Глава 5. Долги наши…
В воскресенье Эмилий Иванович надел на Тяпу поводок, и они отправились на кладбище. У бабушек под кладбищенскими воротами Эмилий Иванович купил четыре букета — два белых лилий, один красных георгинов и один красных, почти черных, роз — и они с Тяпой не торопясь пошли по центральной аллее. Сначала, согласно ритуалу, девочки. Елена, которой он никогда не видел, и Лиля, которую он знал целых два года. Мать и дочь. Он положил белые лилии на черные мраморные плиты и присел на скамейку. Посмотрел на фотографию Елены: нежная, тонкая, с длинными светлыми волосами и потусторонней улыбкой, в рассеянных глазах — вечность. Тридцать шесть, тринадцать лет назад. Перевел взгляд на фарфоровый медальон с Лилей: смуглая красавица, темные кудряшки, лукавство в черных глазах и ямочка на щеке. Двадцать девять. Два года назад.
Эмилий Иванович вздыхает и задумывается о бренности и несправедливости жизни. В глазах жжение.
— Вот, Тяпа, — говорит он, — здесь наша Лиля. Помнишь Лилю?
Тяпа с подвывом вздыхает и мотает хвостом.
Лиля… С Лилей его познакомил Валерий Илларионович, художник-иллюстратор, друг архивариуса из музея, которого Эмилий Иванович сменил на посту, — тот вышел на пенсию. Павел Андреевич — так его звали — неделю вводил Эмилия Ивановича в курс дела, объяснял устройство картотек и каталогов, а потом предложил отметить свою пенсию и назначение Эмилия Ивановича со старинным другом — художником Валерием Илларионовичем. Они тогда хорошо посидели. Эмилий Иванович захмелел, отяжелел, принялся рассказывать старикам про школу и книжный магазин. Павел Андреевич хлопал его по плечу и говорил, что канцелярия — классное место и работать там одно удовольствие: во-первых, место историческое, во-вторых, спокойно и начальство носа не кажет, а в-третьих, можно найти массу интересного и, что главное, неучтенного, чисто тебе Авгиевы конюшни, а Эмилий Иванович будет Гераклом и первооткрывателем. Там можно такое найти, что о-го-го! Личные дневники местного дворянства, драгоценные рукописи, старинные документы, считавшиеся давно утерянными, даже рисунки и эскизы. И еще много чего.
А спустя неделю художник Валерий Илларионович пригласил его к себе. Жил он в многоэтажке в центре, на одиннадцатом этаже, один.
Эмилий Иванович с легкостью находил общий язык со стариками, в то время как ровесники часто ставили его в тупик. Не умел он с ровесниками. Валерий Илларионович расспрашивал о семье, и Эмилий Иванович рассказал, что мама умерла, он не женат, его новая работа ему очень нравится — губернская канцелярия действительно классное место, только немного сыровато. Но зато всегда можно сварить кофе и посидеть на крыльце. А если открыть входную дверь и впустить свет и тепло, то вообще супер. После школы и книжного магазина — рай земной. А вокруг кусты жасмина и дрока, и вообще, аура… соборы с куполами, старинные пушки, река до самого горизонта. И длинные песчаные пляжи на той стороне…
«Я хочу познакомить тебя с соседкой», — сказал Валерий Илларионович. Эмилий Иванович смутился — мамины подружки пытались знакомить его с девушками, но ничего путного из этого не выходило. Эмилий Иванович робел и стеснялся, девушки хихикали и шарахались. Он запротестовал, мягко и деликатно, боясь обидеть, но Валерий Илларионович замахал руками и сказал, что все нормально. Это славная девушка, живет на одной с ним лестничной площадке, рисует бабочек и цветы. Она обязательно подарит Эмилию Ивановичу свой рисунок. Ее зовут Лиля.
Так они познакомились — Лиля и Эмилий Иванович. При виде Лили он застыл на месте и разинул рот — девушка была поразительно красива! Вьющиеся черные волосы, громадные черные глаза, смуглая, с ямочками на щеках… как со старинной восточной фрески. Она сидела в роскошном «дворцовом» кресле, а на коленях у нее примостилась маленькая черно-белая собачка с длинными волосиками. Девушка улыбнулась, Валерий Илларионович поцеловал ее в лоб. Собачка тоненько тявкнула, и все рассмеялись.
