросил его: «У нас ведь есть особое оружие, не правда ли? И это оружие все изменит?»
Другие же, по словам Шпеера, «воображали, что Гитлер найдет какой-то политический способ, с помощью которого он спасет положение. В конце концов, начиная с оккупации Австрии до пакта с Советским Союзом, не сумел ли он придумать со сравнительной легкостью серию новых трюков, новых поворотов, новых ухищрений?»
Вера в Гитлера была заразительной. Даже в марте 1945 г. Шпеер был свидетелем разговора, который вели между собой крестьяне в Вестфалии. Они были убеждены в том, что «фюрер что-то держит в резерве, и он этим воспользуется в последний момент. Тогда наступит перелом. Он приготовил врагам ловушку, заманивая их в глубь страны».
Химерические надежды Гитлера и окружавших его лиц в значительной степени строились на недооценке военного потенциала и боевого настроя Красной Армии. Признавая сильные стороны советских войск (хорошее вооружение, хорошее питание, дисциплинированность танкистов и т. д.), Геббельс в то же время старался найти свидетельства слабостей Красной Армии. Он утверждал, что «их войска… все больше и больше страдают от недостатка людей. Их атакующая пехота состоит большей частью из восточных рабочих и поляков, задержанных в наших восточных районах… Среди толп пехотинцев царит довольно подавленное настроение. Советский солдат устал от войны». Очевидно, эти оценки разделял и Гитлер.
Гитлер верил тому, что наступление Красной Армии и войск западных союзников может быть остановлено. Однако всякий раз, когда эти надежды не реализовывались, он терял терпение. Большие надежды возлагались на Гиммлера. Разгром в Померании немецко-фашистских войск, руководимых Гиммлером, вызвал у Гитлера острое разочарование в шефе СС. Новые оптимистические расчеты делались в связи с развертыванием широкомасштабного контрнаступления на Восточном фронте. 3 марта Геббельс, ссылаясь на беседу с Зеппом Дитрихом, писал о готовящемся наступлении немецких войск в Венгрии. «Если все пойдет хорошо, – писал Геббельс, – можно ждать громадного успеха». После этого намечалось наступление «на территории Германии». Отступление эсэсовских частей вызвали у Гитлера приступ бешенства, который увенчался требованием сорвать с солдат и офицеров их эсэсовские отличительные знаки.
Немалые надежды возлагались на новые виды вооружений. В своей беседе с Геббельсом 22 марта Гитлер заявил, что «возлагает огромные надежды на реактивные самолеты. Он даже называет их «машинами германской судьбы». Он верит, что благодаря реактивным самолетам удастся – по крайней мере, оборонительными действиями – подорвать превосходство противника в воздухе… В этом месяце их уже будет произведено 500 штук, а в следующем – 1000. Аэродромы для них удается строить с превеликими трудностями… Но он добавляет, что они, надо надеяться, будут получены не слишком поздно. Стрелка часов приближается к двенадцати, если уже не перевалила за двенадцать». И опять провал этих надежд приводил к яростным вспышкам Гитлера. Он находил виноватых в шефе люфтваффе Геринге и министре вооружений Шпеере.
Гитлер и Геббельс исходили из возможности затягивать войну. 16 марта Геббельс писал: «Недельный баланс обороны столицы рейха складывается исключительно благоприятно. В течение восьми дней нам удалось намного увеличить запасы оружия и продовольствия. Мы могли бы теперь, пусть даже при очень больших ограничениях, выдержать осаду столицы рейха от 10 до 12 недель». (Геббельс еще не знал, что после его окружения Берлин будет взят советскими войсками за 10–12 дней.)
Затягивая войну, Гитлер и ближайшие к нему люди рассчитывали дождаться вооруженного столкновения между членами антигитлеровской коалиции. Шпеер свидетельствовал, что Гитлер «говорил о стычке между Востоком и Западом, которая может вот-вот разразиться… Гитлер утверждал, что он может одержать верх над большевизмом силой своей личности и в союзе с Западом… Он заверял, что он продолжает жить ради этого поворотного пункта».
Гитлер и Геббельс цеплялись за любую информацию, которая свидетельствовала о наличии противоречий между союзниками. Геббельс писал: «Доставляет радость усиление политического кризиса в лагере противника. Страсти все еще кипят вокруг Ялтинского коммюнике. Американские газеты сейчас все больше выходят из себя, Они обвиняют так называемую Большую Тройку в том, что она пыталась повернуть вспять часы истории и что за этим, как обычно, последует горчайшее возмездие».
Вожди рейха пытались найти в различных событиях, происходивших в Европе, свидетельства непрочности антигитлеровской коалиции. Геббельс постоянно следил за политическим кризисом в Румынии, связанным с отставкой правительства Радеску. 2 марта он утверждал: «Кремль грубо нарушает в Румынии ялтинские решения… Отставка Радеску произвела крайне неприятное впечатление на общественность Англии и Америки. Даже «Таймс» теряет терпение и резко нападает на политику Кремля». Геббельс постоянно упоминал о том, что свергнутый премьер Радеску скрывался в британском посольстве в Бухаресте, а английская печать атаковала правительство Черчилля за невмешательство в дела Румынии.
