На серебристых фонарных столбах вдоль набережной по случаю Дня Военно-Морского флота были вывешены андреевские и георгиевские флаги. Серьезные серые корабли, зачерпнув якорями невское дно, набычились пушками и ракетами. Ветра почти не было. И флаги на фонарях, и флаги на кораблях не лопотали зазря. Флаги да ещё обещанный с минуты на минуту традиционный салют относились к официальной части праздника, все остальное – к неофициальной.

Праздник удался. У сходней толпа давила друг другу ноги. Под ногами перекатывались пустые бутылки. Толстые, худые, плешивые, бородатые, основательно пьяные, более-менее трезвые люди пришли к Неве вспомнить добрым словом пожертвованные Родине три и более года юности. А над толпой, над перетянутым троллейбусными и прочими проводами воздухом занозой впивался в небо шпиль Адмиралтейства.

«Тамбовский комсомолец», от мачты до мачты расцвеченный фантиками флагов, стоял как раз напротив сияющего шпиля – носом к Дворцовому мосту. С палубы хорошо просматривались гранитные львы, изготовившиеся к прыжку в ультрамариновую воду, якоря на гранитных подушках у стен желто-белого Адмиралтейства и текущий по набережной людской поток. А вот бело-зеленый торт Зимнего дворца и уж тем более что творится на Дворцовой площади, с палубы виделось плохо.

Бабахнул первый залп салюта и разрисовал небо фиолетово-сиреневыми пальмами. Бутылка водки «Нарком» гуляла из рук в руки. Большинство отважно запивало водку пивом «Балтика. Классическое» или «Адмиралтейским». В толпе дрались и братались. Бескозырки и мицы в сочетании с футболками, гражданскими рубашками, пиджаками от Володарского и свитерами выглядели нелепо.

– Эй, какой флот? – Рубашечка с коротким рукавом и руки по локоть в наколках: щит, флаг ВМФ, роза ветров, русалка и другие официальные лица.

– ТэФэ. – Нос жирно блестит, под и над глазами волны морщин, несколько подсохших прыщей. Суконные брюки-клеш, поясом врезавшиеся в раздавшийся живот, некогда растянутые на торпеде и сохраненные в домашнем музее.

– Ну не наглей, не наглей! По глотку же договорились! – Серые территории после бритья, волосы колосками.

– Да я в Эмиратах при Нахайяне служил. На одну зарплату я, жена и замполит, козел. – Волосы ежиком.

– Мы на баке картошку чистим, а натовская вертушка зависла, я в неё картофелиной… – Слаксы, собравшиеся в морщины.

– Меня на флот с Каспия призвали. Был коком на сейнере – стал коком на Пэ-эл. Да, атомоход… Так вот на Каспии мы икру сырой жрали. Хрен стоял с утра до… – Бородавка на подбородке.

Жахнул второй залп. Мудреный. Сначала махровые, пурпурные гвоздики по-октябрьски разделили между собой участки начавшего фиолетоветь по краям неба. Потом каждая гвоздика расцвела мириадами огненных лепестков. И небо превратилось в справочник цветов и оттенков. Желтый, красный, голубой – выбирай себе любой.

Анатолий Хутчиш ступил на шаткий трап. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. На деревянные сходни с прочерченными, как в школьной тетради, поперечными планочками. С захватанными, провисшими пеньковыми леерами. Отец за спиной. На палубе остались зевать пресыщенный зрелищем пьяной толпы, индифферентный вахтенный-первогодок и провожающий по Уставу корабельный дежурный лейтенант. Лейтенант в связи с праздником, естественно, масел. Смотрящий только поверх голов, перхоть на погонах, часы циферблатом к тыльной стороне запястья.

«Не ходи к нему на встречу, не ходи!» – пыталась переорать людские толпы потяжелевшая магнитола на плече.

– Не боись, прорвемся, – сказал за спиной новоявленный папа.

Старик прекрасно понимал, что сыну ободряющие слова ни к чему, но и молчать казалось неразумным.

Анатолий заметил, что напряжение дня сказалось на внешности отца. Отвык папа. На лбу залегла новая морщинка.

