Глава 34
Сольвикен, август
Похоже, солнечные дни закончились. Ничего удивительного: середина августа. Пока я ездил в Хёкёпинге, Мальмё и Треллеборг, лил дождь, потом опять выглянуло солнце. В воскресенье утром, лежа в постели, я слушал, как с деревьев падают тяжелые капли.
Больше тишину ничто не нарушало.
Я включил кофеварку, поджарил два яйца и забрал газеты из почтового ящика.
Несмотря на дождь, день выдался теплый. Я сдобрил яйца тобаско и вышел на веранду.
Все газеты опубликовали интервью Йеспера Грёнберга, в котором говорилось, что наш герой временно оставляет политику и уезжает в Остин читать лекции в Техасском университете.
Первоисточником оказалось новостное агентство ТТ. Остальные издания перепечатали текст слово в слово. Отличались разве что заголовки, размер шрифта и фотографии. Создавалось впечатление, что Грёнберг сочинил не только ответы, но и вопросы.
Происшествие в отеле он комментировать отказался. Сообщил, что его политическая карьера получила новый толчок и ему нет смысла оглядываться. Только вперед.
Будь Грёнберг блюзовым исполнителем, или художником, или и тем и другим одновременно, он мог бы выпустить новый альбом под названием «Жизнь только начинается».
Кроме того, Грёнберг побывал на консультации у семейного психолога и остался доволен. Потому что, как он выразился, «развод – это всегда катастрофа».
Все это выглядело по меньшей мере странно.
Удалось ли психологу спасти его брак – неизвестно. Кто оплачивал поездку в Остин: сам Грёнберг, Техасский университет или партия – также умалчивалось.
Лишь немногие утренние газеты опубликовали обзор политической карьеры Грёнберга: от успешных начинаний в качестве лидера молодежного движения до катастрофы в гётеборгском отделе. Новый партийный лидер заявил, что будет рад видеть Грёнберга в числе своих соратников, лишь только тот почувствует себя готовым заниматься животрепещущими проблемами партии и страны.
Какими именно, уточнять не стал.
Рядом с фотографией Грёнберга газета поместила маленький портрет Брюса Спрингстина. Подпись гласила: «Грёнберг любит шефа».
Я отложил газету и в пятнадцатый, наверное, раз за утро взялся за мобильник.
Бодиль Нильссон не отвечала и не посылала эсэмэсок.
Я полез в «Гугл» и снова набрал ее адрес.
Дом стоял на месте. Мужчина в кепке – тоже. Куда же он денется? Это ведь всего лишь фотография.
Тогда я набрал номер Арне Йонссона и отчитался перед ним за свое последнее интервью – или как это назвать? – с Марией Ханссон в Гётеборге. Кроме того, рассказал о неудачных попытках подытожить свидетельские показания.
– Я понятия не имею, кого ищу, – пожаловался я.
– Ты ищешь его, – уверенно сказал Арне.
– Не хотите ли заглянуть ко мне? Посмотрите, как я живу.
– В другой раз, – отвечал Арне. – Сегодня мне надо на кладбище. Свею я навещаю каждое воскресенье, она ждет.
– Тогда приезжайте во вторник, будет барбекю.
– Спасибо. Я люблю гриль, но, признаться честно, лучше съел бы рыбы. У вас есть рыба? Здесь невозможно достать хорошей.
– Сегодня нет. Но если появитесь во вторник, я позабочусь о том, чтобы она была. Ваша машина здесь проедет?
Арне водил «вольво-дуэтт» 1959 года. Я даже не знал, как выглядит эта модель.
– Она дергается при ста двадцати. Но если около ста или чуть за сотню, идет как по маслу и мурлычет, словно кошка. Не волнуйся за нее.
– У вас есть GPS?
– У меня есть карта.
Я не поинтересовался, имеется ли GPS или карта у Бодиль Нильссон. Так или иначе, во вторник вечером она подъехала. Должно быть, поднималась по лестнице со стороны гавани, пока я закладывал новый плей-лист в айпад. Я заметил ее, лишь когда она появилась у моей террасы.
– Вот где вы прячетесь.
Прошло два дня с тех пор, как мы виделись. Все это время я думал только о ней и все же успел забыть, какая она красивая.
