Глава 5. Переходим к водным процедурам
…Надтреснутых гитар так дребезжащи звуки,
Охрипшая труба закашляла в туман,
И бьют костлявые безжалостные руки
В большой, с узорами, турецкий барабан…
У красной вывески заброшенной таверны,
Где по сырой стене ползет зеленый хмель,
Напившийся матрос горланит ритурнель,
И стих сменяет стих, певучий и неверный.
«Конец Летучего Голландца» Эдуард Багрицкий
Пивзавод номер один России «Балтика» был виден издалека, а вот задрипанная мойка бутылок совершенно терялась среди окружающих пивной гигант складских помещений. И уж тем более мало кто подозревал, что по этому же адресу размещалась и фабрика, точнее – лаборатория, где гнали таблетки на любой вкус и от любой хвори. Здесь же целебный самопал запечатывали в пестрый, с иностранными важными названиями, целлофан или рассыпали по аккуратным симпатичным коробочкам.
Этой конторе хватало огромного подвала с голыми стенами, но, правда, оборудование было на высоте. Пепел уверенно шел по длинному, тускло освещенному коридору. За ним шествовали Валерий и Пашка Лунгины. В крохотных кабинетах ворочались какие-то чаны, в никелированных химерах, похожих на самогонные аппараты, циркулировала жижа всех цветов радуги, заправляли безобразием сосредоточенные люди в грязно-белых халатах: ничего, в современных препаратах любая зараза скопытится.
На объекте существовал отдельный кабинет, похожий на кают-компанию заштатного прокопченного буксира, со столом, телефоном, умывальником и двумя вполне приличными лежанками: продавленные пружины, толстые матрацы и колючие подушки. Перед путешествием сюда Пепел устроил Лунгину развернутый допрос, разве что без пристрастия, на тему, кто может знать координаты объекта. Получалось, что со смертью Эсера – больше никто, даже транспортировка таблеток на оптовые склады осуществлялась через мудреную цепочку, включающую таможенную легализацию контрафакта.
Что ж, здесь Лунгины будут в относительной безопасности и под рукой. Да и папашка после ночи в котельной воспримет фармакологический оазис как «Невский палас», а если не воспримет – его проблемы.
– Деньков пять я бы не рекомендовал покидать эти стены, – велел Пепел.
– Вы, Сережа, что-то больно нас третируете, – пожаловался Лунгин, беспричинно обнаглевший после того, как вернули Пашку.
Пепел счел ниже достоинства отвечать на придирку, зато Пашку тянуть за язык было не надо.
– Ты, батяня, совсем зажрался, – вздохнул молодой, покачивая головой, – сидишь на бабле, горя не знаешь, тебе и невдомек, как люди живут.
Лунгин поднял брови и стал похож на Анатолия Равиковича и Брежнева вместе. Эффект Пашку убедил, и он продолжил:
– Один шикует в евроремонте, машин у него пять штук, а другой в бомжатниках ночует, по помойкам пропитания ищет.
– Сходил в народ и зацепило? – язвительно поинтересовался Лунгин.
– Какой догадливый! – улыбнулся Паша, закуривая.
– Паша, дерзишь отцу? Я тебе все дал, а ты похерил, – пристыдил Лунгин, правда, сомневаясь в успехе, – и какого рожна ты при мне куришь? У тебя совести нет?
– Нет.
– Так поимей!
– Имел – не понравилось.
– А, – завелся Лунгин, – заговорил как пролетарий?! Или понравилось в дерьме шампуниться?
– Не бери на понт, папаша.
Быть свидетелем конфликта поколений Пепла не тянуло.
– Вы тут устраивайтесь, а я двину.
– Я с тобой! – поднялся с лежанки Пашка.
– Сидеть, – оборвал Пепел, сейчас он не жаловал ни отца, ни сына. Последний, оказывается, толкнул стыренный ТТ базарным хачам чтобы покатать свою подружку на таксо. Конечно, от тэтэшки полагалось рано или поздно избавиться, мало ли что на ней висит у ментов, но так бездарно распорядиться оружием!..
– Что значит «папаша»? Изволь называть меня «папой» или уж «отцом». А если тебя так мучит социальное неравенство, – съехидничал Лунгин, – то Валерием Константиновичем!
Пепел, закрывая за собой обитую войлоком дверь, сделал вид, что больше ничего не слышит. «Семейка Адамс», – выдал он приговор, меряя шагами коридор. А вопросы в кают-компании еще решены не были.
– Хоть бы домой позвонил, Валерий Константинович, – огрызнулся Пашка, злобно сверкнув глазами.
На это раз Лунгин, ощутивший микроскопическое подобие угрызений от невыполненного долга, спорить не стал. Правда, Иветта сейчас валяется в дурке, но не будешь ведь говорить об этом ребенку. «Хм, ребенок…», – мысленно скривился Лунгин и придвинул телефон. Шнур зацепился за стол, и Лунгин дернул посильнее. «Нервничает старик», – подумал Пашка. На ярко-красном корпусе аппарата глаз задевала наклейка с «Враг подслушивает!». Это рождало печальные жизненные ассоциации.
Трубку взяла домработница и, по неискоренимой привычке, важно изрекла, сочно выделяя гласные:
– Алло? Квартира Лунгиных слушает.
– Наталья Леонидовна, здравствуйте…
– Ох, объявились! – Не очень-то вежливо начала разговор домохозяйка, но, как оказалось, от избытка переживаний, – как вас тут не хватает, что ж вы не появляетесь, Валерий Константинович? Я тут сижу, ваше же добро стерегу, да ведь всего не убережешь!
– Простите, от кого? – не понял Лунгин. «Надо будет все-таки ее уволить, от жлобской трескотни башка трещит», – подумал позвонивший, решив посоветоваться на сей счет с супругой.
– От ментов, кто ж у нас еще первые воры в доме? И несчастья человеческого не чуют, сколько, идолы, уперли: серебряные ложки, статуэтку восемнадцатого века, что вы супруге из Голландии привезли, пресс-папье, воротник от пальто Иветты Соломоновны, ну тот, кенгуриный… – Домработница старалась вывалить весь массив информации как можно быстрее, чтоб Лунгин не успел просечь простого факта: в некоторых вещах, в частности в воротнике, менты были неповинны.