На прощание лейтенант с некоторой брезгливостью взял под козырек. Флотский народ не жалует ментов – пусть и из Интерпола. Хутчиш вежливо кивнул – в рамках роли «засланный казачок-негр». Папа, играя вторую скрипку, повторил жест сына. Умеючи. Старая школа.

Рев магнитолы, не успев оформиться, был проглочен чудищем всеобщего гама. Внезапно острый глаз Хутчиша засек от гранитного пирса движущееся под метровым слоем воды тело. Кто-то из китайских жуков-плавунов. Анатолий повернулся к отцу. Старику Князеву не требовалось что-либо объяснять. Глаз у него был не менее остер. Он на минутку передал пакет с мукой сыну.

Значок «Почетный чекист» с отогнутой легким движением пальца булавкой как бы невзначай полетел в воду и настиг подводного плавца. Силы броска хватило, чтобы острие булавки вонзилось в нужное место на шее китайского лазутчика. Как напитавшаяся водой тряпка, он плавно опустился на дно. Речная твердь ему пухом…

К сожалению, не последний это был китаец-ныряльщик. В бушующе-ликующей толпе гордящегося корабельным прошлым народа там и сям мелькали характерные желтые лица. Группа прикрытия. А в центре мельтешения лучился желтокожий китаец, управляющий процессом проникновения на крейсер, логотип физиономии которого Хутчиш зафиксировал в соответствующей ячейке памяти ещё на театральном партсобрании. С провисшими, как обледенелые снасти, бровями, сопящий сквозь два передних зуба, колючки в глазах. Рослый для китайца. Опасный и холодный, как бритва. А запах…

В небе повисли изумрудно-янтарные елочные шары фейерверка. Шары раскололись, словно достались в руки малым детям.

– Кино на камбузе раз в неделю, по четвергам… – Кожаные в обтяжку штаны на кавалерийских ногах, сережка в ухе, прическа «вечный огонь».

– Братан! Ни фига себе! Мы ж с тобой во Вьетнаме, в береговой обороне… – По-бульдожьи обвисшие щеки, нос расплющенный и несимпатичный.

Случай выдался наиневероятнейший. Китаец, курирующий корабль «Тамбовский комсомолец», вдруг столкнулся с однополчанином. Однополчанин хлопал капитана второго ранга китайского ВМФ Ли Чжунюна по неотягощенным погонами плечам и мусолил сопливые реплики в духе радио «Ностальжи»:

– А как мы этот ботик потопили?.. А помнишь директиву Ли Тиена? А как Ли Сан Хун в открытом эфире поздравил нас с Первым Мая и пожелал легкой смерти?

Не ждал, не ждал кантонский берсеркер, что подобное свалится на его желтокожий череп. И сперва растерялся. Но тотчас нашел выход из положения.

– Люди востосьная раса, – беспринципно коверкая словеса под невразумительного гостя страны северных варваров, отвечал Ли Чжунюн, – осень плохо смотреть вами. Вы обозналися.

И китаец принялся отмахивать такое количество приторных поклонов, чуть ли не подметая бровями пирс, что узнавший его мигом потерял уверенность в том, что встретил однополчанина.

– Извини, браток, – посмурнел он. – Обознался. Не обижайся. Знай: среди вас тоже классные ребята бывают.

Анатолий и прикрывающий тылы Князев на корабельном трапе были уязвимы, как солдаты в летнем камуфляже на заснеженном поле. У всех на виду. Тем паче, на плече Толи громоздился музыкальный ящик, отрыгивающий божекоровий «Гранитный камушек», в котором покоился вожделенный дюжиной разведок мира прибор.

И – нате: подарок судьбы.

Когда отмахавшийся от неожиданного побратима капитан второго ранга КВМФ Ли Чжунюн вернулся в ситуацию, подконтрольные личности попытались затеряться в толпе. Процесс ещё можно было вернуть на исходные.

Дыша в нос по ци-гуну, дескать, все нормалек, китаец пошевелил пальцами, словно любуясь перстнем, и его верные головорезы бросились выполнять не произнесенный вслух приказ.

– Эй, лахудра, куда прешь?