14 марта Геббельс цитировал газету «Манчестер гардиан», «которая сетует, прежде всего, на то, что Советы отрезали Румынию от внешнего мира, до такой степени, что нет никакой возможности получать подробную информацию о ее внутриполитическом развитии». При этом Геббельс не раз прибегал к использованию словосочетания «железный занавес» для того, чтобы атаковать политику СССР. 14 марта он писал об «известной тактике Кремля – опускать железный занавес над страной в тот момент, когда Советы ее захватывают, чтобы иметь возможность вершить за этим занавесом свои страшные кровавые дела». 15 марта Геббельс утверждал: «В Румынии развертывается настоящая борьба за влияние между западными державами и Советским Союзом». 29 марта Геббельс писал: «В США сейчас взят более резкий тон в вопросе о Румынии».
Постоянно писал Геббельс и о недовольстве Запада политикой СССР в Финляндии. Он утверждал, что в Англии опасались того, что «в Финляндии большевики пытаются использовать теперь все средства для воздействия на предстоящих выборах». 15 марта он писал: «Опустив железный занавес перед Финляндией, Советы начинают теперь прилагать усилия к тому, чтобы бесцеремонно включить эту страну в свои владения». Характеризуя позицию Запада, Геббельс замечал: «Недоверие к Кремлю сохраняется, и оно поддерживается событиями в Румынии и Финляндии».
Большие надежды возлагал Геббельс на трения между союзниками по польскому вопросу. 24 марта Геббельс обращал внимание на «голоса» в Лондоне, «которые утверждают, что пропасть между Москвой и Западом станет непреодолимой, если Москва не проявит готовности к уступкам в польском вопросе».
Обратил внимание Геббельс и на «заявление госдепартамента США о том, что Соединенные Штаты по-прежнему признают Прибалтийские государства и предоставляют их дипломатическим представителям экстерриториальные права».
Еще один источник возможных разногласий между союзниками гитлеровцы обнаружили в обострении советско-турецких отношений. 22 марта Геббельс записал: «Кремль денонсировал свой договор о ненападении и дружбе с Турцией». В тот же день он писал: «Действия Советов в отношении Турции вновь пробудили у фюрера кое-какие надежды, ибо эти действия наверняка предприняты против воли англичан, а может быть, и американцев».
19 марта Геббельс писал об острых противоречиях между странами антигитлеровской коалиции в связи с подготовкой конференции в Сан-Франциско по созданию Организации Объединенных Наций.
Гитлер постоянно разделял надежды Геббельса на раскол среди союзников. 12 марта Геббельс писал: «В отношении лагеря наших противников фюрер по-прежнему убежден, что их коалиция развалится». 22 марта Гитлер в беседе с Геббельсом, по словам последнего, заявил, что «придерживается той точки зрения, что в этом году произойдет перелом в войне – при всех обстоятельствах. Вражеская коалиция развалится в любом случае, все дело в том, распадется она до того или уже после того, как мы будем лежать на земле. Следовательно, мы во что бы ни то стало должны добиться того, чтобы военное крушение не произошло раньше краха вражеской коалиции».
О том, что для таких предположений были основания, свидетельствует директива Черчилля для Монтгомери о складировании оружия немецких пленных и готовности вновь их вооружить, чтобы пойти в бой вместе с ними против Красной Армии. Однако Гитлер видимо не имел такой информации и исходил из нелепого предположения, что мир с ним будет готов подписать Советский Союз.
22 марта Гитлер, по словам Геббельса, предположил, что инициатором «развала вражеской коалиции… будет скорее Сталин, чем Черчилль или Рузвельт. Сталин, как он полагает, – реалист до мозга костей, а потому мы могли бы с ним скорее чего-нибудь добиться. Фюрер даже склонен думать, что конференция в Сан-Франциско вообще не будет. Конфликт в лагере противников к этому времени обострится настолько, что они не осмелятся обнажить перед общественностью свои противоречия. Я, правда, нахожу это мнение иллюзией и думаю, что конференция в Сан-Франциско все-таки состоится; тем не менее, вполне возможно, что она завершится грандиозным провалом».
Гитлер считал, что противоречия между союзниками дают ему шанс выйти из безнадежного положения. 5 марта Геббельс записал: «Фюрер убежден, что если какая-то держава в лагере противника и захочет вступить первой в переговоры с нами, то при любых обстоятельствах, это будет Советский Союз. Сталин испытывает очень большие трудности в своих отношениях с англо-американцами, и к тому же он стоит во главе одного из государств, которое хочет вернуться домой с военной добычей, как и мы. Так что настанет день, когда ему надоедят вечные споры с англо-американцами, и он будет искать другой возможности. Его тактика в Румынии и Финляндии, подчеркивает фюрер, не говоря уже о польском вопросе, прямо-таки отпугивает англо-американцев».
