Глава 12
В своем коттедже в мотеле Клет уступил свою кровать Гретхен, а сам примостился на диване.
— Я могу сама найти себе крышу над головой, — сказала она.
— Все коттеджи заняты, а нормальный мотель здесь стоит не меньше шестидесяти. Ты же хотела посмотреть Джеймса Дина на ночь, в мотелях каналов мало, зато у меня есть все.
Сказать, что она хотела посмотреть Джеймса Дина, значило не сказать ничего. Клет думал, что она выключит телевизор и пойдет спать после того, как она увидела «Гиганта». Вместо этого она сходила в туалет и немедленно вернулась обратно в кровать и улеглась на живот, положив подбородок на руки и внимательно вглядываясь в экран. Персел пытался краем глаза следить за событиями в «К востоку от Эдема», затем положил две подушки себе на ухо и постарался заснуть, несмотря на патриархальный голос Раймонда Масси, который, казалось, бил его по голове, как камни, падающие в колодец. Когда он проснулся в четыре утра, кровать была пуста, телевизор стоял на минимальной громкости. Дверь в туалет была открыта, свет выключен, на дверь накинута цепочка. Клет обернулся в простыню, встал, чтобы заглянуть за кровать. Гретхен лежала на полу перед телевизором, как маленькая девочка, руки обнимали подушку, подбородок вздернут, босые пятки в воздухе. Она досматривала последнюю сцену «Бунтаря без причины», ее глаза блестели. Персел сел в кресло и подобрал простыню. Он смотрел на нее и не мог произнести ни звука, точно так же, как не решаешься сказать хотя бы слово во время службы в церкви.
— Знаешь, почему у этого фильма неправильное название? — подала голос из-за кровати Гретхен.
— Если честно, никогда об этом не задумывался, — ответил Клет.
— Это не имеет никакого отношения к бунтарству. Все становится понятно в сцене в обсерватории. Натали Вуд, Джеймс Дин и Сал Минео прячутся от полиции и братвы. Дин считает, что это он виновен в смерти Базза, когда они ввязались в кидалово с крадеными тачками. Когда он попытался явиться с повинной, ему на хвост сели бандиты. Джеймс, Натали и Сал хотят быть семьей потому, что у них самих этого никогда не было. Они как святое семейство в хлеву. Никакие они не бунтари. Они просто хотят, чтобы их любили. Единственный реальный для них рай — это звезды на потолке планетария.
— А ты знаешь, в этом фильме был один прокол, — попытался продолжить ее рассуждения Клет, — Сал Минео отправляется в темноту с полуавтоматикой. А Джеймс Дин уже вытащил обойму. Он пытается сказать копам, что пистолет не заряжен, но они все равно стреляют в Сала. А по правде пистолет был заряжен. Сал Минео до того из него стрелял, а это значит, что в патроннике был патрон.
— И это все, что ты вынес из такого фильма? Что такой величайший режиссер, как Николас Рей, не разбирался в оружии? Что полицейские сделали то, что должны были сделать? А может, Джеймс Дин и из патронника достал патрон, просто не в кадре. Или это вырезали при монтаже. Многие из актеров были ветеранами Второй мировой или войны в Корее. Думаешь, они не знают, как разрядить полуавтоматику?
— Я просто сделал наблюдение.
— Лучше не делай этого перед людьми с мозгами, не становись посмешищем.
— Ты, похоже, много знаешь об оружии, — заметил Клет, но Гретхен лишь хмыкнула в ответ.
Он засунул руку за телевизор, вытянул вилку из розетки и выключил верхний свет. Даже положив себе подушку на ухо и засунув лицо поглубже в диванные подушки, он не мог выбросить слова Гретхен из головы. А чего он ждал? Что эта девушка окажется не тем человеком в бейсболке «Ореолес» и красной ветровке, который на его глазах направил полуавтоматику в лицо Биксу Голайтли и, не моргнув глазом, всадил три пули ему в голову и в рот? Его дочь не только хорошо разбиралась в оружии — она производила впечатление человека с такой остаточной злостью, что дай ей шанс, и она могла бы громить все вокруг и после того, как у нее закончатся патроны.
Персел не сомкнул глаз, пока первые проблески рассвета не посеребрили небо на востоке, а туман с каналов не покатился приливной волной через деревья, окружив его коттедж и отрезав его от остального мира.