– Эх, попался б мне в пивбаре адмирал Шолохов Василий Демьяныч, не вру, морду бы набил за каспийские дела! – кричал в подпитии огромному, пышнотелому собеседнику мужичок в свитере грубой вязки и неизменном берете. Как ни странно, это был собственной персоной неформал-историк Андрей Михайлович Сверчков с учеником Кириллом Сердюком, агентом ФСБ. Все-таки вышла у Сверчкова на Западе какая-то брошюрка, и на гонорар он решил прокатить фээсбэшника посмотреть на настоящие корабли. Так сказать, отплатить конторе той же монетой.

– А вертолет вернулся, а мы продолжаем картошку чистить, а он на нас мешок с навозом высыпал, империалист… – Слаксы, собравшиеся в морщины.

В толпе мелькала группка горластых немцев, поминутно освещая себя и окружающих вспышками фотоблицев. Как и Хутчиш, в гавайках навыпуск и в шортах до колен. Как и Хутчиш, чужие на этом празднике. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом и покрытые синими цыпками ноги. В группе имелись три не пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы, с немалым интересом разглядывающие морячков.

– Значит, мы эту повариху по очереди, и тут… – Усы.

– Как будто не Праздник Нептуна, как будто не экватор под килем, а врач ни в какую: нету спирта, и все…

Спустя несколько песенных строф про каменное сердце круг замкнется, и в нем не будет посторонних. У Анатолия одна рука была занята сохранением музыкального контейнера. У Ивана единственная рука была занята двухкилограммовым пакетом с мукой, которую «интерполовцы» вынесли с борта «Комсомольца» под видом обнаруженной наркоты. А бойцы желтокожего спецназа – вот они, в двух шагах…

«Не ходи к нему на встречу, не ходи!» – воспевала малодушие «Божья коровка».

– Сынок, я хочу, чтобы тебе повезло, – сказал Иван Князев и ловко, на ходу просчитывая, кто может толкнуть справа, кто слева, обогнул прапорщика. – Это твое задание, сынок, ты должен выполнить приказ: сберечь установку.

Анатолий непроизвольно отметил, что это прощальное слово «сынок» отец произнес с микронной заминкой. А ещё подумал, что многое не успел спросить у старика. Не успел Иван Князев рассказать сыну, какая она была, Эвелина Зигг, какая у мамы была улыбка, какие добрые руки, как её не стало. И почему он так долго не мог найти сына.

Всю дорогу от музея до корабля они вполголоса обсуждали подробности операции. Анатолий все рассказал отцу: и про Капитана Тротила, и про зловещего Господина Доктора, и про пароль для врагов – Pal-Secam, и даже про то, что маленький Гонконг собирается нынче в полночь присоединить большой Китай к своей территории – впрочем, это произойдет лишь в том случае, если установка окажется в руках гонконгского резидента. Рассказал он и о продажном генерале Семене, и о славной, но запутавшейся девушке Алисе…

– Папа, внимательней, у них на бескозырках вместо орла или там звезды – иероглиф «чжэнь»…

Хутчиш понимал, что любая способная подсобить в предстоящей схватке информация гораздо ценней прощальных слезливых фраз.

– Не учи ученого. Мне Ким Филби до сих пор рубль должен. – Страшная для врагов улыбка перекосила лицо старика. – А вот у меня будет звезда!

Протискиваясь сквозь компанию хлещущих из горла водку, Иван Князев пакетом с мукой смахнул с темени одного из дошедших до кондиции мореманов беску и ловко водрузил себе на затылок.

Пьяный пропажи не заметил. А отважный старик изловил губами за конец телепающуюся черную с золотистым якорьком ленточку и закусил, чтобы не потерять беску, зубами.

На миг оглянулся и залихватски подмигнул сыну.

– Борись, Толька, – сказал он. – Служи Родине.

И шагнул навстречу врагу.

Преграждающий дорогу строй китайских головорезов замешкался. Командир китайских лазутчиков не ожидал проявления такой отваги от однорукого старика, но быстро справился со смятением и властно выкрикнул приказ. Перекошенные злобой желтые маски бросились на Ивана Князева.