8 марта 1945 г. Геббельс вновь говорил о возможных мирных переговорах с Советским Союзом. Он писал: «Я же думаю, что, скорее всего, чего-то можно было достигнуть на Востоке. Сталин кажется мне большим реалистом, чем англо-американские безумцы». Впрочем, Геббельс признавал: «Ясно, конечно, что если бы нам и удалось добиться мира, то на скромных условиях. Предпосылка для этого – удержание нами где-нибудь своих позиций, ибо если нас повергнут в прах, то тогда мы не сможем больше вести переговоры с противником. Итак, всю силу рейха надо сконцентрировать теперь на этой цели».
В этой обстановке у вождей рейха родился бредовый план нанесения сокрушительного удара по Красной Армии для того, чтобы заключить сепаратный мир с Советским Союзом. 12 марта Геббельс так изложил план Гитлера: «Итак, наша цель должна была бы заключаться в том, чтобы погнать Советы на восток назад, нанося им самые тяжелые потери в живой силе и технике. Тогда Кремль, возможно, проявил бы больше уступчивости по отношению к нам. Сепаратный мир с ним, конечно, радикально изменил бы военное положение. Естественно, это не было бы достижением наших целей 1941 года, но фюрер все же надеется добиться раздела Польши, присоединить к сфере германского влияния Венгрию и Хорватию и получить свободу рук для проведения операций на западе».
Геббельс выражал восхищение очередным гитлеровским планом: «Такая цель, конечно, стоит усилий. Закончить войну на востоке и освободить руки для развертывания операций на западе – какая прекрасная идея! Поэтому фюрер также считает, что следует проповедовать месть по отношению к Востоку и ненависть по отношению к Западу. В конце концов, именно Запад вызвал эту войну и довел ее до таких ужасных масштабов. Ему мы обязаны нашими разрушенными городами и памятниками культуры, лежащими в развалинах. И если бы удалось отбросить англо-американцев, имея прикрытие с востока, то без сомнения, была бы достигнута цель, состоящая в том, чтобы на все времена вытеснить Англию из Европы как нарушителя спокойствия».
Хотя Геббельс восхищался гитлеровского плана, он все же сознавал его нереальность. Он писал: «Программа, изложенная мне здесь фюрером, грандиозна и убедительна. Ей недостает пока возможности для реализации». И все же он пытался убедить себя в том, что какой-то шанс у немцев еще есть: «Эту возможность должны создать сначала наши солдаты на востоке. В качестве предпосылки ее осуществления необходимо несколько внушительных побед; и, судя по нынешнему положению, они, вероятно, достижимы. Для этого надо сделать все. Для этого мы должны трудиться, для этого мы должны бороться, и для этого мы должны, во что бы то ни стало поднять на прежний уровень моральный дух нашего народа».
Пытаясь «поднять моральный дух народа» Геббельс старательно подбирал в истории параллели, позволявшие ему увидеть сходство между отчаянным положением гитлеровского режима и иных государств, оказавшихся в схожей ситуацией, но сумевших выйти из них с честью. 3 марта Геббельс писал: «Я читаю относящиеся к 1808 году меморандумы Гнейзенау и Шарнхорста о подготовке народной войны. Тогда дела обстояли точно так же, как сейчас, и мы должны защищаться от врага теми же средствами, что и перед освободительными войнами».
Геббельс даже находил сходство между положением рейха весной 1945 года и положением СССР во время обороны Москвы осенью 1941 года. Геббельс привел слова генерала Власова, который в беседе с ним утверждал, что «все советское руководство уже тогда потеряло голову; лишь Сталин продолжал упорствовать, хотя и был уже сильно измотан». Комментируя эти слова, Геббельс написал: «Положение было примерно таким, какое мы переживаем в данное время. И у нас ведь есть вождь, требующий любой ценой оказывать сопротивление и также снова и снова поднимающий на это дело всех других. Беседа с генералом Власовым подействовала на меня очень ободряюще. Я узнал из нее, что Советский Союз оказывался в точно таких же критических положениях, в каком оказались теперь мы, и что из этих критических положений всегда существует выход, если ты полон решимости и не падаешь духом».
Геббельс даже приписал Сталину слова Долорес Ибаррури («Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»), которые якобы были им сказаны в наиболее тяжелые для СССР дни войны. Геббельс приводил пример Черчилля, который после поражения английских войск летом 1940 года «обратился к английской нации с великолепной речью и снова подстегнул ее». Эти примеры Геббельс использовал для того, чтобы убедить Гитлера выступить с обращением к народу с призывом к борьбе. 28 марта Геббельс, по его словам, снова напоминал Гитлеру, «как поступали Черчилль и Сталин, когда их страны оказывались в кризисном положении».
Особенно часто Геббельс обращался к примеру Фридриха II, с трудом удержавшемуся у власти в ходе Семилетней войны. Более того, Геббельс даже пытался утверждать, что подобные «почти катастрофы» – это историческая судьба Германии. 28 февраля 1945 г. Геббельс писал в дневнике: «Мы должны быть такими, каким был Фридрих Великий. Фюрер полностью со мной согласен, когда я говорю о том, чтобы, если в Германии каждые 150 лет будет возникать такое же серьезное критическое положение, наши внуки могли сослаться на нас как на героический пример стойкости». В эти дни Геббельс читал биографию прусского короля, написанную английским историком Карлейлем. По словам Геббельса, он изложил Гитлеру «некоторые главы из нее, которые его глубоко потрясли».