Поскольку я стоял, колени мои задрожали. Я чуть не упал от неожиданности.
Некоторое время я молча пялился на нее как идиот.
– Извините за внезапное вторжение, – смутилась Бодиль. – Наверное, мне следовало позвонить или зарегистрироваться…
– Нет-нет. Просто я…
– Я могу…
– Нет-нет, входите, пожалуйста, – забеспокоился я. – Извините… Добро пожаловать.
Она подколола волосы, но несколько прядей свисало с затылка и с боков, падало на лоб. На Бодиль было белое платье в голубой цветочек и широкий ремешок на талии. Пока она поднималась на террасу, я отметил, что на ней нет лифчика.
Сам же я стоял перед дамой босиком, в боксерских шортах и футболке, до того выцветшей, что разглядеть рисунок или надпись на ней было невозможно. Я давно забыл, какого она цвета.
– Я лишь хотел сказать… вы сегодня загляденье, – пробормотал я.
Бодиль улыбалась.
Мне пришлось придержаться за стену, чтобы снова не потерять равновесия.
– Хотите кофе? – предложил я, собравшись с духом. – Может, чего-нибудь поесть?
– Кофе, пожалуйста, – кивнула она.
Я показал ей дом, и, когда вода закипела, мы снова сели на веранде.
– Это ваша дача или снимаете? – поинтересовалась она.
– Ни то ни другое, – объяснил я. – Симон, точнее, Симон Пендер арендует помещение под ресторан, в том числе и этот дом. Но сам живет в Энгельхольме. Мы давно знаем друг друга, и он пригласил меня пожить здесь. Дальше посмотрим. Не уверен, что будем заниматься этим и в будущем году. Держать ресторан на побережье – хлопотное дело.
– А я здесь никогда не была, – призналась Бодиль.
– В детстве я проводил в этих местах каждое лето, – улыбнулся я. – То есть не именно здесь, в Сольвикене. У родителей был домик неподалеку.
– Но сами-то вы живете в Стокгольме?
– Жил до сих пор.
– А родились в Мальмё.
Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.
– Не могу этого отрицать.
Она посмотрела в сторону моря. При хорошей погоде отсюда виден Энгельхольм, Вейбюстранд, Тореков, вплоть до Халландс-Ведерё.
– Здесь красиво, – заметила Бодиль.
Когда дождь закончился, я надел рубашку и джинсы и предложил ей осмотреть окрестности.
Я уводил ее от Сольвикена. Чем дальше мы забредем, тем больше времени понадобится на возвращение, тем дольше Бодиль Нильссон пробудет со мной.
Ее дочь родители забрали на выходные в Тиволи, в Копенгаген.
– Терпеть не могу аттракционы, – призналась Бодиль.
– Ты выросла с мамой? – поинтересовался я.
– Одно время папа работал в США, и мы жили врозь. Но потом папа вернулся.
Она ни словом не помянула мужа, и я воздержался от расспросов. Не стоит будить спящую собаку.
Мы ели мороженое в гавани неподалеку, и я показал Бодиль место, где зимой во время шторма накрыло пирс и волны вынесли рыбацкие лодки на берег.
– Останешься на обед? – спросил я.
Мы возвращались в Сольвикен по горной тропинке. Я не терял надежды угостить Бодиль обедом. Она взглянула на часы:
– Мы припозднились.
В Сольвикене она первым делом позвонила отцу, выяснила, что они еще не вернулись из Копенгагена, и осталась на обед.
– Только, пожалуйста, без дурацких шуток, – прошипел я Симону.
– Но может, дама хочет послушать…
– Не хочет.
– Только один анекдот…
– Я прибью тебя клюшкой для гольфа.
– О’кей, о’кей. Никаких шуток, как скажешь. – Симон, вздыхая, поковылял из кухни.
Он вел себя безупречно, даже поставил на стол вазу с цветами.
Мы устроились за столиком у окна с видом на море.
Симон принес два сухих мартини:
– Надеюсь, дама не возражает. Харри обычно принимает это перед едой.
Когда он ушел, Бодиль шепнула мне, перегнувшись через стол:
– Я не могу пить, я за рулем.