Раздалось негромкое «пх!», и поле боя заволокло белесым туманом: мука из разорванного пакета буранно взвилась, запорошила вражьи зенки, набилась в ноздри, сугробами осела на бесках и плечах.

Русский люд, матерясь, раздался в стороны от не объявленной синоптиками снежной бури.

Китайский же люд расчихался и принялся усиленно тереть узкие глаза.

Мучная завеса задержала атаку всего на два вздоха, но это позволило Анатолию отдалиться от эпицентра бури на пять шагов.

Прокашлявшись, низкорослые убийцы сгрудились вокруг ветерана советской разведки, как свора касаток вокруг загнанного матерого кашалота. Вот один упал, зажимая желтыми пальцами глазницы с вдавленными внутрь черепа глазами, вот другой скорчился, с ужасом понимая, что в сей миг сломанное ребро внутри тела раздирает легкое пополам… Но даже смертельно раненные китайские бойцы из последних сил глотали разрывающий трахею крик, чтобы не привлечь внимание. А Князев дорого продавал свою жизнь в этом последнем, неравном бою. Эх, если бы ему вторую руку…

Вначале заморские гости, многообещающе скалясь, попробовали взять старика в клещи «каппа». Но оказалось, что однорукий ветеран, играя «ворона Гомбэя», уходит от смертельных ударов. Тогда командир перестроил людей в фигуру «фусэн», безжалостно назначив нескольких своих на должность жертв-»кукол фукусукэ».

Нате! Это вам за то, что старого боевого товарища Семена превратили в тряпку! Подойди поближе, ты, дурачок, небось и не подозреваешь, что я знаю этот прием. Как ты меня назвал? Фазаном? Фазаном! Я тебе покажу фазана! Получи! А, у тебя в рукаве ножик заначен? Кто на нас с ножиком пойдет… Это тебе за то, что я не успел рассказать сыну про мать, про Эвелину! Что, больно? А ты как думал? Думал, за тебя каскадеры отдуваться будут? Врешь, это тебе не кинобоевик! Ну-ка, ну-ка, что ж ты, милый, смотришь искоса? Ах, ты так? А мы вот так! А ты так? А мы вот эдак! Мало тебе? Тогда получи призовую игру… За Семена, за Эвелину, за мою несуществующую руку, за попранную Русь!!!

Невнимательным наблюдателям казалось, что это ещё одна радующаяся нежданной встрече компания тискает во флотских объятиях старых знакомых. Да здравствует День Военно-Морского флота!

А извергаемая музыкальным ящиком песня уплывала все дальше и дальше.

Анатолий Хутчиш мчался вперед, иногда обнимая счастливых флотских парней, иногда проталкиваясь плечом сквозь особенно сплоченные компании. Он продвигался так ловко, что ни один, даже в подпитии буйный морячок не принимал его толчки за вызов. Никто не обращал внимания на негра, каким-то образом затесавшегося на русский праздник.

Спеши, спеши, шикали подошвы. Флаги на кораблях и фонарях замерли, точно зрители на трибунах.

Магнитола пела, магнитола пила до дна за тех, кто в море, за тех, кому повезет.

Но если б звучание магнитолы коснулось уха истинного меломана, то меломан бы крайне удивился: прекрасный аппарат, с расширенными частотными характеристиками, выдавал халявное моно. А все потому, что перед операцией Анатолий с мясом выдрал из аппарата многоступенчатые акустические навороты – чтобы освободить место для установки Икс. Магнитола стала контейнером.

Навстречу перебегающему дорогу Анатолию бросился ларек с невероятно дорогими гамбургерами. И остался позади. Под подошвами кроссовок зашаркали узоры брусчатки.

В двадцати метрах от набережной толпа заметно редела. И уж слишком приметной была фигура негра с гигантской магнитолой на плече.

А на отца надежды нет. Что зря тешить сознание иллюзиями, однорукий старик вряд ли более минуты устоял супротив двадцати бойцов, прошедших школу китайских кварталов и завершивших образование в армейских спецлагерях.

Сжав зубы, глядя только перед собой, Анатолий Хутчиш стремился прочь от эпицентра праздника, мимо рекламных тумб и экскурсионных ларьков. В глазах резало, как от песка.

