«Нельзя по-старому валить в одну кучу всех специалистов и инженерно-технических работников старой школы». Нужно «изменить отношение к инженерно-техническим силам старой школы, проявлять к ним побольше внимания и заботы, смелее привлекать их к работе». Таково одно из шести исторических условий тов. Сталина. Вопрос о специалистах, как отмечено этим условием, в настоящий момент имеет большое значение. Это ставит определенные задачи и перед литературой. Чтобы не валить в одну кучу старых специалистов, надо их знать, а чтобы их знали, нужно их показать. Этот показ — одна из очередных тем литературы. Разрабатывая эту тему, писатель делает практически нужное дело, выполняет «часть организованной, планомерной, объединенной партийной работы». Словами Сталина подсказано и направление этой работы. Он говорил: «Если в период вредительства наше отношение к старой технической интеллигенции выразилось главным образом в политике разгрома, то теперь, в период поворота этой интеллигенции в сторону советской власти, наше отношение к пей должно выражаться, главным образом, в политике привлечения и заботы о ней».

На тему о специалисте старой школы написана повесть М. Никитина «Безрогий носорог» («Сиб. огни», 31 г. № 12). По теме эта повесть, очевидно, вполне своевременна, как раз отзывается на задание, поставленное пятым условием Сталина. Повесть уже вызвала довольно суровый отзыв одного из читателей, тов. Терентьева, под выразительным заглавием «Обезроженный носорог». Основной недостаток повести, по мнению тов. Терентьева, заключается в том, что «в ней совершенно не показана классовая борьба в науке», т. е. повесть аполитична. «Не видно тех, кто под маской лояльности, забравшись в наши институты, академии и вузы, пытаются вести контрреволюционную работу»; нет и «ученого коммуниста, являющегося активным борцом на фронте социалистического строительства». Словом, изображено не то, что надо, и не так, как следует. Актуальная интересная тема испорчена.

Письмо тов. Терентьева имеет принципиальное значение. Оно указывает писателю, как нужно изображать классовую борьбу в науке. Того, что требует автор письма, в повести, действительно, нет. Ввиду важности темы, затронутой Никитиным, следует подробнее разобраться во всем этом.

Герой повести — некий профессор Крот. Он начальник экспедиции, разыскивающей месторождения апатитов. Экспедиция, видимо, организована по его инициативе. Он выдвинул вопрос о возможности найти апатиты в данном районе. Газеты подняли шум вокруг этого вопроса. Под этот шум ему было оказано общественное доверие. Ему было поручено начальство над экспедицией, а саму экспедицию оборудовали так щедро, как ни одну из его прежних поездок. Ради нее отложили другую экспедицию, тоже очень важную, потому что кроме проф. Крота туда послать было некого. Повесть начинается с того момента, как профессор после долгих вычислений и размышлений убеждается, что экспедиция оказалась напрасной: местные апатиты не имеют промышленного значения. Положение его довольно тяжелое, пожалуй, даже драматическое. Ведь это он поднял вопрос об апатитах. Это о нем говорил т. Сталин, что старые специалисты начинают работать заодно с рабочим классом, это к нему он рекомендовал проявлять побольше доверия и заботы. Доверие и заботы оказаны, к его авторитетному голосу прислушались. А в результате «наделала синица славы, а море не зажгла». Объясняй теперь, что он журавлей в небе не обещал и даже просил газетчиков не подымать шума, что ошибки могут быть у каждого, что он сделал все, от него зависящее, что он искренне хотел и теперь хочет работать заодно с пролетариатом. Общественное мнение осудит его, будут называть вредителем. А думать о том, как он разобьет надежды своих молодых сотрудников, было нестерпимо. Разве он этого хотел? Надо что-то сделать. Дорогая экспедиция не может кончиться впустую. Если ей не удалось найти апатиты, она должна найти что-либо равноценное, не какой-нибудь пустяк, попадающийся на каждом шагу. Опыт и знание старого, высококвалифицированного специалиста не годится прикладывать к исследованию, для которого достаточно молодых практикантов. Директор ближнего совхоза говорит, правда, что он все эти экспедиции переделал бы на почвоведные, так как исследование почв — остро нужное дело. По для этого вовсе не нужен проф. Крот, который способен дать гораздо большее. Это все равно, как если бы послать его в школу 1-й ступени преподавать малышам природоведение. Самолюбие, тщеславие? Возможно. Но оценка своих сил правильная.

Случай приходит на помощь профессору. Случайность здесь вступает, как необходимое звено, и в развитие мыслей профессора и в развитие самого рассказа. Неподалеку от стоянки экспедиции обнаружились какие-то ископаемые кости. Беглое ознакомление с находкой убеждает профессора, что он столкнулся с чрезвычайно редким экземпляром ископаемого индрикотерия — безрогого носорога. Находка имеет мировое значение в палеонтологии. Наука, несомненно, обогатится, будут сделаны интересные и важные выводы о прошлом данного края. Эквивалент апатитов найден. Силы и деньги истрачены не зря. Какой-нибудь почвовед-практикант и не заподозрил бы всей ценности находки. Для этого нужно быть именно таким высоким специалистом, как проф. Крот. Чрезвычайно удачно, что он оказался на месте.