Когда Клет и Гретхен проснулись, он на скорую руку сообразил сухой завтрак и кофе, затем поджарил яичницу из четырех яиц, добавил к ним несколько ломтиков бекона и упаковал их в восемь ломтей хлеба, густо намазанных майонезом, а приготовленные сэндвичи завернул в фольгу. Он вышел из коттеджа и сорвал кустик мяты, растущей на клумбе у пожарного гидранта, вымыл листья и отправил их в бутылку апельсинового сока, затем положил сэндвичи и апельсиновый сок в походный холодильник, наполненный льдом, и бросил в него упаковку замороженных креветок.
— Может, расскажешь, чем это ты там занимаешься? — спросила Гретхен, листая журнал «Ньюсуик».
— Мы отправляемся на рыбалку.
— То есть мы променяли Французский квартал на вшивый мотель с тем, чтобы отправиться на рыбалку в водах, которые воняют, как нефтяная скважина?
— Знаешь, какая у меня любимая фраза из «Бунтаря без причины»? — спросил он. — После того как Джеймс Дин и Базз подружились, Базз сказал, что им все равно придется проверить, у кого кишка тонка, в гонке на угнанных машинах по утесам. Джеймс Дин спросил его, зачем, а Базз говорит: «Ну, надо же хоть как-то отрываться». Я тебя разозлил вчера?
— Нет. Те, кто меня когда-то злил, либо мертвы, либо мотают долгие сроки, — ответила Гретхен.
— Ну-ка повтори.
— Я говорю о некоторых ухажерах своей мамочки. Так или иначе, они свое получили. Ублюдок, тушивший об меня сигареты, сдох где-то на болотах, за Ки-Уэст. Говорят, его кости и остатки кожи выбросило на берег после одного шторма. Тот, кто его пришил, засунул ему в горло зажигалку, прежде чем прикончить.
— И что ты чувствуешь по этому поводу?
— Никто другой не заслужил этого больше, чем он. Я только об одном жалею, — заявила она.
— И о чем же?
— Жаль, что меня там не было.
Они поехали в арендованный док и катерную пристань на заливе Ист-Кот-Бланш, где Клет держал восемнадцатифутовую лодку с мотором «Эвинруд» на семьдесят пять лошадей, приобретенную на одном из долговых аукционов. Он погрузил в лодку удочки для ловли в соленой воде, коробку приманки, большую сетку на крабов и пластиковый пакет с шестью пустыми банками из-под кофе с пластиковыми крышками, затем нажал на стартер, и вывел лодку в залив. Солнце на воде было ярким и горячим, темные волны, полные песка, ломались и растекались по пляжу. Гретхен сидела на носу, на ней были джинсовые шорты, футболка и солнцезащитные очки. Но она так и не воспользовалась кремом от загара и шляпой.
— Перейди за рубку и сядь позади меня, — попросил Персел.
— Почему?
— Мне не видно.
Гретхен повернулась лицом к ветру, волосы ее развевались. Затем она сняла очки, потерла глаза и снова их водрузила на нос. Она, ерзая, переместилась с носа, встала в рубке и наконец уселась на подушках позади рубки.
— И что тут ловится? — спросила она.
— У тебя будет загар как у вареного рака, если не будешь осторожной.
— Сколько раз ты был женат?
— Один.
— И где твоя бывшая?
— Где-то там.
— Ты имеешь в виду психотерапию, метадоновую клинику, электрошок и все такое?
— У тебя не рот, а помойка, знаешь ли.
— Крем от загара есть? — спросила Гретхен.
— Под сиденьем.
Она достала тюбик крема, открутила крышку и начала втирать его в икры, колени и бедра. Затем она намазала кремом лицо, шею и верхнюю часть груди, не прикрытую футболкой. Клет добавил газу и пересек залив, направляясь в сторону открытого моря на юго-восток. На горизонте виднелся фронт черных туч, их электрические разряды бесшумно вонзались в воду. Клет направил лодку по широкой дуге и вышел на длинный плоский участок моря между бурлящими потоками. Он выключил мотор, и лодка мягко двинулась дальше по поднятой ею же волне.
— Прямо под нами косяк белой форели, — сообщил он.