Эх, батя, батя… Не ходить нам с тобой на футбол, не ездить на рыбалку. И ведь до чего нелепо все получилось! О чем мы думали, когда демонтировали установку? Верно, верно, времени на раздумья не оставалось, надо было срочно рвать когти с обложенного китайцами, как загнанный волк собаками, корабля – пока Господин Доктор не подтянул к его борту основные силы. И все же…

Не нянчить тебе, батя, внуков. Не сидеть тебе, батя, на лавочке у подъезда, хвалясь перед стариками-соседями заботливым сыном. Не отправиться нам вместе в нелегальную турпоездку в Пентагон – а так мечталось…

Бело-зеленый и напыщенный, словно кочан капусты, Зимний дворец отразил завибрировавшими оливково-черными прямоугольниками окон следующий фейерверочный шедевр. От наших шедевров – вашим шедеврам. В небе повисла гигантская парадная люстра; фальшивые хрусталики огоньков расширили зрачки. Повисела люстра и рассыпалась, точно хулиган пальнул в неё из рогатки.

В сутолочном шуме жиденького скверика при Разводной площади, оставшейся за спиной беглеца, как всполохи фонариков ночью, заелозили ненавистные обрывочные фразы на китайском среди нормальной русской речи.

Пора было принимать кардинальное решение. И Анатолий принял его – в виде полупустой бутылки с кофейно-кремовым ликером «Болс»; принял из рук уже мало что соображающего короткостриженого парня, напялившего истерзанную временем и молью тельняшку поверх двубортного малинового пиджака.

– Выпей со мной, черная обезьяна! – миролюбиво просипел парень, наступая на развязавшиеся шнурки.

Напиток празднику не соответствовал. В такой праздник каждый должен пить только водку – причем не подкрашенный «цитрон» или клюквенную, а обязательно чистую водку, много водки… Или лучше неразбавленный спирт. Иначе – не моряк.

А Хутчишу как раз и требовалось вязкое шоколадно-непрозрачное содержимое бутылки и алюминиевая завинчивающаяся крышечка. С острым режущим краем, чтоб дружно рубить канаты. Потому как ничего другого колюще-режущего в карманах фальшивого негра не было. Спасибо, добрый русский человек. Ты не выпить негру дал, ты Родину спас.

Спеши, спеши, спеши, целуются с мостовой подошвы. На спине полощется размалеванная павлинами рубаха.

Добрый русский человек остался за спиной, растерянно озираясь: был черный парень, или это белая горячка? А бутылка куда подевалась? В руке ощущалась непривычная легкость. Добрый человек, чтобы увериться в потере, несколько раз сжал и разжал пальцы. И от души заехал в морду наступившему ему на ногу китайцу. Негры, китайцы – откуда? Чей сегодня праздник?! Выпускников Бонч-Бруевича или русских моряков?!!

Китаец упал, подпрыгнул, как ванька-встанька, и побежал дальше, даже не попытавшись отомстить. Смущенно одергивая непривычную гражданскую одежку. Пронырливый, как коростель.

Хутчиш был уже далеко. Рядом с небольшим рекламным воздушным шаром чая «Липтон», втиснувшимся меж надувной, в два человеческих роста, банкой пива «Beck's» и ждущей своего кинг-конга огромной, раздувшейся емкостью «кока-колы». Воздушные шары стремились ввысь, но были прикованы капроновыми шнурами с чугунными башмаками на концах к булыжной мостовой Дворцовой площади. Папа Анатолия, Иван Князев, наверняка выбрал бы воздушный шарик «Beck's», кто-нибудь из нового поколения погибшего объекта У-17-Б – «колу»… А прапорщик нацелился на то, что меньше всего привлекало зевак – «Да здравствует „Липтон“!» – и позволяло к официальной рекламе добавить два жизненно важных слова.

Магнитола завела Криса Ри – естественно, «Road to Hell», и Анатолий выключил ящик к чертовой бабушке: накаркает еще… Стало непривычно тихо. Даже гомон веселящейся толпы вроде бы поутих.