– Стоп, стоп, Наталья Леонидовна, обождите.
Домработница похолодела. Пашка сидел рядом, болтая ногами и покуривая, поэтому Лунгину приходилось урезать фразы до минимума:
– Зачем? Что происходит? – «Описали!» – пронеслось в голове у Валерия Константиновича.
Догадливая Наталья Леонидовна вопрос поняла.
– Так как же, дом обыскивали, надеялись найти какие улики по делу убийства Иветты Соломоновны…
Сформулировала она не очень-то грамотно, но смысл от этого не менялся. Лунгин все таки был тертым калачом и не стал истериковать: мол, быть не может, как могло случиться, наверное, ее с кем-то спутали…
– Я не знал, я в командировке, – глухо сказал он и покосился на сына. Пашка лежал на спине, заложив руки за голову, и на мотив «Славься ты, славься, родная страна» напевал «Родину продал, “Челси” купил».
– Что ж это я таким дурным вестником получаюсь… – запричитала домработница, – извините… А что же, караулить мне здесь, или как?
– Сидите пока. Мы с Пашей вернемся – вы нам пригодитесь, – пробормотал Лунгин и, не слушая очередную тираду, повесил трубку.
– Случилось что-то? – поинтересовался Пашка, смотря в потолок.
– Да нет…
– А что с мамой не поговорил? Опять она тебе не услужила? – наехал сынок.
– Дома ее нет. Она уехала… в санаторий, – не полез в зарубу Валерий Константинович.
– А, ну– ну… – поверил Пашка, считающий всех взрослых ипохондриками.
– Ты, Пашенька, лучше поспи. Утомился, поди, там-то, – с ласковой грустью посоветовал Лунгин, развернул лежавшее в углу койки одеяло, выкроенное из того же войлока, каким обита дверь, и заботливо протянул его Пашке. От внезапно проснувшихся отцовских чувств облагодетельствованный сын слегка прибалдел, но доверять не торопился.
– Ладно, – настороженно сказал он, попробовал устроиться на койке покомфортнее, поморщился, нецензурно ругнул хрустнувшую под головой подушку и закрыл глаза. Пай– мальчиком он быть не собирался, но спать иногда хочется даже Пашкам. Валерий Константинович уселся на свою лежанку и обхватил голову руками.
Когда Пашка засопел, периодически богатырски прихрапывая, Лунгин на цыпочках, чтобы не разбудить чадушко, вышел из комнатухи. На улице было не по-осеннему душно. Лунгин бездумно двинул вперед разбитым грузовиками асфальтом, рассчитывая остановится у ближайшего лабаза. Но лабазов в окрестностях не значилось – промзона. На маячившей справа стройке ядовито искрила сварка, от луж воняло химией. Зилки бодро сигналили шубному королю, чтобы он сошел с какого-никакого асфальта в вязкую грязь.
«Иветта, Иветта», – с тургеневской ностальгией подумал он. Впрочем, не так жаль ему было жену, растолстевшую и крикливую. «Таких Иветт от Питера до Москвы фюзеляжами вверх не переставишь», – говаривал Лунгин в пьяной компании, и не мог изменить это убеждение. Но Пашка без матери… Хуже того: он, Лунгин, теперь – отец-одиночка, и тянуть подростка придется самому. «Может, сдать его куда-нибудь?», – тоскливо подумал потеряшка.
Ход трагических мыслей кощунственно прервали. Какой-то застёбыш, спрыгнув с почему-то в этом секторе лишенного колючки забора, увидел прохожего и от неожиданности выронил полиэтиленовый пакет, под завязку набитый пивными дрожжами. Пакет лопнул, и содержимое расползлось аккурат под ногами Лунгина. Густая жижа цвета детской неожиданности подтекла, зримо паря, под ботинки.
– Фак, – очень удивился поведению пакета застёбыш. – В другой его руке был еще один полиэтилен, явно тяжелый.
– Что у тебя там? – поинтересовался Лунгин, взбудораженный знакомым запахом.
Похититель явно отличал «своего» по первому взгляду. Воровато оглянувшись, он шепнул:
– Польский спиртяга.
– Как?
– Закатано. Трехлитровая банка. У нас там есть один такой Петрович, он всем закатывает, а себе четверть берет.
– И как же тебя выпустили? – продолжал Лунгин странный диалог.
– Сначала через проходную пошел, через забор не хотелось, а у вертушки не было никого, не докричаться, хотя там бы меня однозначно скрутили, пришлось лезть, неудобно. Все, сберег добро, думаю, а тут – ты. – Парень уже говорил торопливо-торопливо, его глазки заговорщицки лучились.
Прокатившая мимо фура обдала несуна бурыми брызгами, он не обиделся:
– Слушай, мужик, – застебыш резво перешел к делу, – ты – как?
– Не возражаю, – ответил Лунгин.
* * *
Эльдар Иванович застрял на пороге собственной приемной, как не родной. А дело в том, что чуть ли не впервые Ирина не встретила Эльдара Ивановича патриотическим блеском глаз.
Вообще-то глаза Ирины огоньки излучали, и даже более рьяно, чем обычно. Причем, это были огоньки не столь патриотические, сколь много обещающие противоположному полу. Но, увы, блеск предназначался не Эльдару Ивановичу, а вальяжно устроившемуся в кресле для посетителей гостю в весьма недурственном оливковом костюме от Филиппа Трейси.
Ирина неприлично громко хохотала над какой-то явно плоской шуткой гостя, а гость, будто хороший конферансье, сохранял каменное лицо. И даже не верилось, что этот человек только что соизволил разжать челюсти, дабы пошутить. А может, и не шутил он вовсе, может быть, Ирина хохотала без всякого на то повода, просто обычное чисто женское возбуждение в присутствии сногсшибательного мужчины.
– Ирина Владимировна, – нашел выход Эльдар Иванович, подошел к секретарскому столу и, как бы не замечая гостя, через плечо гостя повел. – Приготовьте мне бумаги по минимизации расходов! – Вот так, пусть гость сразу въезжает, кто здесь хозяин, и для кого должны лучиться глаза Ирины.