Экспедиция всецело уходит в раскопки. Скелет индрикотерия (редкий до своей сохранности) выкопан, упакован, отвезен в город. Перевозка удастся нелегко. Экспедиции ставят препятствия. Директор совхоза отнимает у нее транспорт. Но профессор энергичен, настойчив и добивается своего. Однако, найденный им скелет сразу же начинает играть неожиданную, совсем неподходящую для мирного ископаемого роль. С профессором в экспедиции работает студентка Нина, будущая аспирантка и вероятная преемница по кафедре. До сих пор она была горячей поклонницей своего учителя. «В ее будущем, с поправками на современность, повторялось прошлое проф. Крота». Ей пришлось съездить за ящиками для упаковки носорога в соседний совхоз. Она познакомилась с горячей работой совхоза, побывала на полевом собрании рабочих, — и мечты о профессорской карьере поблекли. По приезде в город, она объявила Кроту, что работу у него бросает, создает ударную группу по изучению методов исследования почв и весной выезжает с ней в совхоз. У проф. Крота нет больше преемницы, некому продолжать линию его научной работы. Другой его помощник, Сергей Сергеич, которого он считал узким специалистом, неспособным вырасти в ученого мыслителя (каким Крот считал себя), на собрании во время отчета об экспедиции укоряет профессора именно в отсутствии широкого взгляда на научную работу, в поверхностности. Если бы Крот учел бурный прогресс науки, вызванный социалистическим строительством, он не бросил бы порученного ему дела, не погнался бы за эффектной находкой. Даже пионеров, обнаруживших носорога, профессор, несмотря на свои старания и увлекательные объяснения, не может заинтересовать раскопками: они предпочитают работать в совхозе. В сущности, еще до приезда в город он, благодаря своему индрикотерию, остался совершенно одиноким. А его сообщение о редкостной и высокоценной находке, сделанное «Обществе по изучению производительных сил Сибири», вызвало отношение, которое совсем его доконало. Один из ораторов, человек, правда, неученый, сказал прямо и резко: «Я, товарищи, уважаю науку. Но я не уважаю ту науку, которая в период напряженнейшего социалистического строительства занимается зряшными делами. Я не хочу сказать, что допотопные носороги не нужны науке, они, конечно, нужны, но для них нужно знать время». И только один сочувственник оказался у Крота, мертвец от науки проф. Брюн, один из тех, кого Крот презирал за «их никчемные монографии о скакунах и жужелицах». Профессор потерпел полное крушение. Он еще не мертвец, «неизвестно еще, что с ним будет. У него еще нет двухтомной монографии скакунах и жужелицах. Но она может появиться, она может появиться, потому что ветер его покинул — ветер времени».

Автор покидает своего героя, как на кладбище, в его музее, посреди мамонтов и птеродактилей. Он не говорит, что дальше станется с ним: похоронит ли он себя среди своих ископаемых или спустится с «высот» чистой науки, чтоб отдать свои знания насущным нуждам строительства. Однако, не верится, чтобы он пошел на самопогребение. Умирать ему не хочется, а то, что его может окончательно погубить, он разглядел и понял.

«Ученого коммуниста, являющегося активным борцом на фронте социалистического строительства» в повести, действительно, нет. И еще вопрос, как подействовал бы его пример на такого убежденного одиночку, как проф. Крот. Но автор заставил его прийти к убеждению, что он шел неверным путем, заставил понять, где лежит правильная дорога, не посредством назидательного примера; Крот осознал это в процессе собственной своей работы. Может быть, вокруг него еще нет настоящих работников, борцов за соцстроительство, но он теперь знает, что они настоятельно нужны, и знает, какими они должны быть. Дальнейший выбор зависит от него самого. Его молодые сотрудники этот выбор уже сделали.

Все это сделал «безрогий» носорог. Вряд ли за это его можно считать «обезроженным». Ведь он помог отрезать начисто целую полосу научной традиции, которую вел далеко не плохой представитель старой школы и которую собирались продолжать его советские ученики.

Есть разные способы воздействия на читателя, в частности, по-разному можно внушать «положительные» идеи. Можно показать ему положительного героя в его созидательной работе и — борьбе, как бы говоря этим: вот какие люди нужны; делай и ты так же. Можно сделать иначе. Писатель не изображает положительного героя, не говорит о том, что и как нужно делать, но повествование строится так, что читатель невольно думает: вот как нужно сделать, вот какие люди нужны. <…>

Каждый из этих способов имеет свои достоинства, каждый достигает цели. Право писателя выбрать тот или другой. Никитин выбрал второй. Разбирая его повесть, мы должны сказать, правильно ли он использовал материал, достиг ли поставленной цели. Но вряд ли основательно упрекать писателя, что он прибег к этому, а не тому способу, решил задачу (говоря арифметическим примером) не приведением к единице, а путем пропорции.

