Глава 19
В 8:05 на следующее утро в моем офисе раздался звонок от Клета.
— Кто-то обошел мою сигнализацию, вскрыл сейф и разграбил офис, — сообщил он.
— Когда?
— Сигнализация отключилась в два семнадцать утра. Сейф взламывал профи. Окна были заклеены черными виниловыми мусорными мешками. Все полки, все ящики пусты, кресло разрезано, крышку сливного бачка и ту сняли и бросили в унитаз. Хочешь еще кое-что услышать?
— Кто был на тех пленках с Вариной?
— Я тебе уже говорил. Пара адвокатишек и нефтяников, жаждущих потрахаться. Никакого криминала.
— Нет, ты говорил, что были и еще люди, кого ты не знал. Об этих парнях ты что помнишь?
— Только их голые задницы.
— Что еще?
— У одного был британский акцент.
— Почему ты раньше об этом не говорил?
— Кому какое дело до акцента?
Я лихорадочно соображал:
— Ты ничего не сохранил на жестком диске? У тебя нет какой-нибудь системы автоматического резервного копирования?
— Нет, я же тебе говорил, я сжег карты памяти, даже окна открыл, чтобы духу их не осталось. Надо было следовать твоему совету и вообще их не просматривать.
— Я отправлю к тебе в офис пару криминалистов. Ничего там не трогай.
— Мне нужна копия отчета для страховой компании. Но забудь про отпечатки пальцев, эти ребята профессионалы.
— Варина, случаем, не упоминала какого-нибудь британца?
— Для особо одаренных, Дэйв, напоминаю: когда ты с Вариной, ты — единственный человек, о ком она говорит, при этом глядя тебе прямо в глаза. Секунд через десять твой флагшток уже парит в небе и готов к райским кущам.
— Все-таки ты запал на нее.
— Нет. С того момента, как я ее встретил, за редким исключением, у меня все встало с ног на голову. Дэйв, мы должны достать этих ублюдков. Все началось с Алексиса Дюпре и Бикса Голайтли. Нам нужно вернуться к началу истории и прищучить этого старика. Ты меня слышишь? Старикан, скорее всего, военный преступник, замешанный в массовых убийствах. Почему мы позволяем ему так с нами поступать?
— Я отправляю к тебе криминалистов, — ответил я.
— Меня здесь не будет. Гретхен все им покажет.
— А ты куда?
— Пока не знаю. Ты Ламонта Вулси еще не пробил?
— Нет, не было времени.
— И не нужно. Я звонил одному знакомому в национальный уголовный информационный центр. В системе никакого Ламонта Вулси нет. То есть вообще нигде нет. Он не существует. До связи.
— Что ты задумал?
— Да я сам пока не знаю, а тебе и подавно сказать нечего. У Алексиса Дюпре в походном альбоме локоны волос. Может быть, в округе Святой Марии живет второй Джон Уэйн Гейси? Тебе это на ум не приходило? — ответил Клет.
Мой друг был прав. Как такой человек, как Алексис Дюпре, оказался среди нас? В «Гугле» я смог узнать только то, что он живет в Соединенных Штатах с 1957 года, натурализовался спустя 10 лет. Действительно ли он работал и на британскую, и на американскую разведку? Были ли в живых еще люди, способные подтвердить, что он был членом французского подполья? Статьи в интернете, казалось, повторяли друг друга, и единственным их источником был сам Дюпре.
После обеда я позвонил другу в ФБР, знакомому в Службе иммиграции и натурализации и еще одному приятелю, чье пьянство стоило ему карьеры в ЦРУ. Из всех троих наиболее полезным оказался именно выпивоха.
— Не исключено, что твой источник говорит правду, — заявил он.
— Правду о чем? — спросил я.
— О работе на «МИ-6» и на одну из наших разведывательных служб.
— Может быть, он никогда и не был узником Равенсбрюка, — ответил я, — а служил там охранником. Я просто не знаю, во что верить.
— После войны мы предоставили гражданство ученым, которые строили ракеты «Фау-1» и «Фау-2», помогая Гитлеру убивать сотни гражданских в Лондоне. В 50-е годы любой европеец, настроенный против коммунистов, получал практически зеленый коридор от Службы иммиграции и натурализации. В итоге мы предоставили тихую гавань куче ублюдков. Что бы ты ни делал, скорее всего, ты никогда не узнаешь, кто этот старикан на самом деле.
