Глава VII
Николай Бормотов проснулся с восходом солнца. Стараясь не разбудить преспокойно посапывающую жену, осторожно поднялся с кровати, натянул спортивные брюки и, сунув босые ноги в войлочные шлепанцы, тихонько вышел из дома во двор.
На загляденье ясное утро предвещало солнечный день. С хрустом потянувшись, Бормотов «покачал» бугристые, как у профессионального штангиста, мускулы, выжал стойку на руках и, ловко перевернувшись через спину на ноги, вытащил из-под крыльца двухпудовую гирю. Легко вскинув двухпудовку правой рукой, сначала перекрестился ею, потом принялся жонглировать, будто заправский силовик в цирке. Закончив спортивные процедуры, умылся под рукомойником похолодавшей за ночь водой и лишь после этого вернулся в дом.
Жена еще спала. Безмятежное и красивое лицо ее теперь кривилось такой гримасой, словно спящую душили слезы. «Опять что-то неприятное снится», — подумал Бормотов и весело сказал:
— Вставай, Надежда, поднимайся! Родина-мать зовет!
Надя рывком села на кровати. Стыдливо прикрыв краем простыни обнаженную грудь, она несколько секунд испуганно смотрела на мужа, а когда наконец очнулась ото сна, виновато проговорила:
— Такая чертовщина приснилась — жуть.
— Ты же недавно пела, что казачка Надя черта не боится.
— Во сне все кажется страшнее, чем в жизни.
— Жизнь нынче тоже не подарок… Однако нам с тобой грешно на нее жаловаться.
— Разве я жалуюсь? Меня пугает, как бы сон вещим не оказался.
— Какие бесы тебе снились?
— Да так все…
— Ну, если так, то перетакивать не станем, — Николай подмигнул жене. — Не печалься, Надюха! Двадцать пять лет — такой возраст, когда и жизнь хороша, и жить хорошо! Не я это придумал. Великий пролетарский поэт сказал на заре социализма.
Надя улыбнулась:
— Коля, внешне ты совсем не похож на отца, но по говорливости — вылитый батя.
— Куда мне до него! Мой батя, если заведется, любого политика-говоруна за пояс заткнет. Поднимайся, Надежда! Нас ждут великие дела!
— Который час?
— Счастливые часов не наблюдают. Я пойду управляться по хозяйству, а ты готовь завтрак да провизию на покос. Сено после дождя теперь хорошо просохло.
— Прежде мне надо Буренку подоить.
— Буренку без тебя подою и в стадо спроважу. Кабанов и пернатых тоже накормлю сам.
— Ты почему такой хороший?! — игриво удивилась Надя.
— А потому, дружок, что я жизнь учу не по учебникам, — весело пропел Николай, наклонившись, поцеловал жену в зарозовевшую теплую щеку и вышел из спальни.
Крестьянскую работу Бормотов, не сказать, чтобы обожал, но делал ее с удовольствием. После электровоза, где каждая поездка сопровождалась напряжением нервов, в сельской глуши Николаю казалось, будто он находится в долгосрочном отпуске, когда никто тобой не командует и ни перед кем не надо отчитываться.
На том, чтобы уехать из Кузнецка в село, настояла Надежда, как только они расписались в загсе. Какая причина побудила коренную горожанку принять такое решение, Бормотов разбираться не стал. Удовлетворился ответом: «Там мы не будем ни от кого зависеть. А это такое счастье, что лучше не придумаешь!» О небезупречном прошлом Надежды Николай кое-что знал, но, чтобы не обидеть любимую, делал вид, будто о ее грешках ничего не ведает. Главным в супружеской жизни он считал любовь, все остальное — суетой сует. Перед регистрацией брака Надежда сделала робкую попытку «исповедаться», однако Николай, заметив ее смущение, остановил: «Надюш, что было, то сплыло. А что будет, зависит от нас с тобой и ни от кого больше. Ты любишь меня?» — «Честно, Коля, люблю!» — «Вот и ладушки, будем вместе есть оладушки». — «А не станешь попрекать, что ты у меня не первый?» — «Эка невидаль! Буду счастлив, если окажусь последним». — «Клянусь, верность тебе сохраню до гроба!» Николай улыбнулся: «Вот это здорово!» — «Не веришь?» — спросила Надежда. «Верю». — «А почему же иронично улыбаешься?» — «Вспомнил, как одна находчивая дама ответила упрекнувшему ее мужу: „Да, я давала тебе клятву в верности, но не клялась, что буду верна до гроба“». Надежда смутилась: «Ты все перекраиваешь в шутку». — «С шутками да прибаутками жить веселее». После загса к разговору на эту тему молодые супруги не возвращались.
Через год супружеской жизни Бормотов однажды спросил: «Надюша, когда у нас появится вершина любви?» — «Что?» — не поняла жена. «Помнишь, старую песню: и вершина любви — это чудо великое дети», — шутливо пропел Николай. Надежда потупилась: «Детей у меня не будет никогда». — «Почему? Ты разве больна?» — «Я, Коленька, здорова, как лошадь, но по молодости круто залетела», — густо покраснев, тихо ответила Надя. Бормотов без лишних объяснений тему о детях «закрыл» навсегда. За это, по словам Нади, она стала любить его еще сильнее.
