Глава 5. -38 °C

Буря, разразившаяся в одну из последних декабрьских ночей на высоте шесть тысяч четыреста метров над уровнем моря, переплюнула саму себя.

Взбесившийся ветер смел с гималайских обледенелых круч, казалось, весь снег и теперь свирепыми волнами швырял его в разные стороны. Не спасали ни защитные очки, ни маски, ни знаменитые куртки «Cocon» на гагачьем пуху с затянутыми капюшонами. И ветер этот был, разумеется, встречным. Впрочем, в горах всегда так. Если ветер, то, куда ни поверни, дуть будет в лицо — отмораживая нос, обветривая губы, выжимая из глаз тут же замерзающую на щеке слезу.

С пальцами на ногах, судя по всему, придется распрощаться.

Видимость была нулевая: во-первых, понятное дело, — снег, во-вторых — потому, что над Гималаями висела ночь, глухая, беспросветная, ледяная, как могила. Фонари были бессильны: опять же, снег. За каждым шагом вперед могло последовать падение на десятки метров вниз — перевальный взлет щедро изуродовали морены, трещины, бергшрунды и серии ледовых сбросов. Ступать приходилось сторожко. Первый обшаривал шипованным ботинком ледяную твердь впереди, убеждаясь, что это именно твердь, а не предательская снежная доска, под которой терпеливо ждет бессрочных постояльцев очередная пропасть, и делал шаг.

Второй, идя следом в связке и стараясь двигаться почти вплотную, тянул за собой снаряжение, уложенное на широкие короткие лыжи «FllegOFFfrog». Передвижение осложнялось тем, что скользкая (снег был снесен ветром) поверхность ледопада имела среднюю крутизну порядка двадцати градусов на самом спокойном горизонтальном участке; справа неприступным бастионом возвышалась ледяная стена, а слева раззявился ранклюфт.

Спустя час после наступления темноты стало понятно, что они сбились с траверсирующей склон тропы. Пустующий лагерь номер два остался где-то в стороне.

Идущий в связке вторым дважды дернул страховку, и его спутник тут же остановился: сигнал означал: «Внимание!»

Второй, цепляясь за веревку и согнувшись в три погибели наперекор стремящемуся опрокинуть навзничь ветру, добрел до невидимого в снежной круговерти впереди идущего. Обнял того за плечи для пущей устойчивости. Задубевшими пальцами стянул маску с лица и хрипло прокричал в лицо приятелю:

— Курт, мы жаблудилишь!

Слова эти, произнесенные по-шведски, подхватила вьюга и, радостно улюлюкая, разбила о лавинные конуса.

На такой высоте уже ощущался недостаток кислорода, однако кислородные баллоны остались там, во втором лагере, поэтому дышать приходилось через раз.

— Какие — «минус тгидцать»?! — не расслышал Курт Йоханнсон. — Тут все минус согок!

Второй зажал ледоруб под мышкой, освободившейся рукой оттянул край приятельского капюшона и просипел в белое заидневевшее ухо:

— Мы жаблудилишь! Ветер крепчает! Надо жарыватьшя в шнег! Иначе труба!

Кровь, выступившая на растрескавшихся губах, тут же превратилась в замороженную корку. Не иначе, потребуется пересадка кожи. Говорить нормально второй уже не мог, губы полностью потеряли чувствительность и вместо внятной речи получалась сплошная шепелявость. Но на этот раз слова достигли цели.

— Где тут, к дьяволу, снег?! Лед один! — прохрипел первый в связке. — Надо впегед идти, Кнут, впегед!

Кнут Юргенсен хотел возразить в том смысле, что идти вперед ничуть не лучше, чем назад или влево, или даже вправо — вверх по почти отвесной стене ледопада… но не успел.

Он вытянул руку, указывая на что-то приятелю, и тут особо смачный шквальный порыв ветра, утяжеленный снегом и ледяной пылью, курьерским поездом ударил не держащегося за ледоруб шведа в грудь, повалил и потащил в сторону ранклюфта. Сила удара была такова, что не удержался на ногах и Йоханнсен. Упали оба.

Оба кричали — но вопли тонули в триумфальном реве стихии.