— Но кто-то должен знать, кто он такой, — ответил я.
— Дэйв, ты не понимаешь. Этот мужик тот, кем его считают другие. Все, что ты на него накопаешь — плоды чьего-то литературного вымысла. Ты же почитатель Джорджа Оруэлла. Помнишь, что он говорил об истории? Она закончилась в 1936 году. Если не хочешь снова забухать, лучше оставь это дерьмо в покое.
Это было вовсе не то, что я надеялся услышать. Я пытался списать его слова на цинизм агента ЦРУ, который в свое время помог привести к власти диктатора в Чили, снабжал оружием террористов в северном Никарагуа и был связан с людьми, стоявшими за камерами пыток и ответственными за убийства теологов, выступавших за освобождение. К сожалению, те, кто стал свидетелем темной стороны нашей истории, как правило, были и теми, кто помогал в ее низвержении, а потому нам легко сбрасывать их слова со счетов. Иногда я задумывался о том, что их самое большое бремя заключалось в том, что они, в конце концов, понимали, что помогали другим людям красть свои собственные души.
— Мы узнаем, кто он. И мне плевать, сколько времени это потребует, — после недолгого раздумья, озвучил я свое решение.
После долгой паузы мой друг, разрушивший сваю печень, два брака и жизни своих детей, повесил трубку. Закончив работу, я отправился домой, сел в складное кресло у канала и всмотрелся в течение, несущее воды к югу, в сторону Мексиканского залива. Клет сказал, что, быть может, у нас есть свой Джон Уэйн Гейси, живущий неподалеку в комфорте довоенного дома, который мог бы стать сценой для спектакля Теннеси Уильямса. Только вот сравнение хромает. Гейси был серийным убийцей молодых мужчин и мальчиков, чьи тела прятал в стенах и нишах своего жилища. Возможно, Гейси и не был психом, но нет никаких сомнений в том, что он был умственно нездоров. Говорят, что его последними словами, обращенными к одному из охранников, препроводивших его на казнь, были «поцелуй меня в задницу». Алексис Дюпре же был полностью рациональным стариком, ни в коей мере не страдавшим помутнением рассудка, и если он действительно был членом СС, его преступления, вероятно, были гораздо более тяжелыми и многочисленными, чем преступления Гейси. Каждый раз, когда я делал тот или иной вывод на его счет, мне приходилось использовать слово «если». Почему же? Во времена «Гугла» и Акта о свободе информации я не мог найти ни одного неоспоримого факта о его жизни.
Я пытался подумать о том, кем Алексис Дюпре не является. Он утверждает, что был узником Равенсбрюка. Но если он был охранником или младшим офицером в Равенсбрюке, а не заключенным, какой смысл ему рассказывать о лагере, ведь остальные выжившие могут в любой момент опознать его по фотографии? Если Алексис Дюпре был членом СС, он, вероятно, проходил службу в лагере, о котором никогда не упоминал, быть может, его освободили советские войска, и тогда архивы были конфискованы советской разведкой и их не представили войскам союзников. Когда немецкая армия начала разваливаться на востоке, СС бежали на запад, оставляя за собой тысячи тел в товарных вагонах, в железнодорожных депо или в штабелях у крематориев, словно хворост. Они использовали форму обычных армейских частей в надежде сдаться американцам или британцам, а не русским, которые бы их просто расстреляли.
Алексис Дюпре был умным человеком. Не исключено, что он сделал еще один шаг в своем обмане и вытатуировал тюремный номер на левой руке, играя роль выжившего узника и ветерана Французского Сопротивления, состоявшего в основном из коммунистов. Кем бы Дюпре ни был, он точно не придерживался левых взглядов. Быть может, он был информатором. Он точно походил на эгоистичного перебежчика. Был ли он другом знаменитого военного фотографа Роберта Капы? Из всех возможных предположений о прошлом Дюпре я был уверен, что уж это точно ложь. Я был уверен в том, что фотография солдат-республиканцев, сделанная во время штурма Мадрида и подписанная Капой, была лишь очередной фальшивкой семьи Дюпре. Все работы Капы давно опубликованы, включая потерянный ранец с фотографиями, обнаруженный в Мексике в 1990-е годы. К тому же Капа был социалистом, у которого высокомерный представитель элиты вроде Дюпре вызвал бы лишь отвращение.
«А дальше-то что?» — спросил я себя.