– Зачем тебе уезжать так скоро? – удивился я.
– Мне надо быть дома к возвращению родителей.
– А почему бы твоей дочери не остаться у них? – предложил я. – Я слышал, дети любят ночевать у дедушки с бабушкой.
Она задумалась.
– А где ты меня положишь?
– У себя.
– Думаешь, я такая дешевка? – Она не улыбалась.
– Я могу лечь на диване, могу в машине или в ресторане, хоть просто здесь, на стуле. Наконец я могу взять такси до Хельсингборга…
– Хорошо, – перебила она. – Мне нужно позвонить.
И ушла с мобильником.
Она долго говорила с кем-то. Смеялась. Завершив разговор, сунула телефон в сумочку и вернулась к столу.
Села. Подняла бокал с мартини:
– За тебя, Харри Свенссон!
– За тебя, Бодиль Нильссон!
Я так растрогался, что, кажется, прослезился.
– Но у меня нет зубной щетки, – забеспокоилась она.
– У меня найдется неиспользованная.
– Я лягу на диване, если ты не против. Не хочу прогонять тебя с кровати. А Майя переночует у родителей, они будут рады. У папы в подвале что-то вроде домашнего кинотеатра, она будет смотреть фильмы, пока не заснет.
О муже по-прежнему ни слова. Зато я узнал, что ее дочь зовут Майей.
Симон принес нам две порции карпаччо с сырым яичным желтком и по бокалу красного калифорнийского, которое называется «десять минут на тракторе». Все, разумеется, бесплатно.
Потом была тушеная рыба по-литовски – с некоторых пор наше фирменное блюдо. Один повар уже четыре дня не выходил на работу, и Кшиштофас, мой напарник по грилю, получил возможность показать, на что он способен. Теперь ему не нужно было мешать раствор на стройке. Он трудился на кухне с утра до вечера и выглядел довольным.
Симон принес новозеландский совиньон-блан, а я все говорил и говорил. Я умолчал о попытке поджога моего дома, зато рассказал о чудаках в Сольвикене и его окрестностях: о братьях, которые живут друг с другом, о сестрах и братьях, которые живут друг с другом и не хотят обзаводиться собственными семьями. Наконец я опомнился:
– Я много болтаю?
– Ничего, – успокоила Бодиль. – Мне интересно.
– Я всегда завожусь, когда выпью слишком много кофе.
– Но ты не пил кофе после обеда, – удивилась она.
– Может, именно поэтому.
– Не волнуйся. – Она положила ладонь на мою руку. – Я здесь и никуда не денусь.
Я понял, что никогда не забуду этого момента. Ее мягкого прикосновения, невинной улыбки в ее глазах, выбившейся из прически пряди.
Я заказал Симону граппу и кофе.
Бодиль никогда не пила граппу. С ней как с суши: дело вкуса.
Она пригубила напиток и склонила голову набок.
Потом глотнула еще и поставила стакан:
– Спасибо, это было неплохо.
Так просто: «неплохо».
Мы спустились к гавани и пирсу.
Моросило, однако на море стоял полный штиль. О борта рыбацких лодок и парусников чуть слышно плескались волны. Свет маяков дрожал на воде залива.
– Здесь можно купаться? – спросила Бодиль.
– Подростки иногда забираются на маяк и ныряют оттуда. Вероятно, чтобы произвести впечатление на девочек. Я бы не рискнул.
– А что ты делаешь, когда хочешь произвести впечатление на девочек?
– Я слишком много говорю. Пляж немного дальше.
– Там купаются?
– Да.
– Пойдем?
– Если хочешь.
Она взяла меня под руку, и мы не спеша направились к пляжу. Берег был каменистым, но альтернативы не наблюдалось. Можно нащупать в воде камень – опору для ног. Правда, на пляже в Сольвикене пространство между скалами залили цементом и установили лестницу, спускающуюся к воде.
– Здесь глубоко? – полюбопытствовала Бодиль.
– Да, причем сразу у берега.
– Можно стоять в воде?
– Нет, не здесь. Надо отплыть немного и встать ногами на камень, если хочется.
– Поплаваем?
– Сейчас?
– Да.
– Но у нас нет…
– И не надо.