Однако далеко не сразу Ирина вернулась в офисную действительность, полновесных пару секунд она смотрела на собственного шефа, будто не узнавала. Потом, наконец, засуетилась должным образом, а гость тем временем, как-то невероятно ловко и абсолютно не унижая себя, выскользнул из кресла и оказался рядом, будто зашел просто переброситься парой слов, а когда начинается настоящая работа, так он готов исчезнуть, чтоб не мешать.
Эльдар Иванович, все так же демонстративно не замечая наглеца, сунулся в персональный кабинет и хотел веско закрыть за собой дверь. Не хлопнуть, но чтоб все равно было понятно, как он недоволен поведением Ирины. Но дверь не закрылась, ибо гость сунул в щель надраенный до зеркальности носок туфли, а следом и сам бесцеремонно оказался в кабинете.
– Хочу у вас снять офис, – процедил гость и поленился дальше что-либо объяснять.
Эльдар Иванович вознамерился забраться за свой стол и, как бы, отгородиться от слишком шустрого гостя, и уже оттуда, как из-за бруствера, осадить наглеца. Посмотрел гостю в серо-стальные глаза и решил, что подобное затевать не стоит. Что разумней от греха подальше сменить поведение на схему «продавец-клиент», и начать в соответствии с ролью добросовестного продавца под клиентом суетиться.
– Хотите снять офис? Это же прекрасно! – тут же напялил на рожу Эльдар Иванович приторную улыбку. – Вообще-то со свободными площадями у нас жесткая напряженка. Но как раз неделю назад съехала одна конторка. Так что есть свободных пятьдесят метров. Пятьдесят метров вас устроит? Не тесно? Ирина Владимировна успела познакомить вас с прайсом?
Гость на вопросы не отреагировал, и это можно было понять, дескать, и цена, и прочее ему по барабану. Какими-то другими мотивами руководствовался гость, явившись в бизнес-центр «Гефест» арендовать помещение.
– Можем прямо сейчас и осмотреть, если желаете, – главный администратор оббежал на цыпочках неудобно застрявшего посреди кабинета гостя и стал рыться в ящиках собственного стола, – Извините, меня зовут Эльдар Иванович, с кем имею честь?
– Вы долларами принимаете?
– Увы, увы, мы работаем совершенно официально, только рубли, прозрачная бухгалтерия, со всеми налогами, – пуще засуетился Эльдар Иванович. Ну не собирался же он откровенничать с человеком, которого видит впервые. И вдруг совершенно неожиданно для себя двинул на попятную, – Но в данном узком случае мы готовы пойти на встречу, – он наконец нашарил ключи под журналом неприличного содержания.
Провожаемые полным неразделенной печали взором Ирины они отправились на третий этаж. Причем, Эльдару Ивановичу бередило душу, что печаль сия явно не имеет к нему никакого отношения.
– Можете хоть завтра вселяться! – радушно указал рукой старший администратор на голые стены, где льющийся в окна блеклый свет мешал читать невыгоревшие прямоугольники на месте увезенных прежним подселенцем эстампов. – Если вам нужна какая-никакая мебель на первое время, найдем, – вообще-то Эльдар Иванович опасался, что гость принюхается и учует запашок. Как ни старайся, просачивающийся в данные апартаменты из расположенного рядом сортира. Собственно, предыдущий арендатор сбежал из-за этого, дескать, посетители морщаться.
Гость вроде бы не слишком принюхивался. Он опять занял позицию в центре комнаты, но так, чтобы входная дверь оставалась в поле зрения. Эта манера не понравилась Эльдару Ивановичу, он все гуще ощущал излучаемую гостем опасность.
– Батареи протечки не имеют, всего три года, как установлены. Солнечная сторона. Но если свет раздражает, у меня хорошие скидки в фирме по установке жалюзи. Захотите ремонт – пожалуйста, но только за свой счет, и из аренды расходы не вычитаются. Зато аж три телефонных номера. Межгород за свой счет, свет, коммунальные услуги, секьюрити, уборщица – входят в стоимость аренды.
Но до глубокой фени было гостю все то, что так старательно перечислял Эльдар Иванович. Гость вдруг быстро подошел к окну, окинул открывающийся вид на угол противостоящего здания и пошел прочь из апартаментов. Эльдару Ивановичу пришлось семенить вдогонку.
– Вам не понравилось? – удивился он в спину.
– А здесь кто? – гость ткнул пальцем в противоположную предложенной дверь.
– Здесь компания по поставкам цветных металлов в Прибалтику. Но вы же знаете, это только пасущее ларьки бычье держит пальцы веером. Солидные люди ведут себя очень прилично. У вас с соседями не будет никаких проблем, – старший администратор хотел с гордостью заявить, что за всю историю между арендаторами не приключилось даже намека на конфликт, и прозевал момент, когда гость вдруг дернул ручку двери компании «Железнов и Ко» и исчез внутри.
Оставшемуся снаружи Эльдару Ивановичу врываться следом было как-то неудобно. Он помялся в нерешительности, выкурил сигарету у урны, хотя сам проповедовал, что курить в бизнес-центре следует только в отведенных местах. Тут старшему администратору попалась тетя Глаша, и он распек ее в кочерыжку за пыль на листьях фикуса. А так и не назвавший ни имени, ни компании гость все не выходил.
Эльдар Иванович спустился на второй этаж, отмахнулся от протягиваемых Ириной бумаг по минимизации расходов, буркнул что-то невнятное. Закрывая дверь, и утонул в собственном кресле в тиши кабинета.
Кресло его всегда успокаивало. В этом кресле Эльдар Иванович чувствовал себя настоящей шишкой, из этого кресла отдавались генеральные распоряжения. Эльдар Иванович связался с вахтой, там сегодня дежурил Юрин.
– Ну, он весь такой, ксивой так небрежно махнул, и глянул так, будто я – лушпайка от семечки. У меня и дух захватило тормозить его и ксиву переспрашивать, – стал жалобно оправдываться в трубку Юрин. – Он еще, весь такой, пригоршню имен сыпанул, и Аристарха Вадимовича, между прочим. Как мне его не пускать было?
Старший администратор снизил обороты, если гость знаком с настоящим, но никогда не светившимся здесь хозяином «Гефеста», это меняло дело. Ведь сам Эльдар Иванович всего-навсего был наемным сотрудником. Но договорить с Юриным старший администратор не успел. Потому что в его кабинет, тяжело дыша и брызгая соплями, ввалился личной персоной обычно весьма надутый господин Железнов.