Ветви кипариса над моей головой были хрупкими и тонкими, словно паутина в лучах позднего солнца. Вдоль берега среди кувшинок проплывала панцирная щука, прокладывая себе путь напоминающим толстую иглу носом, разрезая поверхность воды лакированным хребтом, своей гибкостью напоминая скорее змею, нежели рыбу. Огромные шестерни разводного моста натужно поднимали его огромный вес в небо на фоне плавящегося горизонта. Порыв ветра пронес по центру канала длинный луч янтарного света, словно победную песнь уходящему дню и приближающейся прохладе ночи, как будто вечерняя пора и смена времени года были столь бесшовной и неотделимой частью жизни, что лишь самые никчемные и упрямые из нас стали бы это отрицать.
Медитации о смерти — дешевый прием, не дающий ни малейшего утешения в борьбе со злом. Зло — это не абстракция, и игнорировать его — значит стать его жертвой. Земля пребывает вовеки, но так же вечны и раковые клетки, которые никогда не спят.
Я задумался о том, что Клет может оказаться прав: на каком-то этапе действительно возникает желание взять старика за яйца. Эти слова заставили меня передернуться. Нельзя давать силы своему врагу, и нельзя позволять ему заставлять других уподобляться себе. Я поднял еловую шишку и попытался забросить ее в середину потока, словно этот жест не только позволил мне отвлечься от мыслей, но и освободил мою душу. Но на сердце было все так же тяжело, и я понимал, что не успокоюсь, пока не найду убийц Блу Мелтон и не верну Ти Джоли в ее каджунский домик на берегу Байю-Тек.
За ужином я не мог сосредоточиться на том, что обсуждали Молли и Алафер.
— Дэйв, это будет то еще мероприятие, — заявила Алафер.
— Ты имеешь в виду Фестиваль сахарного тростника? Ну да, так всегда бывает, — ответил я.
— Фестиваль сахарного тростника прошел месяц назад. Я говорю о музыкальном ревю 40-х годов, — поправила она.
— Я думал, ты говоришь о следующем годе, — промычал я.
Молли вгляделась в мое лицо и не отводила взгляда, пока я не моргнул.
— Что сегодня произошло? — спросила она.
— Кто-то вломился в офис Клета. Вероятно, друзья Варины Лебуф, — ответил я.
— Они что-то искали? — спросила жена.
— Зачем ставить себя на место уголовников? Это все равно что засунуть руку в несмытый унитаз, — пробурчал я.
— Вот уж сказанул, так сказанул, — заметила Алафер.
— Это просто метафора, — ответил я.
— В следующий раз не забудь сначала рвотные пакетики раздать, — ответила на мои жалкие оправдания Алафер.
— Прекратите оба! — тут уж не выдержала Молли.
— Варина является частью какого-то заговора. Клет заполучил разоблачительные записи, которые впоследствии уничтожил, но Варина думает, что они все еще у него. Кого я никак не могу выбросить из головы — так это Алексиса Дюпре. Я думаю, он служил в СС, а если так, то он работал в лагере смерти в Восточной Европе.
— И почему ты пришел к такому выводу? — спросила Молли.
— Дюпре — это полная противоположность тому, что он о себе говорит, — ответил я.
— Удобно, не так ли?
— Думаешь, он ветеран французского подполья, человек мира? Он и его семья терроризировали фермеров, которых ты пыталась организовать, — ответил я.
— Но это еще не означает, что он бывший нацист.
Я положил нож и вилку на край тарелки так мягко, как только мог, и встал из-за стола, в висках у меня стучала кровь. Я вышел на веранду, сел на ступеньки и бросил взгляд на светлячков, мерцающих в деревьях, и на листву, которую ветер гонял по земле. Я заметил картонную коробку, завернутую в коричневую бумагу, стоящую у нижней ступеньки крыльца. Упаковочная бумага была тщательно сложена на углах и аккуратно перевязана бечевкой. Надписей на коробке не было. Я открыл перочинный нож, разрезал бечевку, снял бумагу, открыл коробку и заглянул внутрь. На поверхности упаковочного материала, представлявшего собой смесь соломы и древесных завитушек, лежал конверт с приклеенным к нему скотчем розовым стебельком. Внутри была толстая карточка с серебряным обрамлением, по центру которой располагалась надпись, сделанная синими чернилами. Я долго не мог отвести взгляда от надписи, затем ножом отодвинул в сторону упаковочный материал и снова заглянул в коробку. Я едва успел закрыть нож и пинком отодвинуть посылку в сторону, когда дверь за мной открылась.
