Глава 3. Триумвират

— Привет, Савелий! Как жизнь, дети? А где философ?

Так обратился капитан Коля Астахов к Савелию Зотову, который с королевской точностью пришел на встречу друзей и уже минут пятнадцать маялся в одиночестве. И тут появился слегка припозднившийся капитан.

Дело происходило в баре «Тутси», излюбленном месте сходок триумвирата: философа Федора Алексеева, в прошлом оперативника, капитана полиции, сменившего, по его собственным словам, военный мундир на академическую тогу; бывшего его коллеги, тоже капитана, но в настоящем, Коли Астахова, человека решительного и далекого от всякой философии; и главного редактора отдела дамских романов местного издательства «Ар нуво» Савелия Зотова. Савелий — человек, воспитанный на чтении дамских романов, как того и требует его работа, а потому несколько оторванный от жизни, на что ему часто пеняет трезвый реалист Коля Астахов. Оторван-то Савелий оторван, но тем не менее есть что-то в его замечаниях… что-то или нечто этакое, некое жемчужное зерно, только нужно рассмотреть его и правильно истолковать. Капитан отмахивается, а Федор Алексеев толкует — он вообще человек вдумчивый, склонный к пространным рассуждениям, как и надлежит философу. «Мутный философ с мутной философией» называет его капитан, человек, как мы уже знаем, прямой и решительный, чуждый всякой мути.

Капитан Коля Астахов всегда опаздывает, несмотря на то что он человек военный. Просто удивительно, что сегодня он пришел почти вовремя и раньше Федора Алексеева. Работа у него такая — ненормированный рабочий день, все на бегу, на нервах, в неурочное время — пожрать некогда! Капитан, когда жизнь становится совершенно невыносимой, грозится уйти к брату в бизнес — снимает таким образом стресс, прекрасно понимая, что в бизнесе ему будет еще невыносимее по причине сильно развитого классового чутья и подхода.

Федор Алексеев — тот, которого еще нет на точке, — преподает философию в местном педагогическом университете, где пользуется заслуженным уважением коллег и любовью студентов, которых он называет студиозусами, учнями и недорослями — под настроение. Или вагантами. Студиозусы, учни… и так далее, хотя и любят Федора, но спуску ему не дают, всегда начеку, так и ждут, где Философ даст слабину, — устраивают дурацкие приколы и задают каверзные вопросы. Философ — кличка, как вы догадались. Философ, Препфил, Диоген (почему-то!) и Коперник. Еще Кьеркегор, но это даже не все способны выговорить. Коперник же — намек на эпизод со шляпой Федора, надетой на голову астронома, чей бронзовый бюст украшает вестибюль факультета. Обезьянничают также с клетчатым шарфом Федора и трубкой — по его убеждению, даже незажженная трубка помогает сосредоточиться. Приколы приколами, но Федору палец в рот не клади! Не на того напали. У него свое убийственное оружие — эрудиция, логика и чувство юмора. Попасться ему на язык — удовольствие ниже среднего. Голыми руками его не возьмешь, но договориться всегда можно. Достичь консенсуса и компромисса. Ему принадлежит целый ряд крылатых философских фраз, которые тут же расхватывают его подопечные. Например: «Здоровый компромисс — двигатель прогресса»; «Здоровый диалог — залог взаимопонимания». И любимая: «Смейся над собой первым», которую он потребовал философски истолковать, осмыслить и взять на вооружение. Были и другие афоризмы, законспектированные и цитируемые, но эти три оказались, по выражению студиозуса Лени Лаптева, летописца и биографа Федора, «потолком».

Плюс романтический ореол бывшего оперативника, этакого капитана ноль-ноль-семь, который до сих пор — только это строго между нами и не для прессы! — преследует, стреляет, вяжет неуловимых убийц и маньяков, дерется, а главное, вовсю использует свои серые клеточки — без него сыскари беспомощны, как слепые котята. И дерется он будь здоров! И вообще о такомпреподеможно только мечтать! Предмет восторга и зависти до зеленых соплей всего бурситета. Сочинителем легенд и страшилок про Федора был, разумеется, студиозус Леня Лаптев.