Решил ли автор задачу?

Показать проф. Кроту, что как раз в тот момент, когда, по его мнению, он поднимается на заоблачные высоты беспартийной, внеклассовой, свободной от «узкого практицизма и делячества» науки, он терпит крах именно как ученый и мыслитель, что его наука ценна только тогда, когда она служит делу соцстроительства, значит, думается, решить задачу — и решить правильно. А Кротов ведь немало, и они далеко не худший элемент в своей среде. Специалистов старой школы нельзя валить в одну кучу. Многие из них хотят работать заодно с рабочим классом, чтобы проявить инициативу (как Крот), но при этом могут впадать в ошибки, думая, в то же время, что они делают важное и нужное дело. К ним нужно «проявлять побольше внимания и заботы», между прочим, и в этом отношении, сказать это читателю — разве не значит решить задачу?

В повести не изображена классовая борьба в науке, говорит т. Терентьев. Однако, в повести есть побежденный. Его победил рабочий класс своим планомерным, рассчитанным упорством в строительстве новой жизни, и он принужден сдать свои позиции в области науки. Если есть побежденные и победители, значит, есть и борьба, а так как позиции сданы в науке, то очевидно, борьба науки касалась. Разве классовую борьбу в науке должны вести непременно ученые? Если бы это было так, немного бы успел пролетариат в этой борьбе; ведь в начале борьбы ученых у него было куда как мало.

Вредительство старых специалистов не раз изображалось в литературе (хотя бы в «Ведущей оси» Ильенкова или, в сибирской беллетристике, в «Огнях лесозавода»). Но «само поведение активных вредителей на известном судебном процессе в Москве должно было развенчать и действительно развенчало идею вредительства» (Сталин). Пора и в литературе от политики разгрома переходить к другим установкам. Никитин был прав, не вводя в свою повесть вредителей. Зато он, правда, бегло, эскизно, дал фигуры научных мертвецов (проф. Брюн, Столов), все еще хватающих живых, мертвецов, довольно ловко умеющих показать, что они еще не умерли (речь Столова).

Я не хочу всем этим сказать, что повесть Никитина совершенно безукоризненна, перл в своем роде. Недостатки в ней, конечно, есть. Напр., между Ниной, сотрудницей Крота, и директором совхоза, очевидно, назревает роман. Беды в этом никакой нет: дело молодое. Но роман этот несколько затемняет идею повести. Не совсем ясно, почему Нина разочаровалась в своем учителе, в своем прежнем понимании научной работы: то ли она ясно осознала их ненужность, то ли увлеклась директором. Найдутся и другие недостатки. Но каковы бы они ни были, автор ставит перед собой жизненный, острый вопрос и в решении его идет по правильному пути. Это делает его повесть интересной и ценной.

Несколько замечаний о критике — в заключение.

Права критики, в особенности критика не профессионала, а рядового читателя, который и есть настоящий потребитель литературы, очень обширны. Он может судить обо всем, начиная с выбора темы и кончая малейшими деталями художественного произведения. Обычно этими правами пользуются неограниченно, особенно в вопросе о выборе темы. Если писатель изобразил колхоз, его упрекают, почему он не написал о заводе; если он пишет о специалистах — почему не говорит о рабочих и т. д. Вмешательство этого рода часто вполне законно. Когда советскому читателю преподносят трехтомный роман об открытии мощей или о любви параличного купца 20-х годов прошлого века к модной барышне, он вправе сказать: «Зачем это нужно? Напиши лучше о нашем бухгалтере». Но следует признавать права и за писателем. Допустим, что он взял современную и нужную, хотя бы и маленькую тему. В этом случае упрекать его за то, что он не выбрал другой, не расширил взятой в сторону, приятную тому или другому критику, пожалуй, не годится. Наше читательское дело — оценить, правильно ли писатель решает поставленный им вопрос или (ведь не всякий вопрос писатель может решить) правильно ли он его ставит. Если правильная постановка или правильное решение возможны на том материале, которым ограничился писатель, критик должен уважать писательское право на это ограничение.

Никитин не брался изобразить целиком весь ученый мир. Он поставил вопрос только об одной его разновидности, но разновидности достаточно многочисленной. В досоветских условиях эта разновидность была передовой, отражалась она и в литературе. Каковы ее значение и возможная жизненная роль сейчас? Что этим людям делать и что нам о них думать сегодня?

Никитин правильно подошел к вопросу. Называть его носорога «обезроженным» — не за что.