Глава вторая

Лесли называла наш дом «почти дворец» из-за того, что в нём было много комнат, картин, резных шкафов и антиквариата. За каждой стеной она подозревала тайный ход, а в каждом шкафу — хоть один тайный ящичек. Когда мы были поменьше, то устраивали по всему дому исследовательские экспедиции. Рыскать здесь строго воспрещалось, и оттого каждый поход становился настоящим приключением. Чтобы нас никто не засёк, мы каждый раз придумывали всё новые хитрости.

Вскоре мы действительно нашли несколько потайных шкафчиков и даже одну потайную дверь. Она была спрятана на лестничном пролёте за картиной, написанной маслом. На картине был изображён какой-то толстяк с бородой и обнажённой шпагой, он сидел на коне и хмуро глядел вдаль.

Я навела справки насчёт этого угрюмца у бабушки Мэдди. По её версии, это был мой двоюродный пра-пра-пра-пра-прадедушка Хью и его пегая кобыла, которую звали Толстушка Энни. Дверь за картиной вела всего лишь на пару ступенек вверх, в ванную. Но она всё равно была по-настоящему потайной!

— Вот это тебе повезло! Живёшь в таком месте! — всегда говорила Лесли.

Мне же, напротив, казалось, что из нас двоих больше повезло ей. Лесли жила с мамой, папой и лохматым псом Берти в уютном типовом домике в Норд Кенсингтоне. Там-то уж точно не было ни тайн, ни загадочных слуг, ни родственников, которые действуют на нервы.

Раньше мы и сами жили в таком доме, мы — это мои мама, папа, брат с сестрой и я. У нас был маленький домик в Дархеме, на севере Англии. Но потом папа умер. Моей сестре едва исполнилось полгода, и мама решилась на переезд в Лондон, наверное, ей было очень уж одиноко. Или, может, не хватало денег.

В этом доме мама выросла. Вместе с братом и сестрой, Гарри и Глендой. Дядя Гарри единственный из всей семьи не переехал в Лондон, он с женой поселился в Глосестершире.

Сначала дом показался мне похожим на дворец. Лесли тоже так думала. Но если проживать во дворцах с большой семьёй, то через некоторое время эти дворцы перестают казаться огромными. Особенно легко искать новое применение лишним комнатам. Например, бальный зал на первом этаже, который тянулся через весь дворец, — в нём прекрасно можно было бы кататься на скейте. Но это запрещено. Это было прекрасное помещение с высокими окнами, гипсовой лепниной и большими люстрами, но ни разу в жизни я не видела, чтобы в этом зале действительно устраивали бал, даже большой праздник, даже вечеринку.

Единственное, что там проводилось — это уроки танцев и фехтования для Шарлотты. В зале была даже оркестровая яма, к ней вела отдельная лесенка. Яма была, конечно, страшно нужным атрибутом, необходимым в современной жизни как рыбке зонтик. Ну, разве что Кэролайн с подружками иногда прятались в тёмных закоулках на лестнице, когда играли в прятки.

На втором этаже располагались вышеупомянутая музыкальная комната, покои леди Аристы и бабушки Мэдди, ванная (та самая, с потайной дверью) и столовая, где каждый день в половине восьмого вся семья должна была собираться на ужин. Между столовой и кухней, которая находилась точно под ней, был встроен старомодный лифт для подачи еды. Ник и Кэролайн иногда тягали друг дружку вверх-вниз с помощью этого приспособления, хотя делать это, конечно же, запрещалось. Раньше мы с Лесли тоже частенько катались таким способом, но уже давно перестали помещаться в кабинку.

На втором этаже находилась комната мистера Бернхарда, кабинет моего умершего дедушки — лорда Монтроуза — и огромная библиотека. На этом этаже располагалась ещё комната Шарлотты. Она находилась в самом углу, и при ней был балкон, Шарлотта не упускала случая им похвастаться. Её мама жила в гостиной и спальне с окнами на улицу.

С папой Шарлотты тётя Гленда была в разводе, он жил с новой женой где-то в Кенте. Поэтому кроме мистера Бернхарда мужчин в доме не было, брата я не считаю. Домашних животных тоже не было, хотя мы просили разрешения завести кого-нибудь. Леди Ариста не любила животных, а у тёти Гленды вообще была аллергия на всё, что покрыто шерстью.

