Глава пятая. 21 апреля 2002 года. Затяжной прыжок
Но сурово брови мы насупим,
Если враг захочет нас сломать.
Как невесту Родину мы любим,
Бережем, как ласковую мать.
«Широка страна моя родная».
Стихи В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского.
…Молоточками стучат вагонные колеса? Ему мерещится, или позвякивает в стакане ложка? Пепел открыл глаза. Действительно, купе. Куда же он едет? Ничего не вспомнить. Над ним склонилось лицо. Чертовки знакомое. Но откуда? Аккуратные усики…
— С добрым утром, земляк! Сколько ты всего интересного проспал, братан!
Говорили по-русски, и отчего-то это не желало никак вязаться со смутными воспоминаниями, которые клубились в голове, призрачные в густом тумане. Пепел обнаружил, что заботливо накрыт тонким одеялом. И… что-то неладное творится с руками. Еще раньше, чем пошевелил ими, понял «что творится». Его запястья перехвачены наручниками. Вот вам и «здрасьте»…
А память помаленьку начинала раскачиваться запущенным маятником, выводя картинки последних часов, минут, секунд перед провалом…
Человек с усиками продолжил зудеть на языке родных осин:
— Нам из-за тебя пришлось поработать грузчиками, а за это дополнительно не заплатят. Ты никак не соглашался продирать глаза, когда настала пора пересаживаться в поезд. Хотел, чтобы тебя на руках несли. Что ж, не скрою, несли на руках, как китайского мандарина.
Слушая этот вздор, Пепел боролся с дурнотой. Голова трещит, слабость в теле, как после недельного запоя.
— И куда едем… б р а т а н? — все-таки сумел выдавить из себя Пепел.
— Несемся на всех порах в направлении Берлина, землячок, — охотно ответил усатый.
И Пепел вспомил его. Один из тех, кто бегал по кабаку «У калиха».
— Вот в следующий раз проснешься, а мы уже к Германии подъезжаем. Сейчас сходим в туалет и снова баиньки. Не знаю, как тебе, а нам очень понравилось, как ты спал. Никого не трогал, гранаты не бросал. Поэтому мы тебе снова сделаем укольчик, чтоб уж в Германии проснулся, не раньше.
Пепла подняли. Этот русский и еще какой-то коренастый тип. Его конвоируют только двое? Или двое с ним в купе, но весь вагон набит лопесовцами?
— Только ты не просись слишком часто, хорошо? — продолжал кривляться русскоязычный лопесовец. — Обувайся в тапочки.
На постеленном в купе коврике стояли его, Сергея, туфли. Пепел сунул в них босые ноги. Коренастый отодвинул дверь, вышел из купе, повернулся. Русскоязычный шел сзади и подталкивал в спину рукой. В тесноте, с наручниками, пол раскачивается, Сергей сам очень удивился, как гладко ему повезло вытащить у конвоиров мобильники и попрятать по собственным карманам. Вышло это само собой, машинально.
«Похоже, — отметил, осмотревшись в коридоре, Пепел, — обыкновенный поезд, люди у окон стоят, на меня таращатся, кто испуганно, кто удивленно».
Один спереди, другой сзади — его повели по коридору. Вели недолго. Купе было ближайшее к туалету. Толкнули внутрь. Коренастый («А я его среди „пражских соловьев“ не припоминаю, может быть, в машине сидел») не давал туалетной двери закрыться, приглядывал за оправкой заключенного. «Черт побери, — поймал себя на мысли Пепел, — что ж это они хозяйничают, будто выкупили весь поезд!.. Хотя весь не весь, а бабок, наверняка, отвалили. Да и с ксивами у них, понятно, порядок. Небось, под Интерпол работают, а я типа преступник, которого конвоируют на родину. Блин, а голова какая плохая! Проклятая химия. Что ж они мне вкололи?»
И тут Пепела прошиб пот — сейчас ему будут колоть эту дрянь снова. Проснется, они сказали, уже в Германии! Твою мать…
И от плавающей в крови химии, и от навалившейся безнадеги Пепела швырнуло на стену коридора, когда он вышел из туалета. Сергей едва удержался на ногах.
— Э, да ты еле стоишь, братуха, — прочмокал губами, изображая слащавое сочувствие, русский лопесовец. — Спать, спать. Сон — лучшее лекарство.
Каждый из каких-то семи-десяти шагов до купе, переводил отчаяние Пепела в злость. Русский раскрыл дверь, вошел в купе, сделал шаг в бок, уступая дорогу Пепелу. Пепел шаркнул ногой, положил руки на край дверного проема, словно вконец обессилев. И, уловив, как двинулся к купе коренастый конвоир, Сергей, опираясь руками о край дверного проема, влепил тому ногой в живот. Коренастый, смешно замахав руками, отлетел к коридорной стене. И не успел схватить человека в наручниках, бросившегося по вагонному проходу. Не сразу спохватился и оторопевший русский.