Непонятные странности Николай стал замечать за женой в последние дни. То она испуганно вздрагивала, когда в поселок заезжала черная иномарка, которых расплодилось — хоть отбавляй, то вдруг ей начинало казаться, будто в сумерках под окнами дома кто-то крадучись ходит, то снилась какая-то «чертовщина», вроде сегодняшней.
«Надо потолковать с Надюхой по душам. Только бы не ляпнуть ей чего обидного, как прошлый раз ляпнул насчет „вершины любви“», — заканчивая хозяйскую работу, решил Бормотов. Когда он вошел в дом, завтрак уже стоял на столе, а Надежда в летнем ситцевом платье и кружевном передничке хмуро заваривала чайник.
— Хмуриться не надо, лада… — укоризненно пропел от порога Николай.
Надя виновато улыбнулась ему:
— Не могу избавиться от ночного кошмара.
— Что такое страшное тебе приснилось? — усаживаясь за стол, спросил Бормотов. — Выкладывай, в чем проблема?
Надежда села напротив. Потупившись, помолчала, потом вскинула на мужа невеселые глаза и, вроде бы смущаясь, сказала:
— Во сне, как наяву, видела, будто мой заклятый любовник убил тебя.
— Вадим Морев, что ли?
— До тебя, кроме Вадима, у меня никого не было.
— Морев — не гангстер.
— Плохо его знаешь. Кто тебя с ним познакомил?
— Всеволод Красноперов.
— Это, кажется, биатлонист, который волочится за каждой девичьей юбкой?
— Насчет биатлониста — точно. Что касается волочения, то… вместо юбок нынешние девицы стали носить широкие ремни на узких бедрах, — в привычной манере сказал Бормотов и, сразу спохватившись, посерьезнел: — Не понимаю, Надя, почему ты последнее время, как говорится, сама не в себе.
— Душа болит, Коля.
— Что тебя не устраивает в нашей жизни?
— С тобой я счастлива выше всякой меры. Прошлое меня до ужаса пугает.
— Чего комплексуешь? Ну, ошиблась, залетела… не в свои сани. Не ты первая и не ты последняя. С кем по молодости такого не бывает…
— Наивный ты, Коленька, как ребенок. Неужели ничего не знаешь о Вадиме?
— Зачем мне о нем лишнее знать?
— Затем, что это очень самолюбивый и страшный человек. Удивляюсь, как он отпустил нас живыми из Кузнецка.
— Не нагнетай страсти-мордасти.
— Поверь, я достаточно общалась с Моревым и хорошо изучила его подлую натуру. Вадим терпеть не может конкурентов и любовниц подобру-поздорову не отпускает.
— Успокойся. Не так черт страшен, как его малюют. Мы с Вадимом не конфликтовали, разговаривали по-джентльменски…
— Нашел «джентльмена»!
— Ты послушай. Когда я сказал, чтособираюсьна тебе жениться, Вадим ответил спокойно: «Дело твое, только учти, чтоНадежда обиды не прощает». Не знаю, какая кошка между вами пробежала, но мне показалось, будто Морев чувствует какую-то вину перед тобой.
— Еще бы ему не чувствовать! Он в душу мне наплевал.
— Забудь.
— Такое не забывается… И вообще сколько живу с тобой, не могу поверить, что так легко вырвалась из гиблого омута. Порою наваливается такая тревога, словно вот-вот обрушится на нас большое несчастье.
— Поменьше вспоминай прошлое, тогда и тревоги не будет.
— Рада бы не вспоминать, да не получается. Ты хотя бы раз заглядывал в «Золотой петушок»?
— С Красноперовым забегал туда пива выпить.
— Видел, какие сумасшедшие деньги там крутятся?
— Меня не столько безразмерные ставки поразили, сколько виртуозно метавший банк голубоглазый негр-крупье. Не помню, то ли Джек, то ли Джим.
— Джон Корягин — блистательный картежный фокусник. Любого шулера может раздеть до нитки.
— Красноперов говорил, что этот банкомет — внебрачный сын хозяйки казино. Где она подцепила такое чудо?
— На Московском фестивале молодежи и студентов. В пятьдесят седьмом году нынешняя хозяйка «Золотого петушка» Алевтина Тарасовна Морева была восемнадцатилетней Алькой Корягиной. За активную комсомольскую работу попала в кузнецкую делегацию. В столице от безделья зафестивалила с каким-то африканским прыгуном. Тот, отпрыгавшись на молодежных состязаниях, ускакал в свою Африку, а голубоглазая Алька, вернувшись в Кузнецк, через девять месяцев, говоря стихами Пушкина, «родила царица в ночь не то сына, не то дочь»…
— Увлекательное кино, — заинтересовался Бормотов. — А Вадим Морев кем доводится хозяйке игорного дома?