– Посчитайте, сколько я вам должен, – с порога истерично завизжал господин Железнов. – Мы немедленно съезжаем!
Эльдар Иванович находчиво возразил в том смысле, что спешить – людей смешить, и в крайнем случае есть помещение напротив, и бизнес-центр готов подвинуться на существенную скидку, и даже ремонт за выходные дни пятьдесят на пятьдесят можно устроить… Господин Железнов остался визглив и непреклонен, он упорно мечтал съехать сию же минуту. И даже когда в тыкву обнаглевший Эльдар Иванович вякнул про неустойку, господин Железнов только простонал:
– Ставьте в счет. Все ставьте в счет! – и убежал паковать вещи.
Эльдар Иванович некоторое время посидел, поставив локти на стол и массируя указательными пальцами виски. Затем выудил из сейфа початую бутылочку «Праздничного», булькнул в стопочку и занес стопочку над…
– Ну ладно, хата меня устраивает, – процедил неведомо как и до жути бесшумно очутившийся в кабинете странный гость. Вынул из левой, ставшей вдруг окончательно безвольной, руки старшего администратора откупоренную бутылку, приценил этикетку, – Ну и гадость ты лакаешь. Ладно, сегодня можно. За знакомство! – Гость не погнушался винтануть из горла, вернул ополовиненный пузырь в руку. Властно кивнул, дескать, а ты чего с полной рюмкой меня на вытяжку глазами ешь? Не боись, не укушу. – Звать меня Федором.
– А как по батюшке-то? – остановил рюмашку буквально в миллиметре ото рта старший администратор.
– Пока достаточно знать, что я – Федор. – Странный гость для пущей убедительности метнул на стол несколько мятых, позеленевших от обязанностей, американских президентов. – Ты, давай, подшустри там с приговорами, чтоб все путем. Будет мало гринов, доложишься.
– А как ваша фирма-то называется? – успел спросить спину вальяжно удаляющегося, прикинутого в бесподобный оливковый костюм клиента Эльдар Иванович.
– Как называется? – хмыкнул гость. – «Кактусовый Джек» называется.
И старшему администратору хватило ума и опыта просечь, что название родилось в голове клиента с кондачка.
– «Кактусовый Джек и Ко»?
– Кактусовый Джек всегда все делает сам.
Далее Терминатор поднялся в кабинет с лживой табличкой «Железнов и Ко», брезгливо посторонился, когда два штриха, канцелярские крысы, мимо него потолкали к выходу сейф. Заперся и стал вплотную к окну. Из этого кабинета нужное окно дома напротив было как на ладони.
Терминатор сегодня не назвался Сергеем Ожеговым не из милосердия, сегодня Пепел был лишним. Если обстрелять окна напротив, даже никого не задев, обитающий там Шафаревич – один из восьмерки – решит, что война таки началась. Из глубокого кармана пиджака Терминатор достал ствол с глушаком, открыл окно через носовой платок и трижды выстрелил.
Послышался звон стекла. Через носовой платок открыв дверь, Терминатор навсегда покинул только что арендованный офис.
* * *
Город оброс кандидатами, как пень опёнками. Сергей не переставал удивляться находчивости фаворитов. Берешь газету-агитку очередного мандатника – а там упоминаний о фаворите больше, чем о виновнике торжества. И люди все какие-то лопоухие, безденежные… Честно отрабатывают свой кусок Египта черные пиарщики из предвыборных штабов.
Анастасия Павлова с ее лозунгом «очистим город» тоже в фаворитах не числилась. Но продвигала регионального лидера «Люди России» гораздо умнее конкурентов и, между прочим, обещала бороться за права женщин – основную часть голосующих.
В народный «Пункт поддержки Анастасии Павловой» Пепла впустили без вопросов. Персонал здесь носил до того честные лица, что так и подзуживало исправить их ручной пластической хирургией. А вот допускать до самой кандидатши его не поторопились. И только когда Сергей, мрачно глянув в лучезарные очи парнишки-секретаря, незаметно вытащил нечто из-за пазухи – лицо корнета изменилось, и «полковника ФСБ Виктора Дымкова» под белы рученьки усадили в черничного цвета «Опель», прикативший аккурат к альтернативному штабу. Пепел был доволен: хорошо, что не опустился в свое время до липовых корок, продающихся в метро по червонцу, а справил почти настоящую ксиву. Вот вам и финская полиграфия. Как народ доверчив…
– Садитесь, – подчеркнуто вежливо, но со скрытой издевкой пригласила капитан Павлова, сама восседавшая в большом черном кресле.
– Эк вы, Анастасия Леонидовна, приветствуете двусмысленно, – отшутился Пепел, разглядывая претенциозно овальный кабинет с голыми стенами и строгой компьютерной мебелью.
– Как же, Сергей, простите, не помню отчества… может, и не долго осталось. Смотрю, вы желаете быть первым в списках тех, от кого очистили славный Питер?
Павлова разглядывала визитера радушно, но настороженно, кофе не предлагала.
– А Вы, Анастасия Леонидовна, без живота гораздо симпатичней, – перевел тему Сергей, отвесив сомнительный комплимент. – Хотя у Юлиана Семенова в «Семнадцати мгновеньях», помнится, есть пассаж про особую красоту беременных женщин.
– А ведь операция тогда удалась, оцените, – сдержанно похвасталась она.
Сергей не ответил. Павлова склонила голову. Собственно, она была очень даже ничего – лет тридцати пяти, может, чуть больше, приятно полная, рыжеволосая, с тонкими, аристократичными чертами лица.
– Ну, так зачем пожаловали, Сергей? В детишках краденых сознаваться?
Пепел пожал плечами:
– Украду – сознаюсь.
– Да ладно, я давно догадалась, что это не ваших рук дело.
Сергей не понял, шутит она или говорит всерьез. Она будто прочитала его мысли:
– Я серьезно.
– Коли так, то и разговор у нас пойдет не о пирожных. – Пепел вскользь оценил обстановку.