Облюбованный троицей бар «Тутси» хорош мягкими нравами публики, предпочитающей джаз и старинные романсы, а едва слышное бормотание телевизора над стойкой способствует созданию почти домашней атмосферы. «Тутси» — заведение с традициями, где ненавязчиво дают понять, что в гостях здесь побывали местные и заезжие знаменитости, не преминувшие засветиться с хозяином и одновременно барменом — толстым Митричем. Правда, кто с кем засветился, вопрос и дело вкуса. На снимках известного земляка, фотохудожника Ивана Денисенко, с размашистыми автографами: отечески улыбающийся мэр с детишками в лучших традициях соцреализма; культовый режиссер Виталий Вербицкий с косой до пояса и в бусах, похожий на викинга; лидер партии «зеленых», известный тем, что с риском для жизни лег под трактор во время акции против лесоповала в Марьиной роще; известный художник Виталий Щанский с несфокусированным взглядом и литровой кружкой пива; и многие, многие другие. В том числе и наша троица: красавчик Федор Алексеев в белом свитере с громадным воротом, бравый Коля Астахов и слегка растерянный улыбающийся Савелий Зотов — стоят плечом к плечу, а Митрич в центре, как дядька их Черномор, широко улыбающийся. В белой рубашке, с бабочкой и неизменным полотенцем через плечо.

— Федя позвонил, что задержится. Жизнь нормально. Ты как? Что у тебя, Коля?

— Я… У меня много чего, — туманно ответил капитан. — А где это он, интересно, задерживается? Каникулы, можно дурака валять с утра до вечера. Он что, женился?

— Женился? — испугался Савелий. — Федя? Откуда ты знаешь?

— А чего тогда опаздывает?

Савелий не нашелся, что сказать на столь странное замечание. Он, например, женат, но никогда не опаздывает, а, наоборот, приходит раньше.

— Я опаздываю, потому что жизнь собачья, — продолжал капитан. — Я как тот древний тип, что чистил конюшни. С той только разницей, что он вычистил, а я… — Капитан махнул рукой.

— Колечка, что случилось? — забеспокоился добрый Савелий. — Что-нибудь с Ирочкой?

— С Иркой? — удивился капитан. — При чем тут Ирка? Ничего не случилось, жива-здорова, что с ней сделается? Скорее уж со мной…

Капитан осекся и снова махнул рукой. Он хотел пожаловаться Савелию, что Ирка купила шубу, потратив деньги на ремонт машины, и, главное, он, Коля Астахов, сам виноват, так как в минуту слабости подставился, как лох, забыл, с кем имеет дело, рассказал о премии. Похвастался типа. Хотел пожаловаться Савелию, но удержался — тот сейчас расквохчется, как курица, начнет утешать, приводить дурацкие примеры из собственного куцего житейского опыта под девизом: жизнь все равно продолжается, полоса белая, полоса черная, все-таки она вертится, а там, глядишь, и Федька подгребет и вдоволь потопчется по хребту. Хлебом его не корми. Знаем, проходили. А тут такое делается! Хрен с ней, с шубой. Тем более… тем более опять-таки сам пообещал в минуту слабости, дурак, что было, то было, и чего уж тут. Но так паршиво все сложилось, все одно к одному, что… тьфу! И денег жалко.

Ирочка была гражданской женой капитана Астахова, легкомысленной моделькой в ателье культового местного кутюрье, мэтра Рощенко, или, для своих, Рощика. Не то чтобы моделькой, а скорее костюмершей, швеей, курьером, в общем, по обстоятельствам. И швец, и жнец, и на дуде игрец — это про Ирочку. Но и на подиум ее время от времени выпускали, если повезет, было и такое. Однажды, когда Зара, демонстрантка молодежной линии, подвернула ногу, Ирочка поучаствовала в трех показах. Это был триумф! Сам мэтр Рощик похвалил, сказал: «Ирка, ты класс, прямо кризис-менеджер, тебе бы росточку с полметра добавить! А так нормалек, молодчага, выручила старика!» О старике — понты и кокетство: Рощику чуть за сорок.

Легкомысленная Ирочка хороша тем, что с ней легко. Коля воспитывал и зудел, водилось за ним такое качество — воспитывать и зудеть, она же пропускала его наставления мимо ушей. С точки зрения психологов, классическая пара: «взрослый — ребенок», то есть самая устойчивая конструкция для выстраивания семейных отношений. Может, потому они и не разбегались все эти годы. Пригоревшие котлеты, разбросанная по квартире одежда, неглаженые Колины рубашки, потерянные квитанции, ключи и документы — все это было замечательной дымовой завесой и релаксацией: Коля переключался на быт и выбрасывал из головы профессиональные проблемы.

