Он сидел на скамейке неподалеку от могилы матери, над его головой раскинуло ветви большое дерево.

В прошлый раз оно защищало от дождя, но теперь листья опали, и черные ветки торчали в разные стороны.

Он вдыхал теплый, влажный воздух.

В то утро небо было серое, как сталь.

Из-за тумана он почти не видел, что происходило возле кладбищенских ворот.

Зато на этот раз поставил на могильную плиту вазочку с цветами.

Как всегда, чтобы соблюсти приличия. Впрочем, перед кем здесь рисоваться? На кладбище не оказалось ни души.

Даже Капстаден – мегаполис по сравнению с Андерслёвом. Хотя он помнит его другим, многолюдным и полным жизни. Здесь было много магазинов. Когда мать не мешала, он всегда находил где подработать мальчиком на побегушках.

Теперь остался только супермаркет «Иса».

Он думал, что в Капстадене обойдется без порки, но она так громко разговаривала и смеялась и даже танцевала на столе в слишком коротком платье, с вызывающе яркой помадой на губах. Он сидел в дальнем углу кабака, за виски. Его никто не видел.

Он такая заметная фигура, почему же на него столь часто не обращают внимания?

Все оказалось проще простого. Он дожидался ее во взятом напрокат автомобиле. Она вышла из бара и распрощалась с подругами. Совершенно спонтанная, непредвиденная порка, но он остался доволен.

Размышления прервал скрип калитки. Кто-то двигался по проходу между рядами. Он прищурился, разглядеть было трудно. Может, пора надевать очки? Нет, это все погода. Из-за тумана он не сразу понял, что к нему, разглядывая надписи на могильных камнях, приближается журналист.

Он выпрямился.

Какого черта? Что он здесь делает?

Он поднялся и спрятался за деревом, которое в прошлый раз защищало от дождя. Журналист сел на скамейку в мемориальной роще. Живая изгородь почти скрывала его от глаз. Но журналист явился сюда не за ним, иначе искал бы чуточку лучше. Похоже, просто прогуливается.

Он присел на корточки возле семейной могилы. Журналист удалялся по тропинке.

Он последовал за ним к выходу, потом – по главной улице и свернул в переулок.

Журналист остановился перед домом из красного кирпича, открыл дверь собственным ключом. В окне дома напротив мелькнула женская голова. Он быстро вернулся в машину, достал мобильник, набрал в Интернете адрес.

«Арне Йонссон, редактор». Что за черт!

Он вошел в «Гугл». «Арне Йонссон – известный журналист из Южного Сконе. Помимо других изданий, работал в газете „Треллеборгс аллеханда“».

Репортеры как шлюхи или алкаши: за милю узнают друг друга.

Он завел машину и медленно проехал мимо кирпичного дома.

Через сотню метров развернулся и выключил мотор. Достал бинокль. Возле дома стоял «сааб». Журналиста? Он присмотрелся к номерному щиту. Машина числилась за редакцией, в которой журналист работает или работал. Невозможно понять, кто такой этот придурок: журналист, ресторатор или прыщ на заднице?

Кирпичный дом хорошо просматривался снаружи. Но что делается внутри, невозможно разглядеть даже через бинокль.

Арне Йонссон, что за черт этот Арне Йонссон?

Имя имело неприятный привкус. Где он слышал его раньше?

Через час он вышел из машины и помочился возле правого заднего колеса.

Сколько еще ждать? Что, если журналист выйдет из дома только завтра?

Он позвонил в Мальмё и попросил Гудрун Квист назначить встречу на вторую половину дня. Гудрун принципиальная: чуть что – возражает. Ей сорок девять, и никакого образования. По бумагам числится секретаршей, но фактически заправляет всем. Была замужем, но муж оказался человеком ветреным. Узнав об измене, Гудрун ударила его по голове скалкой и, пока супруг стонал в полуобмороке, вылила на него канистру бензина и бросила спичку.

Так она овдовела.

Но заявлять на нее ему не хотелось. Ему нравилась Гудрун Квист.

Прошло час и пятьдесят две минуты, прежде чем журналист вышел из дома с дорожной сумкой через плечо.

Сумку и шарф он бросил на заднее сиденье «сааба». Туда же положил карту, которую держал в правой руке.

Сел за руль.

Он поехал за ним.

На шоссе, где движение оживилось, преследовать «сааб» стало легче.