— Но мы здесь не за этим, верно? — ответила она.
— Не совсем.
— Для чего кофейные банки?
— Видишь, какие спокойные здесь воды? Это из-за смены приливных волн. Прилив закончился два часа назад, и теперь вода откатывается назад, — Клет открыл пластиковый пакет и достал три закрытых банки из-под кофе, затем по одной опустил их в воду, — посмотрим, в каком направлении они поплывут.
— Ты никогда не думал о том, чтобы снимать фильмы?
— Ты меня вообще слушаешь?
— Нет, я серьезно. Ты все время думаешь, и из тебя получился бы режиссер лучше, чем из большинства тех, кто снимает сейчас. Читала на днях статью в «Вэнити фэйр» о том, насколько сегодня легко снять успешный фильм. Подписываешь Вина Дизеля или любого другого мужика с голосом, как из ржавой канализационной трубы, а потом все на хрен взрываешь. При этом даже реальную взрывчатку нынче использовать не обязательно, можно все это на компьютере сделать. Актерам и играть-то не надо будут стоять вокруг, как зомби, и имитировать Вина Дизеля, и еще больше всякого дерьма взрывать. Я до спины не достаю.
Клет с трудом поспевал за ходом ее мыслей. Девушка повернулась к нему спиной, закатала футболку до бретелек бюстгальтера и передала ему тюбик с кремом.
— Намажь-ка мне чуть выше попки.
— Что?!
— Я всегда сгораю прямо над линией трусиков. Болит потом несколько дней.
— Я хочу, чтобы ты меня послушала и буквально минуту не думала о фильмах и прочих вещах.
— Слушай, ты голубой, или что-то в этом роде? В этом проблема? Потому как если нет, значит, у тебя реально не все дома.
— Гретхен, пора бы тебе хоть немного научиться следить за языком. Нельзя же попросту выкладывать людям все, что взбредет на ум.
— И это говоришь мне ты? Ты свой список приводов когда последний раз видел? У тебя там больше пунктов, чем у большинства уголовников.
— И откуда это мы знаем про списки приводов?
— Я смотрю сериалы. У копов в неоновых дырах типа Лас-Вегаса есть миллиарды, которые они тратят на всякие высокотехнологичные лаборатории, набитые азиатскими нюхачами. А в это время проститутки, кидалы и казино имеют сосунков по всему городу.
— Кто такой нюхач?
— Торчок, который ловит кайф, нюхая женские велосипедные сиденья.
— Я этого больше не вынесу, — выдавил Клет, он открыл холодильник, достал сэндвич с яичницей и беконом, стер наледь с хлеба и впился в него.
— А мне можно? — спросила она.
— Угощайся, — ответил он, жуя, с глазами такого размера, как у человека, пытающегося удержать равновесие в аэродинамической трубе.
— Скажи мне правду, ты ведь не педик-извращенец? — спросила Гретхен.
Клет отложил сэндвич в сторону.
— Я собираюсь наживить крючки и установить удочки в уключины. Затем мы будем дрейфовать и следить за тем, куда поплывут банки. В это время больше никакой болтовни про фильмы, никаких оскорблений и никаких вторжений в личное пространство. Поняла?
— И с какого это хрена ты так со мной разговариваешь?
— Это моя лодка. Я шкипер. В море слово шкипера — закон, — он посмотрел на выражение ее лица, — ладно, ладно, приношу извинения.
— Конечно, приносишь, ты просто ходячая коллекция неудач.
Когда Клет не ответил, Гретхен добавила:
— Сколько раз ты видел «Бунтарь без причины»?
— Думаю, четыре. А вот Пола Ньюмана в «Выстреле с левой руки» — шесть.
— Так я и знала. Ты такой же, как и я, только не хочешь этого признавать.
— Может быть, детка.
— Обычно я не позволяю мужчинам так себя называть, — сказала она, — но для тебя сделаю исключение. Гретхен сняла очки, скрывавшие магическую притягательность ее фиолетовых глаз. Ее лоб был покрыт капельками пота, ноздри расширились.
— Никак не пойму, что я чувствую по отношению к тебе. Ты хороший парень. Но всем хорошим парням, которые попадались мне на пути, всегда что-то было нужно от меня. Некоторым из них наша встреча принесла только неприятности. Что скажешь?