Рекламный воздушный шарик в пешем маршруте Хутчиша был отмечен как конечная остановка, и не имело никакого значения, что в целях рекламы дизайнер придал этой остановке форму чайника. Чайниками, если прапорщику удастся воплотить задуманное, окажутся враги.

Обстановка в окружающем мире изменялась медленно-медленно, словно нехотя. С черепашьей скоростью двигали руками и ногами посторонние. С черепашьей скоростью, вяло-вяло переставляли ноги и беззвучно хлопали ртами набегающие неприятели.

Одной рукой поливая белую поверхность шара дорогим заморским ликером, другой Хутчиш наотмашь рубил капроновые стропы острой кромкой крышечки. Стропы издавали контрабасный звук. Контейнер с установкой Икс он держал в зубах за ручку, чтоб не сперли.

Застывшие на парапетах и фронтонах Зимнего дворца, изрядно вызелененные временем скульптуры с одобрением смотрели на действия прапорщика. Поторопись, браток. Не дай себя сцапать.

Перекушенным спагетти отвял последний строп. Отшвырнув опорожненную пузатую бутылку и затупившуюся крышку, Хутчиш взял магнитолу в левую руку, намотал на кулак правой несколько размочаленных шнуров и начал подниматься, увлекаемый ввысь освобожденным воздушным шаром. Как прилипший к чайнику пакетик «липтона».

Первый из подбежавших китайцев чуть не поймал его за подмигивающий огоньком кроссовок, но этим самым кроссовком получил вмятину на носу – на долгую память. Второй лихорадочно расстегивал пуговицы рубахи, где под мышкой потно скрипела кобура.

Тут огромный воздушный чайник развернуло, и на другом его боку стала отчетливо видна наспех выведенная аршинными корявыми буквами надпись «PAL/SECAM».

Дворцовая площадь взорвалась аплодисментами. Аплодисменты предназначались отважному воздухоплавателю.

Хутчиш разминулся с ангелом, венчающим Александрийский столп. Мощная, вытесанная из гигантского гранитного монолита дорическая колонна стала прапорщику по щиколотки. Ангел на прощание отсалютовал бронзовой десницей.

Внизу бойцовыми петушками кукарекали китайцы-шестерки. Тыкали пальцами в ясно вырисовывающуюся на желтом «липтоновском» фоне надпись, не растекающуюся благодаря густоте ликера, и спорили, размахивая руками: следует ли принимать надпись за пароль или не следует. Как на базаре, честное слово.

Пока преследователи связывались с оставшимся на набережной предводителем, пока тот – с Господином Доктором, время было упущено. Анатолий взмыл на недосягаемую для прицельного пистолетного огня высоту.

От Александрийского столпа Анатолия понесло к Адмиралтейству. Пролетая над ним, прапорщик видел несколько дремлющих у ворот черных «волг», некрашеную оцинкованную крышу, снующих внизу матросиков срочной службы в белых голландках и синих гюйсах.

Далеко по краям горизонт заворачивался к небу. Надо было выжить во что бы то ни стало. Надо было обыграть одного из лучших игроков мира. Обыграть в игре, где ставкой служил этот мир.

Группа китайцев, явно снятая властным приказом Господина Доктора с оцепления другого корабля, семенила под подошвами прапорщика, с муравьиным усердием огибая углы Адмиралтейства. Все только начинается.

Прекрасный в своей устремленности, радостно горящий сусальным золотом шпиль с приевшейся эмблемой кораблика разминулся с чайником на оговоренном правилами судоходства расстоянии.

Теперь под ногами аэронавта клубились кроны парковых дубов, берез, лип, акаций; мелькнули зонтики летнего кафе и медный Петр, на всем скаку мчащийся в Неву.

И тут снова шарахнуло в полнеба. И полнеба заискрилось фейерверочным северным сиянием. Бриллиантовый дым окутал воздушный шар.

Это было даже к лучшему. Это отвлекало от безрадостных мыслей о всесилии врага.

Снизу вверх ударила следующая порция шутих. Косяк золотых рыбок прилип к стеклам небесного аквариума. Теперь Анатолий понял, что чувствует пилот бомбардировщика, угодивший на прицел зениток. Веселей только смерть.