Моя мама, брат, сестра и я, — мы жили на третьем этаже, прямо под крышей. Это были помещения с косыми стенами и двумя маленькими балконами. У каждого из нас была своя комната. А нашей большой ванной комнате Шарлотта вообще завидовала, потому что у них там, на втором этаже, ванная была без окон. А в нашей — целых два. Но мне наш этаж так нравился, потому что здесь мы — мама, Кэролайн, Ник, и я — могли отделиться от этого дурдома. Иногда время, проведённое здесь, казалось настоящим спасением.

Единственное неудобство — мы находились непростительно далеко от кухни, и вот сейчас эта мысль снова пришла мне в голову, когда я поднялась в швейную комнату. Надо было хоть яблочко захватить. Пришлось довольствоваться сливочным печеньем, его наша предусмотрительная мама держала на полке в кладовой.

От страха, что головокружение начнётся снова, я проглотила одиннадцать печенек одну за другой. Я сняла обувь и куртку, плюхнулась на диван и постаралась устроиться поудобней.

Сегодня творилось что-то странное. Вернее, ещё более странное, чем обычно. Было всего два часа дня, а значит, должно пройти ещё около двух с половиной часов, прежде чем я могла бы позвонить Лесли и пожаловаться на свои проблемы. Брат с сестрой не вернутся из школы раньше четырёх, да и мама заканчивает работать около пяти. Обычно мне нравилось оставаться дома одной. Можно было спокойно принять ванну, не дёргаясь, что кто-то будет стучать в дверь и срочно-срочно проситься в туалет. Можно было на полную врубить музыку и громко подпевать, никого не стесняясь. Можно было посмотреть по телевизору то, чего хотелось именно мне, а не вечного «Губку Боба Квадратные Штаны».

Но сегодня как-то ничего не радовало. Даже немножко отдохнуть, и то не получалось. Наоборот, наш диван, место, где всегда было так уютно, казался шаткой доской посреди бурной реки. Только закроешь глаза, как её зашвырнёт в опасный водоворот.

Чтобы немного отвлечься, я встала и попыталась прибраться в швейной. Эта комната была чем-то вроде нашей неофициальной гостиной. Ни тётя, ни бабушка, к счастью, шить не любили, поэтому появлялись у нас на третьем этаже крайне редко. Да и швейной машинки в комнате не было. Зато там стояла узенькая стремянка трубочиста, которая вела на крышу. Крышу мы с Лесли облюбовали для наших тайных посиделок. Оттуда сверху открывался совершенно восхитительный вид, а лучшего местечка для девчачьих секретов и не придумаешь. (Например, тайна о наших мальчишках: что мы с Лесли не знаем ни одного, в которого стоило бы влюбиться.)

Конечно, сидеть там было немного опасно: никакой ровной площадки, только покатые бока крыши из листов железа с солнечной батареей. Но мы же лазили туда не для того, чтобы прыгать на газон и ломать руки-ноги. Ключ от хода на крышу лежал в моей жестяной коробке с нарисованными розами. Никто из нашей семьи даже не подозревал, что я нашла этот лаз, а не то наш тайник ликвидировали бы в один момент. Поэтому приходилось осторожничать, чтобы никто не заметил, как я крадусь на крышу. Там можно было загорать, устраивать пикники или просто прятаться, если хотелось побыть в тишине. Как я уже говорила, этого мне хотелось довольно часто, только вот не сейчас.

Я свернула одеяла, смахнула с дивана крошки от печенья, поправила подушку и сложила в коробку разбросанные шахматные фигуры. Я даже полила азалию, которая стояла в углу комнаты, и прошлась влажной тряпочкой по ночному столику. Потом беспомощно оглядела безукоризненно прибранную комнату. Удалось убить минут десять, а поговорить с кем-нибудь захотелось ещё больше. Может, у Шарлотты там, в музыкальной комнате, снова голова кружится?