Кнут Юргенсен выпустил и тут же потерял ледоруб. Курту Йоханнсону удалось вогнать крюк в алмазной твердости ледяную толщу и зафиксироваться, но в тот же миг тюк со снаряжением, гонимый ураганом, перевалил через кромку ранклюфта и сорвался в шестидесятиметровую бездну.

Веревка была закреплена на поясе Кнута Юргенсена, и рывок свел на нет победу Курта Йоханнсона. Оставляя на льду извилистую борозду, крюк пополз дальше, увлекаемый весом брутто двух альпинистов и поклажи.

— Режь вегевку! Вегевку режь!

Этот крик Йоханнсона, конечно, не был услышан Юргенсеном. Но Юргенсен и сам понял, что надо делать. Негнущимися, потерявшую всякую чувствительность пальцами (с ними тоже, по-видимому, придется распрощаться), он по памяти, на интуиции нащупал ножны, дернул предохранительную застежку и вытянул клинок.

Вот был бы номер, если б непослушные пальцы нож не удержали! — однако удержали. Взмах руки — и струной лопается веревка. И непомерная тяжесть, тянущая людей в могилу, исчезает, как не бывало. Крюк прочно уцепился за лед, и смертельное соскальзывание прекратилось на расстоянии пяти метров от пасти ранклюфта.

Помогая друг другу, Юргенсен и Йоханнсон выбрались на покатый карниз, свисающий с перевала в сторону скального основания склона. Ветер немного утих, словно устав бороться с двумя бродягами, и шквальные очереди снега превратились в пусть и злые, но не столь жалящие вихри.

— Святая Дева Мария… — только и смог выговорить Йоханнсон. Он опустил маску на подбородок и глубоко вдохнул мороз. — Я уж думал — все…

— Я… швет видел… — задыхаясь, прошептал Юргенсен и сильно дернул коллегу за рукав. — Швет… Вон там…

Йоханнсон озабоченно нахмурил заиндевевшие брови. Вызванные жаром галлюцинации на такой высоте не редкость, но хлопот окружающим доставляют уйму. А аспирин, эритромицин и синафлан — все осталось там, в тюке, нынче покоящемся на дне ранклюфта…

— Погаши фонарь, тогда увидишь…

Помедлив, Йоханнсон подчинился, и тьма обрушилась на двух путешественников. Обняла, укутала, смешала право и лево, верх и низ.

— Ну, видишь?

Юргенсен указал в сторону невидимого из-за пурги серака. И хотя его указующий обмороженный перст был так же невидим, Йоханнсон действительно разглядел — метрах в десяти справа, там, где во тьме угадывался подрезанный бергом фирновый склон у последнего купола перед гребнем, редко, но с намекающей на искусственную природу периодичностью вспыхивали голубоватые искорки. Курт протер залепленные снегом защитные очки.

— Может, это молнии? — прокричал Курт. — В горах часто бывают молнии! И даже шаговые!

— А почему на одном и том же меште?! — Кнут яростно потер нос сквозь маску. Неужели и нос придется ампутировать?

— Ну, не знаю!..

— Надо пошмотреть, что это!

— Кнут, мы на секгетном задании, помнишь? А вдгуг эта засада?

— Ждещ?!

— Мы должны дойти до вершины! Это пгиказ, не забыл?

— Ешли мы не найдем укрытие, чтобы переждать бурю, мы никогда не поднимемшя на Эверешт!

И он первым шагнул в сторону загадочных искорок.

Курт Йоханнсон раздраженно сплюнул по ветру. Слюна замерзла на лету, ветер подхватил ее и разменной монеткой покатил в ранклюфт. А Йоханнсон поморщился от боли: три перехода назад он прикусил себе язык, тот распух нещадно и кровоточил при малейшем им движении, а вместо членораздельной речи получалась сплошная картавость. Но ампутировать язык Курт не даст.

Хотя в чем-то Юргенсен был, безусловно, прав. Заплутать в горах, да еще в пургу, да еще ночью, без снаряжения — последнее дело. Они навсегда могут остаться здесь, среди морен и бергшрундов. И Шведская внешняя разведка не дождется из отпуска за свой счет двух лучших агентов. И останется невыполненным частное задание по розыску некоей аппаратуры, как сообщил заказчик, установленной на вершине Эвереста. И никто не выйдет на встречу со связником. И останутся невостребованными на анонимных банковских счетах две аппетитные порции по сто тысяч евро…

Поэтому Курт Йоханнсон опять включил почти бесполезный фонарь и по веревке нагнал напарника, который упрямо шел сквозь бурю без ледоруба, удерживаемый на льду только шипами ботинок. Обнял соратника, и оба, наперекор стихии, двинулись к загадочным искоркам.

