Режущий глаза белый свет вернул меня в сознание.

Острая боль в правом боку притупилась, зато теперь словно кто-то сдавливал мне грудную клетку стальным обручем.

Лизен лежала в том же положении.

Она хотела что-то сказать заклеенным ртом, мычала и трясла головой снизу вверх, похоже побуждала меня подняться.

– Я парализован, – огорчил я Лизен.

Бергстрёма я не видел.

Лизен еще раз вскинула голову.

– Не могу пошевелиться, – добавил я, хотя и говорить было больно.

Лизен отчаянно застонала.

Потом дверь открылась, и вошел Бергстрём, распространяя по комнате крепкий сигарный дух.

Выходит, он не привиделся мне, когда за стеной я дышал ароматами сконской осени.

Крупный мужчина – ничего не скажешь.

Обвисшие бульдожьи щеки придавали его лицу своеобразное выражение. Удивительно, но, несмотря на возраст и габариты, в его облике чувствовалось что-то мальчишеское. Волосы с косым пробором были зачесаны назад, белая рубашка и темные брюки тщательно выглажены, ботинки начищены.

– Подняться можешь? – спросил он меня.

– Даже пальцем не пошевелю, – выдохнул я. – Ты сделал меня инвалидом.

– Тогда сиди, где сидишь.

Я промолчал, но в этот момент заметил, что могу двигать мизинцем и средним пальцем правой руки.

– Она все рассказала. – Бергстрём кивнул на Лизен. – И ирландка из Копенгагена тоже. Я знаю, что ты показывал им фильм про маленькую польку…

– Юстину Каспршик?

– Польку.

– Ее звали Юстина.

– Все равно из Польши.

В правой руке что-то закололо, и я согнул указательный палец.

– Тебе понравилось? – спросил Бергстрём.

– Не хочу говорить об этом.

В правом боку кололо, стоило мне произнести хоть слово.

– Неплохой фильм, согласись. Ты ведь специалист.

– Диалоги…

– Я не об этом.

– Ее парик…

Он наклонился ко мне и ударил кулаком в правый бок. В глазах заплясали разноцветные искры.

– Или ты можешь сделать лучше?

– Я видел лучшие, – возразил я.

В бок как будто вонзили мачете. Разумеется, раньше я не имел такого опыта, но почему-то всплыло это сравнение. Я попытался сосредоточиться и забыть о боли.

– И ту бабу, которая была с тобой в Сольвикене, я тоже хотел проучить, – продолжал Бергстрём. – Но мне помешала полиция.

«Бабу…» – мысленно повторил я. Он имел в виду Бодиль. Значит, полицейская машина не зря разъезжала вдоль побережья.

– Я думаю, ты мог бы писать сценарии для моих фильмов. Там все не всерьез, надеюсь, ты понимаешь. Но я покажу тебе, как бывает по-настоящему.

Левая лодыжка снова заныла, но я мог ею шевелить.

– Чистилище, – произнес он. – Знаешь, что это?

Я молчал.

– Ты онемел? Чистилище – через него сейчас пройдет фрёкен Карлберг, и я хочу, чтобы ты это видел. Потом мы поговорим.

Невидимые стальные обручи все еще сжимали грудную клетку, но легкое покалывание в ладонях и пальцах вселяло надежду на возвращение способности двигаться.

– Сколько ударов ей нужно, как считаешь?

– Ни одного.

Бергстрём расхохотался:

– Я полагал, что ты человек с юмором.

Он взял трость, которая стояла у стены, и уставился на нее, будто видел впервые.

Я должен был разговорить его и оттянуть время.

– Это та же, что в фильме?

– Из Глазго, – кивнул Бергстрём.

Он зажал трость между пальцами и заулыбался, любуясь ею.

Роджер прав: такое не купишь в магазине товаров повседневного спроса.

– В Нью-Йорк тоже ее брал?

Герт-Инге повернулся и пристально посмотрел мне в глаза:

– Что ты об этом знаешь?

– Ты наследил по всему миру.

Бергстрём раскрыл рот, но тут же его захлопнул.

– Помнишь Бренду Фарр?

Он не ответил.