12 марта Геббельс, по его словам, передал «имеющийся у меня лишний экземпляр книги Карлейля «Фридрих Великий», которая доставляет ему большую радость. Он подчеркивает, что мы должны сегодня подражать подобным великим примерам и что Фридрих Великий среди них – самая необыкновенная личность. Нам необходимо иметь честолюбивое стремление и ныне подать такой пример, на которые последующие поколения в периоды аналогичных кризисов и трудностей могли бы ссылаться так же, как мы сегодня ссылаемся на героев прошлого».
Явно выдавая желаемое за действительное, Геббельс обнаруживал сходство между Фридрихом и Гитлером: «По стоически-философскому отношению к людям и событиям фюрер очень напоминает Фридриха Великого… Фюрер – стоик и верный последователь Фридриха Великого. Он подражает ему сознательно и бессознательно».
Одновременно Гитлер, по словам Геббельса, дал «указание опубликовать в немецкой печати подробные рассказы о Пунической войне. Пуническая война наряду с Семилетней – это тот великий пример, которому мы сейчас можем и должны следовать. Собственно говоря, она еще больше подходит к нашему положению, чем Семилетняя война, так как в Пунической войне речь шла более о всемирно-историческом решении, последствия которого сказывались на протяжении нескольких столетий. Да и столкновение между Римом и Карфагеном, в точности как нынешнее из-за Европы, было решено не в ходе одной войны, и то, кто будет руководить античным миром – Рим или Карфаген, – зависело от храбрости римского народа и от его руководства».
Однако ухудшающееся положение на фронтах не позволяло гитлеровцам находить успокоение в исторических сравнениях. 22 марта Геббельс писал, что Гитлера «приводит в отчаяние обстановка, складывающаяся на фронтах… И даже мои исторические примеры на этот раз не производят на него особого впечатления».
24 марта Геббельс вновь обратился к книге Карлейля. Он писал: «Читая его книгу, можно еще раз увидеть, в каких критических ситуациях оказывался наш великий прусский король и с каким внутренним спокойствием, с каким поразительным стоицизмом он всегда с ними справлялся. Ему тоже иногда казалось, что он должен разувериться в истории, даже в самый черный час для него восходила новая яркая звезда, и Пруссия оказывалась спасенной в такой ситуации, когда он уже терял всякую надежду. Почему бы и нам не надеяться на столь же чудесный поворот событий!»
Определяя задачи отдела культуры своего министерства, Геббельс писал 4 апреля: «Анализ сочинений Клаузевица, статьи о Второй Пунической войне, замечания по «Римской истории» Моммзена, статьи о письмах и сочинениях Фридриха Великого, жизнеописания величайших военных гениев всей истории человечества – вот наметки лишь немногих новых задач, которые больше отвечают требуемой цели, чем невинные развлекательные исторические анекдоты, лишенные всякого политического и морального смысла».
Не полагаясь только на исторические аналогии, Геббельс 24 марта дал очередные указания пропагандистам. Он писал: «Я ориентирую нашу пропагандистскую работу главным образом на выполнение отдельных конкретных заданий… В частности, мы намерены опубликовать ряд пророчеств, которые в народе сейчас приобретают большую силу… Чего только не сделаешь в эти критические времена, чтобы сохранить хорошее настроение народа!»
Геббельс писал 31 марта: «Мне доставили обширные материалы для организации астрологической, или спиритической пропаганды, в частности, так называемый гороскоп Германской республики от 9 ноября 1918 года и гороскоп фюрера. Оба гороскопа совпадают самым поразительным образом… Интересно, что оба гороскопа предсказывают улучшение нашего положения во второй половине апреля; в мае же, июне и июле обстановка якобы снова должна ухудшиться, но зато в середине августа военные действия вообще должны прекратиться. Дай-то Бог, чтобы это было так».
«Хотя и в этом случае нам, конечно, предстояли бы еще несколько месяцев тяжелой борьбы, но при наличии уверенности в том, что трудное время войны подойдет к концу еще в нынешнем году, перенести эти месяцы было бы гораздо легче, чем это будет в действительности. Я не вижу в подобных астрологических пророчествах никакого смысла, но задумал использовать их для ведения анонимной, скрытной пропаганды среди общественности, так как в нынешнее кризисное время большинство людей хватается за что угодно, даже за столь хрупкую соломинку».
Очередной «хрупкой соломинкой» стали события 12 апреля. В этот день Геббельс в ходе посещения боевой части в районе Кюстрина по своему обыкновению последних дней стал вспоминать Семилетнюю войну. Он говорил собравшимся офицерам о безнадежном положении прусского короля Фридриха II и его решении принять яд. Затем Геббельс процитировал слова историка Карлейля: «Доблестный король! Подожди еще немного и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоей судьбы уже встает за тучами и вскоре воссияет над тобой!» Геббельс сообщал, что в конце декабря 1761 года неожиданно умерла царица Елизавета, а ее наследник Петр III, являвшийся поклонником Фридриха, сразу после восшествия на престол заключил в марте 1762 года мир с Пруссией, вернув занятые русскими войсками земли без компенсации. Это спасло Фридриха II.