Они пробрались сквозь дыру в сераке, перелезли через жандарм и оказались в обширной уютной мульде. Ярость бури почти не достигала мульды. Штормовой ветер бился о стены перевальных цирков, вихрем заходился у морен между второй и третьей ступенями ледопада. А здесь было относительно тихо, так тихо, что в ушах звенело (вот уж ушные раковины ампутируют наверняка), и даже, можно сказать, спокойно. В луче света от фонаря Йоханнсона, как мотыльки вокруг лампы, весело плясали неугомонные снежинки.

Таинственное искрящее мерцание лилось из явно естественного происхождения трещины в скале, напоминающей искривленный в зловещей усмешке рот. Изнутри доносились невнятные ворчание и сопение, словно там облюбовал себе зимовку огромный неуклюжий гималайский медведь. Хотя какие могут быть медведи на высоте шесть тысяч четыреста метров..?

На негнущихся ногах Юргенсен сунулся было внутрь, но Курт схватил напарника за меховой воротник.

— Стой! Куда?! — Голос прозвучал особенно громко после рева ветра, и Йоханнсон сбавил обороты до шепота: —А вдгуг это логово йети?

— Курт, йети в темноте не шветятшя! — Фонарь Йоханнсона подсветил его лицо снизу, превратив в белую оскаленную рожу чудовища — с вылупленными зенками-очками, с шелушащимися распухшими губами и красным санта-клаусским носом. — И коштры ражводить не умеют! И вообще, вше это шкажки бабушки Лотты — про йетти, про шнежных людей! Ты хоть раж их видел? Я тоже нет.

— Зато я вижу вот это! — зловещим голосом произнес Йоханнсон и направил луч фонаря вниз.

Ледяная площадка перед входом в пещеру выглядела так, словно стая разъяренных снежных барсов схлестнулась тут со стадом взбешенных яков. Кто победил, оставалось неясным, зато ледяная корка была сплошь исполосована чьими-то когтистыми лапами; досталось даже базальту скальной стены, и в царапинах на заиндевевшем камне колыхались на ветру окровавленные клочья белой шерсти.

— Что это, по-твоему?..

— Я не знаю, Курт. Я жамерж, Курт, я хочу домой, к Ингрид, я хочу переждать эту чертову бурю! И никакие йети меня не оштановят!

Он вырвал воротник из ладони друга и шагнул к щели.

— Погоди, Кнут, я с тобой. Нам нельзя газделяться… — Йоханнсон лукавил: просто он очень боялся остаться в одиночестве возле непонятного пролома в скале, посреди беснующегося урагана, ночью, один-одинешенек на многие сотни километров вокруг.

Вдвоем они протиснулись в расщелину. Фонарь здесь был не нужен. Потому что под потолком, среди каменных щупальцев сталактитов висел шарик голубоватого огня размером с апельсин и, изредка рассыпая вокруг себя шипящие искры, как неисправная розетка, освещал небольшую полукруглую пещеру не хуже стоваттной электрической лампы. Загадочно мерцали в его свете обледенелые стены, бликовали вкрапления кварца на поверхности сталактитов, блестела плоскость крошечного озерца в центре пещеры; и над ним стелился белесый пар. В воздухе явственно пахло озоном.

Опустив босые волосатые ноги в озерцо, на ледяном бережку, а точнее, на аккуратно сложенной шубе из шкуры яка сидел коренастый небритый человек в закатанных до колен меховых штанах и меховой безрукавке. Он сосредоточенно водил толстыми коротким пальцем руки по истертой до дыр на сгибах карте, качал головой и время от времени раздраженно бурчал себе под нос что-то.

Появление Йоханнсона и Юргенсена потревожило безмятежный наозоненный воздух пещеры; голубоватая шаровая молния под потолком лениво качнулась воздушным шариком и поплыла в сторону. Босой человек поднял голову и недовольно посмотрел на источник света. Подул на него, возвращая на прежнее место, и только тогда заметил вошедших. Лицо его расплылось в довольной улыбке:

— Mru hruba chaw cho… Sigarmatha aidsto shuhunda?