Пепел добежал до тамбура. Бежал, держа скованные наручниками руки, поднятыми к груди. Опустил их к дверной ручке. Открывая тамбурную дверь, услышал топот сзади. Захлопнул дверь. И тут же к следующей. К той, что открывает доступ наружу. А ведь кто знает эти импортные порядки на жэдэ, могли и запереть. Открыта.
Пепел расслышал, как грохочет металлический пол тамбура. Преследователи бы успели, если бы Пепел хоть на полтакта сердца промедлил. Скажем, посмотрев, что ждет его внизу. Насыпь, река или телеграфный столб. Но он не посмотрел. Ему было все равно. Сергей прыгнул, не медля ни мига…
…Если ты хоть однажды прыгал с поезда, идущего под шестьдесят километров в час, то тебе должно быть знакомо ощущение свистящего провала в пустоту, когда отключается время, и все суетные житейские мелочи сжимаются в одно-единственное желание — выжить. Пронзительное, молитвенное желание. Ощущение, должно быть, сродни тому взрывному мгновению на эшафоте, когда из-под ног выбита табуретка, но петля не успела затянуться на шее. Если тебе доводилось выпрыгивать из поезда на ходу, ты должен помнить, как сжимается сдавленное безжалостными стальными пассатижами сердце. Оно замирает, не зная, стоит ли ему дальше продолжать исправно гнать кровь по зависшему над пропастью телу.
А потом тебя сотрясает удар. Вздрагивают, как вагоны трогающегося поезда, позвонки, желудок сворачивается в улитку, прыгает челюсть, плюща верхние зубы о нижние. Глаза захлопываются, и тьма под ними вспыхивает радужными кругами. Уши трескучим громом заполняет шуршание щебенки. Тело, остановленное землей, становится тряпичным и безвольно катится по насыпи.
Пепел упал боком. Видимо, правильно приземлиться телу помогли рефлексы. В локоть, в бедро, в бок впились грани мелких камней. Щека прошла по гравию, зарабатывая царапины. О себе напомнила, вонзившись в запястье, сталь наручников.
Его увлекло вниз по насыпи. Наконец, движение прекратилось. Тело остановилось в чем-то вязком и мокром.
Шевелиться страшно — вдруг от мизинцев ног и до клеток мозга пронесется разряд невыносимой боли? Стоит только потревожить сломанную кость, разорванную связку или вывих. Пока… пока дает о себе знать ушибленный бок, зудит поцарапанная щека, пульсирует во рту мелкой болью кончик прикушенного языка. Вроде бы все. Пока…
Но необходимость сильнее страха. Пепел открыл глаза и увидел курчавые барашки облаков на бледно-синей простыне неба. Оперся локтем — чавкнула глина. Повернулся, утопил ладони в грязную коричневую жижу, оттолкнулся и приподнялся. Боль не бросила его на землю, уже хорошо. Встал посреди хлюпающей глины. Кажется, все-таки цел. Сделал пробный шаг. Шаг не принес неприятных открытий. Можно просуммировать и подытожить — повезло.
Вот только голова тяжелая, словно похмельная. Мысли, как дохлые рыбы в мутном аквариуме. Но тут уж ничего не поделаешь, пока дрянь, что ему вкололи, не выветрится.
По насыпи тянулся черный пунктир торцов шпал, утопающих в щебне. Пепел покарабкался вверх. Оказывается, без помощи рук это не так просто. Камни с шорохом скатывались из-под подошв. Но подъем был не велик, и Пепел выбрался на железнодорожный путь. Перешагнув до зеркальности отполированный рельс, встал в колею и утвердился на бетонной шпале.
Хвост остановившегося состава темнел в просвете меж обступающими путь деревьями где-то в полукилометре отсюда. Пепел не удивился. Рассчитывать, что его конвоиры удовольствуются причитаниями: «Ах, горе-то какое, ах, упустили!», подивятся ловкости пленника и покатят дальше докладывать начальству о случившемся промахе, было бы нелепо. Правда, примеру сбежавшего акробата им не хватило храбрости или хватило здравого смысла не следовать. Но стоп-кран дернули.
Пепел сощурился, вглядываясь вдаль. Преследователей различить не удалось. Можно предположить, что они пробираются вдоль состава. Следовало как можно быстрее сматываться. Разумеется, не по шпалам. Пепел оглянулся: сплошные зеленые насаждения. Кусты да деревья. Ан нет, что-то виднеется… Далеко, над лохматыми верхушками просматривался копьем взлетевший шпиль…
Пепел покачнулся. Напряжение глазных нервов не прошло даром — затылок налился свинцом, накатила тошнота, веки захлопнулись в попытке погасить резь в глазницах. Впрыснутая шприцом химия не позволяла о себе забыть. «Однако не до страданий сейчас, Серега. Рвать когти надо!». И он в полуобморочном бреду сбежал по насыпи, раз поскользнувшись и упав, на ту сторону пути, где заметил шпиль.