— Дэйв? — позвала Молли.
— Я буду через пару минут, — ответил я.
— Не нужно тебе все держать внутри. Это все равно что пить яд маленькими глотками.
— Ты говоришь, что я приношу свои проблемы домой вместо того, чтобы оставлять их на работе?
— Я вовсе не это имела в виду.
— А я с тобой уже собрался согласиться. Мы с Клетом встретили одного парня по имени Ламонт Вулси. У него глаза настолько синие, что они почти фиолетовые. Знаешь, у кого еще такие фиолетовые глаза? У Гретхен Хоровитц.
Она села рядом со мной, смятенная, словно наблюдая, как вот-вот перед ее глазами произойдет нечто неизбежное и непоправимое.
— Что ты говоришь? Кто такой Вулси?
— Я не уверен. У меня в голове все смешалось. Я не знаю, кто такой Вулси, и я не могу разобраться в собственных мыслях. У меня нет ни малейшего права вываливать все это на тебя и на Алафер. Вот что я говорю.
Жена взяла меня за руку.
— Мне кажется, ты не видишь главной проблемы. Ты хочешь, чтобы Луизиана была такой же, как пятьдесят лет назад. Может, Дюпре на самом деле зло, а может, они просто жадные толстосумы. В любом случае тебе нужно их отпустить. Как тебе нужно отпустить свое прошлое.
— В некоторых лагерях над детьми ставились медицинские эксперименты. Им искусственно меняли цвет глаз.
Молли отпустила мою руку и всмотрелась в темноту.
— Пора положить этому конец. Тебе, Клету и мне нужно сесть и поговорить. Но если ты будешь повторять одно и то же, это нам не поможет.
— Я ничего не придумываю.
Я слышал, как тяжело она дышит во влажном воздухе, словно ее легкие не могли с ним справиться, словно запах сахарного завода и черные волокна дыма застревали у нее в горле. Я не мог понять, плачет она или нет. Я покусывал ногти, уставившись на фонари и листву, серпантином спешащую куда-то по асфальту.
— Что это? — наконец прервала молчание Молли, глядя в тень под кустами камелии.
— Кто-то оставил коробку на ступеньках.
— Что в ней?
— Загляни.
Она наклонилась и потянула к себе коробку. Молли отодвинула в сторону упаковочный материал и попыталась наклонить коробку к себе, но та была слишком тяжелой. Тогда она встала и поставила коробку на ступеньку прямо под светом фонаря. Я слышал, как в коробке звенят друг о друга бутылки.
— «Джонни Уокер Блек Лэйбл»? — спросила она.
— Ты на карточку посмотри.
Она достала ее из конверта и прочла вслух:
— Конь хотел бы тебе это передать. С Рождеством, Лейтенант, — жена посмотрела на меня непонимающим взглядом. — Кто такой Конь?
— Это кодовое имя полковника, под началом которого я служил. Это был гигантский мужик, который голышом ходил в джунгли, выпивал по ящику пива в день и мог сдуть палатку одним залпом из сортира после ужина из бобов и чечевицы. Весь его живот был в огромных шрамах после того, как он принял очередь из «АК». Полковник был лучшим солдатом из всех, кого мне доводилось знать. Он основал подразделение «Дельта».
— Ты никогда мне об этом не рассказывал.
— Все это вчерашний день.
— Зачем это кому-то? Они что, думают, что если отправят тебе ящик виски, то ты обязательно напьешься?
— Кто-то дает мне понять, что он со своими приятелями имеет доступ к каждой детали моей жизни, от моего армейского досье до того факта, что я пьяница.
— Дэйв, ты меня пугаешь. Кто эти люди?
— Очень плохие парни, прямо из преисподней, — ответил я.
В том, что касалось отваги и храбрости под огнем противника, Клет Персел был неординарным человеком. Он вырос в старом ирландском квартале в те времена, когда проекты социального жилья в Орлеане были сегрегированы, а уличные банды состояли в основном из подростков из рабочих итальянских и ирландских семей. Эти парни цепями, ножами и битыми бутылками дрались за контроль над районами, на которые большинство людей побрезговали бы даже плюнуть. Розовый шрам, напоминающий полоску резины, пересекающей его бровь до переносицы, стал для него подарком от пацана из Ибервильских проектов. Шрамы на спине — от пуль двадцать второго калибра, принятых им в спину, когда Клет тащил меня без сознания по пожарной лестнице. Шрамы на ягодицах — напоминание о ремне для правки бритв его отца.