— Федя! — встрепенулся Савелий и замахал руками.

Они наблюдали, как Федор подошел к стоящему за барной стойкой Митричу и обменялся с ним рукопожатием.

— Опоздание на тридцать минут, — заметил капитан.

— Но ведь пришел! — возразил Савелий.

— Коля, Савелий! Рад, рад! — Федор уселся на свободный стул. — Ну, жарища! Даже вечером чувствуется. А чего смурные? Савелий, как назвал сына?

— Уже? И ты молчал? — Капитан уставился на друга.

— Да нет, врачи говорят, еще две недели. Герман… назвали. Это Зося выбрала.

— Герман? Герман Савельевич… красиво. — Коля скривился. — Мне еще Леопольд нравится, как тот кот. Леопольд Савельевич!

— Зосе нравится Герман.

— На вкус и на цвет, как говорят… Герман — тоже красиво, — подытожил Федор. — Ты хоть задумываешься о том, капитан, что Савелий у нас самый продвинутый, двое ребятишек? А ты чего зеваешь?

— А ты? А вообще, имя парням должен придумывать отец, а дочкам — мать.

— Или наоборот, — заметил Федор.

Коля задумался, потом кивнул:

— Или наоборот. Что пьем?

К ним уже поспешал Митрич с графинчиком коньяка и блюдом фирменных бутербродов — с копченой рыбкой и маринованным огурчиком.

— За Германа! — сказал Федор. — За продолжателя рода!

— Аминь! — не удержался Коля.

— Что, уже? — обрадовался Митрич. — Что же вы молчите, ребята?

— Ждем, Митрич. Еще две недели, — ответил Федор.

Савелий покраснел от удовольствия. Отпил из рюмки, захлебнулся, закашлялся. Капитан открыл рот, чтобы сказать гадость, что-нибудь про перевод благородного продукта, но только вздохнул.

— Слушай, капитан, что там за история с убийством? — спросил Федор. — В городе всякое говорят — то ли было, то ли не было. На троллейбусной остановке.

— Убийство? У нас в городе? — охнул Савелий. — Какое убийство? Я ничего не слышал!

— А Зося? — иронически спросил капитан. — Тоже не слышала? Весь город на ушах!

Савелий пожал плечами.

— Не говорила… кажется. Ей сейчас не до этого.

— Ты, Савелий, живешь в параллельной реальности, — попенял другу капитан. — Ты вообще ни хрена не знаешь за своими бабскими книжками. Убийство было. Нашла труп бродячая собака в половине шестого утра, стала выть. На остановке второго троллейбуса, там еще старый каштан рядом и газетный киоск. Центр города, возле площади. Подошла уборщица, думала, спит, потрогала за плечо. Он и повалился. Просидел там всю ночь. Лисица говорит, смерть наступила между часом и двумя ночи.

Лисица был судмедэксперт, известный своим жизнерадостным характером и неизменно прекрасным настроением. Что доказывает: профессия не накладывает отпечаток на человека, а наоборот, никакая, даже самая неприятная профессия не ломает записного оптимиста.

— Уже известно, кто такой?

— Известно. Документы и деньги, все при нем. Убийца ничего не тронул. Мобильник, правда, раздавлен вдребезги — на него наступили.

— Нарочно? — уточнил Савелий.

— Не знаю. Может, нарочно, может, случайно.

— Как его убили? Ножом? — спросил Федор.

— Убили его кулаком, примерно между часом и двумя ночи. Лисица написал целый трактат, а если в двух словах, то его ударили кулаком в сердце, в итоге перелом ребра и разрыв аорты… как-то так.

— Кулаком? Его убили кулаком? — поразился Савелий. — Никогда не слышал, чтобы так убивали. Как нужно было ударить, чтобы убить?

— Убивают по-всякому, Савелий.

— Он умер сразу? — спросил Федор.

— Через две-три секунды после удара.

— Что уже известно?

— Работник мэрии, зовут Малко Владимир Павлович, незначительный пост, мелкая сошка, тридцать семь лет, разведен, нормальный человек, непьющий; кажется, была подруга.

— Месть? — спросил Савелий.

— Почему? — уставился на него капитан.