Пеплу хватило остатков рассудка не вламываться в кусты, круша ветви и оставляя преследователям подсказку — вот, дескать, куда я от вас скрылся. Он оббежал кустарниковую поросль, двигаясь прочь от поезда, и достиг места, где деревья лесополосы подступали вплотную к краю леса. Двумя сцепленными руками коцнул друг об дружку и зашвырнул подальше умыкнутые у конвоиров мобильные телефоны. (Если бы не наручники, он бы спер и оружие, а так — ловкости не хватило.) И вскоре стволы, ветви, хвоя, скрыли его от возможных взглядов со стороны железнодорожного полотна.
Разглядеть шпиль над верхушками конвоирам может помешать разве слепота. Не решат ли они тогда, что беглец пошел на него, как на маяк? А почему бы им, спрашивается, не прийти прямо к противоположному выводу — что беглец станет избегать любых поселений. Если его не заметили издали, то преследователям придется помучить себя загадкой, куда податься. И для начала — по правую или по левую руку от насыпи? Если на его, Пепловское счастье, загонщики не являются к прочим достоинствам следопытами. Однако в любом варианте стоит им выйти на след — догонят измотанного беглеца.
Бег давался Пеплу так же тяжело, как курице сезонный перелет в жаркие страны. Только курице не мешали бы свободно размахивать руками-крыльями, стальные браслеты. Да и лететь ей над полями, над лесами, а не ломиться по пересеченной местности.
Лес мало походил на русский. Не было обычной для наших лесов дикости и запущенности: обилия сушняка, непроходимых зарослей, мелкой бестолковой поросли. Здесь преобладали лиственница и ольха. Вдобавок в русском лесу в конце мая нет-нет да и наткнешься где-нибудь в ложбинах, ямах или под кореньями на грязно-белые островки не растаявшего снега. А в здешних краях, похоже, плюсовая температура давным-давно расплавила все напоминания о зиме.
Но зато Пепел наткнулся на ручей. И упал перед ним на колени. Погрузил ладони в студеную родниковую воду, зачерпнул и бросил в лицо. Хорошо, но мало. И он опустил в ручей голову. Подержал, пока лоб не свело от холода. Потом повернулся, лег на спину и окунул в воду затылок. Слой свинца, затопившего черепную коробку, несколько утончился.
Пить Пепел не стал, хотя горло жгло огнем. Будет терпеть до последнего. Помнил он историю, когда несколько лагерников угостились из ласково журчащего, прозрачного, невинного на вид ручья, и через полчаса их нашли мертвыми. Потом оказалось, что выше по течению в воде лежал и разлагался труп лося. И трупный яд растворялся в быстром потоке. А есть еще на свете и брюшной тиф. Зачем ему без нужды рисковать, без того, что ли, забот мало?
Пепел поднялся, преодолевая желание… даже не желание, а стотонный пресс, придавливающий его к земле, на которой можно растянуться, закрыть глаза и забыться, отдыхать, спать. В ушах звенели колокола, кровь бушевала в висках, новый прилив свинца окатил голову, тошнило. Казалось, на нем болтаются не только наручники, но и ножные кандалы. Надо отвлечься мыслями о чем-нибудь веселом. Например, о том, каким красавцем он сейчас выглядит. В заяложенных глиной брюках. В исполосованной ветвями рубашке. С расцарапанной щекой, с мокрыми, спутанными волосами. Не следует забывать и про наручные украшения. Короче говоря, желанный гость в любом доме любой страны.
Пепел уже не бежал, а шел. Если его, не приведи господь, догонят, следует сохранить в загашнике остаток сил, чтобы достойно встретить старых друзей. Он шел, чтобы заходящее солнце все время светило в правую щеку. Интересно, приближается он к бывшему Советскому Союзу или удаляется от него?
* * *
— Смотри, Гюнтер! Вот он где приземлился, — под громкое шуршание Андреас сбежал с насыпи, держа в отставленной руке «зауэр». Сейчас он больше всего напоминал напарнику всполошенного гусака с подбитым крылом, — Это отпечатки его подошв.
Гюнтер сверху уныло наблюдал, как его коллега накручивает круги, Гюнтер вздохнул и пошел по междупутью. Через каждую пару-тройку шагов он останавливался, пристально всматривался под ноги и озирался вокруг. Без особого сожаления увидел, как тронулся поезд, которому предстояло наверстывать расписание. А потом и Гюнтер обнаружил следы беглеца.
— Эй! — крикнул он. — Давай сюда!
Андреас проворно вскарабкался наверх:
— Ну?
— Видишь, — ткнул себе под ноги Гюнтер. — Он стоял здесь, вот натекла глина с его туфель.
— Отлично! Отлично! — Андреас присел на корточки. — Куда же он потом пошел? Смотри, смотри, Гюнтер, не стой! Гляди! Капля на рельсе! Значит, он перешагнул этот рельс. Идем туда!
Андреас опять поспешно спустился по склону, метнулся сначала в одну сторону, потом в другую, шаря взглядом по земле и кустам.
— Что ты стоишь? — обернулся он к Гюнтеру и взмахнул рукой с «зауэром». — Ищи, ищи!
Гюнтер вздохнул, вышел из путевой колеи и без энтузиазма съехал по щебню:
— Бессмысленно это, — кинул он вдогонку устремившемуся вперед коллеге.