Клет Персел редко упоминал подробности своих двух боевых командировок во Вьетнам. Он отправился туда, вернулся и никогда не поднимал вопрос того психологического ущерба, который нанесли ему эти «путешествия». Он все еще оставлял на подоконнике чай для мамасан, которую убил, и с тех пор она путешествовала с ним из Вьетнама в Японию, а затем в Новый Орлеан, в Вегас, Рино и Полсон, Монтану, а потом обратно в Новый Орлеан и в его квартиру на улице Святой Анны. В плане физической отваги ему не было равных — он глотал свою боль вместе с кровью и никогда не показывал врагам, что ему больно. Я никогда не знал человека храбрее его.
Но Клет так и не смог изгнать из себя чувство стыда и отверженности, которое привил ему отец, и это стало особенно очевидно, когда он столкнулся с позором и осуждением в полицейском управлении Нового Орлеана. Ирония в том, что управление было знаменито своей коррупцией, самосудами и преследованием Черных пантер в 70-е годы. Мне доводилось знать полицейских, расследовавших кражи со взломом, совершенные ими самими. Я знал детектива полиции нравов, заказавшего собственного информатора. Я знал женщину-полицейскую, убившую владельцев ресторана, который сама же и крышевала. Думаете, я преувеличиваю? Процедуры приема на работу в полицейское управление Нового Орлеана были столь убогими, что они принимали на работу даже известных бывших уголовников.
Созерцание морального падения окружающих не принесло облегчения Клету Перселу. Как бы элегантно он ни одевался, смотревший на него из зеркала человек был не только одет в рубище и пепел, но и заслуживал их.
Он отправился в Новый Орлеан и побеседовал со своим секретарем, Элис Веренхаус, и частным детективом, который брал на себя некоторые из его дел, когда Клету нужно было уехать из города. Затем он отправился наверх в свою квартиру, поднял трубку телефона и позвонил Дэну Магелли, заставив себя пройти мимо холодильника, набитого мексиканским и немецким пивом и подернутыми инеем бутылками водки и джина. Он ждал, пока переведут его звонок, слушая эхо своего дыхания в трубке.
— Магелли, — ответил голос.
— Дэн, это Клет Персел. Мне нужна помощь с тем «люгером», что ты у меня отобрал.
— Ствол Бикса Голайтли?
— Он самый. Серийный номер пробил?
— Откуда такой интерес?
— Я думаю, что Бикс украл этот ствол у Алексиса Дюпре. Я также думаю, что Дюпре может быть нацистским военным преступником.
— Так я и знал.
— Знал что?
— Что тебе недостаточно свои дерьмовые следы оставить по всему Новому Орлеану. Ты, никак, и до международной арены теперь дорос.
— Дэн, это не смешно. У этого старика в доме альбом, битком набитый человеческими волосами. Это тебе кажется нормальным?
Дэн на минуту запнулся:
— Откуда у тебя эта информация?
— Дэйв Робишо видел это своими глазами. А почему ты спрашиваешь?
— Думаю, нам надо поговорить. Ты где?
— У себя в квартире.
— Оставайся там.
— Нет, я хочу прийти к тебе в участок.
— Это не обязательно.
— Нет, обязательно, продолжал настаивать на своем Клет.
Он побрился, принял душ и причесался, стараясь не думать ни о чем, особенно о людях, которых ему предстояло увидеть, и той ситуации, в которую он себя готовился поставить. Он надел алую шелковую рубашку с длинными рукавами, серый костюм и пару черных выходных туфель, которые хранил в бархатных мешочках на завязках. Затем Клет достал из шкафа шляпу, натянул ее низко на брови и отправился вниз по лестнице навстречу вечернему бризу, сказав Элис Веренхаус, что она может идти домой раньше обычного.
— Вы собираетесь пригласить гостей? — спросила секретарь. — Потому что если да, то необязательно что-то от меня скрывать.
— Нет, просто на улице стоит такой приятный вечер, а ты заслужила немного свободного времени, мисс Элис.
— Все в порядке?
— Я поднимаю тебе зарплату на сотню в неделю.
