Глава 4
Дар Прометея

После голубоватого полусвета, царящего в кабинете Завары, и сумрачного лабораторного перехода, гостиная показалась Сильвине и Делиону ослепительно освещенной.

Над столом солнцем сияла люстра, горели все плафоны и панели, да и четыре видеостенки продолжали каждая свою программу, бросая в помещение подвижные блики.

Вошедшие остановились на пороге, невольно зажмурившись от изобилия света. Завара провозгласил:

— С благополучным возвращением.

— Поздравляю, Арни. Полный триумф! — пожал ему руку Делион.

— Полный, говоришь?

— Там есть над чем поработать…

— О деталях потом. Главное, что будатор работает. Кто следующий хочет посмотреть, о чем вспоминает пробужденная материя?

— Думаю, самому Прометею интересно посмотреть, какой дар он сделал людям. — В голосе Арсениго настолько явственно прозвучали льстивые нотки, что Завара поморщился.

— Я не тороплюсь, — отрезал юбиляр.

Рабидель поднялся:

— Тогда я, с вашего разрешения.

Первое, что поразило марсианина в кабинете Завары, это голубоватое свечение, исходившее от шара, который напоминал солнце чужих миров. Человек, далекий от физики высоких энергий, увидел бы в этом свечении только невинную игру красок, нечто вроде северного сияния. У Рабиделя же с излучением были особые отношения. Он всем нутром чувствовал, что любое, даже самое слабое и невинное излучение — это поток взорванных изнутри, изуродованных частиц, если угодно — сигнал опасности, безмолвный крик о помощи…

Осторожно ступая, Рабидель подошел к шару, чуть поменьше его ростом, который покоился прямо на полу. Ему стало не по себе, он оглянулся. В полуосвещенном углу кабинета марсианину померещилась какая-то фигура. Но ведь все в гостиной, обогнать его никто не мог. Это были легкие контуры человеческого тела, наполненные все тем же голубоватым сиянием. Мужская фигура, странно знакомая, неподвижно висела в пространстве, в полуметре от пола, напоминая негатив фотографии. Спортивный, подтянутый вид… Бородка клинышком… Боже мой, да ведь это же… Арнольд Завара!

Рабидель бросился к нему. В то же мгновение, словно от легкого колыхания воздуха, призрак исчез, растворился в голубом сиянии. Марсианин протер глаза, всмотрелся в угол — фигуры не было.

«Все время думаю про Завару, вот он и померещился мне, — подумал марсианин. — Да еще переутомился. — Махнуть бы с Сергеем Перешейко куда-нибудь на отдых, по старой памяти».

Среди множества датчиков, облепивших изнутри аппарат подобно водорослям, Рабидель наугад выбрал один и проследил взглядом за тонким, как волосок проводом.

Стрелка прибора, показывающего «время действия», колебалась где-то около красной черты, возле которой были начертаны литеры «Р.Х.».

«Разбуженная память материи… Может, Завара прав, и время — живое?» — подумал марсианин.

В глубине туманности, очертания которой колебались, начали проступать очертания людей и предметов. Толпы людей заполнили площадь и улицы, ведущие к ней. Хорошо знающий историю Рабидель вскоре догадался, где происходит действие. Выбрав наудачу человека, который спешил куда-то вместе со всеми, марсианин решил следить за ним. На площади возвышалось строение, которое Рабидель узнал сразу. Гигантское сооружение, лишенное кровли, было круглым и напоминало собой нечто вроде цирка. Человек вошел внутрь здания, Рабидель мысленным взглядом последовал за ним. Посреди располагалась арена, вокруг амфитеатром возвышались скамьи для зрителей. Это и был Колизей, но не тот мертвый обломок, который тысячами видят туристы со всего света, а живой, кипучий, наполненный нетерпением ожидания. Скамьи заполнены зрителями, но марсианину некогда наблюдать за ними, хотя для историка такое зрелище бесценно.

Два атлета с противоположных сторон выходят на арену. У каждого меч — чтобы наносить удары, и щит — отражать их. Бронзовые мускулистые тела блестят от пота — или их натерли чем-то? Бойцы сходятся осторожно, долго кружат друг вокруг друга. Они не обращают внимания на неистовые крики зрителей, о которых можно судить по разинутым в неистовстве ртам.

Но вот, наконец, первый гладиатор делает выпад и наносит удар, второй отражает его…

Рабидель обводит взглядом помещение Колизея. На лицах написано предвкушение кровавого зрелища. Преобладают длинные, ниспадающие до пола одежды. Но есть и пестрые одеяния, напоминающие о Древнем Востоке. В них сидят смуглые люди, среди которых попадаются и негры. «Здесь более пятидесяти тысяч человек», — быстро прикинул марсианин.