— Что бессмысленно?! — Андреас резко обернулся, — Что?
— Так мы долго провозимся. Только отстанем от него. Дадим ему время, — Гюнтер снял шляпу с короткими полями, провел ладонью по серому ежику стрижки, водрузил шляпу на большую и почти квадратную голову.
— Дьявол! — вырвалось у Андреаса по-русски. Он сотряс ветви кустов ударом кулака. В этот момент Андреас ненавидел и любимый гюнтеровский жест — провести ладонью по волосам, и немцев вообще, ненавидел весь мир, себя самого и его, Гюнтера, правоту.
— Я думаю, надо добраться до станции или города. Взять русского получится только облавой, — добавил Гюнтер, глядя по своему обыкновению не на собеседника, а в сторону.
Лучше бы он промолчал. Но он не смог удержаться и сознательно — а как же еще! — подчеркнул национальность беглеца. Андреас взорвался.
— Это ты его упустил, толстяк! — он поднес указательный палец к хмурому лицу напарника. — Ты! Тебя он сбил с ног, как кеглю. Из-за твоего ротозейства пленник сейчас на свободе.
Гюнтер принял обвинение безучастно. Пожав плечами, спокойно произнес:
— Я поступал по инструкции.
Его невозмутимость сразу успокоила Андреаса. И он даже подумал, что слово «русский» напарник употребил без какого-либо подтекста.
— Возможно, ты прав, — Андреас убрал пистолет в карман плаща. — Выслеживать вдвоем бесполезно. Нужен телефон. Черт, где мы находимся? Ты можешь сказать хоть приблизительно?
Гюнтер снова пожал плечами:
— Около сорока минут назад мы проехали какой-то городишко. Название короткое, прочитать не успел. Вроде бы ничего после этого не проезжали.
— Сорок минут… Наверное, лучше идти вперед. Скорее до чего-нибудь дойдем.
— Зачем вперед? Видишь, — Гюнтер вытянул руку, словно для нацистского приветствия. — Верхушка церкви. Самое большее, километров пять.
Андреас разглядел, на что указывал напарник. Действительно, какой-то шпиль.
— Я принимаю решение. Идем туда. Через лес, — сказал Андреас. Старшим в их паре был он. Андрей, как его звали в прежней жизни.
Конец прежней жизни был положен перестройкой, хотя Андрей тогда об этом не подозревал. Тогда он полагал, что жизнь, его собственная и страны, продолжится счастливо, ей будет придан новый, созидательный смысл. В ту юношескую пору студент-химик петербургского университета бредил идеями революционного преобразования общества, зачитывался демократическими газетами, ходил на митинги.
Демократы предали его. Они использовали его молодые силы, чтобы завладеть величайшей страной. А в благодарность за то, что мерз и надрывался за них на митингах, разбрасывал и клеил листовки с демократическими призывами, развалили страну. Практически уничтожили академическую науку, заставили сограждан мучиться и страдать, а его, Андрея, оставили нищим теперь уже младшим научным сотрудником, без перспектив и надежд.
Андрей прожил год в Польше, торгуя на рынках, потом перебрался в Германию, там и остался.
Андрей понял, что отныне смыслом его жизни должна стать борьба с псевдодемократией и глобализмом. Формы этой борьбы очертила встреча с господином «полковником Николаи», так он себя просил называть. При всей внешней случайности их встречу — Андрей в этом нисколько не сомневался — иначе как преднамеренной не назовешь. Как со стороны полковника — тот подыскивал сотрудников для будущего «восточного отдела», которому химик уж точно бы не помешал. Так и с его, Андрея, стороны — он давал всем подряд понять, что ищет практическое применение своей ненависти.
Андрей принял предложение Николаи и стал сотрудником службы «Новый абвер». Получил немецкий паспорт, превратился в Андреаса. С тех пор не имел дел с эмиграцией, если только эти контакты не касались даваемых ему поручений. Он даже «вылечился», что стоило ему немалых мук упражнений и постоянного самоконтроля, от русского акцента. Ему доверяли, до сегодняшнего дня он был на хорошем счету. Но избавиться от своей национальности он не мог. Не иначе шестым чувством Андреас ощущал, что в один прекрасный день его «славянское происхождение» может его подвести, как вдруг подводит до того исправно стучавшее сердце. Однако он никак не думал, что сотворит такой день собственными руками.
Бегства пленника-соотечественника ему не простят. Он попадет под колпак недоверия и проверок. И закончиться эта история может очень плачевно. Спасти способна только поимка беглеца. И хорошо бы захватить его собственноручно.
— Пошли, Гюнтер, — и того не замечая, Андреас точно ступил в едва приметный на земле след, оставленный подошвой Пепела…
* * *
Паспорт, к удивлению, Сергей обнаружил в нагрудном кармане, выкидуха пропала… Лес оказался перелеском и закончился быстро. Пепел дошел до крайних деревьев, остановился, прислонился к шершавому стволу лиственницы. Ноги подгибались в коленях, требуя отдыха. Но легче заставить себя не садиться, чем потом принудить подняться и идти.