Выслушав Геббельса, офицеры не скрывали своего скептицизма. Один из них даже спросил рейхсминистра: «Какая же царица должна умереть сейчас, чтобы спасти Германию?» У Геббельса не было ответа. Однако когда он вернулся в рейсхминистерство, ему сообщили о скоропостижной кончине президента США Ф. Д. Рузвельта.
Геббельс тут же позвонил Гитлеру. Очевидцы утверждают, что он сказал по телефону: «Мой фюрер! Я поздравляю вас. Звезды предсказывали, что поворот в судьбе свершится во второй половине апреля. И вот он настал!»
Однако повторения «чуда» времен Семилетней войны не произошло. Хотя Франклина Рузвельта сменил Гарри Трумэн, который впоследствии стал соучастником развязывания «холодной войны», в то время США не собирались разрушать антигитлеровскую коалицию, так как стремились заручиться военной поддержкой СССР в войне против Японии. Военные действия союзников против Германии продолжались. Через 4 дня после смерти Рузвельта, 16 апреля Красная Армия развернула грандиозную операцию по окружению и взятию Берлина.
Успешное наступление Красной Армии Гитлер объяснял «изменой» военных. Штабной офицер записал в своем дневнике: «Когда в ночь с 20 на 21 апреля я докладывал Гитлеру о прорыве советских войск в районе Котбуса, который привел к крушению Восточного фронта и к окружению Берлина, я находился с ним – это был единственный раз – один на один. За несколько часов до этого Гитлер принял решение перенести свою ставку, штаб верховного главнокомандования, а также генеральные штабы сухопутной армии и военно-воздушных сил… в так называемую Альпийскую крепость, то есть в район Берхтесгадена и южнее… Гитлер внимательно слушал полное трагизма донесение, но снова не нашел иного объяснения успеху советских войск, кроме слова «предательство». Учитывая, что при этом не было свидетелей, я набрался храбрости и задал Гитлеру вопрос: «Мой фюрер, вы так много говорите о предательстве военного командования, верите ли вы, что действительно совершается так много предательства?» Гитлер бросил на меня нечто вроде сочувствующего взгляда, выражая тем самым, что только дурак может задать такой глупый вопрос, и сказал: «Все неуспехи на Востоке объясняются только предательством». У меня было такое впечатление, что Гитлер твердо в этом убежден».
И в то же время до последних дней своей жизни Гитлер продолжал цепляться за «соломинки». 22 апреля Гитлер принял предложение генерала Йодля о переброске вновь сформированной 12-й армии генерала Венка и 9-й армии генерала Буссе с западного фронта на восточный. Эти армии должны были двигаться в южные пригороды Берлина и, соединившись там, нанести удар по войскам 1-го Украинского фронта.
Тем временем бои уже шли в самом Берлине. Однако Гитлер не терял надежды на армию Венка. Позже командующий войсками в Берлине генерал Вейдлинг на допросе показал: «25 апреля Гитлер заявил мне: «Положение должно улучшиться. 9-я армия подойдет к Берлину и нанесет удар по противнику вместе с 12-й армией. Этот удар последует по южному фронту русских. С севера подойдут войска Штейнера и нанесут удар по северному крылу».
Попытка отыграться в историческом будущем
Вечером 28 апреля Гитлер вызвал к себе всех обитателей бункера, в котором он жил последние дни, и предложил им всем покончить жизнь самоубийством. В ночь с 28 на 29 апреля Гитлер зарегистрировал свой брак с Евой Браун. На свадебной церемонии все молчали, за исключением Геббельса, который пытался развлекать новобрачных и гостей.
В 4 часа утра 29 апреля Гитлер заверил подготовленные им личное и политическое завещания. «Политическое завещание» Гитлера было заверено четырьмя свидетелями: Йозефом Геббельсом, Мартином Борманом, Вильгельмом Бургдорфом и Гансом Кребсом. Три копии этого завещания были направлены 29 апреля Дёницу и Шёрнеру с тремя курьерами, которые должны были преодолеть позиции советских войск.
Это означало крах пустых надежд Гитлера, которыми он тешил себя до последних дней. К тому времени многие военные и политические руководители рейха уже давно осознали неминуемость поражения и предпринимали соответствующие меры. Поэтому Гиммлер уже давно пытался вести переговоры с представителями западных держав. Был готов к сепаратным переговорам Геринг. Гудериан подталкивал Риббентропа к заключению мира. О необходимости мирных переговоров говорил Геббельс. Отчаявшись убедить Гитлера в неизбежности краха, Шпеер готовил себе убежище в Гренландии.