Там была еще немолодая дама — какая-то родственница, которая сразу захлопотала с чашками на кухне.
— Лиля, это мой новый друг Эмилий Иванович, — сказал художник. — Вот, пришли тебя проведать. Посмотреть бабочек. Покажешь? А это Тяпа! — Он подергал собачку за ухо.
Девушка улыбнулась и кивнула. Эмилий Иванович был так очарован, что не сразу заметил некую странность — за весь их визит Лиля не сказала ни слова! Она улыбалась, показывала свои рисунки, протянула один, на котором Эмилий Иванович задержался взглядом дольше, чем на других.
Эмилий Иванович вопросительно взглянул на художника, и тот кивнул: бери, мол, от подарков не отказываются. Смущенный Эмилий Иванович поблагодарил и взял.
Они выпили чаю с домашним печеньем и откланялись. Лиля улыбалась и кивала на прощание, а художник снова поцеловал ее в лоб. Тяпа побежала за ними в прихожую, а Лиля осталась сидеть в кресле.
Озадаченный Эмилий Иванович хотел расспросить о странной девушке, но Валерий Илларионович рассказал все сам.
— Несчастная семья, как заговорили их, — вздохнул он. — Семья, которую преследует фатум. Рок. Одни женщины. Леночка, мама Лили, родилась, когда матери, Галине Евгеньевне, было уже под сорок, и замужем она не была. Немолодая, некрасивая, скромная женщина, работала администратором в гостинице. А Леночка получилась красавицей и умненькая была. Мать из кожи лезла, чтобы у нее все было не хуже, чем у других. В университете — она училась на искусствоведческом — Леночка встретила эфиопского принца… говорили, настоящий принц, старинный род — чуть ли не от царицы Савской, голубая кровь, несметные богатства. Ну, любовь, страсть, дело молодое. Поженились они, и она переехала к мужу — принц снимал квартиру в центре. Я его никогда не видел, но люди говорили, что они были замечательно красивой парой. Через год родилась Лиля, а еще через год принц уехал домой, в родную Эфиопию. Обещал подготовить семью и забрать их; оставил денег. Леночка вернулась к матери и стала ждать своего принца. А его все не было. Деньги, правда, какие-то люди передавали исправно. Потом Галина Евгеньевна умерла… Перед смертью, как чувствовала, попросила переехать к ним родственницу, немолодую, но весьма энергичную даму, — ты ее видел, Эмилий. Да и меня просила присматривать… в случае чего. А Леночка все ждала, часами простаивала на балконе, когда было тепло, и у окна — зимой. Оттуда видна дорога и въезд во двор. Люди шептались, что она тронулась умом.
А Лиля росла чудесной девочкой… ты же видел ее! Смуглая, веселая, разодета как кукла — Леночка внушала ей, что она принцесса, что папа-король вот-вот приедет и заберет их с собой. И талантливая — прекрасно рисовала. Народ всякий у нас, кто-то посмеивался, кто-то завидовал, кто-то жалел. А когда Лиле исполнилось восемнадцать, Леночка погибла. Упала с балкона и разбилась насмерть. Говорили разное: покончила с собой, когда поняла, что эфиоп никогда не приедет; окончательно сошла с ума; выпала случайно. Все в доме прямо бурлило от слухов и домыслов.
Для Лили это стало страшным ударом, крушением мечты. Она ушла в себя, и странности вскоре появились — она перестала разговаривать, стала бояться чужих и темноты, отказывалась выходить из дома. Фамильное у них…
Ты хотел спросить меня, почему она молчит… Потому и молчит. Я привозил к ней психиатров, они предлагали положить ее в стационар, но мы отказались — знаем их методы! Да и не сумасшедшая она, все понимает, а просто… не знаю. Не хочет. Ну и решили оставить ее в покое, пусть живет как знает. Она не выходит из дома, молчит, знай себе рисует бабочек и цветочки. Я подарил ей собачку, она страшно обрадовалась.
Деньги давно уже не приходят, а жить как-то нужно. Мне помогал Паша, архивариус… но сейчас он на пенсии, как ты знаешь, а с пенсии нечего дать, сам понимаешь, какие пенсии у работников культуры.