Неглубокий водоотводный ров отделял сейчас его от поля. Квадрат черной земли с редкой зеленой щетиной продравшейся наверх или сорной, или правильной травы. Квадрат гектаров на пять, со всех сторон окруженный лесополосой. Где-то неподалеку должна быть деревня или хутор. Хутор предпочтительнее, меньше глаз.
Пепел опустил взгляд на наручники. Вот уж что совсем лишнее в его положении. Чтобы избавиться от них, нужны инструменты. Тяжело будет разжиться ими незаметно. А любому местному жителю, кому улыбнется счастье его увидеть, сразу и непременно придет мысль о сбежавшем уголовном преступнике.
Отлепив себя от ствола, Пепел пошел… скорее побрел краем лесопосадки. В таком виде, какой он имел, и с преследователями на хвосте, по открытому пространству передвигаться не рекомендуется. А все же любопытно было бы выяснить, землю какого государства он сейчас топчет? Чешскую или совсем другую. Интересно все-таки, как далеко его успели завезти.
Странно, но совершенно не хотелось курить. То ли не до того сейчас организму, то ли вколотый препарат обладал антиникотиновым действием. Ответом на мысли о курении стал приступ рвоты. Не в первый раз уже пустой желудок попытался вывернуться наизнанку, словно мстя своему хозяину за бег с препятствиями и прыжки из поезда, когда так необходим покой. Придет, придет покой, но вот только в каком виде?
* * *
— Что ты там застрял, землянику собираешь? — раздраженно оглянулся Андреас, — Прибавь шагу. Начнется дождь и смоет все следы. Начнется ночь, и мы упустим его навсегда!
— А ты это видел? — победно откликнулся Гюнтер и разогнул спину. В его руке серела трубка мобильного телефона «Нокия». Именно такой пользовался Андреас, и именно такую у него ухитрился стянуть пленник.
Испугавшись человеческих голосов, вспорхнула с ветки пичуга, и ветка еще какое-то время раскачивалась, будто отгоняла комаров. Андреас кинулся к напарнику, но почти сразу был остановлен завибрировавшим в голосе того разочарованием:
— Промокла. Не работает. Я ее в луже нашел. Кажется, это твоя трубка, Андреас. Может быть где-то рядом и моя валяется? Давай поищем?
Андреас чуть не заскрипел зубами, любому идиоту ясно, что беглец потому выкинул трубку, что две ему просто ни к чему. И искать «Фору» напарника можно триста лет.
— Ты думаешь, она от воды испортилась? Он наверняка хорошенько треснул трубкой о пенек прежде чем выбросить, — Андреас почти не скрывал злобу на этого увальня, готового использовать любой повод для передышки, — Брось, Гюнтер. Хочешь, возьми «Нокию» себе, сдашь в ремонт. А сейчас давай, не тормози, время уходит. Нам нужно найти беглеца кровь из носу! Видишь, трубку нашли, значит, на пятки ему наступаем. Слышишь, где-то собака лает? Зуб кладу, она беглеца учуяла. Давай же, быстрее переставляй ходули, мешок с немецким дерьмом!
* * *
Пепел очнулся от холода. В крепкое ж забытье он, однако, впал — умудрился проспать несколько часов на холодной земле!
В лесу стоял монотонный шум. Сверху, соскальзывая с хвои лиственницы, падали капли. Но дождь начался не сейчас. Влага успела насквозь пропитать одежду, брюки и рубашка мерзко липли к телу.
Пепла трясло. Не фигурально, а по-настоящему. Верхние зубы плясали на нижних. Дрожь тела передавалась цепочке наручников, ее звенья тихо побрякивали. Терпеть это безобразие Пепел не собирался.
Двадцать приседаний не слишком согрели, но придали застывшей крови первый толчок. Пепел перевел дыхание и зашел на новую двадцатку.
Уже стемнело. В лесу мгла смешалась с деревьями, а посмотришь на поле и видишь, что до непросветной мглы еще не дошло. В надвигающихся сумерках на границе перелеска и поля Пепел перешел к отжиманиям. Конечно, выполнять упражнение со скованными руками оказалось весьма трудоемко, но лишние усилия в данном случае шли на пользу — быстрее выгоняли из тела озноб.
Пепел находился не просто на краю перелеска, а занимал позицию с видом на хутор, или ферму, сейчас смотревшую на вечер глазом освещенного окна. Когда Пепел добрел до нее еще при дневном свете, то понял, что дальше идти нет ни сил, ни смысла. Не боец он в наручниках. И нет для него разницы — в этот дом пробираться за противобраслетным инструментом, в другой ли. До того как глаза захлопнулись, погружая его в забытье, он из своего зеленого укрытия ферму («будем называть ее так») рассмотрел.