Нет, это был кто угодно, только не йети. Однако видеть небритого человека, в сердце Гималаев преспокойно парящего ноги в кипятке, было настолько нереальным и настолько неожиданным, что оба гостя застыли истуканами не хуже вековечных сталагмитов. Потом Кнут Юргенсен виновато, как нашкодивший второклассник, пробормотал:

— Mru nahhjo nepali.

Радушная улыбка человека в безрукавке превратилась в кислую гримасу, он в сомнении поскреб щетину на подбородке и досадливо сказал уже на шведском:

— А, не местные… Но все равно, как на Эверест пройти, знаете?

— Вы… альпинист? — нерешительно спросил Курт, расстегивая воротник пуховика и снимая очки: в пещере было неожиданно тепло.

— Альпинист, альпинист. — Обитатель пещеры раздраженно смял и отшвырнул от себя карту. — Еще какой альпинист. — Карта упорхнула в угол и упокоилась на искрящемся льду. — Вот поймаю того урода, который мне в Лукле за семьсот рупий продал эту бумажку, он у меня пешком до Москвы пойдет. «Самая точная карта! Самая подробная карта!» Гад нерусский. Хрен по ней разберешь, где тут Эверест, где Джомолунгма…

Коллега выбрался из воды и обстоятельно вытер ступни сложенными на стоящие неподалеку сапоги полосками материи. Потом одну за другой обмотал этими самыми полосками ноги и сунул в сапоги. Притопнул каблуками, вытащил из озерца за провод кипятильник, сварганенный из двух обыкновенных бритвенных лезвий и сунул в карман. Пар над водой растаял.

— Да вы проходите, ребята, садитесь. Как там, снаружи, не потеплело?.. Э, э а ты куда?!

Голубой сгусток огня под потолком опять поплыл в сторону, и небритый погнал на него рукой воздушную волну. Шаровая молния нехотя, словно в раздумье, поболталась из стороны в сторону, но снова заняла прежнее место между двух сталактитов.

В пещере было даже не тепло — жарко. Заледенелый снег, вечной мерзлотой облепивший куртки шведов, начал помаленьку таять и отваливаться кусками. Кнут Юргенсен почувствовал, как кровь растопила замерзшие сосуды в руках и ногах, согрела их, весело зажурчала по жилам и капиллярам, и понял, что ампутации, пожалуй, еще удастся избежать. А вместе с этим понял, что устал — страшно, нечеловечески устал, и сейчас позорно потеряет сознание.

Судя по всему, Курт Йоханнсон понял это раньше напарника, поскольку первым сделал два нетвердых шага вперед и мешком опустился по другую от небритого незнакомца сторону озерца.

— У, мужики, да вас колбасит-то реально, — укоризненно покачал головой человек в безрукавке, глядя, как двое отмороженных альпинистов с грацией марионеток усаживаются перед ним. Он пошарил за спиной и выудил пузатую бутыль темного стекла. Поболтал. Поглядел на просвет. С чпоком извлек пробку. Заглянул внутрь. Понюхал. Перевел взгляд на отмороженных. Вздохнул и, наконец, протянул бутылку им, — Держите. Вам это сейчас нужнее. Давайте-давайте, я себе еще достану.

Юргенсен взял бутылку непослушной рукой, под кожей которой суетились злые мурашки, и понес ко рту, но, перехватив предостерегающий взгляд Йоханнсона, просто понюхал содержимое.

Кукри. Вроде бы настоящее. Кнут с сожалением опустил руку.

— Вы, ребята, тоже альпинисты? — для поддержания разговора поинтересовался небритый.

— А почему вы спгашиваете? — тут же насторожился Йоханнсон.

— Просто интересно, — беззаботно пожал округлыми плечами тот. — Если мы коллеги, может, вместе двинемся дальше? А то я тут заплутал малость. Втроем как-то веселее…

— И где же ваше снагяжение, господин альпинист? — продолжал давить Йоханнсон, не веря ни единому слову собеседника.

— Потерял. В пурге, — честно глядя в глаза шведу, ответил небритый. — А ваше?

— Ну… Мы тоже потегяли… — Йоханссон нехотя опустил взгляд. Как будто соврал, а не чистую правду сказал.