— Я старая развалина, даром что бывший морпех и коп, и в моей жизни остался только алкоголь и беспросветность. Что мне еще сказать?
Двадцать минут спустя Клет подвел лодку к берегу залива, имевшего медный оттенок и покрывавшегося грязной пеной при каждом дуновении ветра. Когда корпус коснулся дна, Гретхен спрыгнула с носа в воду, прошла по мелководью и выбросила на песок якорь. Клет стоял в рубке и наблюдал, как кофейные банки исчезают в южном направлении.
— Я не понимаю, что мы тут делаем, — сказала Гретхен.
Клет перегнулся через планшир, грузно шлепнулся в воду и вышел на пляж вместе с девушкой, намочив свои хаки до колена.
— Здесь всплыло тело Блу Мелтон, — ответил он. — Посмотри, на юго-востоке есть течение, проходящее через бухту и ведущее в Залив. Это что-то вроде подземной реки, которая приходит и уходит с приливами и отливами. Я думаю, что парни, которые выкинули ее здесь за борт, ничего не знали о приливных и отливных течениях. Надеялись, что ее тело утонет и его сожрут акулы или крабы. Если бы тело нашли, все выглядело бы так, как будто она упала за борт и утонула. А поскольку лед не растаял, я думаю, что они были близко к берегу. То есть я считаю, что парни эти были на большой лодке, с морозильником, но они не моряки и, скорее всего, не местные.
— А зачем богатым мужикам тусоваться с бедной каджункой из Сент-Мартинвилла? — спросила Гретхен.
— Как насчет секса?
— У нее во рту был шарик?
— Да, скорее всего, в нем была та дурь, которой ее накачали. Внутри была записка о том, что ее сестра все еще жива. После того, как ее похитили, кто-то решил, что она знает больше, чем нужно, и убил ее. Кто-то вколол ей лошадиную дозу и оставил умирать в холодильнике.
— А почему мы сейчас об этом говорим?
— Мой приятель Дэйв уверен, что мы столкнулись с крупными игроками. Я сказал ему, что мы имеем дело с тем же тупоголовым сбродом, который отправляли за решетку последние тридцать лет, но я ошибся, — взгляд Клета упал на гигантский ствол кипариса, вырванный с корнями и выброшенный на берег во время шторма, лежавший у зарослей эвкалиптов и хурмы. Он был покрыт червями и ракушками и выцвел на солнце, блестя отполированными ветром и песком боками.
— Сядь-ка на минутку, Гретхен.
— Зачем это?
— Затем, что я тебя попросил. Не знаю, как сказать. Три проходимца из Нового Орлеана, пытавшиеся отжать у меня офис и квартиру, откинули копыта. Пришивший их киллер, скорее всего, не местный, может, давно работает на мафию. Эти трое были уголовниками, они знали правила игры. Они сделали свою ставку и проиграли. Девчонка, чье тело здесь всплыло, не была в этом замешана. Она была невинной девочкой, на которую куча реальных ублюдков наложила грязные лапы и убила. Ее сестра, Ти Джоли Мелтон, может быть в руках этих отморозков. Чувствуешь запах?
Гретхен подставила лицо бризу. Они сидели в тени кипарисов, яркий металлический отсвет поверхности бухты заставлял глаза слезиться как от вспышек электросварки.
— Пахнет заправкой, — ответила она.
— Ты ее не видишь, но это нефть. Никто не знает точно, сколько ее здесь. Буровая компания залила ее диспергентами, чтобы никто не мог точно подсчитать, за сколько баррелей вылитой в море нефти они должны отвечать. Ти Джоли Мелтон говорила Дэйву что-то о том, что ее друг путался с парнями, болтавшими о центраторах. Дэйв думает, что этим парнем был Пьер Дюпре. Может быть, выброс произошел оттого, что в обсадных колоннах было недостаточно центраторов. Но это и так все знают, а потому вопрос не в этом.
— Угу, думаю, я все поняла. Ну-ка вернись к тому месту, где ты говорил о трех парнях, связавшихся с тобой, и которых затем пристрелили.
— Они мертвы, конец истории. Может быть, тот, кто отправил их на тот свет, сделал этому миру большое одолжение, понимаешь?
— Нет, не понимаю.