От края леса до плетня, окружающего фермерское хозяйство, набиралось шагов сто. Жилой каменный дом, двухэтажный, оштукатуренный, с острой двускатной крышей, был поставлен параллельно лесополосе. От его торцов, образуя вместе с домом каре, отходили пристройки. Даже те из строений, что удалось разглядеть Пеплу со своего НП, являли разнообразие строительного материала: приземистый кирпичный сарай, сруб, напоминающий русскую баню, сооружение вроде амбара…
Днем со двора доносились голоса, металлический звон, покашливание какого-то механизма, мычание коров, лошадиное ржание и, что хуже всего, собачий лай. Однако бессобачные жилища реально можно обнаружить разве что в городах. Но к городам со стальными украшениями на руках и прочей подозрительной атрибутикой приближаться не рекомендуется.
Сейчас, заставляя себя наклоняться вперед-назад, резкими выдохами выгоняя из организма холод и слабость, Пепел подумал, что дождь ему на руку. Не всякий хозяин сразу выскочит в темень да под холодные струи, разбираться, от чего это никак не может успокоиться его лохматый сторож.
Скверно получится, если собака во дворе и не на цепи. Может быть, придется поворачивать оглобли снова к лесу. В любом другом случае у него есть шанс успеть нашарить что-нибудь подходящее, пока фермер успокаивает собаку, потом выглядывает в окно, прислушивается, набирается решимости выйти во двор, снимает со стены какой-нибудь дробовик, накидывает дождевик. А подходящее — это напильник, клещи, пилка, ломик, отвертка, — чем можно, если не открыть браслеты, то хотя бы рассоединить руки, разорвав цепочку. Все легче станет жить.
Вечерняя гимнастика сказывалась благотворно. Остывающий вечерний воздух не вызывал более ознобной дрожи. Размятые мышцы гудели, готовые к действию. Сон освежил голову, и химия теперь напоминала о себе разве покалыванием в висках. И жажда больше не мучила Пепела — он ловил ртом дождевую влагу, слизывал капли с губ, и неприятное жжение в гортани отступало. Пока он упражнялся, стемнело окончательно, и увидеть его, если кто-то случайно выглянет в окно, будет непросто. Пепел покинул лесополосу, прошел чуть вперед вдоль строя деревьев — ни к чему топать по пашне, когда можно добраться до лужайки и идти по траве.
Неплохо было бы дождаться, когда хозяева улягутся спать, но терять на ожидание час, два, а то и все три-четыре (кто знает, когда у них тут трубят отбой?) не хочется. Что поделывали и поделывают его преследователи? Между прочим, неизвестно, не заявлялись ли какие-нибудь гости на эту ферму, пока он спал. А ну как не просто заявлялись, а еще и оставили засаду? С его прыжка из поезда прошло часов пять, срок приличный…
Плетень — не препятствие. Он и поставлен здесь для скота, а не как преграда нежелательным визитерам человеческой породы. Раздвинув прутья, Пепел пролез на ту сторону. И в этот миг его приближение обнаружила собака. Лай доносился из дома. Ну, хоть какая-то удача — псина пока не на улице.
Не бегом, но очень быстрым шагом Пепел одолел расстояние до ближайших строений фермы. Кирпичная и глиняные постройки стояли не вплотную друг к другу, между ними оставалась щель. Пепел протиснулся в нее — под ногами зашуршала солома — и попал на двор. Собака продолжала брехать внутри дома, но на крыльцо, никто не выбегал. От дома тянуло дымом — обитатели согревались отнюдь не гимнастикой. Пепел свернул к двери кирпичной пристройки — строение небольшое, живность в ней вряд ли держат, а вот инструментарий запросто.
Понятно, здесь не запирали двери — Европа. Сергей нырнул в отчаянно пахнущую свежескошенной травой тьму, задел лопаты и они с зубовным скрежетом поползли вдоль неясной опоры, убыстряясь, пока не грохнулись с вызывающим лязгом. Однако на где-то не дремлющую собаку это не произвело впечатления, как лаяла в полсилы, так и продолжила сотрясать воздух с ленцой. Закралось подозрение, что даже не прокравшемуся злоумышленнику посвящалось ее соло, а кому-то другому. Но пес, судя по тембру, был внушительный.
Пепел чуть не впилился лбом в деревянный столб, нащупал на нем какие-то болтающиеся кожаные ремешки. Обошел справа, под ногами запружинило сено. И вдруг дверь за его спиной всполошено хлопнула. Сергей мгновенно обернулся, готовый скованными руками рвать кадыки и выковыривать вражьи глазные яблоки. Но этого не понадобилось. Незнакомец лет тридцати с чемоданом в отвисшей руке не спешил нападать на Пепла, а стоял навалившись на дверь спиной. Он удерживал дверь и пялился на Сергея с совершеннейшим безразличием, на сосредоточенной роже читалось только одно желание — удержать эту проклятую дверь во что бы то ни стало.
Сергей тоже не стал ничего пока предпринимать. Только крепче впился в гражданина глазами, благо они помаленьку свыклись с мраком. И ведь по всем статьям выходило, что судьба свела с соотечественником. Русый, округлые щеки и широкий нос, подбородок рыхлый, закушена губа, а в глазах чисто российская печаль. Последние сомнения в гражданстве незнакомца отступали, стоило разглядеть чемодан. Очень родной чемодан, продававшийся во всех галантереях Советского Союза от Калининграда до Находки.