— Вы и так достаточно мне платите. Это вовсе необязательно.
— Я только продал участок у большой воды, который умудрился спрятать от адвокатов моей бывшей жены. Я уж лучше тебе отдам налог на прибыль, чем в инспекцию.
— Это законно?
— Мисс Элис, налоговые законы пишутся богатеями для них же самих. Но ответ на твой вопрос — да, это законно. Просто подчищаю за собой, понимаешь?
— Большое спасибо, ответила она, — вы очень хороший человек, мистер Персел.
— Я бы так не сказал.
— Не смейте больше о себе так говорить, — перебила его секретарь.
Клет приподнял перед ней шляпу, отправился в старый центральный полицейский участок на Роял и Конти и направился прямо в логово льва.
Дэн Магелли встретил его в приемной и провел в свой кабинет. Персел знал почти всех сидящих в зале, но они словно смотрели сквозь него или находили иные способы не замечать его присутствия. Магелли закрыл дверь. Сквозь стекло Клет посмотрел на полицейских, работающих за своими столами, наливающих себе кофе или говорящих по телефону. Затем он выглянул из окна кабинета, бросив взгляд на пальмы, мотоциклы и патрульные автомобили, припаркованные у обочины. Он обратил внимание на логотип Кресент-сити, безупречно выведенный белой краской, и задумался, в какой же момент он сделал не тот поворот и оказался в тупике, который теперь стал его жизнью.
— Выглядишь шикарно, — отметил Дэн.
— Так что ты хотел рассказать мне о «люгере»? — спросил Клет.
— Он был выдан в 1942 году младшему офицеру подводной лодки по имени Карл Энгельс. Но этот парень, Энгельс, не задержался на флоте и перешел в СС.
— Ты что, можешь пробить номера немецкого оружия, выданного в 1942 году?
— Да, не слабо, а?
— Ты что, через ЦРУ или Агентство Национальной Безопасности это провернул?
— Круче — через одну библиотекаршу в Сент-Чарльзе. Она без труда найдет адрес пещерного человека, который изобрел колесо.
Клет сидел в кресле у окна, положив шляпу на стол Дэна. Он засунул руку за ворот рубахи и почесал плечо.
— А что потом произошло с Карлом Энгельсом?
— Моя знающая подруга изучила целую кучу немецких ветеранских организаций и нашла кое-какие записи о том, что он служил в Париже до конца 1943 года. На этом все.
— А у тебя откуда такой интерес к этому «люгеру»?
— Началось все как простая рутинная проверка. В компьютере Голайтли мы нашли информацию о том, что он путался с Дюпре в каком-то деле, связанном с крадеными картинами. И чем больше я думал о возможной связи между «люгером» и Алексисом Дюпре, тем чаще я вспоминал слова моей жены.
— И что же она тебе сказала?
— Мы сталкивались с ним два или три раза на общественных мероприятиях. Все слышали о работе во французском подполье. Моя жена из Висбадена, она говорит и по-немецки, и по-французски и преподает на факультете иностранных языков в Тулейнском университете. Она слышала, как Дюпре говорил с кем-то по-немецки. Его немецкий был безупречен. Тогда она заговорила с ним по-французски. По ее словам, у него сильный акцент, и очевиден тот факт, что французский — не его родной язык.
— Думаешь, Карл Энгельс и есть Дюпре?
— Это лишь догадка.
Клет поднял свою шляпу и задумчиво провел пальцами по полям. Он бросил взгляд сквозь стекло в общий зал на работающих там полицейских.
— Мне нужно облегчить душу, — вымолвил он, — там я либо человек-невидимка, либо плевок на тротуаре, как тебе больше нравится. Мне плевать на ваше отношение ко мне. Да, я брал деньги у Джиакано. Мне доводилось прикрывать одного мафиозо на западе. Все стало еще хуже, когда мне перешли дорогу пара ваших детективов под прикрытием. Но я никогда не трогал полицейского, если я знал, кто передо мной, ни в Новом Орлеане, нигде.
Дэн пытался прервать его, но Клет не позволил.
— Выслушай меня. Я заслужил увольнение, а может, и еще чего похуже, а вот Дэйв Робишо — нет. Вы же все вытирали об него ноги, и так и не признаетесь себе в этом.
— Что-то я не слышал, чтобы Дэйв жаловался.
— Потому что он кремень. Но из-за того, что он кремень, вы правее не становитесь.