А что, собственно говоря, случается, когда прыгаешь из Мейфэра века двадцать первого в Мейфэр века, скажем, пятнадцатого? Когда в этих местах и домов-то особо не было? Может, тогда повисаешь в воздухе? Или со всей силы бахаешься о землю с семиметровой высоты? В муравейник, например? Ах, бедная Шарлотта! Хотя, может, на этих занятиях по тайноведенью её хотя бы летать научили. Кстати о тайнах: у меня возникло какое-то странное чувство, отделаться от которого никак не удавалось. Я пошла в мамину комнату и высунулась из окна. Перед домом номер восемнадцать всё ещё стоял человек в чёрном. Я видела его ноги и подол пальто. Мне ещё никогда не казалось, что третий этаж — это та-а-ак высоко. Со скуки я гадала, сколько метров отсюда до земли.

Можно ли вообще остаться в живых, если упасть с высоты в четырнадцать метров? Наверное, если очень повезёт и приземлишься в болото. Раньше весь Лондон был одним сплошным болотом. Во всяком случае, так утверждала миссис Каунтер, наша учительница по географии. Болото — это хорошо. Тогда можно хоть на мягонькое плюхнуться. Обидно только, что потом всё равно придётся захлебнуться в иле. Я вздрогнула и сама испугалась собственных мыслей.

Чтобы не оставаться одной, я решилась проведать своих ненаглядных родственников в музыкальной комнате, рискуя, конечно, что меня завернут обратно, если там ведутся сверхсекретные разговоры.

Когда я вошла, бабушка Мэдди восседала в своём любимом кресле у окна, а Шарлотта стояла у другого окна, присев на краешек письменного стола эпохи Луи Четырнадцатого, лакированную и позолоченную поверхность которого трогать строжайше воспрещалось, всё равно какой частью тела. (Ума не приложу, почему леди Ариста считала это уродище таким ценным. Ни единого потайного ящичка — мы с Лесли уже давным-давно его проверили.)

Шарлотта переоделась, теперь она была не в школьной форме, а в тёмно-синем платье, которое выглядело как помесь ночнушки, купального халата и монашеской рясы.

— Как видишь, я ещё здесь, — сказала она.

— Это… хорошо, — сказала я, пытаясь не очень пялиться на странное платье.

— Невыносимо! — сказала тётя Гленда, она словно маятник ходила взад-вперёд между двумя окнами. Тётя Гленда, как и Шарлотта, была крупной и стройной, волосы у неё были кудрявые и огненно-рыжие. Моя бабушка тоже была когда-то рыжеволосой. Кэролайн и Ник унаследовали фамильный цвет. Только у меня волосы были прямыми и тёмными, как у папы.

Раньше я тоже во что бы то ни стало хотела быть рыжей, но Лесли убедила меня, что тёмные волосы прекрасно оттеняют голубые глаза и светлую кожу. Ещё Лесли уверяла, что моя родинка на виске в форме полумесяца — тётя Гленда всегда обзывала её бананом — выглядела таинственно и изящно.

Я, кстати, считаю себя очень даже симпатичной, кроме прочего, благодаря брекетам: после того как я их поносила, передние зубы сошлись, и я перестала быть похожей на кролика. Ну и пусть я не такая «обворожительная и грациозная» как Шарлотта, чтобы нравиться Джеймсу. Ха, посмотрел бы он на неё в этом мешке.

— Гвендолин, ангел мой, хочешь лимонную конфетку?

Бабушка Мэдди указала на скамеечку рядом с собой:

— Садись рядом, отвлеки меня немного. Нервы не выдерживают уже этих Глендиных перебежек.

— Тебе не знакомы страдания матери, тётя Мэдди, — сказала тётя Гленда.

— Да, их я не пережила, — вздохнула бабушка Мэдди. Она была сестрой моего дедушки. Замуж бабушка Мэдди так и не вышла. Она была кругленькой маленькой старушкой с весёлым детским взглядом. Волосы она красила в золотистый цвет. В причёске бабушки Мэдди частенько торчали забытые бигуди.

— А где же леди Ариста? — спросила я, потянувшись за леденцом.

— В соседней комнате, разговаривает по телефону, — сказала бабушка Мэдди. — Но так тихо, что ни слова не разобрать. Это была, кстати говоря, последняя коробка конфет. У тебя, случайно, не найдётся свободной минутки сбегать в магазин за новой?

— Конечно! — сказала я.

Шарлотта переступила с ноги на ногу. Тётя Гленда сразу встрепенулась.