– А она тебя помнит, – продолжал я. – Даже сравнила с генералом танковых войск Паттоном.

– Ты…

– Я был везде и со всеми встречался. Кто из них тебе больше понравился? Кто лучше удовлетворил? Бренда Фарр, Мария из Хальмстада, Анли из Капстадена? Сколько их было? И главное, как ты их выбирал?

– Ты ничего не докажешь.

– Почему? Думаю, Анли тебя опознает, как это сделала ирландка из Копенгагена…

– Так я и знал, – прошипел Бергстрём. – Мне следовало…

– Убить ее?

Бергстрём покачал головой, отставил трость и вышел в другую комнату.

Он принес оттуда кресло и поставил наискосок от скамьи Лизен. Потом поднял меня, подтащил и опустил на мягкое сиденье.

Я сидел как истукан.

– Итак, действие первое, – объявил Бергстрём. – Сейчас ты увидишь.

Он повернулся к граммофону, щелкнул тумблером. Послышался треск, механическое повизгивание, а потом из-под иглы полилось: «…got myself a crying, sleeping, walking, talking living doll…»

Бергстрём встал у скамьи. Поднял над головой трость. Прищурился, словно прицеливаясь. В этот момент я вытолкнул себя из кресла, однако, не рассчитав силы, рухнул ничком и остался лежать на полу. Падая, я задел плечом ногу Бергстрёма, от неожиданности он потерял равновесие и отлетел к стене. В проигрывателе хрустнуло, игла со скрежещущим звуком побежала по пластинке, и Бергстрём рухнул на меня всем своим весом.

Я завопил от боли в правом подреберье.

– Черт, я-то думал, ты парализован! – закричал Бергстрём, вскакивая. Потом поднял меня за плечи. – Стоять можешь?

Но стоило ему отпустить меня, и колени мои обмякли. Бергстрём снова подхватил меня, усадил в кресло и повернулся к граммофону.

– Ты сломал ее, – заскулил он, осматривая пластинку. – Знаешь, как давно она у меня? Это от матери.

Если бы не боль в загрудине, я бы пожал плечами. Через пластинку пролегла трещина.

Бергстрём смотрел на меня мутными, без блеска, глазами. Потом медленно покачал у меня перед носом указательным пальцем и повернулся к Лизен:

– Она за это заплатит. Шесть дополнительных ударов. Это справедливость.

– Ты следил за мной в Копенгагене? – проговорил я.

– Не твое дело.

– А на бензозаправке в Сведале?

– И это тебя не касается.

– Зачем ты убил Юстину Каспршик?

Вопрос застал Бергстрёма врасплох. Он задумался.

– Ты уверен, что это сделал я?

– А Ульрику Пальмгрен?

Его лицо расплылось в улыбке.

– Она ведь нравилась тебе, так? Я читал чепуху, которую ты ей писал.

– А что насчет девушки с бензозаправки?

– Так, невинное развлечение.

– А Санделль, Грёнберг?

– Чертовы шуты!

– Как ты проник в номер Санделля?

В глазах Бергстрёма отразилось недоумение, будто он не понимал, почему меня это интересует.

– Ко всем комнатам отеля имеются дубликаты ключей.

– А где ты раздобыл снимок, который подложил в мой почтовый ящик?

Бергстрём покачал головой, он улыбался.

– Тебе не обязательно все знать.

– Оставь Лизен, она ничего тебе не сделала. Высеки меня, в конце концов.

– Ты болтаешь чушь, – усмехнулся Бергстрём. – Мне известно о тебе достаточно, чтобы ославить на всю Швецию. Сам удивляюсь, почему до сих пор не сделал этого. Но мы весело поиграли, правда?

Все мое тело словно кололи микроскопическими иголками. Я почти не сомневался, что теперь смог бы встать на ноги.

Бергстрём снова взял трость и ткнул меня ею в грудь:

– Я придумал, что с вами сделаю. Оставлю в твоей машине на Центральном вокзале.

– Как ты туда нас доставишь?

– Раггар поедет за мной на своей развалюхе.

– Но если ты это сделаешь, я всем расскажу, что видел.

Улыбка стала еще шире.