Между ними вклинилась грязная «тойота», а потом он пропустил фургончик клининговой компании. Повернул на Копенгаген. Проверил бензин – хватит на несколько рейсов в оба конца. Фургон клининговой компании скрылся в направлении Мальмё, «тойота» направилась в Треллеборг. Он отстал, чтобы не вызвать подозрений. Впереди мелькали задние фары «сааба».

Когда миновали последний поворот на шведской территории, он снизил скорость. Теперь журналисту деваться некуда – через мост и на Копенгаген. А там он его легко нагонит.

Если же придурок передумает или у него не окажется трехсот семидесяти пяти крон, его «сааб» будет ждать у платной стоянки.

После неудачной погони за «БМВ» он купил карту «BroBizz» и теперь мог ехать без остановки. Помимо прочего, это экономило сотню крон на каждой поездке. Совсем не лишне, если учесть алчность сербской гангстерши.

В тумане он не различал, где Швеция, где Дания, и сам не заметил, как въехал на мост.

На датской территории прибавил газу и вскоре снова увидел задние фары «сааба».

На выезде из тоннеля движение оживилось: такси шныряли между городом и аэропортом. Он лавировал между рядами и уже решил, что журналисту удалось оторваться, как вдруг снова увидел «сааб».

И преследовал его до самой Конгенс-Торв.

Похоже, журналист и сам не понимал, куда ему надо.

Он три раза обогнул Конгенс-Торв по периметру и столько же раз проехал Нюхавн из конца в конец.

Памятные места. В тот раз мать привезла его в Тиволи, но, как всегда, застряла в Нюхавне, в кабаке, где громко звенела посуда и стеной стоял табачный дым. Мать пила с датчанином, толстым, потным, с сигарой во рту и татуировками на предплечьях. Мальчик испугался, спрятался за матерью, но датчанин выволок его и поставил на стол. «Прыгай!» – и он заскакал на столе, а компания смеялась. И мать тоже. «Прыгай, маленький чертенок!»

Тогда он всю ночь просидел на вонючей кухне с бутылкой лимонада.

Мать с датчанином заперлась в соседней комнате.

Ему хотелось знать, чем они там занимаются, он прислушивался.

Но они поставили пластинку, «Музыку Диксиленда». Когда датчанин закрывал дверь, у него в штанах стоял член.

Утром, когда сели на паром, у матери странно блестели глаза и руки дрожали так, что она с трудом зажгла сигарету. Лицо раскраснелось и опухло. Даже табачный дым не мог заглушить вонь изо рта.

На завтрак ему дали ростбиф с булкой, он съел его на пароме.

Дома мать сразу удалилась на кухню курить, а ему велела открыть бутылку пива со слоном на этикетке, которую купила на пристани.

Она жадно припала к горлышку и вылила в себя полбутылки.

Потом вытерла рот, но в уголках рта оставалась пена.

Посмотрела на сына:

– Почему я должна таскаться с тобой, чертенок?

Перегнулась через стол и отвесила ему две оплеухи.

Щеки горели, но обошлось без порки.

Через несколько минут челюсть ее отвисла и мать захрапела.

Бутылка покатилась по полу.

Он вытер лужу, поставил бутылку в угол…

… так… значит, журналист припарковался за «Англетером».

Он оставался в машине.

Журналист сунул кредитную карту в платежный терминал, прицепил квитанцию с внутренней стороны окна и вышел из машины, прихватив с заднего сиденья дорожную сумку и шарф.

Он медленно ехал за ним, время от времени останавливаясь, будто искал место для парковки.

Журналист вошел в магазин «Сторе регнегаде», потом – в ресторан «Дан Тюрелль». Он же, поколесив еще некоторое время, остановился и уплатил за парковку датскими кронами. Разумеется, он не стал заходить в «Дан Тюрелль», но, проходя мимо, скосил глаза. Журналист сел за барный столик, достал телефон. Он прошелся туда-сюда по улице, мимо старого здания, где располагалась редакция газеты, перешел через дорогу, вернулся.

Журналист кого-то высматривал, но не его.

Он направился к Ню-Эстергаде, где стояла машина, прислонился к стене и продолжил наблюдать за журналистом. Потом развернулся и зашагал в обратную сторону.

К тому времени к журналисту присоединилась блондинка. Они сидели за столиком в «Дан Тюрелле». Он прошелся мимо еще раз, медленнее. Журналист что-то говорил, размахивал руками.

Тогда он вошел в кафе напротив, «Зезе», заказал кофе с молоком, сел у окна. Отсюда «Дан Тюрелль» прекрасно просматривался. Но ему понадобилось в туалет. Когда он вернулся, снова вышел на улицу – убедиться, что журналист с блондинкой не ушли. Похоже, женщина сидела в наушниках и что-то слушала в мобильном телефоне. Когда он снова пошел в другой конец улицы, она прижала руку к губам, словно чего-то испугалась или чему-то удивилась.