— Вадим — младший сын Алевтины Тарасовны. Знающие люди утверждают, что папочка Вадима был «авторитетным» картежником и в среде уголовников Кузнецка «держал масть», то есть контролировал ситуацию. Будто именно он обучил негритенка шулерским приемам, которые с возрастом Джон отшлифовал до совершенства.
— А собственного сына не научил?
— Не успел. Когда Вадиму было около трех лет, папку его убили.
— Кто?
— Убийцу, похоже, и не искали. Одним «авторитетом» в городе стало меньше — милиции легче. Но все соседи Моревых уверены, что организатором убийства была Алевтина Тарасовна. Говорят, от шулера ей осталось большое богатство. Не случайно она, как только наступила пора коммерческих вольностей, сразу открыла казино. Теперь, знаешь, какой мощный поток «грязных» денег в «Золотом петушке» фильтруется?
— Нам-то какое дело до того потока? Мы с тобой пошли своим путем. По твоему же настоянию перебрались из городской бучи в сельскую тишь. Может, ты уже заскучала от здешней тишины?
— Нет, Коля, с тобой я могу жить в любой глуши. Недоброе предчувствие меня угнетает. А сегодняшний сон вообще доконал.
— Не забивай голову пустяками. Полученную информацию обмозгую. В случае угрозы, выражаясь дипломатическим языком, приму адекватные меры. Короче, кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.
Надежда виновато улыбнулась:
— Прости за бабью слабость. Высказалась, как обалдевшая, и вроде на душе легче стало.
— Почаще высказывайся — совсем легко станет. — Бормотов ободряюще подмигнул жене. — А сейчас переходим от слов к делу. Дружно позавтракаем — и вперед — к победе капиталистического труда!..
…От околицы Таежного по березовому мелколесью до покоса Бормотовых было чуть больше километра. Утро выдалось свежим. Прохладный ветерок вылизывал из низин остатки ночного тумана, а сочная густая трава искрилась крупными каплями росы. Вдали на горизонте над затянутым сиреневым маревом лесом всходило яркое солнце.
Шагавшая рядом с Николаем Надежда, поежившись от холодка, застегнула «молнию» курточки-ветровки. Снизу вверх глянув на высоченного мужа, восторженно сказала:
— Какая здесь суровая красота! Правда же, Коль?..
Бормотов поправил на плече вилы с граблями и вместо ответа громко запел:
Здесь у нас туманы и дожди,
Здесь у нас холодные рассветы…
Надежда тотчас подхватила мелодию:
Здесь на неизведанном пути
Ждут замысловатые сюжеты…
Незаметно дошагали до выкошенной накануне проливного дождя луговины. Запоследние три солнечных жарких дня кошенина высохла так, что сгребать ее пришло самое время. За работу взялись споро, без раскачки. Перебрасываясь шутками, незлобиво подтрунивая друг над другом, задолго до полудня не только сгребли весь укос, но и уложили духмяно пахнущее разнотравьем сено в похожие на невысокие стожки копны. Завершив дело, Бормотов размашисто воткнул вилы в землю, кистью руки вытер вспотевший лоб и весело скомандовал жене:
— Перекур с дремотой!
— Я лучше грибы поищу, — сказала Надя. — На кошенине видела симпатичные груздочки. Жаль, корзинку из дому не прихватили. Собирать не во что.
— Перевяжи ворот застегнутой куртки и складывай грузди, как в мешок, — посоветовал Николай, укладываясь на бок в тени под копной.
Денек разгулялся на славу. В знойном мареве дрожала синева неба. Не смолкая стрекотали кузнечики. Под их бесконечную песню Бормотов быстро задремал. Очнулся он от далекого, вроде бы испуганного крика: «Коля-а-а!!!»
Вскинув голову, Николай увидел стремительно бегущую по выкошенной луговине жену. Подбежав к нему, Надежда показала рукой на березовый лес в дальнем конце луга и, запыхавшись от быстрого бега, с трудом проговорила:
— Коля… там… мужик…
— Ты, девушка, не на грабли наступила? — улыбнувшись, пошутил Бормотов.
— Там… мертвый мужик… — опять через силу выдохнула Надя.
Николай, присвистнув, вскочил на ноги:
— Замысловатый сюжетик! Придется посмотреть…
…Одетый в железнодорожную форму низкорослый мужчина, скрючившись на правом боку, лежал в неглубокой ямке под растопыренным корневищем вывороченной березы, упавшей поперек узкой проселочной дороги с разбитой колеей. Приглядевшись к заросшему сероватой щетиной почерневшему лицу, Бормотов обернулся к стоявшей за его спиной жене и негромко сказал:
— Это же Олег Люлькин… Помнишь, смесяц назад оставлял у нас неисправные «жигули»?
— Тот хотя и невысокий, но симпатичный мужчина был, а этот… кошмар, — еле слышно ответила Надя.
— Наверное, давно здесь лежит.
Надежда потянула мужа за руку:
— Бежим скорее домой. Не зря сегодня страшный сон видела. Предчувствие меня не обманывает.
— Не егози, бегунья, со своим предчувствием. Вот оно чем закончилось.
— Боюсь, Коля, что это только начало…