— Всё в порядке, — сказала Шарлотта. Тётя Гленда поджала губы.

— Может, лучше тебе подождать на первом этаже? — спросила я Шарлотту. — Тогда падать будет не так больно.

— Может, лучше тебе молчать в тряпочку, если не знаешь, о чём говоришь? — спросила в ответ Шарлотта.

— Действительно, вот что сейчас меньше всего может помочь Шарлотте, так это дурацкие замечания, — сказала тётя Гленда.

— В первый раз носительница гена не прыгнет дальше, чем на сто пятьдесят лет назад, — приветливо объяснила бабушка Мэдди. — Этот дом построили в 1781 году, а значит, здесь, в музыкальной комнате, Шарлотта в безопасности. В худшем случае она лишь испугает парочку музицирующих дам.

— Да уж, в таком платье точно, — сказала я так тихо, что только бабушка Мэдди могла меня услышать. Та хихикнула в ответ.

Дверь распахнулась, и вошла леди Ариста. Она, как обычно, выглядела так, будто проглотила длинную палку. Или даже несколько. Две для рук, две для ног и ещё одну посередине, которая их скрепляет. Её седые волосы были гладко зачёсаны и собраны в пучок на затылке, как у хореографа, с которым особо шуток не пошутишь.

— Водитель уже в пути. Де Виллеры ожидают нас на вокзале в Темпле. Тогда Шарлотта сможет сразу по возвращению влиться в хронограф.

Я поняла только слово «вокзал».

— А если сегодня это вообще не произойдёт? — спросила Шарлотта.

— Шарлотта, дорогая, у тебя уже трижды кружилась голова, — сказала тётя Гленда.

— Рано или поздно это произойдёт, — сказала леди Ариста.

— Пойдём же, водитель приедет с минуты на минуту.

Тётя Гленда взяла Шарлотту за руку и вместе с леди Аристой они покинули комнату. Когда дверь захлопнулась, мы с бабушкой Мэдди переглянулись.

— Иногда кажется, что мне стоит пить таблетки от невидимости, — сказала бабушка Мэдди. — Порой неплохо бы услышать хоть «До свидания, Мэдди» или «Привет, Мэдди». Или вот такой разумный вопрос: «Милая Мэдди, а не было ли у тебя, случайно, видения, которое могло бы нам помочь?»

— А что, было видение?

— Нет, — сказала бабушка Мэдди, — и слава Богу. Мне обычно так есть хочется после этих видений, а я и без того толстая.

— А кто такие эти де Виллеры? — спросила я.

— Кучка заносчивых нахалов, если хочешь знать моё мнение. Все чиновники и банкиры. У них частный банк в центре Лондона. Там счета нашей семьи.

Это звучало уже совсем не таинственно.

— А какое им дело до Шарлотты?

— Если не распространяться, у них похожие проблемы.

— Похожие проблемы? — неужели они тоже живут под одной крышей с бабушкой-тиранкой, тёткой-пилой и кузиной-задавакой?

— Ген путешественника во времени, — сказала бабушка Мэдди. — У де Виллеров ген переходит по мужской линии.

— И у них водится такая же Шарлотта?

— Только мужского пола. Насколько я знаю, его зовут Гидеон.

— И он тоже ждёт, пока закружится голова?

— Это у него уже позади. Он на два года старше Шарлотты.

— Значит, он уже два года бодро скачет туда-сюда?

— Вероятно, да.

Я пыталась сопоставить новую информацию с тем, что знала раньше. Сегодня бабушка Мэдди была невероятно разговорчива, я старалась использовать каждую секунду.

— А что такое этот хрони… хроно…?

— Хронограф! — бабушка Мэдди сделала умный вид. — Это такой специальный аппарат, с помощью которого можно отправить носителя гена — но только его! — в определённое время. Что-то там с кровью связано.

— Это что же, машина времени? Которую заправляют кровью? Вот ужас!

Бабушка Мэдди пожала плечами.

— Понятия не имею, как эта штука работает. Ты забываешь, что я тоже узнаю только то, что случайно слышу, пока сижу тут и делаю блаженный вид. Всё это — большая тайна.

— Да уж. И сложная какая-то. Откуда вообще известно, что у Шарлотты есть этот ген? Почему именно у неё, а не, например… у тебя?