— Прикончивший их киллер называет себя Карузо.
— Как певец?
— Да, когда Карузо поет, все замолкают, причем навсегда.
— Звучит как дешевые городские легенды о мафии. Ты в Майами зимой никогда не бывал? Весь пляж забит итальяшками. У них у всех фигуры головастиков. Перед отъездом из Нью-Йорка все делают себе автозагар, и их кожа выглядит как апельсиновый шербет с черными волосами. Моя мамочка в свое время вертела дела в паре больших отелей на пляже. Так вот, она рассказывала, что некоторые из них надевали себе под плавки насадки для увеличения члена. Большинство этих жалких недоносков работают на мусоровозах, и если бы они не входили в профсоюз, сидели бы на пособии.
Клет повесил голову, сложив руки между колен и уставившись в пустоту. В тени ветер был прохладным, над головой шептались ветки эвкалипта, а его лодка мягко покачивалась на слабых волнах у пляжа.
— Я что-то не то сказала? — нарушила тишину Гретхен.
— Нет, — ответил Клет.
— О чем ты думаешь?
— Я люблю Луизиану.
Она положила ладонь ему шею, касаясь ногтями линии волос и оспинок на шее. Персел почувствовал, как ее ногти передвигаются в его волосах, словно она гладила кота.
— Знаешь, в глубине ты добрый человек, сказала она, — не помню, чтобы встречала таких, как ты.
Спустя менее чем двадцать четыре часа после смерти Ронни Эрла Патина я сидел в офисе Хелен и думал, как бы все повернулось, если бы я передал бедолагу в полицию Лафайетта. Но если я не ошибался, чернокожая проститутка предупредила кого-то о том, что Патин был пристегнут наручниками к моему бамперу и вот-вот окажется в городской тюрьме. Это означало, что люди, стоящие за его смертью и покушением на меня, а возможно и за смертями Блу Мелтон, Вейлона Граймза и Фрэнки Джиакано, обладали влиянием и властью, выходящими далеко за пределы контроля криминальных семей, которые когда-то вели свои дела из Галвестона и Нового Орлеана. Другими словами, Ронни Патин отправился бы на тот свет, что бы я ни делал.
Или, может, я превращался в одного из тех, кому чудятся заговоры на всех уровнях общества?
— Давай-ка проверим, правильно ли я все поняла, — спросила Хелен, — ты думаешь, что стрелком из рефрижератора был брат Патина?
— Я не уверен. Я думаю, что Ронни Эрл угнал грузовик. Думаю, стрелок был похож на Ронни, потерявшего килограммов пятьдесят. Ронни говорил, что его брат либо мертв, либо живет в Канзасе.
— Патин что, не знал, жив ли его брат?
— Скажем так, семейные ценности были у него не на первом плане.
— Я только что связалась с начальником полиции Лафайетта. Он сказал, что никто не слышал выстрела и не видел убийства Патина. Ни на одном из зданий на той улице нет камер видеонаблюдения, гильз также не обнаружено. Начальник спрашивает, почему ты не скоординировал свои действия с ним, прежде чем отправиться в клуб.
— Я не был уверен, что парень в клубе окажется Ронни Эрлом.
— Нужно было, чтобы люди из Лафайетта сами этим занялись.
Может, она и была права. Я не ответил, и Хелен продолжила:
— Есть у меня плохая привычка — думать задним умом за других. Но, может быть, полиция Лафайетта отправила бы туда пару патрульных, и они спугнули бы парня. Кто его знает, приятель.
Я стоял у окна ее офиса с прекрасным видом на Байю-Тек и газоны, спускающиеся к воде, заросли камелии на дальнем берегу и тенистый грот Богоматери. Я увидел, как с Ист-Мэйн свернул черный «Сааб» с откидным верхом и подъехал по длинной, петляющей подъездной дороге мимо грота и парка к нашему зданию, сверкая полированными черными боками. Из него вышла женщина и прошла по газону к боковому входу в здание. Я не видел ее лица, только макушку и фигуру, но не мог не заметить ее воинственную походку.
— Ты ожидаешь Варину Лебуф? — спросил я.
— Она что, здесь? — удивилась Хелен.
— Ее машина припаркована в желтой зоне. Она только что вошла через служебный вход.
— Надо бы этой девахе по заднице надавать.