А вот и субъект, на которого марсианин обратил внимание несколько минут назад. Тогда он восседал на носилках, которые несли четыре высоченных полуобнаженных исполина, а впереди шла четверка толкачей, которые, что-то выкрикивая, освобождали дорогу. Теперь этот человек сидел внизу, в одной из богато украшенных лож и, поминутно вытирая лицо платком, наблюдал за поединком.

Бойцы попались упорные, они ни в чем не желали уступать друг другу. Да и ставка была крутая — жизнь.

Наступила ночь, а яростное сражение продолжалось. Южное небо, чистое как слеза, усыпали прихотливые узоры созвездий. А вот и Красная планета — Марс, на которой спустя примерно две с половиной тысячи лет суждено родиться ему, Рабиделю…

Над Колизеем выплыл узкий серп луны, она придала лицам мертвенный оттенок. Служители внесли ярко пылавшие смоляные факелы.

Взгляд Рабиделя остановился на самой богатой ложе, покрытой тяжелым — это было видно по тому, как он прогибался от собственного веса — золотым балдахином. Марсианину хотелось разглядеть лицо человека, сидящего на возвышении под балдахином, но ветер погнал дым от факелов в сторону ложи, закрыв ее. Тогда он рассмотрел внутреннее строение действующего Колизея. Весь первый ряд, окольцовывающий арену, состоял из лож, из них самая богатая, как он догадался, принадлежала императору. Далее шли, возвышаясь друг над другом — он подсчитал — четырнадцать широкоместных рядов, и публика их занимала побогаче. А еще выше шли места для простолюдинов, здесь царила страшная давка. Тут не церемонились друг с другом. Кое-где вспыхивали перебранки и пускались в ход кулаки. И на самом верху, откуда видно было хуже всего, были отведены места для женщин. Римлянки вели себя не менее темпераментно, чем римляне.

На арене успело смениться несколько гладиаторских пар, и подиум был скользким от пролитой крови. Вот один из гладиаторов поскользнулся и упал, неловко подвернув ногу. Он попытался вскочить, но клинок противника успел, скользнув вдоль щита, пронзить литое, бугристое от мускулов плечо. Кровь хлынула из раны и потекла по руке, — к счастью для раненого, левой. Но Рабиделю стало ясно, что судьба его предрешена: падая, тот растянул сухожилие. Прыжки гладиатора стали тяжелыми, а искаженное лицо говорило о нечеловеческих муках, которых стоило каждое движение.

Раненый, впрочем, не собирался сдаваться, да и отчаяние удесятерило его силы Он даже умудрился завоевать симпатии публики. Зрители повскакали о мест, наблюдая за финалом. Особенно неистовствовали женщины. Первый ряд, однако, безмолвствовал. Император под балдахином был неподвижен, словно изваяние. Слуга поднес ему кубок, и он сделал неспешный глоток.

Вскоре удар, нанесенный противником раненого, достиг цели. Он пришелся, правда, в центр щита, но был нанесен с такой силой, что гладиатор, не удержавшись на ногах, рухнул навзничь. Победитель занес над поверженным противником клинок…

Зрители замерли, их взоры обратились к императору, но тот медлил. Какая-то женщина швырнула сверху на арену янтарное ожерелье, затем вскочила на скамью, разорвала на себе одежду и простерла к императору руки, что-то крича. Уголки губ императора дрогнули в еле заметной усмешке. Вернув рабу кубок, он протянул вперед руку, чтобы видели все, и повернул большой палец книзу. Тяжелый вздох вырвался как бы из единой груди. Женщина покачнулась и рухнула без чувств, ее подхватили товарки.

Победитель оттолкнул щит, которым поверженный пытался защититься, и безжалостным движением вонзил противнику лезвие в грудь по рукоять.

Колизей в очередной раз содрогнулся от беззвучного рева, а на арену уже выбежали рабы, чтобы убрать убитого. Один осторожно нес раскаленную полосу железа, она светилась во влажной полутьме арены, озаряемой факелами. Он приложил полосу к щеке поверженного, проверяя, не притворяется ли тот убитым, чтобы спастись. Но лежащий был недвижим. Закудрявился легкий белый дымок, и Рабиделю даже почудился запах горелого мяса…

— Нервы… — пробормотал он. — Этот победитель — вылитый я.