Икринка золотой рыбки прожгла папуасно-яркий рукав рубахи, а следующий залп фейерверочных мортир швырнул летающий чайник на верхушку купола Исаакиевского собора и под фанфарный «пш-ш-шик!» превратил в сдувшийся парашют.

Пока Анатолий с помощью одной руки (в другой была намертво зажата магнитола-контейнер) выкарабкивался на крошечную огороженную площадку по лохмотьям ткани – несолидно лимонной, веселенькой, как пляжный ансамбль, и искал черное ничто вентиляционного окошка, китайцы четырьмя колоннами с разных улиц окружали собор. Вот они – не растерявшие задор предугаданные главные силы. А ведь, кажется, в мировой литературе подобная коллизия была описана, с грустью подумал Анатолий. Квазимодо, в одиночку отстаивающий Нотрдам-де-Пари.

В соответствии с архитектурными правилами середины прошлого века вентиляционное окошко должно быть где-то здесь.

Но прежде чем Анатолий нашел искомое, ему пришлось обежать всю площадку, расположенную в сотне метров от земли, на верхушке плафона главного купола. Великолепная панорама одолевшего болота города открылась прапорщику, и возбужденные нервы только обостряли чувство прекрасного.

Теперь у его ног вместо Сенатской лежала Исаакиевская площадь с другим памятником другому всаднику-государю.

Ну что ж, кто-нибудь из нас обязательно выиграет это пари со смертью. Или Доктор, или я.

Наконец Анатолий нашел искомое; поставил магнитолу на металлический заклепчатый пол площадки и склонился над лазом, ведущим в бездну.

В Исаакии, закрытом в этот час, свет был погашен, поэтому во тьме лишь угадывались контуры громадной мозаичной фигуры, похожей на розу ветров, над которой, с тихим шипением разрезая воздух, совершал свои бесконечные колебания маятник Фуко. Шарообразный, чуть больше футбольного мяча груз на бесконечно длинной нити троса. Не зря мегатонник тренировался видеть в темноте, ох не зря.

Анатолий вздохнул, ухватился обеими руками и принялся неторопливо, выбирать колючий, ходящий ходуном трос, наматывая его на локоть.

Ради чего он это делает, думать было вовсе не обязательно. Просто сыграл один из заранее просчитанных двухсот семидесяти трех вариантов решения проблемы. Сыграл – и ладно. Думать следовало не о варианте, а о себе. О друзьях и врагах.

Ощутив под ногами твердь, Анатолий воспрянул духом. Лихая бесшабашность азарта взбудоражила кровь, как допинг. Теперь можно и свой последний бой принять. Как это смог сделать папа. А повезет – так и ноги унести. Хотя…

Нет, нельзя недооценивать противника.

Да когда ж этот трос кончится-то?..

Мышцы были готовы лопнуть, вздулась шея, вены проступили на руках. Есть предел человеческим силам. Но есть и такое понятие, как «надо». Которое, бывает, становится сильнее любых стимуляторов. Все выше выбирая трос с маятником, Анатолий бормотал:

– Это вам за то, что отец не успел ничего рассказать про маму… Это за Алису…

И вот тяжелый шар маятника оказался в дрожащих от усталости руках.

Снаружи докатился грохот.

Шар маятника едва не выскользнул из потных ладоней. Еще чуть-чуть – и медное тело ухнуло бы во мрак, и эхо падения потрясло бы древние иконостасы… Нет, обошлось.

Ловкость рук и никакого мошенничества. Это сюда, а это сюда… Осторожно, соединяем… Торопиться не надо… Постепенно… Опаньки!

Когда прапорщик закончил свои дела и, подхватив сменившую начинку магнитолу-контейнер, вновь выбрался на смотровую площадку, картина внизу изменилась. Вслед за пехотой на площадь выдвинулась тяжелая техника: строительные машины. Гигантские шести – и восьмиколесные тараканы взяли в кольцо окруженную фонарями, медно позеленевшую от злости фигуру государя императора Николая I. Судя по всему, хитрая бестия Господин Доктор держал в городе строительную фирму. На всякий пожарный. Небольшое стадо ручных годзилл.