— Думаю, будет лучше, если я вернусь к себе в кабинет.
— Нет, лучше стой, где стоишь. Посмотрим, что на уме у нашей лицемерной милашки.
— Может, норов у нее и горячеват, но вот лицемеркой я бы ее не назвал.
— Знаешь, почему я люблю тебя, Дэйв? Ты абсолютно безнадежен во всем, что касается женщин, — проговорила Хелен в надежде услышать мой ответ, но я молчал. — Ты думаешь, что она бунтарка, безрассудная и страстная женщина, которая всегда готова рисковать своим сердцем, если в ее жизни появляется тот самый мужчина?
— Может, сменим тему?
Но я уже вляпался. Как и многие другие люди, не похожие на остальных либо по рождению, либо потому, что они выросли в не самом благоприятном доме, Хелен всю жизнь ломала голову над тем, почему же остальные люди столь необдуманно отказываются от нее. Психотерапевты частенько ассоциируют этот поведенческий синдром с людьми слабыми, обеспокоенными тем, что от них ничего не зависит. Ничто не может быть столь далеко от истины. Единственная причина, по которой большая часть подобных людей справляются со своими трудностями, а не совершают суицид или не становятся серийными убийцами, заключается в том, что они наконец-то понимают, что мир к ним несправедлив, что их непринятие незаслуженно и что в этом виноват скорее мир, а не они сами.
— Ну-ка, отмотай пленку, — сказала Хелен, — она бунтует по вопросам, на которые всем наплевать. Она ходит в церковь, где большая часть прихожан бедны и необразованны, и чувствует себя там суперзвездой. Но в политике и в бизнесе она всегда принимает сторону большинства и подлизывается своим миленьким ротиком к правильным людям. Позволь перефразировать. Она всегда готова поцеловать нужную задницу.
— Это уже как-то грубовато, — ответил я.
— Когда ей было лет пятнадцать, я была инструктором на стрельбище. Летний лагерь Варины спонсировал команду по стрельбе из винтовки, они каждое утро приходили пострелять на час или около того. Однажды утром, после грозы, Варина устроилась под навесом со своей винтовкой двадцать второго калибра. Ни одного выстрела еще не было сделано, я только вышла из офиса с бумажными мишенями, когда увидела, как она заряжает свою винтовку. Я никогда не позволяла им заряжать оружие, пока я не схожу на рубеж, не закреплю мишени и не вернусь обратно под навес. Она это знала, но все равно заряжала винтовку, заталкивая патроны в магазин один за другим, не отводя взгляда от рубежа. Я сказала: «Варина, не заряжать, пока я не скажу». Но она передернула затвор, как будто не слышала меня, подняла винтовку и выпустила две пули, прежде чем я смогла добраться до нее, чтобы остановить. Метров в десяти позади фанерных фигур, к которым мы крепили бумажные мишени, на дереве хурмы сидела самка опоссума с тремя малышами на спине. Варина всадила одну пулю ей в бок, а вторую в голову.
— Иногда дети не знают, что творят, — ответил я.
— В этом-то и вопрос. Она знала. Она знала правила, слышала, как я приказала ей прекратить заряжать винтовку, но это ее не остановило, и она попросту убила ни в чем не повинное существо. Чертовка.
Варина Лебуф без стука распахнула дверь Хелен и вошла в кабинет. Она была одета в джинсы, низкие сапоги и оранжевую ковбойскую рубашку, губы блестели розовым блеском, грудь вздымалась, а щеки пылали.
— Какая удача, я поймала вас обоих, — заявила она.
— Мисс Лебуф, прошу вас спуститься вниз по лестнице, выйти через боковую дверь, переставить свою машину, после этого пройти через главный вход и спросить в приемной, на месте ли детектив Робишо и я, — холодно произнесла Хелен, — затем кто-нибудь позвонит мне на внутренний номер, и я, вероятно, скажу этому человеку, что я на месте, и попрошу его направить вас ко мне. А может, и нет.
— Мой адвокат подает в суд на ваше полицейское управление и помощника шерифа Катин Как-ее-там. Хотела сказать вам об этом лично, так как тут умеют приписывать небылицы всем, кто не пляшет под вашу дудку.
— И в чем ваш иск? — спросила Хелен.