Как бы Гитлер ни старался выдавать желаемое за действительное, он постоянно получал обильную информацию об отчаянном положении на фронтах и внутри страны, а потому в глубине души он наверняка осознавал крушение его амбициозных планов. Его план «решения германской проблемы» к 1943–1945 гг., изложенный 5 ноября 1937 г., с треском провалился. Захваченные земли, которые должны были дать германскому народу «жизненное пространство», были утрачены и война велась на германской территории. Миллионы немцев заплатили жизнями за попытку Гитлера расширить границы Германии. Немецкие дома уничтожались самолетами и артиллерией противника, а города превращались в развалины, охваченные пожарами.
В последние дни рейха Гитлер не мог не видеть, что его усилия по превращению германского народа в послушное орудие по реализацию его планов, рушились. Хотя Гитлер встречался с юными фольксштурмовцами, которые были готовы умереть за него, и он знал, что старики и женщины осваивали технику стрельбы из фаустпатронов, он получал сведения о том, что нацистам не удалось поднять народ на массовое сопротивление армиям врагов, вступившим на территорию Германии. Он знал о многочисленных случаях дезертирства. Он читал донесения о том, что, ожидая приход войск противника, немцы в домах вывешивали самодельные белые флаги капитуляции, а в ряде городов союзников встречали цветами. Гитлер понимал, что его приказы, которые вели к разрушению всей системы жизнеобеспечения страны, саботировались в центре Шпеером и на местах – гаулейтерами. Беспрекословное исполнение приказов начальства, так характерное для немцев, прекратилось.
Упадок дисциплины ощущался даже внутри бункера. Шпеер вспоминал: «Гитлер, очевидно, заметил, что дисциплина в его окружении ослабла. Раньше, когда он входил в комнату, все вставали с мест и не садились, пока он не садился. Теперь люди продолжали сидеть, слуги принимали заказы от гостей, коллеги пили настолько много, что засыпали, сидя в креслах, а другие продолжали громко и несдержанно разговаривать. Возможно, он умышленно игнорировал происшедшие перемены».
Падала и вера рядовых немцев в Гитлера. Хотя немало людей в Германии всё ещё считали, что Гитлер в последний момент предпримет какой-то спасительный ход, Геббельс признавал, что фюрер стал одной из фигур для постоянных нападок в частных письмах немцев. Геббельс считал, что Гитлер сможет вернуть немцам веру в него, если он выступит перед ними. Однако искусный оратор XX века молчал. Зная из своего профессионального опыта, что он сможет легко говорить, лишь откликаясь на господствующие в обществе идеи и с пафосом изрекая то, что скрыто в сознании слушателей, Гитлер не мог повторить эти мысли. Он знал, что немцы хотят мира любой ценой, а с такими призывами он не желал выступать.
Кажется, что способность Гитлера произносить эмоционально взвинченные речи иссякла. Вместе с тем истощились и его физические возможности. Достигнув немалых успехов в подчинении своей воле разгоряченных аудиторий, Гитлер привык к общению с людьми, в ходе которого он нередко доводил себя до крайнего эмоционального возбуждения, порой сбиваясь на истерику. Однако такой стиль общения стоил ему немалых эмоциональных и физических затрат и не мог не оказывать разрушительного воздействия на его организм. Сообщения об отступлении немецко-фашистских войск, бомбардировках немецких городов и невыполнении его приказов доводили Гитлера до эмоциональных истеричных взрывов. Не случайно во время перепалок с Гудерианом, когда Гитлер был вне себя от ярости, генерала выводили из комнаты, так как пугались, что у Гитлера будет сердечный приступ.
Но даже когда он внешне выглядел спокойным, он страдал от стрессов. Решения, которые давались ему нелегко и вызывали в нем неуверенность, сопровождались головными болями и коликами в желудке. Чтобы снять стресс он принимал всевозможные тонизирующие и стимулирующие снадобья, приготовленные лекарем Теодором Моррелем.
Вместе с крушением его авантюристических планов разрушалось здоровье Гитлера. Хотя он постоянно твердил о своей непреклонной воле, его плоть протестовала против его нежелания считаться с реальностью. Каждый из тех, кто посещал Гитлера в его ставке во время войны, поражался тому, как он быстро деградировал в физическом отношении. А ведь Гитлер прилагал немало усилий, чтобы сохранять свое здоровье. Он убеждал себя и других в том, что его жизнь абсолютно необходима Германии. Для обеспечения своей безопасности он требовал оборудования подземных бункеров. Он воздерживался от привычек, вредных для здоровья. Он не курил и не употреблял алкогольные напитки. Он строго соблюдал здоровую вегетарианскую диету. Он находился под постоянным наблюдением врачей во главе с доктором Карлом Брандтом. Он не раз уходил в отпуска. Вечерами он отдыхал от дел, подолгу просматривая кинофильмы и погружаясь в легковесную болтовню.
Разумеется, война стала тяжелым испытанием для всех руководителей воюющих держав. Однако с этим испытанием не справился лишь Ф. Д. Рузвельт, который был частично парализован еще задолго до начала войны. Гитлер не только не страдал от каких-либо тяжелых заболеваний, но и был моложе других мировых руководителей.