– А с чего ты взял, что я сохраню тебе жизнь?

Я не ответил.

– Тебе есть над чем подумать, – продолжал Бергстрём.

Я отвернулся.

– Жаль, у нас мало времени, получился бы отличный фильм.

– Кстати, о фильме, – вспомнил я. – Тебя опознали в кадре.

– Меня там не видно, – вытаращил глаза Бергстрём. – Но полька хороша.

Он снова встал возле скамейки Лизен и, примеряясь, приложил трость к ее ягодицам. Лизен поежилась. Бергстрём отступил на полшага.

– Вот так отлично. – Он повернулся ко мне. – Смотри внимательно, может, научишься чему-нибудь.

Он поднял трость над правым плечом и ударил, чуть подавшись в сторону. Раздался свист. Лизен напряглась и вскинула голову.

Бергстрём обернулся на меня:

– Мне все равно, что думает об этом фрёкен Карлберг, но я хотел бы знать твое мнение.

– Ты зашел слишком далеко, – отрезал я.

– А я надеялся, ты оценишь. Ты ведь тоже любишь такое.

– Оставь ее.

– Или тебе больше нравится дрочить перед монитором?

– Хватит!

Трость просвистела в воздухе.

– Фишка в том, что каждый новый удар должен быть сильнее предыдущего, – объяснил Бергстрём. – С таким инструментом это возможно.

– Откройте, полиция! – пробасил за дверью мужской голос.

Бергстрём словно пробудился ото сна.

– Какого черта… – только и успел промямлить он, прежде чем в комнату ворвался толстый мужчина.

Это было последнее, что видел Бергстрём. Мужчина обрушил ему на голову что-то тяжелое, в глаза Бергстрёма брызнул ослепительный свет. Угасал он постепенно, в то время как сам Бергстрём медленно летел в пропасть.

Наконец он повалился спиной на мои колени и на этот раз больше не поднялся.

Из его правого виска текла струйка крови.

Бергстрём, казалось, перестал дышать. Я не двигался.

– Что за черт? – услышал я собственный голос.

– Вот она, твоя благодарность, – отозвался Арне Йонссон.

Он стоял возле меня с клюшкой для гольфа в руке.

– Ты все же нашел ей применение, – заметил я.

Обернувшись, Арне снял с себя плащ и накрыл им Лизен.

– Нечего ей лежать в таком виде, бедняжке.

Я не двигался, придавленный телом Бергстрёма, все больше убеждаясь в том, что он не дышит. Однако проверить не решался.

Арне развязал ремни, освободил Лизен и заметил, что ее губы залеплены скотчем.

– Что за дрянь?

Арне потянул за край ленты, та отошла с хрустом.

– Вам помочь подняться? – спросил он.

Лизен, покачиваясь, встала на ноги. Арне поддерживал ее за плечо.

Ее нижняя губа кровоточила. На запястьях остались следы ремней. Лизен прокашлялась и сплюнула на пол.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я.

– Бывало и лучше.

Голос Лизен звучал хрипло. Она пожевала губами, будто у нее пересохло во рту, и поплотнее завернулась в плащ Арне.

Он налил ей воды из крана и протянул стакан. Но Лизен пить не стала. Вместо этого прополоскала рот, шагнула вперед и плюнула Бергстрёму в лицо.

Арне придержал плащ и обернул его вокруг ее бедер.

Лизен наклонилась, подняла с пола клюшку для гольфа и, сжимая ее обеими руками, изо всех сил ударила Бергстрёма в грудь.

– Лизен, Лизен, успокойтесь! – попытался я урезонить девушку.

Но клюшка взметнулась снова.

Лизен била по животу, бедрам, шее, лицу…

Тело Бергстрёма вздрагивало, и каждый удар болезненно отдавался у меня в подреберье.

– Мы сможем вытащить его отсюда? – спросил я.

– А он действительно мертв? – засомневался Арне.

Лизен в ужасе расширила глаза:

– Нет! Оставьте этого ублюдка лежать здесь!

– Он мертв, Арне, – заверил я. – Не дышит. Займись лучше Лизен.