Бодиль сняла босоножки и развязала поясок на платье. Потом подставила мне спину.
– Можешь расстегнуть молнию?
Я потянул замок вниз, и она сняла платье через голову и бросила на землю. Туда же легли трусы. В лицо мне полетели брызги, и Бодиль исчезла в волнах.
Через некоторое время ее голова снова появилась на поверхности.
– Прыгай! Здесь здорово!
Но одно дело снять с себя трусы и платье, а другое – расстегнуть рубашку и брюки и развязать шнурки на ботинках.
Она уже плескалась вовсю и смеялась, когда я по лестнице спускался в море.
Бодиль оказалась права: это было чертовски здорово.
– Покажи мне камень, на котором можно стоять! – закричала она.
– Осторожно! – предупредил я. – Там полно ракушек, попадаются острые как бритвы.
– Поплывем к плоту.
Поодаль на воде лежал плот двадцати пяти – тридцати метров длиной. Я никогда им не интересовался, поскольку в дневное время он кишел мальчишками, которые забирались на него и плюхались в воду.
Но Бодиль разыгралась как ребенок.
Она первая подплыла к плоту, поднялась на него по лестнице и легла на спину. Признаться, я обрадовался, когда увидел лестницу. Ловкостью я никогда не отличался.
Бодиль сидела и смотрела на меня.
Я не знал, что сказать.
– Ты слышал, что в дождь вода в море бывает особенно теплая? – спросила она.
– Неужели? – растерялся я.
Бодиль пожала плечами:
– А в грозу, говорят, еще теплее, потому что в воду попадают молнии и нагревают ее.
– Это я слышал.
– И?..
– Логично. Дождь льет с теплого неба, и молнии… В общем, не знаю.
– Будь на тебе штаны, я бы спросила: прячешь ли ты банан в кармане или просто рад меня видеть?
Я отвернулся, стараясь не смотреть ей в лицо:
– Но у меня их нет.
– Вижу, – улыбнулась Бодиль.
Я склонился к ее лицу… Кофе, граппа, соленая вода – в жизни не пробовал смеси вкуснее. Ее язык был мягкий, живой.
– Но я сплю на диване, если помнишь. Я все еще замужем, – предупредила Бодиль. – Поплыли обратно?
Я не хотел ничего слышать о ее замужестве. Я прильнул к ней, когда мы вышли на берег, потому что дрожал от холода, ведь вытереться было нечем.
– Ты действительно очень рад меня видеть, – повторила она.
– В жизни не встречал такой красивой женщины.
– Ты, наверное, всем это говоришь.
– Нет, это правда.
– Неправда, – возразила Бодиль. – Я толстая, и у меня слишком большой зад.
– Ты не толстая, и у тебя самый красивый зад из всех, какие я видел. – Я погладил Бодиль по спине и бедрам.
Она прижалась ко мне еще крепче:
– Тем не менее я сплю на диване.
– Ты уже говорила.
– Серьезно.
– Я помню, ты замужняя женщина.
Мы натягивали одежду на мокрые тела, и я заметил человека, который стоял поодаль, на парковке, и наблюдал за нами. Так мне показалось, во всяком случае. Я вздрогнул, когда встретился с ним взглядом. Высокий мужчина в плаще. Последнее меня удивило, ведь было тепло. Я инстинктивно прикрыл собой обнаженную Бодиль и поцеловал ее. Когда снова поднял взгляд, мужчина исчез.
Не исключено, что он мне привиделся.
Мы побрели к гавани. Мокрое платье липло к ногам Бодиль. Босоножки она несла в руках.
Я не люблю ходить босиком, но перспектива шлепать в ботинках мокрыми ногами привлекала еще меньше. Поэтому я взял ботинки в руки и осторожно ступил на камни, делая вид, что мне совсем не больно. Вероятно, это и был мой способ производить впечатление на девочек.
– У тебя есть полотенца? – спросила Бодиль, войдя в дом.
– Найдутся, – ответил я.
Пока она принимала душ, я сбегал в ресторан и выклянчил у Симона остатки вина под названием «десять минут на тракторе». Затем присел на террасе и стал напряженно вглядываться в сторону гавани, высматривая высокую мужскую фигуру в плаще. Но ничего не обнаружил, – вероятно, он действительно мне привиделся.