Однако тот, кто в начале войны был бодрым 50-летним человеком, превратился к ее концу за шесть лет в развалину. Вот как его описал ротмистр Герхард Больдт, который впервые увидел Гитлера в бункере в начале февраля 1945 года: «Сильно согнувшись и шаркая ногами, он медленно идет мне навстречу. Он протягивает мне руку и смотрит необычайным, пронизывающим взглядом. Его рукопожатие вяло и слабо, в нем не чувствуется сила. У него слегка трясется голова. Это стало заметнее, когда у меня было больше возможностей наблюдать за ним. Левая рука его висит как плеть, она сильно дрожит. Глаза его сверкают неподдающимся описанию огнем, взгляд почти страшен, неестественен. Лицо и мешки под глазами свидетельствуют о полном изнеможении. Он движется как старик. Это не тот излучающий энергию Гитлер, каким его знал германский народ в прежние годы и каким его всё ещё изображает Геббельс в своей пропаганде. Медленно волоча ноги, он в сопровождении Бормана подходит к письменному столу и садится перед картами генштаба…» 55-летний человек казался дряхлым стариком.
Быстрый физический упадок Гитлера отражал процесс его саморазрушения как личности, который вел его к фатальному концу. Казалось, подсознание уже обрекло его на скорую гибель еще до того, как он выстрелил себе в голову. Собственное самоуничтожение он проецировал и на руководимую им страну, народ которой так фанатично полюбил его и так высоко вознес. Затягивая войну и одновременно отдавая приказы об уничтожении германского хозяйства, Гитлер сознательно обрекал Германию на гибель.
Однако азартный игрок не оставлял надежды отыграться, хотя бы в отдаленном будущем. Обращаясь к примерам из истории, Гитлер не только пытался черпать в них надежду на неожиданный поворот судьбы, но и старался увидеть себя и Германию с точки зрения далекой исторической перспективы. Осознавая, что под его руководством Германия потерпела беспримерное крушение, Гитлер собирался взять реванш на страницах истории.
Поэтому его задачей стало сочинение соответствующей исторической версии в назидание потомству. Этой цели служило «Политическое завещание» Гитлера. Как и в «Майн кампф» он связывал свою личную жизнь с судьбой Германии, а потому начинал завещание с рассказа о том, как он пошел служить добровольцем в ряды кайзеровской армии в 1914 году. Гитлер постарался заверить германский народ в своей беспредельной любви к нему. Это чувство, уверял Гитлер, заставило его, «принимать наиболее трудные решения, которые когда-либо выпадали на долю смертного». Вместе с тем он говорил, что принес немалые жертвы ради служения Германии: «В течение трех десятилетий я истощил мое время, мои творческие силы и мое здоровье».
Главным для Гитлера было стремление оправдаться за грандиозное поражение и скрыть свою ответственность за военную авантюру. Он провозглашал: «Неправда, что я или кто-то другой в Германии хотел войны в 1939 году… Я сделал слишком много предложений по ограничению и контролю над вооружением – они не могут быть проигнорированы последующими поколениями, – чтобы на меня возлагали ответственность за возникновение этой войны… Всего за три дня до начала германо-польской войны я предлагал английскому послу в Берлине решение германо-польской проблемы, – решение, аналогичное тому, что было применено к Саарской области. Невозможно предать забвению это предложение… Я никогда не хотел, чтобы после ужасной Первой мировой войны последовала Вторая против Англии с Америкой».
Гитлер возлагал вину за развязывание Второй мировой войны на правящие круги Англии, которые, по его словам, «хотели войны». Особенно много обвинений в развязывании войны было брошено в адрес «международного еврейства». Утверждение, что Третий рейх был разбит действиями тайных сил, которые были издавна демонизированы и мистифицированы в общественном сознании многих немцев, позволяло Гитлеру уйти от объяснений, почему Германия ввязалась в войну, которую она не могла не проиграть, и скрыть авантюризм своей политики. Упоминая о «финансовых заговорщиках», для которых народы Европы являлись лишь «предметом купли и продажи» и объектом «биржевых акций», Гитлер сводил их лишь к лицам одной национальности. Одновременно Гитлер идентифицировал «международное еврейство» и влиятельных мировых финансистов. Таким образом, Гитлер мог оправдать поголовное уничтожение всех евреев на территории Германии и оккупированных земель. Это позволяло Гитлеру подтвердить правильность тех принципов, на которых строился Третий рейх и на которых должна была возродиться нацистская Германия.
Одновременно Гитлер возлагал вину за поражение рейха на своих бывших сподвижников. Он объявлял о том, что «Геринг, Гиммлер и их секретные переговоры с врагом, ведшиеся без моего ведома и против моей воли, а также их преступная попытка захватить государственную власть, помимо нелояльности лично ко мне, нанесли неисчислимый вред стране и всему народу». Он исключал из партии Германа Геринга и Генриха Гиммлера, снимал их со всех государственных постов. В одном месте завещания Гитлер, не называя Геринга и Гиммлера по фамилиям, упомянул «презренных тварей», которые подорвали «сопротивление» противнику.