Рабы уволокли убитого с арены, а марсианин внимательно посмотрел на бумаги, исписанные знакомым почерком Завары.

Когда марсианин возвратился в гостиную, его шатало, как пьяного.

— Ты, часом, не хлопнул там коньяку? — спросил Завара.

— Твой будатор, Арни, действует похлеще коньяка… — пробормотал Рабидель. Он присел к столу, закрыв руками лицо. Немного придя в себя, марсианин убрал ладони и произнес: — Арни, меня беспокоит голубое свечение.

— Ты можешь определить его природу?

— Нет, но…

— И я не могу. И что с того? Будатор работает, это главное. Рутиной займемся после праздника.

Рабидель рассказал Заваре не обо всем, виденном в кабинете. В частности, умолчал о призрачной фигуре шефа, которая померещилась в углу. Быть может потому, что в доме Арнольда, он знал, рассказы о привидениях не в чести. А может, была и другая причина.

Следующим отправился в отцовский кабинет Мишель. Он отсутствовал долго, вернулся ошеломленным и, в отличие от своих предшественников, не стал рассказывать ни о чем. На все расспросы твердил:

— H…невероятно! H…непостижимо. Ничего не скажу, я должен сначала сам во всем разобраться.

После этого в кабинет по очереди ходили все. Последней оставалась Даниель.

— Боишься? — спросил Завара. Она смущенно кивнула. — В моем кабинете волки не водятся.

— Мне страшно. Не знаю, почему.

— Дело твое, — пожал плечами Завара. — Но будатор будет демонстрироваться только нынешней ночью. Потом его возвратят в Ядерный центр, и доступ к аппарату будет закрыт, пока работа над ним не будет доведена до конца.

Даниель подошла к двери и оглянулась в поисках спутника.

Завара приподнялся но, наткнувшись на колючий взгляд супруги, снова опустился на стул.

— Я тоже, когда шла в кабинет, боялась, — произнесла Мартина, когда за Даниель закрылась дверь.

— Расскажи, что ты видела, — попросил Эребро.

— Вы все рассказывали, что видели картины прошлого. А мне ужасно захотелось заглянуть в будущее. Ну, хотя бы одним глазком! И долго выбирала датчик, пока выбрала циферблат, стрелка на котором начала вращаться вперед, хотя и очень медленно… Я сосредоточилась на мысли о том, что очень хочу посмотреть в грядущее. И стрелка начала двигаться быстрее.

— Это интересно, — сказал Завара. — Я не думал, что аппарат подвержен воздействию мысленного приказа. А какая именно стрелка двигалась, ты не обратила внимания?

— Самая легкая, которая показывает малые доли времени… Так что я заглянула, по моим прикидкам, на несколько десятков минут вперед.

— Все равно интересно, и что дальше?

— Это все, отец.

— Что ты увидела?

— Не заставляй меня. Мне трудно говорить об этом.

Остальные гости начали прислушиваться к рассказу Мартины. Музыка зазвучала приглушенней.

— Я требую, — сказал Завара. — Для меня важна любая информация о новом приборе.

— Я увидела… труп. — Мартина произнесла эти слова еле слышно, но ее услышали все. Музыка мгновенно смолкла, оборвавшись на высокой ноте.

— Чей труп ты видела, Мартина? — тихим, подрагивающий голосом спросила мать.

— Не спрашивай.

— Ты, наверно, не узнала, кто это? — пришел Мартине на помощь жених. — Это был неизвестный?

— Нет, я узнала его.

— Да кто же это был, черт возьми! — хлопнул Завара кулаком по столу, теряя терпение.

— Не требуй, отец. Не скажу. Потому что боюсь накликать беду, — тихо, но твердо произнесла Мартина.

— Может, померещилось? — высказал догадку Рабидель.

— Может, — согласилась Мартина. — Я думала об этом. И готова пойти туда, чтобы еще раз посмотреть будатор.

— В таком случае поспеши, ты догонишь Даниель, — предложил Делион.

— Нет, я пойду в кабинет одна. Такое, кроме меня, никто не должен видеть…

— Что ж, продолжим ночь открытых дверей, — произнес Завара и погладил бородку.

— Ты-то когда туда пойдешь, Арни? — не выдержала Сильвина.

— Я ставлю эксперимент. И пойду к будатору, когда все вы с ним пообщаетесь, посмотрите аппарат в действии. А утром подведу итоги и выясню, в какой доработке нуждается будатор.

Теперь все с нетерпением ждали возвращения Даниель. Но она разочаровала гостей, сообщив, что ничего особо интересного для себя не увидела.