Валерий Илларионович замолчал. Эмилий Иванович чувствовал некоторую неловкость — были бы деньги, он бы с радостью… но зарплата у работника культуры не намного больше, чем пенсия. Так примерно он и высказался, запинаясь и подыскивая слова.
— Тут вот какое дело, — начал Валерий Илларионович. — Помочь можно… была бы воля.
— Я… конечно! — воскликнул Эмилий Иванович. — Но как?
Услышав предложение Валерия Илларионовича, Эмилий Иванович ушам своим не поверил. Предложение не лезло ни в какие ворота, и ни один честный человек ни за какие коврижки его не принял бы. Но честный человек предполагает, за что ему большое спасибо, а обстоятельства располагают.
А дело было вот в чем. Бывший архивариус, ныне пенсионер, передавал Валерию Илларионовичу документы из фонда музея, тот копировал их, и они реализовывались через сеть магазинов «Антиквариат» как подлинники. Заработок не бог весть какой, настоящих коллекционеров старопечатной продукции сейчас немного, но кое-что капало.
— Но ведь есть же экспертиза! — пролепетал испуганный Эмилий Иванович. — Там же старинная бумага, а если поймают?
— Это не проблема, — объяснил Валерий Илларионович, — я рисую эскизы для «элитного» цеха нашего бумажного комбината — всякие именные приглашения, адреса, открытки, они любую бумагу сотворят, там ребята талантливые, старая гвардия. А у меня целая картотека старинных шрифтов, образцы почерков, чернила и туши тоже умельцы производят. Кроме того, экспертизу заказывает покупатель, с него и спрос. Ты думаешь, у нас так уж много экспертов в этой области? Немного, поверь. Могу тебя научить, хочешь? Натянем нос любому эксперту.
Эмилий Иванович замахал руками — нет, упаси боже!
— Вреда музею никакого, а с другой стороны, знаешь, сколько этих документов пропадает в запасниках от сырости? Да их за тысячу лет не разобрать… некому и дорого. Даже если бы мы… гм… тянули подлинники, и то никто не почесался бы. А так… — Он махнул рукой.
Говорят, глаза боятся, а руки делают. Через полгода Эмилий Иванович, который оказался талантливым учеником, мог подделать любой документ с закрытыми глазами. Сначала ему было стыдно, потом он убедил себя, что живой человек важнее никому не нужных бумаг. Почти не нужных. Живой человек — Лиля, которую Эмилий Иванович очень жалел и которой не было на что жить. Картинку с бабочкой он повесил у себя в спальне. Специально заказал красивую рамочку и повесил. Он старался не думать о том, что сказала бы мама… Мысли эти были мучительны, но однажды Эмилий Иванович сказал себе, что у всякого человека на земле есть некрасивая тайна или даже тайны, и теперь такая тайна будет и у него. Чем он лучше? Всех что-то царапает и мучит, у всех бремя, и каждый тащит свою ношу, как муравей дохлую стрекозу.
— Ты, Эмилий, прирожденный фальсификатор, — как-то похвалил его Валерий Илларионович, и Эмилий Иванович покраснел от смущения и удовольствия.
Разум человека рано или поздно найдет оправдательные моменты и смягчающие обстоятельства; очень убедителен вопрос: «А у меня есть выбор?» И ответ: «Выбора у меня нет!», что очень помогает при попытках неспокойной совести взбрыкнуть.
Валерий Илларионович однажды привел слова кого-то великого о том, что он, великий, при случае спасет из пожара кошку, а не «Мону Лизу». И добавил, что это вопрос спорный и не имеет решения, и мнения общественности разделились… Посмотри в Интернете, сказал он, там полно и «за» и «против». А у нас живая душа и старые, никому не нужные документы. Вот так-то, мой друг. Вся жизнь человека — один мучительный выбор.
Эмилий Иванович не поленился, поискал в Интернете и действительно нашел аргументы «за кошку» и «за Мону Лизу». И понял, что универсального решения, одного на всех, просто нет — каждый решает сам, а потом всю жизнь несет крест и спрашивает себя, прав ли. Что снова возвращает нас к тому, что «на дне каждого сердца есть осадок», как сказал незабвенный Козьма Прутков. Или некрасивая тайна. А куда денешься?