— Унижение моего отца. Вы ударили его о патрульную машину. Несправедливо обвинили во всем, в чем только могли. Знаешь, в чем твоя проблема, Дэйв?
— Просвети уж.
— У тебя есть мозги, но работаешь ты на людей безо всякого интеллекта. Думаю, ты каждый день борешься с этой мыслью.
— На выход, мисс Лебуф, — приказала Хелен.
— Рада видеть, как мудро расходуются налоги, которые я плачу, — сказал Варина. — Тьфу!
Она вышла, не закрыв за собой дверь, я последовал за ней по лестнице и через боковой выход. Она шла быстро, сверкая глазами от ярости.
— Нет, Варина, так легко тебе от меня не уйти.
— Говори, чего тебе, я опаздываю.
— И куда же?
— На встречу с кардиологом моего отца, ему утром было плохо.
— Почему же не сказала об этом наверху?
— В суде ты еще много чего услышишь.
— После того, как меня чуть не угрохали рядом с твоим жилищем, ты убирала кровь и стекло с моего лица и искренне беспокоилась обо мне. Ты сказала, что в деле, которым я занимаюсь, замешаны миллионы. Ты также сообщила, что люди, пытавшиеся меня прикончить, не знают границ. И ты посоветовала мне не быть таким глупцом.
— Это никоим образом не связано с плохим обращением с моим отцом.
— А я думаю связано. Я думаю, что твой отец — жестокий человек, способный на все, что, по его мнению, сойдет ему с рук. Я думаю, что этот гражданский иск просто для отвлечения внимания.
— Мой отец вырос в бедности и в другую эру. Думаешь, справедливо смотреть в прошлое из настоящего и судить людей, никогда не покидавших пределов штата Луизиана за всю свою жизнь?
— Я всегда восхищался тобой, Варина. Мне не хотелось бы, чтобы ты причиняла боль той женщине, помощнику шерифа. Она справедливо обошлась с твоим отцом, а этот гражданский иск обанкротит ее и, наверное, разрушит ее жизнь и жизнь ее детей. Хочешь, чтобы это было на твоей совести?
Машина Варины Лебуф была с откидным верхом, она положила руку на дверь и отдернула ее, видимо, почувствовав, насколько сильно раскалился металл на солнце. Ее лицо было перекошено, в глазах сквозила боль.
— Хочу задать тебе еще один вопрос, — сказал я, — я знаю тебя с подростковых лет и всегда думал, что ты настоящий победитель. Кто-то рассказал мне о том, как ты пристрелила опоссума на стрельбище, когда тебе было пятнадцать. У опоссума были детеныши.
— Это наглая ложь!
— Может, ты и не хотела убивать его. Может быть, увидела движение листьев и хотела попасть в ветку. У детей так бывает. У меня было. Я однажды застрелил большого енота, и мне до сих пор неприятно об этом вспоминать.
— Я не убила ни одного животного за всю свою жизнь, и скажи тому лжецу, который наплел тебе это, а я уверена, что это Мисс Железная Стерва 1969 года Хелен Суле, чтобы держала свой грязный рот на замке, а не то мне плевать, шериф она или нет, я поймаю ее, когда вокруг будет достаточно свидетелей, и расцарапаю ей рожу!
— А вот этого я тебе не советовал бы.
Солнце зашло за облако, оставив канал, здание мэрии, окруженное дубами, и петляющую подъездную дорогу в тени. Я увидел, как краски покидают лицо Варины.
— Дэйв, как ты не видишь, всего этого можно избежать! Мы проживаем свои жизни так, как можем. Людям, принимающим решения, на нас наплевать. Зачем терять жизнь попусту? Когда все это закончится, никто даже не вспомнит, как нас звали.
— Зато мы будем помнить, кем были, а кем не были, — ответил я, — счет к концу игры не меняется.
Я думал, что она просто уедет, но она поступила иначе. Она вцепилась мне в руку и сильно ее пожала, словно в акте отчаяния, и я почувствовал, как ее маленькие ногти впиваются мне в ладонь. Затем Варина села в машину и, поправив прическу, отъехала под звуки радио. Луч солнечного света упал на нее, разделив ее лицо напополам, как будто это были два разных человека, и художник, рисовавший их, никак не мог сделать окончательный выбор.