Собака залаяла гораздо ближе и гораздо азартней. И почти сразу снаружи на дверь обрушился мощнейший удар. Соотечественник удержал дверь, и тут же завертел руками в манере глухонемого, бессловесно призывая Сергея на помощь. Пепел не долго раздумывал, и вот уже они бок к боку подперли спинами дверь на пару. Собака еще пару раз прыгнула на преграду снаружи и умаялась. И слава Богу, потому что весом равнялась с теленком.
— Друг, одолжи наручники, — вдруг горячо на самое ухо зашептал оказавшийся не немым соотечественник. Куда-то из его глаз канула и вселенская печаль, теперь там млел веселый азарт.
Оказавшись в нелепой ситуации, Пепел и ожидал услышать какую-нибудь нелепицу, посему ответил в том же духе:
— Я тебе разве Игорь Кио?
— Я ща, подержи дверь, — незнакомец скользнул в глубь помещения.
Ситуация своей абсурдностью стала Пеплу даже нравиться, однако на донышке души оставалось подозрение, что русский господин просто имел железные нервы и, натолкнувшись в сарайчике на «окольцованного» гражданина, нашел силы разыграть полное к этому равнодушие. Сам же теперь измышляет, как справиться с незваным гостем. Пока Сергей гадал, не отправился ли на самом деле соотечественник вооружиться чем-нибудь железным, чтоб одолеть Пепла наверняка, сосед по двери (он в сарае прекрасно ориентировался) вернулся на покинутый пост с шилом. Но к облегчению Сергея держал инструмент не в боевой позиции.
— Витась, бардзо видчиняй! — раздался за дверью властный женский голос. Надо признать, вполне мелодичный, и даже гневу оказалось не по силам эту мелодичность загубить.
— Бажена, не надо этих сцен! Я ухожу на этот раз навсегда! — изогнувшись над вытянутыми руками Сергея, Витась почти наугад заковырял шилом замок браслетов. Один раз шило соскользнуло и царапнуло кожу.
— Витась, я тебя добже прошу, я тя умоляю!
— Бажена, убери Хорвата и дай мне спокойно уйти. Если дашь мне уйти, я тебе потом как-нибудь позвоню. Но сейчас я не вернусь. Мне надо побыть одному.
— Витась, давай сядем за стол, як цивильни люди и все промовим. Не ругаться же нам через взарвженый вступ.
Пепел откровенно любовался женским голосом. Были там, как в первоклассном коктейле и слезы, и злость, и лукавость. И самое главное — звенела в этом голосе неподдельная страсть. Сергей иначе, уже с доброй долей уважения, взглянул на ковыряющего шилом замочную скважину парня. Но парень, кажется, относился к волшебным нотам в голосе крайне отрицательно.
— Бажена, убери собаку! Я все равно не останусь! — Витась наконец разомкнул наручники и на все том же языке глухонемых показал Сергею, чтобы партнер отстранился от двери. А затем рывком дверь распахнул.
И только чудовище по кличке Хорват впрыгнуло в сарай, как Витась за ошейник пристегнул зверя к тому самому столбу, об который Сергей чуть не расшиб лоб. Пес — огроменная кавказская овчарка — отнесся к плену вполне спокойно, но стоило хозяйке запоздало крикнуть: «Фас!», как в тварь вселились бесы. Столб выдержал, однако от метаний хрипящего и рвущегося с поводка Хорвата даже крыша заходила ходуном.
— Бажена, ты проиграла! — Витас пнул дверь и вышел на теперь уже безопасное пространство, размахивая чемоданом, как отпущенный на каникулы школьник портфелем. — Бажена, я не врал, я действительно тебе как-нибудь позвоню. Но сейчас мне нужна свобода. Я не могу без свободы.
Сергей хмыкнул, и выбрался наружу следом за освободителем. Его появление не имело для женщины ни какого значения, женщина переживала, что от нее уходит Витась. А жаль, хозяйка была очень даже ничего. Смуглая, будто провела год на каком-нибудь фешенебельном курорте, с тугой косой до попы, она жгла Витася фиалковыми глазищами. И одета была не как российские доярки. Одна больше говорящая, чем скрывающая блузка чего стоила!
— Так будь же ты тяжко немочь! Проваливай на все четыре краины, чтоб ниц се твого хнуса зждесь больше не было! Чтоб ты сблазнил в путе! Чтоб тя кони недотикали! Чтоб ты подох на сесте роджного дома!!!
— Бажена, ты ведешь себя не как приличная девушка, а как цыганка!
— А я и же е цыганка, когда мне нема чут к живу. Еще раз повторю, будь ты пржоклят! Я сейчас же мушу заяву до полиции, ниц ты мя обокрал!
Витась полуобернулся к Пеплу и развел руками, дескать, что тут скажешь? И они пошли, не сговариваясь, вместе по вьющейся вдоль леса тропинке. И выскользнувшая из-за туч луна стала тереться об их плечи.