— Если не было ограбления, значит, месть.

— Правда? — изумился капитан. — Ну, раз ты так считаешь, может, и месть. У ребят из мэрии врагов много.

— Странный способ убийства, — заметил Федор. — Такой удар практикуется в восточных единоборствах.

— Был бы убийца такой выдающийся мастер, знал бы, что удар по горлу надежнее, а тут — никакой гарантии.

— Следовательно, был уверен. У каждого убийцы есть свой отработанный удар.

Савелий поежился и спросил:

— Может, у него было больное сердце? У жертвы? И его ударили случайно, в драке…

— Его ударили не случайно, — ответил Коля. — Его ударили для того, чтобы убить. Убили, а потом посадили на скамейку. Не отвезли в лес, не попытались спрятать, а посадили на видном месте между часом и двумя ночи. Причем возню могли заметить свидетели, в час ночи в центре есть люди; также могли запомнить машину. Но никто ничего не видел. Во всяком случае, свидетелей мы не выявили.

— Не понял, ну и что? — спросил озадаченный Савелий.

— А то, Савелий, что убийца не боялся, понимаешь? Он деловито и спокойно сделал свое дело.

— И что?

Коля не ответил, только дернул плечом.

— Понимаешь, Савелий, необычный способ убийства и то, что убийца не спешил, говорит о… О чем, Савелий, это говорит? — вмешался Федор.

— О том, что он профессионал? — догадался Савелий.

— Верно, Савелий. Он профи. И тут возникает вопрос: кто попросил серьезного профи разобраться с мелким чиновником из мэрии? Кому он перешел дорогу?

Помолчали.

— Что-нибудь еще? — обратился к капитану Федор.

— Джокер! Еще джокер. В руке убитого была зажата игральная карта, вот!

Он достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги, протянул Федору. Там было цветное изображение игральной карты с улыбающимся до ушей шутом в красном колпаке с бубенчиками и в зеленых рейтузах; в руке он держал домру.

— И что это значит? — спросил Савелий. — Подпольное казино? Карточный долг?

— Очень хорошо, Савелий, — похвалил Федор. — А вообще, что такое джокер?

— Карта из колоды, где пятьдесят четыре карты, — поспешил ответить Савелий. — Таро, например. Или покер. Заменяет и бьет любую масть.

— Правильно, Савелий. Джокер в переводе с английского — шутник. Это то, что лежит на поверхности. Но существует еще история вопроса, так сказать. В Средние века считалось, что джокер связан с тайным знанием и мистикой. Тайна и мистика! Это добро и зло, белое и черное, правда и ложь. Джокер идет по раз и навсегда избранной дороге и не может свернуть — для него нет дороги назад. Это если коротко. Джокер — это шут, которому известна тайна. Королевским шутам, как вам известно, позволялось говорить все, что вздумается, за что другие могли поплатиться жизнью. Они, как я уже сказал, знали больше других.

— Малко тоже поплатился, — заметил Савелий.

— Поплатился. Я бы сказал, что главное здесь — тайное знание. Убитый что-то знал, за это и поплатился.

— Мафия?

Федор развел руками.

— Подожди, Федя, ты сказал, джокер не может свернуть назад…

— И что?

— То есть… то есть безысходность! Хотел бы свернуть, но не может!

— Может, не может! — подвел черту капитан, шлепая ладонью по столу. — С вами все ясно, девушки. Вам фэнтези писать, мистику-дуристику про тайный смысл и битву добра и зла. Ты еще скажи, что Малко был рыцарем добра, и его убил рыцарь зла, давай, не стесняйся! А Федька подведет философскую базу. Запомни, Савелий, все убийства просты, как дважды два. Деньги, баба, водка. Еще дурость, но, опять-таки, подогретая алкоголем. Все. Ну, еще месть, но редко. Хочешь, зачитаю сводку по району? Про рыцарей добра и зла? С топором и бутылкой? Ну, я, конечно, допускаю, в английских замках с привидениями… там — да, а у нас в городе — нет. Никаких рыцарей. Была попытка ограбления, жертва умерла, нападавший испугался и удрал.

— А джокер? — напомнил Федор.

— А черт его знает! — с досадой воскликнул Коля.

— Свидетели?