— Хочу поговорить с тобой кое о чем другом, — прервал его Дэн, — о той ночи, когда завалили Вейлона Граймза и Бикса Голайтли.
— И что?
— Я думаю, это ты сообщил в полицию о выстрелах.
— С чего это ты так думаешь?
— Слушал запись. У тебя что, карандаш был зажат между зубов?
— Так что ты хочешь мне сказать? — спросил Клет.
— Не исключено, что стрелков было несколько.
— Ну-ка повтори.
— Бикс Голайтли поймал пулю двадцать второго калибра. Вейлон Граймз тоже. Но вот выпущены они были не из одного ствола. А вот еще. Тот, кто прикончил Фрэнки Джиакано на автобусной станции в Бэтон Руж, стрелял из того же оружия, из которого завалили Вейлона Граймза.
Клет собирался уже было покинуть кабинет Дэна, но вновь откинулся в кресле и пустым взглядом посмотрел в окно на пальмовые ветви, шелестящие на ветру.
— Хорошо, значит, два киллера работали вместе. Ну и что с того?
— Может, так, а может, и нет. Патологоанатом говорит, что Вейлон Граймз был мертв как минимум час до смерти Голайтли. Граймза завалили в его квартире. Голайтли в машине. Зачем двум киллерам тусоваться там целый час, чтобы прикончить Голайтли? Откуда им знать, что он придет в квартиру Граймза? Я думаю, что за Голайтли следили.
— Так кто стоит за убийством Голайтли?
— Он сорок лет занимался рэкетом. На нем секс с малолетками и развращение детей в Техасе и Флориде. Он грабил стариков и платил своим шлюхам поддельными купюрами. Труднее сказать, чего он не делал. Вопрос скорее в том, как ему удалось продержаться так долго. Ведь ты же присутствовал при убийстве Голайтли, так?
— Я был неподалеку.
— Так ты расскажешь мне, что ты видел?
— Да какая в этом разница? Мне ноль доверия как со стороны полицейского управления, так и со стороны прокуратуры.
— А что, если я смогу вернуть тебя?
— В полицию?
— Все возможно.
— Увидимся, мне пора.
— И это все, что ты можешь сказать?
— Нет, с меня должок.
Когда Клет вышел на улицу в хитросплетение тени и солнечных лучей, отражавшихся от зданий, ему показалось, что он слышит музыку, доносящуюся из клубов на Бурбоне, и чувствует запах соленого воздуха с Залива, кофе из «Кафе дю Монд» и цветов, распустившихся на балконах вдоль Роял. А может быть, это просто воображение. В любом случае начало этого потрясающего вечера предвещало еще более приятное продолжение и сулило доступ ко всем дарам, которые способен предложить этот бренный мир.
Немногим позже Клет позвонил Гретхен и сказал ей, что задержится в Новом Орлеане, а в Новую Иберию вернется не раньше утра четверга.
— Ты узнал что-нибудь о «люгере»? — спросила она.
— Да, его хозяин служил в СС в Париже в 1943 году, — ответил Клет. — На этом пока все. Ты там без меня справишься?
— Даже не сомневайся, — заверила Гретхен.
Но той ночью она отправилась в постель с телефоном под подушкой, ее сны скользили гримасой по ее лицу, словно яркий красный фонарь светил в глаза сквозь закрытые веки. Она внезапно проснулась, открыла дверь и выглянула наружу, не понимая, зачем она это делает. Деревья над коттеджем шелестели на ветру, как вдруг небеса прорезала молния, за которой последовал столь оглушительный раскат грома, что вода в канале задрожала как при землетрясении.
На часах было 12:14 ночи, когда телефон Гретхен завибрировал под подушкой. Она села на край кровати, открыла его и прижала к уху, зная, что только один человек мог позвонить ей в этот час.
— Реймонд? — спросила она.
— Тепло. Считай меня преемником Реймонда. Я говорю с Карузо, так ведь? — спросил незнакомый голос.
— Нет, ты говоришь с Гретхен Хоровитц.
— Я видел тебя в Ки-Уэст. Когда порешаем дела, я не против с тобой замутить.
— Я надеюсь, что ты только прикидываешься ублюдком. Потому что, если нет, у тебя будет реальная проблема. Где Реймонд?
— Плывет в Гавану.
— Ты сделал ему больно?