Провозглашая неизбежность грядущего реванша, Гитлер писал: «Пройдут столетия, но и тогда из руин наших городов и монументов возродится ненависть к тем, кого мы должны благодарить за все случившееся: международное еврейство и его пособников!». Лозунг ненависти к еврейству служил для Гитлера консолидирующей идеей и позволял ему поставить во главу угла возрожденного нацистского рейха те же принципы, которыми он руководствовался: «Наша задача на грядущие столетия – продолжить созидание национал-социалистического государства, и понимание этого обяжет каждого служить общей цели и подчинить ей личные интересы… Превыше же всего, я призываю лидеров нации и всех подчиненных им неукоснительно соблюдать расовые законы и безжалостно противостоять общему отравителю всех народов – международному еврейству».
Исходя из неизбежности возрождения нацистского режима, Гитлер видел в крушении Германии великий урок для грядущих поколений немецкого народа. В «Завещании» он писал о том, что «шестилетняя борьба… войдет когда-нибудь в историю как славное и героическое выражение человеческой воли и жизни». Он полностью игнорировал преступления, совершенные гитлеровской Германией под своим руководством и восхвалял «бесчисленные подвиги и свершения наших солдат на фронте, женщин дома, достижения фермеров и рабочих, военные усилия – уникальные в истории – нашей молодежи, носящей мое имя».
Он выражал уверенность в том, что «самопожертвование наших солдат и моя связь с ними в смерти даст то зерно, которое тем или иным способом прорастет и приведет еще раз к славному возрождению национал-социалистического движения и к осуществлению подлинно расового общества».
Намеченное же им самоубийство Гитлер окружал героическим ореолом. Он провозглашал: «Я решил остаться в Берлине и принять добровольно смерть в тот момент, когда буду уверен, что резиденция фюрера и канцлера не может быть больше удержанной… Я не желаю оставаться в руках врага, намеревающегося поставить новый спектакль под еврейской режиссурой для ублажения оболваненных ею масс… Я умираю с легким сердцем». Очевидно, Гитлер был убежден в том, что его решение остаться в осажденной столице и его самоубийство станет вдохновляющим примером для будущих поколений германского народа.
Одновременно Гитлер призывал не прекращать вооруженное сопротивление. «Я требую от руководителей армии, флота и военно-воздушных сил всеми средствами поддерживать дух сопротивления наших солдат в национал-социалистическом смысле, особенно подчеркивая тот факт, что я сам – основатель и вождь этого движения, – предпочел смерть трусливому бегству или капитуляции». Обращаясь к членам нового правительства, Гитлер требовал, чтобы они были «тверды, но справедливы; главное же – пусть они никогда не допустят, чтобы страх влиял на их действия, и пусть честь нации станет для них превыше всего на Земле». Он требовал «от всех немцев, всех национал-социалистов, мужчин и женщин и всех солдат вооруженных сил, чтобы они остались верными долгу и до самой смерти подчинялись новому правительству и его президенту». Так высокопарными фразами Гитлер прикрывал банальный конец типичного авантюриста, запутавшегося в своей игре.
Узнав от маршала Жукова о самоубийстве Гитлера, Сталин сказал: «Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым». В фильме же «Падение Берлина», который создавался после войны под постоянным контролем Сталина, актер М. Геловани, исполнявший роль Верховного Главнокомандующего, произносил слова: «Он кончил как гангстер, как проигравшийся игрок».
Его наследники не спешили последовать его примеру, хотя вроде бы заверяли Гитлера в этом. Гитлер писал, что «Мартин Борман, доктор Геббельс и другие, включая их жен, добровольно присоединились ко мне здесь. Они не хотят покидать столицу рейха ни при каких обстоятельствах, они желают умереть со мной. Тем не менее, я вынужден попросить их повиноваться моему приказу и в данном случае поставить интересы нации выше своих собственных эмоций». Получалось, что, не покончив жизнь самоубийством вместе с Гитлером, Борман, Геббельс и другие выполняли его приказ, который сводился к следующему: «Принять участие в продолжении борьбы, ведущейся всей нацией».
Правда, демонстрируя верность Гитлеру, за сутки до его самоубийства Геббельс сделал добавление к завещанию. Он писал, что «впервые в жизни в категорической форме» отказывается выполнить приказ Гитлера и «покинуть Берлин». Он объявлял о своем намерении «не покидать имперскую столицу даже в случае ее падения и лучше кончить подле фюрера жизнь, которая для меня лично не имеет больше никакой ценности, если я не смогу употребить ее, служа фюреру». Впоследствии многие истолковали эти слова как свидетельство готовности Геббельса покончить жизнь самоубийством.
Однако не прошло и суток после самоубийства Гитлера, как Геббельс и Борман предприняли попытку прекратить безнадежное сопротивление, которое им было завещано. А через пару дней такие же усилия предпринял новоиспеченный президент Дёниц. Желание Гитлера, чтобы его самоубийство вдохновило его соратников, а также значительную часть германского народа на продолжение борьбы не было реализовано. Как и все авантюристические расчеты Гитлера, его план, который должен был воплощаться после его смерти, провалился.