— Так-таки, Дани, ничего интересного? — удивился Делион.

— Ну, картинки подвижные, — пожала плечами девушка. — Любопытно, конечно. Но я такие каждый день на видеостенке вижу.

Когда Мартина отправилась в кабинет отца, Делион произнес:

— Арнольд, у меня к тебе вопрос. Я могу еще понять, что будатор пробуждает память частиц… Грандиозно, но можно осмыслить. Но как аппарат заглядывает в будущее? Он что — пророк?

— Попытаюсь ответить, хотя мне и самому не все ясно. Видите ли, — Завара теперь обращался ко всем, — если с прошлым все ясно, оно, так сказать, состоялось, то в будущем, как говорится, возможны варианты. Мне чужда точка зрения Пьера Симона Лапласа, который был чистой воды детерминистом. Он полагая, что все в природе расписано на тысячелетия вперед, и в принципе можно определить сколь угодно отдаленное будущее. Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну землю. А Лаплас утверждал: дайте мне начальные координаты и импульс каждой частицы, входящей в некую систему, и я берусь описать вам состояние этой системы через любой отрезок времени. Это и есть полная определенность будущего… Но с тех пор много воды утекло, стали известны такие вещи, как принцип неопределенности, свобода воли электрона и так далее. Я считаю, что то или иное событие в грядущем можно предсказать только с той или иной долей вероятности. На таком принципе — пользуясь теорией вероятностей — думаю, и действует будатор. Но все это мы выясним в Ядерном, во время дальнейшей работы над аппаратом.

Возвратилась Мартина, и все бросились к ней с расспросами.

— Я попала в мои школьные годы, — сообщила Мартина. — Потом снова пережила знакомство с Эребро, а городке развлечений…

— А труп? — перебил Завара. — Труп ты видела?

Взгляд Мартини потух.

— В будущее попасть не удалось, как я ни старалась. Время вперед не смещалось.

Гости разбрелись по вилле. Кто в оранжерею, кто в тир, кто в залы спортивных развлечений, а кто и просто отдохнуть в укромном уголке часок-другой. И, конечно, не уставали ходить в кабинет Завары, к будатору, и наблюдать подвижные картины в его глубинах, казавшихся бездонными.

Арнольд сел в кресло, стоящее в углу гостиной, и мрачно поглядывал на гостей. Терпение. Сегодня он наконец-то разрубит узел. Кто же? Кто из них?

Когда дело пошло к утру, Завара, устав от ожидания, решил прогуляться. В оранжерее его охватил душный, влажный воздух, насыщенный пряными ароматами.

Вдали маячили две одинокие фигуры — это были Рабидель и Делион. Увлеченные разговором, они его не замечали.

Чувствуя себя последним негодяем, Арнольд медленно двинулся к ним, прячась за стволами и стараясь не хрустнуть веткой. Он пристроился за пальмой — дальше идти было опасно — и весь превратился в слух.

— Материальный перевес еще не все решает, — утверждал голос марсианина.

— Но у тебя король открытый! — горячился Делион. — Объявлю шах — и ему капут.

Шахматы, черт бы их побрал! Завара едва не сплюнул от досады. Стараясь не хрустнуть веткой, он удалился так же тихо, как подошел. А может, это камуфляж? Может, они говорят о шахматах, чтобы скрыть свои истинные намерения? Да нет, чепуха. Он сходит с ума. Нельзя же подозревать всех подряд.

Побродив еще, Завара возвратился в гостиную.

— По-моему, праздник удался, — встретила его Сильвина. — Гости хоть и устали, но, по-моему, довольны.

— Гости? Думаю, довольны. По крайней мере, один из них.

— Один из них? Кого ты имеешь в виду?

— Если бы я мог знать!

— По-моему, ты не в себе.

— Оставь, со мной все в порядке.

— Скоро утро. Видишь, купол посветлел. — Меняя тему разговора, она показала на округлую крышу, венчающую гостиную.

— Пора, — встрепенулся Завара. — Я пойду к будатору. Думаю, долго не задержусь. А ты проследи, чтобы никто из гостей не уехал. Нехорошо покидать дом, не попрощавшись с хозяином, не так ли?

Он шел через лабораторный переход, как во сне. Полный дурных предчувствий, рывком отворил дверь… и среди волн голубого сияния, ставших ослепительными, увидел то, что могло привидеться разве что в дурном сне.

— Бумаги! — вскричал он, бросаясь вперед. — Это мои бумаги…