Я уселся в кресло. В бок вонзилось не меньше десятка мачете. Дышать было больно, правая лодыжка пульсировала.

«Придется разрезать сапоги, иначе я их не сниму», – подумал я.

– У вас есть какая-нибудь одежда? – спросил Арне Лизен.

Та кивнула, покачиваясь, побрела на кухню и вернулась оттуда с вешалкой, на которую Бергстрём аккуратно повесил ее черные брюки.

– Трусы он засунул в карман, но они все равно изрезаны, – прошептала она.

– Что он с вами сделал? – поинтересовался я.

– Не сейчас, – отмахнулась Лизен.

Она скорчила гримасу, натягивая брюки на бедра.

– Боже, как больно…

– Он приставал к вам?

– Нет, на это он не способен. В детстве мать прижгла ему член сигаретой, с тех пор он не может… Он сам так сказал… Это все, что я знаю.

– Вау! – вырвалось у меня.

Прозвучало по-дурацки.

– А что он еще говорил?

Лизен махнула рукой:

– Не сейчас, Харри. В другой раз.

В глазах у нее стояли слезы. Щеки покраснели и опухли.

– Он…

– Потом, Харри.

– О’кей.

Арне не отрывал взгляда от Бергстрёма.

– Как ты проник сюда? – спросил я старика.

Он пожал плечами:

– Так же, как и ты. Сам ведь оставил лестницу снаружи.

– Спасибо, – проговорил я.

– Он мертв, – кивнул Арне.

– Выйдем в другую комнату, – предложил я.

Поднимаясь на ноги, я поневоле вспомнил Эгона Берга, фотографа с больными коленями. Я осторожно опустился на диван. Лизен хотела сесть рядом, но передумала, стояла, кутаясь в плащ Арне и глядя в пол.

Арне поднял глаза.

Я попытался сформулировать план дальнейших действий. Сначала про себя, потом вслух. Как и все мои планы, новый не был продуман до мелочей и оставлял место случайностям. Последнее не исключало успеха, я убеждался в этом уже много раз – когда писал статьи, проводил расследования, делал сенсационные разоблачения, рыл другим ямы… Неудач припомнил не много – в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, – но это было давно.

– Ничего не имею против, – согласилась Лизен, выслушав мое предложение.

Арне задумчиво кивнул.

– Поищи спички на кухне, – попросил я его.

Когда он вернулся, гремя коробком, я велел ему зажечь в доме все свечи. Две, толстые и массивные, я видел в фильме, где снималась Юстина Каспршик, но на глаза мне попались еще две, высокие и тонкие, воткнутые в подсвечники на подоконнике.

– Так бывает в книгах, – объяснил я. – Если успеем вовремя убраться, никто не узнает, что Арне убил Бергстрёма клюшкой для гольфа, и Лизен не придется ничего рассказывать.

– Я бы рассказала, – отозвалась Лизен.

– О’кей, полиция найдет Бергстрёма не раньше завтрашнего утра. Если порыться здесь хорошенько, а оставшееся спалить, никто не докажет, что мы в этом замешаны.

Я обвел вокруг рукой и только сейчас заметил, что на стенах висят плетки самых разных форм и размеров.

– Главное – держать язык за зубами, – строго предупредил я.

Арне и Лизен закивали. Арне выглядел озадаченным.

Лизен ткнула в комнату, где стояла черная скамья:

– Обычно все происходило там.

– Все?

– Да, самое главное, по крайней мере. Так говорил Бергстрём.

Я вспомнил о компьютере, который видел через окно большого дома.

– Нужно уничтожить его компьютер.

Моим словам никто не придал значения. Никому не было дела до того, что произойдет, если наша с Бергстрёмом переписка попадет в руки полиции.

В кухне есть ванная и туалет, а в нем наверняка найдутся рулоны туалетной бумаги. На окнах висят гардины. Наконец, сам дом деревянный.

Стоит уронить свечу – все сгорит в два счета.

Но ни один план не может предусмотреть все.

Я учил Арне и Лизен жечь деревянные дома, когда дверь медленно приоткрылась.

«Дробовик», – подумал я в первую секунду, потому что ружье с двумя стволами называется именно так. Причем у этого стволы были словно подпилены. Во всяком случае, мне они показались необыкновенно короткими, хотя я и не эксперт по ружьям.