Бутылка «Флагмана», пластиковые стаканчики и обертки «Сникерсов» в мусорном ведре. На столе почти порядок, только ксероксы статей из «МК в Питере» портят впечатление, на подоконнике горка значков «Голосуй за..!» в непрезентабельной картонной коробке. Тяжелая дубовая дверь кабинета приоткрылась:
– Анастасия Леонидовна, – занудил некто, – съемка…
– Ждите, – бросила хозяйка.
Дверь закрылась так же незаметно.
– Хотелось бы предложить вам, Анастасия Леонидовна, интересный бартер.
Анастасия сцепила пальцы, наклонилась вперед, и чисто следачным взглядом вперилась в посетителя. Пепел понял, что не прогадал: баба схватывает на лету и предпочитает ананасы в шампанском мелкому сиюминутному навару, значит, союзник она идеальный.
– А именно, – медленно начал Пепел, – предлагаю сотрудничество. В раскрытии дела, которое мне крутят. Итоги расследования – на откуп мне.
В глазах собеседника телетекстом проплыла фраза «А где здесь моя выгода?».
– Ваша выгода в другом, – начал Пепел импровизировать лечилово, – Вы же получаете галочку за само раскрытие. Лавры – вам. Некислая предвыборная кампания. Лишний процент от наших неактивных избирателей, а то и два.
– Это я поняла. А как вы собираетесь действовать? – Она стала похожа на преуспевающую бизнес-леди. Даже любой другой на месте Ожогова смекнул бы, что «процесс пошел».
– Это нам и предстоит выяснить, – просто ответил Пепел.
– Вам что, ничего неизвестно? – округлила глаза капитан.
– Известны исполнители, имел удовольствие от личной, но скоротечной, как чахотка, встречи: еле спас от лютой смерти разыскиваемого органами правопорядка пропавшего Павла Лунгина и его отца Валерия Константиновича, коих спрятал в надежном месте.
– Где?
– Вы узнаете первой, когда я уверюсь, что к эксцессам не причастны чины из вашего ведомства.
Теперь она прищурилась.
– Анастасия Леонидовна, – мученически донеслось из-за двери…
– Сейчас! – бросила она нетерпеливо.
– Ну, так как, Анастасия Леонидовна, я могу рассчитывать?.. – галантнейше осведомился Пепел.
– Если меня устроит ваш план действий. С чего вы собираетесь начать разработку?
– С приглашения вас в ресторан.
* * *
Все так же одурительно воняло ромашкой и тысячелистником.
– Тридцать процентов – это не серьезно! – искренне захохотал Зураб, и массивный перстень на его правой руке хищно блеснул. – тебе самому полагается всего тридцать процентов, у тебя семья маленькая, а у меня – большая, да? Кормить надо, да? Верно я говорю, да? – стал, дурачась, косить под дерево гость, хотя считать его тупорылым чуреком было бы смертельной ошибкой.
Модный не смотрел в глаза Зурабу, а все внимание сосредоточил на руках завернувшего в цех на эксклюзивные переговоры коллеги – оба ненавидели Баева, и ненависть могла сцементировать союз. Это официальная версия, которой придерживались обе стороны.
Истинной же причиной встречи послужила робкая надежда выведать что-нибудь насчет манящего заводика у противоположной стороны. И никто не надеялся, что противоположная сторона поделится знаниями добровольно. Руки Зураба нервно теребили самшитовые четки, и Модный имел основания предполагать, что сигналы своим телохранителям Зураб подает именно через такую – пальцовую – азбуку Морзе.
– Можно и поторговаться, – пожал плечами Модный, хотя тянуть беспонтовый разговор не имело смысла, и даже усиливало риск: оба телаша Зураба тоже глазенок не сводят с рук командира, а значит, сигнал вот-вот будет подан.
– Можно и поторговаться, – хихикнул Зураб, чувствуя себя хозяином положения. Сейчас он узнает, сколько ему готов уступить Рукшин, далее сунет четки в карман, и по этой команде его бойцы положат двоих гоблинов Модного. Потом Зураб еще немного потолкует с Модным и утопит гаденыша в одном из этих вонючих чанов. – Какую долю будущего нашего заводика тебе не жалко уступить лучшему другу? Не жадничай, лучше представь, как ты намазываешь Баева медом и привязываешь на пасеке. Красивая смерть, да?
– Сколько? – чуть повысил голос Рукшин. «Сколько» – было кодовым словом для его телашей – Чукальского и Касьянова.
Чукальский, статный блондин с вечно заспанным лицом, вроде бы от скуки тронул болтающийся на толстом проводе пульт кран-балки. Под потолком зажужжало. Спрятанный под мятым жестяным кожухом мотор кран-балки, ворча барсуком, пополз по рельсу. Стальной крюк, проснувшись, завораживающе закачался в пропитанном травными ароматами воздухе. Охранники Зураба – Геза и Давид – растерянно открыли рты, да и у самого Зураба четки в руках притормозились.
Пуф, пуф! Два хлопка почти затерялись в рокоте ротора подпотолочного механизма. Сделав мокрое дело, Касьянов не стал прятать ствол с глушаком обратно под пиджак, в живых еще оставался смертельно опасный Зураб. Чукальский отпустил пульт и мотор заткнулся.
– Семьдесят процентов, я знаю адрес завода! – снова оживил четки в пальцах веселый Зураб, оглянулся и только сейчас заметил, что Давид с Гезой по бортикам чанов сползают на засыпанный опилками кафель, пуская сквозь зубы кровавые пузыри.
А к Зурабу сбоку, чтоб не оказаться на линии огня уже подступал равнодушный словно выключенный утюг Чукальский, пытаясь ногтем отковырнуть край ленты у скотчевого рулона. Русая челка лезла на глаза, а не отмахнуться, руки заняты.
– Эй, не по понятиям! – взвизгнул Зураб и получил для успокоения короткий тычок по губам. Четки упали под ноги.
Боль Зураба бы не остановила, но быстро пропитывающиеся кровью галстуки распластанных кунаков надавили на воображение. А секунд через десять рыпаться стало поздно, скотч надежно зафиксировал в запястьях руки за спиной. Потом последовал краткий шмон.
– Мы дербанили навар, много ртов, а он так мал. Эта пайка для меня, – в карманы Чукальского перекочевал десятипатроновый американский «Ругер». – Эта доля – для меня, – Чукальский присвоил, предварительно отключив, мобилу. – Вот котлета для него. – Портмоне утонуло в кармане Модного, тот не стал отвлекаться на исследование содержимого. – Ну а крысам – ничего!