— Вот и я говорю: вместе-то сподручнее. Меня Ильей зовут. А вас?

— Кугт, — поколебавшись, буркнул Йоханнсон.

— Кнут, — представился Юргенсен, тоскливо глядя на бутылку в своих руках.

Запах содержимого манил приникнуть к горлышку обмороженными губами… но Йоханнсон, возможно, прав: вдруг кукри отравлено?

— Шведы, стало быть, — констатировал хозяин пещеры. — Так в какой стороне Эверест, не знаете?

— Вы на Эверешт вошходите? — Теперь насторожился и Юргенсен. Что это? Случайная встреча? Совпадение? Или ловушка?.. Он поставил бутылку на лед и похвалил себя за то, что не добавил слово «тоже». Все-таки агентурные навыки не до конца оказались выморожены высокогорьем.

— Туда, — помрачнел небритый.

Вообще, старшина Илья Кучин не нравился самому себе с самого начала. С самого начала все пошло как-то наперекосяк. На дорогу до этих богом проклятых Гималаев он угрохал неоправданно много времени. Решил не заморачиваться, разрабатывая наиболее благоприятный маршрут движения, и в Непал отправился на поезде. И вот результат. Теряешь солдатскую смекалку, старшина. Любой килотонник нашел бы путь пооргинальнее. Ну, Зыкин — тот понятно. Тот бы не мудрствовал и наверняка забрался бы в багажное отделение банального пассажирского самолета «Москва — Катманду». Салага, что с него возьмешь… А вот прапорщик Доровских, например, арендовал бы «1-44» или, на худой конец, какой-нибудь новомодный конвертоплан и уже через три часа был бы на Эвересте. Про десятимегатонника прапорщика Хутчиша даже подумать страшно, чтобы он сотворил на месте старшины Кучина. Угнал бы баллистическую ракету, не меньше.

А Кучин, как простой командировочный, поехал на поезде. Подумаешь — на сверхсекретном литерном дизельэлектроходе «Россия — КС 3», подумаешь — мчал на организованной посредством кодированной правительственной связи «зеленой волне» со скоростью триста семьдесят кэмэ в час. Все равно двое суток коту под хвост.

А штабисты тоже хороши. Кто там такие задания выдумывает?

«Участившиеся в последнее время случаи скачкообразных и не поддающихся прогнозированию изменений погодных условий на территории РФ позволяют сделать однозначынй вывод: налицо результат не просто стохастических отклонений в окружающей среде, но действий разумных, направленных и планомерных.

Погодные колебания имеют дискретный, но регулярный характер (с тенденцией к нарастанию) и вероятно свидетельствуют о том, что либо неизвестным лицом (лицами), либо неустановленной организацией (см ч. 2) производится крупномасштабная провокационная (варианты: террористическая, военная, диверсионная, научная) акция. Анализ погодных карт и созданого пакета ориентировочных сценариев развития ситуации указывают на эпицентр означенного воздействия: вершина г. Эверест (8848 м над у. м.)…»

Вот и все, что было в боевом задании, найденном Кучиным в банке со сгущенкой. А как прикажете мне добираться до этого Эвереста? Как искать эту установку, когда доберусь? И что с ней делать, когда найду? И что это за ч. 2, которую надо см.? Из теплых кабинетов легко боевые задачи мегатонникам ставить. Умники, блин…

«Странно, очень странно», — подумали хором Йоханнсон и Юргенсен, за чем ход их мыслей разделился.

«Один… без снаряжения и специального костюма… — подумал Курт. — И тоже идет на Эверест. Он не мог забраться так высоко. Но собирается лезть еще дольше. Значит, он не один. Значит, где-то непаделку их база. Но кого — их?»

А Кнут подумал: «Милая моя Ингрид, как здесь пусто и холодно без тебя, вдали от Родины. Увижу ль я когда-нибудь снова твои проникновенные голубые глаза?»

— Эвегест в той стогоне, — махнул рукой на север Йоханнсон. — Только здесь не подняться — надо двигаться по восточному склону… А зачем вам туда?

— Ну… — на миг вроде бы смутился назвавшийся Ильей, — покорять, зачем же еще?

«Врет, — окончательно понял Йоханнсон. — Как он догадался, что мы шведы?»