Потом я увидел Джонни Бенгтссона.

До этого я встречался с ним только раз. Он стоял во дворе на противоположной стороне дороги, когда я проезжал мимо дома Бенгтссонов. Тогда он тоже был небритый, в потертых голубых джинсах и такого же цвета джинсовой куртке, клетчатой рубахе, стоптанных, грязных ботинках и кепке. В теплую комнату ворвался холодный воздух.

– Что вы сделали с Бергстрёмом? – спросил Джонни, направляя ружье попеременно то на Арне, то на Лизен, то на меня.

Лизен вскинула голову:

– А вам-то что?

Голос ее звучал хрипло. Она смотрела Джонни в глаза.

– Почему Бергстрём лежит на полу?

– Устал, – ответил я.

Джонни шагнул ко мне, наморщил лоб и задумался.

– А я тебя узнал, – сообщил он спустя некоторое время.

– Кто не знает обезьяну? – отозвался я.

– Ты раггар? – спросила Лизен.

– Можно сказать и так.

Лизен повернулась ко мне:

– Тогда это он устроил поджог в доме престарелых и…

– Что тебе известно об этом? – перебил ее Джонни.

Теперь он шагнул к Лизен. Дуло ружья маячило в пятидесяти сантиметрах от ее живота.

– Больше, чем ты думаешь, – огрызнулась Лизен. – Бергстрём кое-что успел рассказать, прежде чем свалился с ног от усталости.

– Ты намерен всех нас перестрелять? – обратился я к Бенгтссону.

Он переложил ружье в правую руку и пригладил левой подбородок.

Джонни думал, и, похоже, это давалось ему нелегко.

– Я хочу знать, что здесь произошло, – заявил он.

– Всем нам здесь известно, что ты сжег старика Йоте Сандстедта в Хёкёпинге, пытался подпалить мой дом в Солльвикене и порезал мне шины. Ты, конечно, можешь нас перестрелять, но в этом случае Бергстрёма тоже спишут на тебя и доказать что-либо будет сложновато.

Джонни Бенгтссон снова наморщил лоб:

– Но что вы сделали с Бергстрёмом, он мертв?

– Иди и посмотри сам. – Я кивнул на комнату, в дверном проеме которой матово блестели начищенные ботинки Бергстрёма.

Очевидно, Джонни Бенгтссон умел соображать, но ему требовалось на это время.

Между тем ружье повернулось в сторону Арне.

Когда Бенгтссон скосил глаза на Бергстрёма, я попытался подняться, но Лизен оказалась проворней. В мгновение ока она бросилась на Бенгтссона, и оба покатились по полу. Я плюхнулся на них с кресла.

– Чертова девка… – хрипел Бенгтссон.

Оба вцепились в ружье мертвой хваткой. Я потерял равновесие и откатился в сторону.

Бенгтссон лежал на спине. Лизен ткнула ему пальцем в глаз, и он завыл. Потом выпустил ружье, получив кулаком в промежность, и Лизен вцепилась в приклад. Бенгтссон схватился за дуло, которое поворачивалось то в одну, то в другую сторону. Арне спрятался за диваном.

Я подполз к ним на коленях и попытался выдернуть ружье из рук Бенгтссона. Лизен держалась за приклад, сидя верхом на противнике. Ружье повернулось, и грянул выстрел.

На несколько секунд все мы оглохли. Лизен отбросила ружье и вскочила, заткнув уши. Бенгтссон с недоумением уставился на свой живот, зажимая обеими руками расплывающееся кровавое пятно с пульсирующей раной посредине.

Наши взгляды встретились, Бенгтссон закричал, дико, по-звериному, потом откинулся, стукнувшись затылком об пол, и затих.

В его глазах застыло удивленное выражение.

Я судорожно собрался с мыслями. Лизен стояла, зажав ладонью рот. Арне вышел из-за дивана и положил руку ей на плечо.

В доме запахло порохом. В голове у меня гудело.

Лежавший перед нами молодой человек в кепке был мертв.

Под ним растекалась лужа крови.