— Брыдло, собаку приковал! — вместо прощания донеслось сзади, — Я немедленно иду звонить в полицию!
— Слушай, почему ты не испугался, встретив меня в сарае? — как бы между прочим, полюбопытствовал, сглотнув горькую слюну, Сергей. Головная боль отпустила окончательно, зато теперь дьявольски хотелось курить.
— Во-первых, на этой территории в чужой сарай может забраться только россиянин. А во-вторых, когда человек в браслетах, он свое уже отпугал. Согласен? — и Витась широко улыбнулся.
Что ж, Сергей решил пока довериться этому человеку, благо тот ступал в темноте уверенно, не боясь напороться глазом на ветку, и явно знал, куда идет. А всякие объяснения и речи за знакомство можно отложить на потом.
Ночью лес был похож на русский гораздо больше. Так же, как и на Родине, заглядывала в лужи и серебрила кроны луна. Чирикали какие-то пичуги и гудели голодные комары. Глухо похрустывали под ногами сырые ветки, и очень скоро сбитая с травы влага пропитала туфли.
А тем временем к ферме вышли Андреас и Гюнтер.
— Госпожа, мы — сотрудники Интерпола, — уверенно и бойко соврал Андреас, безбоязненно в темноте взмахнув каким-то документом. — Мы преследуем особо опасного преступника. Вы за сегодняшний день в округе никого подозрительного не замечали?
В Германии такое обращение к любому встречному сработало бы безотказно. Но это была другая страна.
— Кто вы такие, чтоб без спроса врываться на частную территорию? — Бажена пронзила визитеров столь гневным сполохом фиалковых глаз, что «интерполовцы» застыли на месте, будто напоролись на колючую проволоку.
— Госпожа хозяйка. Мы находимся при исполнении служебного долга и в соответствии с международной конвенцией имеем право вести в интересах следствия любые беседы. Но я совершенно не хочу, чтобы мы вам как-либо помешали. Пожалуйста, ответьте на наши вопросы, и мы тут же уйдем. Скажите, сегодня мимо фермы не проходил кто-нибудь посторонний? — Андреас умышленно бубнил с налетом скуки. Дескать, люди находятся при исполнении, чему и сами не шибко рады. Чем быстрее ответите на их вопросы, тем быстрее вас оставят в покое.
— Я никого не видела. Довольны? Теперь убирайтесь!
Андреас готов был голыми руками придушить эту гордячку. Но еще теплилась надежда, что хозяйка в конце концов сменит гнев на милость. Мало ли отчего она сейчас такая злая. Поэтому Андреас сменил тон на подчеркнуто вежливый.
— Простите великодушно, от вас можно позвонить? Мы заплатим, — про «мы заплатим» он ввернул с умыслом. Деньги — путь к сердцу почти каждой женщины.
— Если вы из полиции, то сможете освободить от наручников моего пса, — поколебавшись, Бажена кивнула в сторону сарая, причем говорила это, глядя не на поздних гостей, а куда-то в сторону, и думая о чем-то своем и далеком, — Я прикажу, и Хорват, пока вы возитесь, будет вести себя смирно.
Кажется, Андреас разгадал, в чем причина демонстрируемой враждебности. Эта крестьянка не поверила на слово, что гости — из полиции, мало ли кто ночью по лесу шляется, и теперь придумала, как развеять подозрения на деле. Визитеры переглянулись и вошли в сарай. Бажена включила свет. Хорват вел себя так, будто решил, что с ним играют. Андреасу больших усилий стоило не пялиться на хозяйку, которая оказалась ужас какой аппетитной. Даже не смотря на ледяной холод в фиалковых глазах и залегшую вокруг губ категоричную складку. А Гюнтер, тот и вовсе чуть не прилип к вырезу в блузке очумевшим взором.
— Интересно, кто это приковал собаку? — прилаживаясь с ключом, невзначай спросил Андреас.
— Ребенок играл. А ключ потерял, — равнодушно солгала Бажена.
— Все, собака свободна. Вам нужны эти наручники без ключа?
— Нужны, — Бажена почти вырвала железку из руки Андреаса.
Пес с учетом интонаций хозяйки перестал вилять хвостом. И Андреас, не смотря на то, что бедро сквозь ткань брюк холодила рукоять пистолета, почувствовал себя очень неуютно. Он опять прибегнул к подчеркнутой вежливости:
— Но теперь-то можно хотя бы позвонить?
— Нет. Вы разбудите ребенка.
— Мы будем вести себя тихо-тихо.
— Нет. До свиданья, — и хозяйка фермы повернулась на каблуках к дому. Пес поплелся за ней, то и дело недобро озираясь на поздних визитеров.
— Она поняла, что мы немцы. А здесь немцев не любят, — пробурчал Гюнтер, с рожи которого никак не могло сползти масляно-мечтательное выражение.
— Толстяк, ты ничего не понял. Я узнал наручники. Наш клиент здесь побывал, и чем-то приворожил моравку.