Перед журналистом и блондинкой на столе стояли тарелки. Он тоже заказал в «Зезе» омлет и жареного цыпленка с грибами и розмарином.

Интересно, работает ли еще та девочка из Мальмё? Он давно задумал фильм, а у нее подходящие ягодицы. Один фильм он уже сделал, с маленькой полькой. Хотел назвать его «Трость», но на сайте решили иначе, не спросив автора. «Ханна» – это о чем? Никакого уважения.

Он планировал и другие сюжеты, с березовыми розгами, массажной щеткой и обыкновенными шлепками. Но полька его разочаровала, и он убил ее. Нечего лицемерить!

Между тем журналист и блондинка вышли.

Разговаривают.

Она кивает, куда-то показывает.

Он пожимает ей руку. Прощаются. Она его обнимает.

Потом удаляется в ту сторону, откуда пришла.

Журналист смотрит ей вслед. Может, любуется задницей?

Как только она скрылась из виду, он пошел к машине. Или нет, к Ню-Эстергаде. Нужно оставить деньги на столике и следовать за ним.

На тротуарах людно, но он сохраняет дистанцию. Восемь-девять метров. Поднял воротник пальто, держится ближе к домам.

Журналист свернул и остановился перед знакомыми дверями. Должно быть, надеется войти. Вот придурок! Там все надо заказывать заранее, а это стоит денег. Журналист отступил, поднял глаза на уровень четвертого этажа. Достает телефон и прижимает к уху, нажав кнопку. Сигналы идут. Журналист убирает мобильник, подходит к двери, нажимает кнопку домофона, потом разворачивается и идет прочь.

Он отскакивает в сторону, чтобы не столкнуться с ним.

Но придурок, похоже, его не видит. Он в своих мыслях.

Он кидается к двери, а журналист уже заворачивает за угол. Похоже, снова направляется в «Дан Тюрелль». Садится за барную стойку, заказывает минеральной воды.

Тем временем он движется уже привычным маршрутом вдоль старого редакционного здания и останавливается на другой стороне улицы.

Со стороны Ню-Эстергаде приближается ирландка. Она заходит в «Дан Тюрелль», журналист встает ей навстречу, они разговаривают, жмут друг другу руки. Такое впечатление, что он хочет ее угостить. Она устраивается на барном стуле. Ирландка коротко остригла волосы, надела джинсы и кожаную куртку. Бармен ставит перед ней чашку кофе. Журналист достает мобильник, ирландка вдевает наушники, кивает. Через несколько минут вынимает наушники и протягивает ему мобильник.

Закрывает лицо руками.

Похоже, плачет.

Ему пора. Он останавливается возле кафе «Зезе», напротив «Дан Тюрелля».

Он не знаком с блондинкой, с которой журналист разговаривал в первый раз, но ирландку узнал. В свое время она получила от него двенадцать ударов по ягодицам и четыре тысячи крон на руки. Но при чем здесь журналист? Ему-то что от нее надо? Как придурок вообще на нее вышел? И откуда знает салон сербской гангстерши?

Он снова проходит мимо ресторана.

Перед ирландкой рюмка, вроде коньяк.

Вот хлыщ!

Он возвращается обратно – она пьет из бокала. Виски, конечно. Ирландцы впитывают их с молоком матери.

Он останавливается возле кафе «Зезе» и отворачивается в сторону кафе «Виктор», когда журналист с ирландкой проходят мимо. Они движутся к Ню-Эстергаде, теперь он понимает, куда именно. Следует за ними. Пара останавливается возле знакомого ему дома, ирландка показывает рукой вверх, на четвертый этаж. Журналист звонит в дверь, потом достает мобильник, прикладывает к уху. Ирландка смотрит на него, кивает, и они отходят.

Прощаются возле его автомобиля.

На этот раз обходится без объятий.

Но журналист провожает ее взглядом. Да он больной, черт!

Эресундсбрун они проезжают уже в темноте.

Далеко впереди мелькают задние фары «сааба».

Он уже знает, куда направляется журналист, и не удивляется, когда тот останавливается возле кирпичного дома в Андерслёве.

Он зол.

Потому что гангстерша не отвечает на звонки, потому что он не успел купить чипсы из свиной шкурки.

А ведь это то, что он всегда делает в Копенгагене.