– Чур, гайка моя, – лениво сказал Чукальский Касьянову, имея в виду хищно поблескивающий перстень, но пока сдирать золото с мелко дрожащего пальца не стал.
– Твою ты с Флерова на прошлой неделе снял, теперь моя очередь. Вон, можешь себе на память четки оставить. Да?
Скотч многократно обвил ноги Зураба в лодыжках. Теперь Касьянов соизволил подобрать две гильзы, пусть и собственная территория, аккуратность в работе превыше всего.
– Ладно, уговорили. Готов пятьдесят процентов на пятьдесят! – проплямкал раскровянеными губами Зураб. Его глаза метались, будто шарики ртути из разбитого градусника.
Предложение не заинтересовало. Пульт кран-балки оказался в руках Рукшина. Рычащий мотор переехал в точку над головой Зураба, стальной крюк медленно опустился прямо в руки Чукальского, и тот подцепил пленника сзади за брючный ремень.
– Согласен на тридцать процентов, – сдался Зураб, кода кран-балка перенесла его через зал и опустила по колени в чан со зверобоем.
– Где наш прибор? – Модный любовался холеными ногтями. Он понимал, что еще не сломал смертельно опасного гостя, тот еще на что-то надеется. Иначе уже сулил бы подписать дарственную на свой бизнес: поставки латексных и виниловых презервативов, диафрагм и спермицидов. Модный вскользь пожалел, что этот жирный кусок оторвать не удастся, иначе придется воевать со всей восточной диаспорой скопом.
– Минуточку, – Чукальский отодвинул из-под умывальника дворницкую лопату и поднес к чану хитроумный прибор.
– Ты знаешь, что это? – впервые улыбнулся с начала встречи Федор Рукшин, – Это новая модель подавителя диктофонов «РаМЗес II» c улучшенными характеристиками. Принцип действия основан на воздействии электромагнитным излучением на элементы электрической схемы диктофона. При прослушивании записи вы услышите только шум. Ты уже слышал только шум с записи позавчерашней стрелки? Благодари эту штуковину, я за нее две штуки баксов отдал, но для тебя не пожалею. Не скажешь адрес завода, где Лунгин таблетки штампует, приборчик плюхнется в настой, и тебе настанет электрический кирдык.
Не сильный в технике Зураб только теперь сообразил, почему его макают именно в зверобой – розетка располагалась рядом с чаном. Значит, не только пугают.
– Федя, не надо, про адрес я врал, – покаялся Зураб, кровь замарала недобритую щетину вокруг губ, и теперь щетина топорщилась газоном. – Согласен на десять процентов. – Он все дрыгал стреноженными ногами в нелепой надежде освободиться от скотча, и к бортам чана красиво расходились круги.
– Адрес?
– Федя, прекрати. Хочешь, классную тему уступлю. Можно коктейли с бальзамом Биттнера разливать в алюминиевые банки! Мы проверяли спрос – цифры офигенные!
– Адрес? – Модный кивнул Касьянову.
– Федя, еще козырная тема! – Заизвивался связанный и подвешенный, со страхом наблюдая, как Касьянов приближается к чану, – можно гнать целебное пиво и продавать в аптеках – с боярышником, шиповником, тархуном! Отбоя не будет!!!
Зверобойные волны плескались в хромированные борта чана, с подбородка пленника капала кровь и мгновенно рассасывалась в цвете хаки. Бессловесный приказ Рукшина имел только одно значение. Касьянов подошел поближе к блесной подвешенному пленнику, чтоб не промазать, и из своей дуры прицелился в колено. Пуф! Дикая боль ширнула Зураба с головы до пят, со дна чана всколыхнулась волокнистая муть.
Но жертва нашла силы говорить даже сквозь боль:
– Ладно! Я тебе свой канал по наркоте отдам, только больше не стреляй. Федя-Федечка-Федюнчик! Обойдемся без заводика, на эти миллионы мы Баева из-под ногтей, у кого хочешь, выкопаем! Во вторник курьер прибывает с полутора килограммами героина! Ну не знаю я адрес завода!!!
Касьянов нагнулся за гильзой, нашарил ее среди опилок и выпрямился. Он задел даже не сам дорогостоящий приборчик «РаМЗес II», а только его шнур, но и этого хватило. Подавитель диктофонов сказал: «Плюх!».
Понятно, полыхнуло, и вылетели пробки. Только красная аварийная лампочка у входа осталась гореть. И в этом свете Зураб выглядел еще страшнее: оскалившийся, выкативший белки, мертвый. И волны больше не бежали к крутым бортам по зверобойному морю. Так истек жизненный срок первого из великолепной восьмерки претендентов на наследство Эсера.
– Шеф, я…
– Ладно, ежу понятно, что он не знал адрес, а только понтовался. – Модный недовольно повел плечом, кажется, он вспотел, надо будет сменить рубашку. – А за прибор с тебя две штуки вычту!
– Шеф, это жестоко! – посмурнел Касьянов.
* * *
Назывался кабак мощно, как целый город. Пеплу здесь бывать не приходилось, но слыхал краем уха, что заведение вполне. Ведь не к лицу вести такую женщину, как Анастасия, в гопницкий пивняк или шалман с полиэтиленовыми стенками. Благодаря подогреву метрдотеля им досталось лучшее место подальше от сцены. Музыканты, которых нанимают петь и играть всю ночь за тонну деревянных на брата, уныло готовили инструменты. Бритый гитараст подтягивал колки на гитаре.
– Все вина – это афродизиаки. Иначе бургундские вина не были бы в такой фаворе при дворе французских королей. Правда, вездесущая мадам Помпадур с не меньшим понтом проповедовала бордосские, где владела одним из шато. Эта дама знала толк в хороших вещах… – дразнил эрудицией Пепел.
Анастасия, глядя то ли на устроившегося напротив Сергея, то ли куда-то в никуда, откинула со лба выбившийся из прически рыжевато-золотистый локон и едва уловимым движением одернула воротник на оливкового цвета жакете.
– …Объединяет хорошие красные вина Бордо заковыристый характер. Когда делаешь первые глотки – явно мужской, сильный и терпкий. Потом появляется тонкое и нежное послевкусие – возникает образ женщины… – витийствовал Пепел.