— У меня, к счастью, его быть не может, — ответила она. — Мы, Монтроузы, всегда были не от мира сего, но ген в нашей семье передался через твою родную бабушку. Мой брат ужас как хотел на ней жениться. И женился, — тётя Мэдди усмехнулась. Она была сестрой моего покойного дедушки Лукаса. У неё не было своего мужа, поэтому она переехала к брату и помогала по хозяйству.

— Я в первый раз услышала об этом гене после свадьбы Лукаса и леди Аристы, — продолжала она. — Последней носительницей этого гена по линии Шарлотты стала госпожа Маргарет Тилни, а она, в свою очередь, была бабушкой твоей бабушки — Аристы.

— А Шарлотта унаследовала ген от этой Маргарет?

— Нет, нет, после Маргарет его унаследовала Люси. Бедная девочка.

— Что ещё за Люси?

— Твоя кузина Люси, старшая дочь Гарри.

— А, та самая Люси.

Мой дядя Гарри, тот, который из Глосестершира, был намного старше Гленды и моей мамы. Трое его детей давно уже выросли. Дэвиду, младшему из них, было двадцать восемь, он работал пилотом в Бритиш Эйрвейз. Но нам по такому поводу скидки на билеты, увы, не полагались. Джанет, средняя дочь, сама уже стала мамой. Мамой двух маленьких нервотрёпиков, которых звали Поппи и Дейзи. Люси, старшую дочь, я ни разу не видела. Да и не знала о ней ничего толком. Семья, казалось, умалчивала всё, что относилось к её персоне. Она была белой вороной среди Монтроузов. В семнадцать лет Люси ушла из дома и с тех пор не давала о себе знать.

— Значит, Люси — носительница гена?

— О да, — сказала бабушка Мэдди. — Здесь такой шум поднялся, когда она исчезла. У твоей бабушки чуть инфаркт не случился. Был страшный скандал, — бабушка Мэдди так возбуждённо рассказывала и качала головой, что её золотистые локоны совсем спутались.

— Могу себе представить, — я вдруг подумала, что бы со мной случилось, если бы Шарлотта вдруг упаковала чемоданы и удрала из дому.

— Нет, не можешь, тебе же не знакомы те трагические обстоятельства, из-за которых она пропала… а всё этот юноша… Гвендолин! А ну-ка вынь палец изо рта! Какая невоспитанность!

— Прости, бабушка, — я даже не заметила, как начала грызть ноготь. — Я просто волнуюсь. Столько всего непонятного..

— Да уж. Для меня тоже, — заверила бабушка Мэдди. — А я слежу за всеми этими страстями с пятнадцати лет. Зато я обладаю природным даром видеть всё мистическое. Все Монтроузы любят тайны. Так было всегда. Только поэтому мой несчастный братец вообще женился на твоей бабке, если тебе интересно. Её обаяние и привлекательность вряд ли сыграли здесь решающую роль. Потому что их у неё не было, — она опустила руку в коробочку из-под конфет и вздохнула, нащупав дно. — Вот незадача. Ох, и пристрастилась же я к этим штучкам.

— Я мигом в «Селфриджес», принесу тебе новых, — сказала я.

— Ах ты, мой ангелочек. Раз так, поцелуй меня и отправляйся. Не забудь про пальто, на улице дождь. И никогда больше не грызи ногти, ты поняла?

Моё пальто всё ещё лежало под партой в школе, поэтому я взяла мамин дождевик с цветочками. Выходя из дому, я поглубже надвинула на глаза капюшон. Мужчина всё ещё стоял у входа в дом номер восемнадцать и как раз собирался закурить. Неожиданно для себя самой я кивнула ему, спускаясь по ступенькам. Он не ответил. Конечно, нет.

— Вот тупица! — я побежала в сторону Оксфорд-стрит. Дождь лил как из ведра. Одним дождевиком тут делу не поможешь, надо было сразу и калоши надевать.

Моя любимая магнолия на углу улицы грустно опустила цветочки. Пока я до неё добралась, успела наступить в лужу целых три раза. В тот момент, когда я хотела обойти четвёртую лужу, ноги вдруг подкосились. Живот скрутило, как на американских горках, а улица поплыла перед глазами серой рекой.