— Нет свидетелей, я же сказал. Женщина из дома рядом с остановкой выглянула в окно около часу ночи и вроде видела большую черную машину с работающим двигателем. Разглядеть, что там происходит, было невозможно, там пластиковый навес. Спустя минут пять машина уехала.

— Что показала бывшая жена Малко? Вы с ней говорили?

— Говорили. Они развелись четыре года назад, она снова замужем, ожидает ребенка. Ничего не знает, с бывшим мужем почти не общалась. У них общий ребенок, сын, Малко давал деньги, но с мальчиком не встречался. Вычеркнул их из жизни. Говорит, что ему было все по фигу, на все плевать, он бы и пальцем не пошевелил, чтобы помочь хоть кому-то. Равнодушная скотина. И друзей-то не было настоящих. Женщины? Крутились какие-то барышни… «Кому понадобилось убивать, ума не приложу! Морду побить, допускаю, но чтобы убить… Да и то не за что, понимаете? Не за что ему морду бить, ни рыба ни мясо. Хотя руки чешутся приложить». Причем ни сочувствия, ни сожалений она не испытывает. Говорит: «Пять лет жизни коту под хвост!» Жалеет, что не будет больше алиментов, и спросила, кто наследник. Я ответил, что их сын, если других детей нет, а как получить, расскажет нотариус.

— Он играл в карты? — спросил Федор.

Коля пожал плечами:

— Играл, наверное. Как все. Не исключаю подпольного казино, спасибо, Савелий. Что значит, знаток жизни!

— А подруга?

— Подругу ищем. Соседи сказали, жила у него девушка, да и в квартире есть женские вещи. Но найти ее пока не можем.

— Я бы поговорил с друзьями и коллегами, проверил электронную почту. Может, было что-то, угрозы…

— Не дураки, проверяем. Пока ничего.

— Обыск в квартире?

— Имел место быть. Доллары, коллекция порножурналов, в тайнике с десяток ювелирных изделий, золото и платина. Несколько альбомов с фотографиями Малко и девушек, некоторые довольно откровенные. Шикарный бар. Шкафы забиты шмотками. В ванной полно косметики и презервативов… Извини, Савелий, за интимную подробность. Шелковый халат с кистями. Женские вещи. Внутреннее чутье подсказывает мне, что подруга была не одна. В общем, обычный мужик, жил в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывал.

— Доллары откуда? — спросил Савелий.

— Оттуда, откуда у всех остальных. Ты, Савелий, как… не знаю! — Коля махнул рукой.

— Много? — уточнил Федор.

— Двенадцать тысяч.

— А какие у мужчин ювелирные изделия? — спросил Савелий.

— Ювелирные изделия женские в основном.

— Зачем ему женские ювелирные изделия? — удивился Савелий.

— Может, ограбил ювелирную лавку, — ответил после паузы капитан.

— Какой-то скользкий тип, — сказал Савелий. — Шелковый халат, порножурналы, доллары… А еще в мэрии работал.

Коля фыркнул и уставился в потолок. Федор позволил себе ухмыльнуться.

— А чего это мы сидим как на детском празднике? — встрепенулся капитан. — Время только теряем.

Детский праздник был упомянут Колей не просто так. Как-то раз Савелий привел друзей на утренник в детский садик своей дочки Настеньки. Уломал и привел. В назидание, чтобы доказать, какое счастье детишки. А то время идет, а Федор даже не женат, а Коля хоть частично и женат, но без толку.

Коля сбежал почти сразу, он вообще боялся детей, а Федор остался и даже водил хороводы, вспомнив, как однажды проработал два месяца воспитателем средней группы, пока его не уволили. Родители в начале его карьеры устроили бунт за «какой-то, понимаешь, авангард!», как выразился один продвинутый папаша, а потом прониклись идеями Федора и потребовали его вернуть — после того как воспитатель прочитал им лекцию, как они своими руками удушают маленьких гениев. И предъявил результаты IQ-теста по средней группе. Когда он закончил, еще долгую минуту стояла гробовая тишина, родители, приготовившиеся к выволочкам и финансовым поборам, впервые осознали, какое чудо их отпрыски и как, оказывается, им не надо давить на них. После этого его сразу вышибли. Заведующая сказала: ему хорошо, он пришел и ушел, гастролер, а нам с этими гениями потом мороки не оберешься.

— Давайте за… Как ты его назвал? — спросил Коля. — Леопольд?