Кабак был оформлен в японском стиле. Стены затянуты огромными полотнами, изображающими гейш и самураев. При этом смотрели, сидели или стояли японские герои так, будто готовы были по отмашке совершать развратные действия. Освещалось помещение тусклым светом ламп, упрятанных в красные бумажные фонарики.
– В принципе, здесь не плохо, но непривычно, – резюмировала Анастасия, закончив осмотр планера.
Пепел усмехнулся:
– Не похоже… Вы здесь уж больно уверенно выглядите. – И продолжил агитацию, – Что касается сухости, то женщины чаще предпочитают сладкие вина. Из сладких ликеристых белых вин наиболее почетен «Сотерн», производимый из подернутого благородной плесенью винограда. Это сиропообразное маслянистое вино с оглушающим ароматом миндаля, абрикоса и земляники. Женщины редко покупают эти вина из-за шипастой цены, но охотно принимают их в подарок…
Анастасия отшутилась:
– По работе, знаете ли, приходилось во всяких местах бывать. А закажите-ка мне местного пива, – неожиданно пресекла она готового вновь включить винную пропаганду Сергея.
Заказали пиво, оставлявшее едко-сладкое послевкусие. Приблизительно ряженые в гейш официантки скользили вдоль столиков. В неформальной обстановке присутствие Анастасии расслабляло. Она выглядела такой деловой и неприступной, что у Пепла начал потихоньку разыгрываться инстинкт охотника. А Анастасия, хитро блестя глазами, внезапно огорошила:
– Сергей, раз уж мы взялись сотрудничать, может, расскажете что-нибудь? Не для протокола.
Пепел призадумался. На фига ей устраивать допрос? И так знает все, что надо, значит – светский разговор. Анастасия отставила бокал с пивом, поставила руки на локти и сцепила пальцы – поза обороны, которую предлагают атаковать. Руки у нее были тонкие, длинные пальцы унизаны серебряными кольцами. Но к любой даме, какой бы крутой она ни была, в принципе, примерными одни методы, только в разных форматах.
Хлебнув пива, Сергей принялся за мемуары о самых невинных своих приключениях. Например, как учил в африканском портовом кабаке халдея делать водочные коктейли, как в Сахаре подсобил русским участникам «Париж-Даккар», как ездил на «Евровидение» . Еще через бокал пива Анастасия уже неприлично смеялась. Музыканты недовольно поглядывали на нее со сцены, и, в конце концов, начали выступление.
Бухнув тяжеловесным аккордом, они выдали неплохой, довольно качественный блюз. Пеплу пришлось повысить голос. Анастасия позвала официантку и потребовала еще пива. Оборвав музыкантов, на сцене материализовалась девица в клетчатом платье-колокольчике Коломбины, невысокая и хрупкая. Откланявшись на все стороны детским реверансом, она взмахнула рукой и запела:
Ваши дивные глаза вместе с Вами не смеются.
За окном потоки льются – начинается гроза.
Вся земля белым-бела – дождь с деревьев цвет сбивает.
Чай забытый остывает… Бьется о стекло пчела…
Вы глядите на нее безотрывно и печально.
Мы чужие изначально, наказание мое!
Убирают со стола два нетронутых прибора.
Дождь окончится не скоро. Бьется глупая пчела.
Вы оставите меня, но печаль Вас не покинет.
Гаснут угольки в камине. Что осталось от огня?
Ваши губы так белы. Ваши пальцы крепко сжаты.
Грома дальнего раскаты… И жужжание пчелы…
Сергей подумал, что романс не шибко вписывается в здешний дизайн, но если это никого не напрягает, так и фиг с ним. Сорвав овацию, остановив на себе внимание даже Сергея с Анастасий, девица расшаркалась, кокетливо приподняла юбку, достала из-за чулка бумажное алое сердце и бросила в зал, будто бумеранг.
Войти и снять гитару со стены
И новой, но бестрепетной, рукою,
Не ощутить дрожание струны.
Не ощутить и этим успокоить.
А раньше мы входили в резонанс
И рушились мосты, крушились судьбы…
О, старые мосты, не обессудьте!
О, прежние друзья, простите нас!
Бумажное сердце упало к ногам Пепла, но он поднимать не стал, оно ему было не интересно.
Воспев свой путь, ведущий в никуда,
Изверились мои единоверцы.
Мой гордый разум душу обуздал.
Он столько видит, да не помнит сердце.
И мне не снять гитару со стены,
И не услышать собственное имя.
Мой слух наполнен звуками иными –
В диапазоне вашей тишины…
– Сергей, у вас, когда звучат цыганские песни, глаза становятся такими… В них утонуть можно, словно в Адриатическом море. И мне кажется, что это вы прислали мне инкогнито букет цветов.
– Это не Адриатическое, а Мертвое море, – грустно улыбнулся Ожогов, – И это не цыганский романс, а городской. Но вы правы, я когда-то немного помог одному табору, и я в душе немножко сам цыган.
Анастасия вспомнила самою же спровоцированный роман с младшим лейтенантом-спринтером, и ей стало казаться, что поторопилась.
– Сергей, может, на брудершафт?
Пепел, которому никогда в жизни и в голову не приходило ломаться да кокетничать, выразил, тем не менее, конструктивный протест:
– Но не под пиво же? А за букет цветов признаюсь – виноват.
Анастасия нетерпеливо оглянулась в поисках официантов. Получив по стопке водки, они выпили и троекратно расцеловались. От нее пахло какими-то неизвестными Пеплу духами.
– Что это за запах? Классно, но, вроде бы, не химического происхождения?
Она красиво откинулась на спинку стула, что и говорить, гармония в этой женщине жила от природы, будто в породистой кошке, и довольно прищурилась:
– Это пачули. Эфирное масло. Нравится?
– Необычно, – мышцами лица Пепел показал, что, конечно же, нравится.
Настя медленно кивнула, подумав о чем-то своем – Сергей уже заметил у нее такую привычку. Впрочем, невозможно было поручиться, правда ли она, задумавшись о проблемах мирового устройства, с корнями ушла в себя и забыла вернуться обратно, или просто прикидывает, как незаметно поправить чулок.
Пепел задумчиво курил. Настя не сводила с него глаз.
