Наверное, для всех детей в мире наступает момент, когда они внезапно ощущают себя умнее и выше своих старших родственников. Причем чаще всего это касается не родителей, остающихся по-прежнему если не небожителями, то фигурами авторитетными. А вот так горячо любимые ранее бабушки и дедушки начинают стеснять и смущать молодое поколение несовременностью и «отсталостью». Юной Ане придется пережить смерть отца и пришедшие следом невзгоды, чтобы понять, сколько мудрости и бесконечной любви в ее бабушке, которая всегда была ее надежной гаванью.

«Воздух Опухтина действительно оказался здоровым для Ани. Она росла толстеньким, живым, веселым ребенком, почти не страдая от обыкновенных детских болезней. <…>

Попытка Анны Федоровны одевать ее, как барышню, совершенно не удалась: она рвала в клочки свои кисейные платьица, изнашивала в неделю пару прюнелевых ботинок, портила шляпки, употребляя их то вместо корзинки, то вместо посуды для черпания воды.

– И зачем ты, бабушка, шьешь мне эти гадкие платья! – чуть не со слезами на глазах говорила девочка, примеривая хорошенький костюм, сшитый для нее Анной Федоровной. – Так в них тесно и неловко! Я, знаешь, лучше поменяюсь со Стешей: у нее болит ножка, она все равно сидит дома, я отдам ей это платье, а себе возьму ее сарафан – в нем лучше.

<…> [Но годы идут, отец забирает Аню в город, где она совершенно преображается.]

И Анне стало казаться действительно очень приятно похвастаться переменой, происшедшей в ней, перед деревенскими дикарями. Она с ужасом вспоминала о том, как проводила свое детство, какие игры занимали ее, каким грязным, оборванным обществом была она окружена. Из редких писем Анны Федоровны она видела, что это общество до сих пор считает ее своею, что оно относится к ней, как к равной, с прежним бесцеремонным дружелюбием: не худо будет положить этому конец, не худо будет показать всем этим бедным, глупым людям, что она не прежний бессмысленный ребенок, что она стоит неизмеримо выше их! <…>

„Милый мой голубчик! – писала дрожащею рукою Анна Федоровна. – Получила я твое письмецо и немало слез пролила над ним. Много перенесла я в жизни, а, кажись, всего тяжелее теперь переносить твое горе. <…> Все мне думается, что кабы ты вздумала приехать опять к нам сюда! Может, тебе приятно было бы отдохнуть у нас, да пожить в тишине да в спокойствии; а уж мне какую бы ты радость сделала! <…>“

Девушка поднесла письмо к губам и нежно поцеловала его.

„Я буду смеяться над ней! За кого же принимает она меня? Она думает, что я все та же пустая, тщеславная девчонка, какой она видела меня в последний раз! Нет, моя дорогая, теперь уж я не та, теперь ты была бы довольна мной!“

– Конечно, я поеду к ней! – почти вслух вскричала девушка, и на сердце ее вдруг стало как-то весело и светло».