— Я? Я никому не делаю больно. Я просто звоню по телефону. На твоем месте я бы прекратил задавать вопросы и послушал бы.
— Что-то я не расслышала твое имя.
— Марко.
— По голосу не похож ты на Марко. Можно я буду звать тебя просто засранцем?
— Об этом мы поговорим через минуту. У нас для тебя заказ.
— Я уже сказала Реймонду, теперь говорю тебе. Я отныне занимаюсь только антикварным бизнесом.
— Ответ неверный. Ты в деле, и в деле ты останешься. У тебя три цели. Угадай, кто?
Гретхен оставила жалюзи открытыми и сквозь стекло видела листья черных дубов, мерцающих на фоне темного неба в глухих раскатах грома, доносящихся с юга. По ту сторону канала лохматая собака, обмотавшая цепь вокруг железного шеста, тщетно пыталась добраться до конуры, с каждой попыткой лишь отдаляясь от нее. Собака вымокла насквозь и дрожала от страха. Гретхен прокашлялась и сказала в трубку:
— У тебя проблемы со слухом? Я вне игры. Не надо было мне вообще с вами связываться. Но я завязала. А это значит отвали.
— На этот раз сразу трое: Клет Персел, Дэйв Робишо и его дочь, Алафер. Если хочешь, можешь и жену Робишо пришить в качестве бонуса. Можешь сделать так, чтобы все выглядело как несчастный случай, а можешь просто всех покромсать на пятаки, дело твое. Но Персел, Робишо и его дочь должны умереть.
— Кто клиент?
— Ты знаешь, что это против правил, Гретхен.
— Не звони мне больше. И никого сюда не присылай. Если пришлешь, я закопаю их, а потом и тебя.
— Мы заехали к твоей мамаше в «Коконат Гроув». Хочешь с ней поговорить? Но будь терпелива. Она немного не в себе. Думаю, она еще не привыкла к китайскому героину. — Марко оторвал трубку ото рта: — Эй, Кэнди! Это твоя дочь. Она хочет получить твой совет по одному дельцу.
Гретхен слышала, как кто-то неуверенно взял трубку в руки, уронил ее и снова поднял.
— Алло, — сказал заторможенный женский голос.
— Мама?
— Это ты, милая? Я так беспокоилась. Тебе нравится в Новом Орлеане?
— Мама, послушай меня. Тебе нужно сбежать от этих парней. Не принимай от них больше дурь.
— Я уже восстанавливаюсь и колюсь всего два раза в день. Марко сказал, что тебе нужен совет.
— Мама, ответь на мой вопрос, но только «да» или «нет». Ты в Майами?
— Конечно, я в Майами. Я же здесь живу. Именно здесь ты купила мне дом.
— Но ты сейчас не дома. Ты где-то еще. Мне нужно знать, где ты, — сказала Гретхен, — но скажи мне об этом так, чтобы они не узнали. Ты сделаешь это, мама? Скажи мне, как долго ты ехала в машине, пока не оказалась там, где ты сейчас находишься.
Гретхен услышала, как кто-то берет трубку телефона.
— А вот это не самый умный шаг, — хихикнул Марко.
— Нет, это ты ведешь себя как тупица. Я не видела свою мать больше года. И ты думаешь, что я готова пришить троих человек ради кого-то, кого я больше никогда не хочу видеть?
— Хорошая попытка, крошка. Хочешь, я опишу тебе то, что происходит прямо сейчас? Твоя мамочка направляется в спальню с карликом, у которого с собой маленький черный чемоданчик. Он превратит голову твоей мамочки в пинбольный автомат и глазом не моргнет, так как он среди прочего еще и дегенерат. Ты не пугайся, мы за ним пока присматриваем. Но у клиента нет никаких моральных ограничений. Если ты не поможешь нам, твоя мамочка отправится прямиком в большую железную вафельницу. А может, ее переработают на фарш, начнут, например, с ног. А потом отправят тебе запись. Все еще хочешь назвать меня ублюдком? У тебя десять дней, сука.
Он положил трубку. Когда Гретхен закрыла свой мобильный, она почувствовала, как внутри нее все умерло, а лицо онемело, как будто бы ее ужалили сотни шмелей. Она отсутствующим взглядом смотрела в темноту сквозь открытые жалюзи. Псина по ту сторону канала уже не бегала вокруг шеста. И вдруг Гретхен поняла почему. Она сломала себе шею, пытаясь избавиться от цепи.