— Еще не назвал, — поправил капитана Федор. — Он еще не родился.

— Ну да! Так как?

— Герман!

— А выпить за него можно?

— Наверное, можно, — кивнул Савелий.

— Тогда за Германа! Пусть растет большой и здоровый. В смысле, пусть сначала родится.

Они выпили. Коля одним глотком. Федор — смакуя, а Савелий — страшно сморщившись.

— Я вот подумал… — неуверенно начал Савелий.

— Ну! — подбодрил его капитан.

— Я подумал… карт в колоде пятьдесят четыре, так? А если это «карточный убийца»? Ну, вроде как «алфавитный», его жертвы начинались с «а», потом с «б» и так далее. На «д» или «е» его всегда ловят. Сюжет довольно известный.

— Ты хочешь сказать, что он перемочит всю колоду? — спросил капитан. — Савелий, ты думай перед тем, как говорить. Не ожидал.

— Ну, нет… я просто, — испугался Савелий.

— Савелий прав, — вдруг согласился Федор.

— В каком смысле? — вскинулся капитан. — Пятьдесят четыре убийства? Ты, Федька, фильтруй! Савелий — ладно, он спец по бабским книжкам, там еще не такого набуровят, но ты… Столько жертв по всему городу не наберешь. С какого перепугу?

— Зачем он оставил джокера, капитан? Смысл?

— Оставил и оставил. Карточный долг, Савелий тебе объяснил. Правда, Савелий? По-моему, объяснение нормальное.

Савелий кивнул и спросил:

— Что ты имеешь в виду, Федя?

— Что такое почерк преступника, Савелий, тебе известно?

— Ну… в принципе. Почерк у серийный убийц, во всех криминальных романах. Например, рисунок кровью на стене и надпись: «Красный Джон» или «Черная кошка»; или тела расположены особым образом, или раскрашены лица, или оставляет какую-то вещь, куклу, например, или клоуна… — Савелий вдруг ахнул. — Джокер!

— Правильно мыслишь, Савелий.

— Не понял, — с досадой вмешался Коля. — Опять ты со своей мутной философией, еще и Савелия сбиваешь! При чем тут почерк?

— Ты думаешь, Федя, следующее убийство с другой картой? Или все время джокер? — спросил Савелий.

— Следующее убийство не обязательно с картой, тут важен не оставленный предмет, тут важен сам факт, что было оставленонечто, — объяснил Федор. — Неважно, что. Нечто. То, что делает убийство узнаваемым. Придает ему смысл. В данном случае убийство с джокером, понятно?

— Непонятно! — ответил капитан. — Ну и что?

— А то, что это знак. Некий символ. Мы не знаем, что он означает, но он присутствует. Зачем убийца оставил карту? Убил бы и убил. Месть, перешел дорогу, не поделили женщину, ограбление… А тут деньги не тронуты, труп на виду и джокер. Необычный способ убийства. Добавь сюда хладнокровие преступника. Центр города, даже ночью есть загулявшие прохожие, а он доставил тело, выгрузил, усадил, да еще и про карту не забыл. Спокойно, деловито. В городе только и разговоров об убийстве и таинственной карте. Это, если хотите, обещание. В смысле, карта в руке жертвы. И вполне вероятно, есть кто-то, кто прочитал этот знак.

— Обещание чего? Ты, Федор, притормози! — с досадой сказал капитан. — Шел нормально посидеть, почти месяц не виделись. Уши от вас вянут!

— Это не конец, Коля.

— Иди к черту! Опять каркаешь?

— Я бы походил по секциям единоборств, кто-то может его знать, выявил бы спецов по такому удару. Как-то слишком экзотично для наших широт.

— А чем тебе наши широты… А кино, а паутина, а книжки Савелия — убийства, мордобой, кровищи море! Вот и аукается. Ты мне лучше скажи, Савелий, была история с картами? В твоих книжках? Уверен, что была. Все давно обсосано лучшими умами, так сказать. И каратисты ногами почем зря дрыгают.

— Было что-то, кажется, — задумался Савелий.

— То-то и оно, что было, и не надо тут ботву разводить на пустом месте. Все в книжках и в кино, подробные инструкции — как банк взять, как хату обнести, куда бить, чтобы наверняка. Спасибо, народ ленивый у нас, а то, сами понимаете. А по секциям уже ходим, сами не дураки.