Я принес два бокала, поставил диск с балладами Декстера Гордона и разлил вино.
Бодиль вышла из ванной. Из одного полотенца она соорудила на голове подобие тюрбана, а во второе завернулась, закрепив его на уровне подмышек. На это полотенца едва хватило. Бодиль сверкнула голой ляжкой, наливая себе воды из-под крана.
– Все пытаешься соблазнить меня? – спросила она, когда мы сидели за вином и слушали музыку.
– Я… я… могу тебя запереть… я…
– Это была шутка! – рассмеялась Бодиль и хлопнула в ладоши.
Дальше мы сидели молча. Ливень усилился, но вечер получился необыкновенно приятным.
– Мои родители никогда не любили Петера, – вдруг сообщила Бодиль.
Я не нашел что ответить.
Она призналась, что тоже не любила его.
– Он не отец Майе, – продолжала Бодиль. – Тот был еще… безнадежнее… если, конечно, такое возможно…
– Это понятно, – кивнул я.
– Не знаю, – пожала плечами Бодиль.
– Что не знаешь?
– Ничего не знаю.
– Не многие люди могут утверждать о себе, что они ничего не знают, – философски заметил я. – Или – что знают все.
По крайней мере, это прозвучало умно.
– Ты мне нравишься, – призналась Бодиль. – С той нашей встречи в Мальмё. Но я обратила на тебя внимание раньше, как только увидела по телевизору.
– Это хорошо, – только и смог сказать я.
– Ничего хорошего, – возразила Бодиль. – Слишком много препятствий. Мне не нравится, что Майя видит в доме столько мужчин.
Я не понял, что она имела в виду.
Бодиль зевнула:
– Я хочу спать. Проводи меня.
Я дал ей подушку и плед, и она прекрасно устроилась на диване.
– А зубы чистить не будешь?
– Обойдусь одну ночь. Как думаешь?
– Обойдешься. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Харри Свенссон.
Я вышел во двор и еще раз посмотрел в сторону моря. Мужчины в плаще не было. Я обошел дом со всех сторон и только после этого запер дверь, закрыл окна, погасил свет и отправился в спальню.
Но не успел лечь, как Бодиль Нильссон возникла у моей кровати:
– Я хочу к тебе.
Я сдернул одеяло. Бодиль скинула полотенце, легла в кровать и повернулась ко мне спиной.
– Похоже, места хватает, – пробормотала она, заворачиваясь в одеяло.
Я обнял ее, и она еще плотней прижала мои руки к своей груди.
– Спокойной ночи, – сказала Бодиль.
– Спокойной ночи, – отозвался я.
С минуту мы молчали.
– Ты спишь? – подала голос Бодиль.
– Нет.
– Я так и поняла.
Она вздохнула.
– А ты?
– Тоже нет.
– Я так и понял.
– Почему?
– Ты разговариваешь.
– А что, если я разговариваю во сне? – предположила она.
– Не похоже.
– А ты когда-нибудь слышал, как разговаривают во сне?
– Нет, но думаю, что это звучит иначе.
Прошла еще минута.
– А знаешь, что говорил Клинтон? – спросила Бодиль.
– Какой Клинтон?
– Билл Клинтон, президент США.
– Он много чего говорил.
– О сексе, – уточнила она.
– О сексе?
– Ага.
– Нет. Я помню, он любил хорошие сигары.
Бодиль рассмеялась.
– На телевидении, перед лицом всего мира, он утверждал, что никогда не занимался сексом с той женщиной… И он не врал, потому что для таких, как он, заниматься сексом означает только вставить… хм… ты знаешь, что я имею в виду.
В ладони закололо, словно по ней пробежал электрический разряд.
– И?.. – не выдержал я.
– И что ты об этом думаешь?
– О теории Клинтона? – переспросил я. – Думаю, каждый волен считать, как ему угодно.
– Значит, секса у нас не было. Договорились?
– Да, ты ведь замужняя женщина.
– Рада, что ты меня понимаешь.
Билл Клинтон никогда мне не нравился. Я даже не мог понять, горит ли у него сигара во рту, или он держит ее для вида.