Ну и, кроме того, присутствовало чувство гордости! Мама Стелла Георгиевна ругала Эмилия Ивановича за руки «чудной кривизны», ни к чему не способные и все роняющие и бьющие, а оказалось, вовсе не кривые и довольно способные.
Эмилий Иванович стал бывать у Лили — сначала на пару с Валерием Илларионовичем, потом один. Они сидели молча. Эмилий Иванович рассматривал рисунки, Лиля держала на коленях собачку. Эмилий Иванович все время взглядывал на Лилю. Лиля улыбалась, и он расцветал. Они пили чай с домашним печеньем. Посидев примерно час, Эмилий Иванович откланивался. Тяпа бежала провожать.
Была ли это любовь? Трудно сказать. Разве что платоническая, как к ангелу. И не снились ему эротические сны, и не представлял он себе ничего такого. А только сидел бы рядом вечность и смотрел, смотрел, смотрел… И вспыхивал бы от улыбки, и сердце заходилось от счастья, когда брал у нее из рук рисунок и пальцы их соприкасались…
А потом случилось страшное. Два года назад, десятого августа, Лиля выбросилась из окна. Повторила судьбу матери. Как это случилось, никто не знал, свидетелей не было. На рассвете, около трех. Причем ничего не предвещало беды — накануне вечером она была ровна, приветлива, рисовала бабочек, слушала музыку. А около трех старая дама услышала крик, глухой звук упавшего с подоконника горшка с цветами, истеричный лай Тяпы. Она рассказывала потом, что почувствовала такой ужас, что сердце «зашлось», и не сразу смогла встать с постели.
Валерий Илларионович позвонил Эмилию Ивановичу на рассвете, попросил приехать…
Почему? Что побудило Лилю? Вспомнила маму? Поняла, что ничего уже не будет? Устала ждать отца? Если ждала… Возможно, несчастный случай? Глупая, нелепая случайность? Может, во сне? Светила луна, и она во сне… Может, увидела что-нибудь внизу? Хотела рассмотреть, наклонилась… Может, может… Все может быть.
Ответов не было. И правды не дано было узнать никому. Рок и фатум.
Они пили водку и плакали. Оба.
— Даже не попрощалась… — говорил Валерий Илларионович. — Ни малейшего знака не подала… не понимаю! Все как всегда в тот вечер, в последний. Я думал, в случае чего, ты ее не бросишь, — говорил Валерий Илларионович. — Радовался, старый дурак. Думал, я скоро уйду, а ты присмотришь. Она полюбила тебя, признала. И я сразу понял, что ты добрый человек, так радовался, думал, теперь могу отойти со спокойной совестью… А жизнь распорядилась иначе, вишь, как бывает… Господи, как нелепо, как страшно! Страшно, когда уходят молодые, а старые остаются… Не уберег! Бедная, бедная моя девочка! Господи, за что такие испытания? Бедная, бедная…
Он плакал, а Эмилий Иванович подсовывал ему куски хлеба и мяса, ему было страшно — он никогда не видел старика в таком состоянии. Ему казалось, что Валерий Илларионович может умереть прямо за столом.
— Несправедливо… жестоко! Осиротели мы с тобой, Эмилий… Как жестоко! — повторял старик, плача. — Как больно она бьет…
Эмилий Иванович догадался, что старый художник говорит о жизни, и печально покивал.
— Будешь моим душеприказчиком, ты честный человек, Эмилий, я верю тебе, как самому себе. И заберешь Тяпу…
Эмилий Иванович покраснел, вспомнив об их подпольном бизнесе, и подумал, что понятие «честный человек» довольно-таки растяжимо и, оказывается, зависит от обстоятельств. Но тем не менее ему было приятно…
…Эмилий Иванович попрощался с девочками, как он называл их, вытер слезы и пошел на могилу мамы. Посидел, рассказал о работе, о спикерах, которых приютил у себя в канцелярии. Стелла Георгиевна строго смотрела с мраморного рельефного изображения, и Эмилий Иванович стал уверять ее, что спикеры — приличные люди, что руководит ими Ирина Антоновна… Ириша, с которой он дружит. А про репетицию никто не узнает. Он расправил розы в черной мраморной вазе, подержался за мраморный обелиск и отправился к Валерию Илларионовичу, который умер в прошлом году, спустя полгода после Лили…