– Сережа, может, пойдем отсюда? Так шумно… Пойдем, а? – ласково предложила она, отодвинув опустевшее пивное стекло.
Он поднялся, накинул ей на плечи легкий плащ цвета хаки, очевидно, ее любимого. «Кстати, ты так красиво рассказывал о вине, закажи с собой», – чуть не произнесла Анастасия. Чтобы смолчать, пришлось даже слегка прикусить губу.
Вечер встречал совсем иначе: влажным осенним воздухом и шуршащими под ногами листьями. Ни к чему не обязывающие разговоры прекратились. Они шли, чуть задевая друг друга плечами, и присели перекурить на синюю сырую скамейку.
– Что это у тебя? Дай сниму.
Она потянулась к нему, делая вид, что решительно ничего не происходит, и сняла лист, якобы упавший на ворот Пепловой куртки. «А может, лист действительно там был», – лениво подумал Пепел, знакомый с женскими уловками. Но поскольку листа не было, Анастасия, задержав ладонь на его затылке, удивилась сама себе: «Что это я?», не понимая, хорошо это или плохо – неожиданная романтика, в которую она ни с того ни с сего окунулась.
– Холодно, – бросила Анастасия, поежившись. Благоприобретенный ее цинизм убеждал, что она дуркует.
– Куртку?
– Нет. Домой.
– Я провожу.
– Тут близко. Такси не надо.
Происходящее раздражало нежданностью и непривычностью. Идя по серому асфальту, уже за пределами парка, Анастасия бросила косой взгляд на спутника, вспомнила идиотскую выходку с липовым, в переносным смысле, листом за воротом и, проклиная себя за детскую, идиотскую нерешительность, резко бросила:
– Заходи чаю попить.
– Не откажусь. – Это было самым уместным ответом.
У двери квартиры Настя торопливо завозилась с ключами, в итоге нервно погнув один из них. А сразу в прихожей, мудро забыв включить свет, она приблизилась к Сергею и обняла его за плечи. Он притянул ее к себе, все еще играя в ненастырность. Она погладила его волосы, призывно заглядывая в серые, со стальным отливом глаза, особенно яркие в сумраке квартиры. Ему захотелось опрокинуть ее на пол, и в то же время не было желания торопиться.
Он умело распустил пояс ее плаща, от пиджака на молнии и юбки до колен она освободилась сама. Оказалось, что под деловым оливкового цвета костюмом форма одежды нарядная и, можно сказать, вольготная: черные чулки, черный пояс – с черными же шпильками даже без электрического света это смотрелось и элегантно, и вызывающе. Призывно заглянув в глаза Сергея, она стащила с гостя куртку и рубашку, потерлась щекой о мускулистую грудь.
– Люблю сильных мужиков, – восхищенно прошептала Анастасия, и, взяв Пепла за бицепс, повела в комнату. Она удивлялась сама себе, ведь совершенно не планировала именно так докрасить вечер. И опять стало жалко незаказанного маслянистого вина «Сотерн», производимого из подернутого благородной плесенью винограда.
Сергей освободил ее от пояса, оставив в чулках и туфлях, и, приобняв за плечи, усадил в кресло. Настя с восторгом поняла, что они уже в комнате. Как, где, почему – пустое, она радовалась провалам в памяти.
Настя ощутила трепетное беспокойство. Пепел подошел сзади, чуть наклонился, она почувствовала его дыхание на затылке, тепло его сильного тела, и невидимое облако возбуждения связало Настю в морской узел. Руки Сергея погладили ее отвечающую приливом крови грудь и уверенно двинулись вниз. Анастасию дернуло, будто укололо электрошоком, она тихо застонала, откинув голову назад, и щекой прикоснувшись к его коже. Пальцами одной руки Сергей водил по клитору, а пальцы второй вошли в нее. Под собственным возбуждением и из-за ее стонов-песен Пепел почти инстинктивно убыстрил ласки и ожесточил их до безумия, проникнув сразу двумя пальцами в раковинку Насти.
– Стой, – влажно сорвалось с ее губ, – иди ко мне. – И в этом приглашении была нетленная частичка той осени снаружи, которую они оба задевали плечами.
Пепел не был мусульманином, когда доходило до секса, и, исполняя желание Насти, обошел вокруг кресла, чуть потянул ее вперед, так, чтобы ноги свисали, и медленно проник. Анастасия вздрогнула и закрыла глаза, сосредотачиваясь на непередаваемых эфирных ощущениях: ее любовник был мастером. Двигался он медленно, но так по-звериному умело, что Анастасия извивалась под ним ящерицей, стараясь всадить его плоть как можно глубже.
Когда отпылали зарницы в глазах сумасшедших, она глубоко вздохнула, откинула чуть промокшие волосы со лба, и потянулась, как кошка, как благородная кошка. Пепел ощущал спокойную радость победителя, сладкую усталость в мышцах и некоторое удивление от того, что Анастасия, такая деловая и неприступная, оказалась чувствительной и страстной любовницей.
– Надо мало-мало отдохнуть, – решила она, с интонацией хаки-командирши.
– Пожалуйста, – по профессиональному ловко Пепел образовал в пальцах вместо карточной колоды пачку «Парламента». Одну сигарету протянул ей, и она взяла ее губами, другую прикурил сам.
– А потом продолжим, – нахмурилась, вроде как побаиваясь себя, Настя, – ты разбудил во мне нимфоманку.
Пепел улыбнулся без ложной скромности.
– Правда, круто с тобой, – со светящимися глазами продолжала Анастасия все о том же амурном ералаше, – у меня такого не было.
– А сейчас? Неужели у тебя сейчас нет никого на постоянку? – поинтересовался временно остывающий Сергей.
Для себя Анастасия вывела формулировку, на безаппеляционности которой всегда настаивала: мужчина сначала переспит, потом влюбится, женщина сначала влюбится, потом переспит. А теперь она нехотя осознавала, что формулировка подвергается обжалованию. «Знаешь, Сереженька, – повела она мысленный монолог, устроившись у него на плече и поглаживая его щеку, – я могу сколько угодно прятаться за цинизмом, скептицизмом, прагматизмом, редька знает, за каким еще измом. Но…». Монолог она не закончила, испугавшись думать о том, что так радует, и только начинается.