Юргенсен посмотрел на отставленную бутылку с кукри. Бутылка смотрела на него. Звала. А ведь всего один глоток — и, наверное, не придется ампутировать пальцы. Вдруг ром не отравлен?

Пауза в разговоре затягивалась. В стену бился неуемный ветер, тщетно пытался забраться внутрь и отметелить посмевших вскарабкаться так высоко людишек. Курт прикинул, не предложить ли напарнику на секретном языке вроде бы безобидных жестов внезапно напасть на обитателя пещеры. Напасть, скрутить, связать и допросить всерьез. Долго ли умеючи? Один заходит справа, другой — слева… Но гнуть одубевшие пальцы в секретные позиции не представлялось возможным.

— Ладно, ребята, — наконец нарушил напряженное молчание человек, приютивший шведов, — вы тут располагайтесь как дома, а я схожу до ветра.

Он демонстративно глотнул из бутылки, шумно, с кряхтеньем поднялся, набросил на голые плечи шубу и двинулся к выходу, застегиваясь на костяные пуговицы и напевая под нос: «Лучше гор могут быть только горы…» Музыкальный слух у него был.

Шаровая молния под потолком метнулась было следом, будто желая сопровождать, но потом вернулась на место и обиженно выплюнула порцию желто-голубых искр. Курт посмотрел на могучую спину, на прирученную молнию и решил не поднимать тему «связать и допросить всерьез» вобще.

Ветер наотмашь ударил Кучина по лицу снежной пятерней, потом попытался забраться под шубу и пощекотать холодными пальцами. Старшина брезгливо повернулся к нему спиной, лицом к стоически переживающей эти напасти скале. Нет, положительно всем его начинаниям препятствует судьба. Теперь еще и приблудившиеся горе-альпинисты. Шведская внешняя разведка, не иначе. Может быть, даже отдел С-4.

Два дня назад Кучин приобрел кое-какую теплую одежку на базаре в городе Лукла, откуда восхождение на Эверест начинают все порядочные альпинисты, и начал взбираться в горы. Точнее, его взбирали. Справедливо полагая, что черную работу должны делать специально обученные люди, он нанял четырех оборванистого вида шерпов и одного яка. Обошлось без обычной для такого рода сделок торговли: узнав, что небритый клиент собирается налегке подняться на Сигарматху, они с каменными лицами покивали и подрядились стать проводниками за сумасшедшие деньги в долларах. Старшина легко согласился бы и на более сумасшедшую сумму, поскольку денег все равно не имел ни гроша. Ударили по рукам и немедля двинулись в путь.

До снегов все было хорошо: Кучин, покачиваясь на удобной и кучерявой, как генеральская папаха, спине яка, клевал носом, разморенный жарким горным солнцем. Шерпы, искоса поглядывая на сумку клиента, топорщащуюся углами некоего прямоугольного предмета, похожего на большую книгу — не иначе, чемоданчик с деньгами — раздували ноздри в предвкушении барыша и весело топтали жухлую траву с редкими островками грязного снега.

На высоте три тысячи двести метров, когда зеленая зона осталась далеко позади, и отряд обступили насупленные высокогорные скалы, тут и там торчащие среди белого безмолвия, шерпы веселиться перестали. Седоку пришлось покинуть теплую спину яка по причине глубокого снега и двигаться дальше пешком, как все. Температура падала на глазах, вместе с ней падало и настроение проводников. Обычные в таких случая отмазки (типа Радху ногу подвернул — надо возвращаться, начинается лавина — надо возвращаться, мы заблудились — надо возвращаться) не проходили: небритый клиент пер вперед и вверх, как снежный демон Алсу.

На высоте четыре пятьсот, у самой кромки гляциано-нивального пояса разгорелся бунт.

Древние мудрые склоны Гималаев оцепенело внимали грохоту высокогорной словесной баталии и едва сдерживались, чтобы не обрушить на головы спорщиков несколько тонн лавинного снега.

Шерпы требовали причитающийся им гонорар немедленно и немедленно повернуть обратно. Кучин возражал, что деньги они получат, только когда доведут его до Сигарматхи. На это проводники отвечали, что в самоубийцы они не подряжались. В самоубийцы — не в самоубийцы, а уговор дороже гонорара, ругался Кучин, поэтому ноги в руки — и марш вперед, пока я добрый. Только джарви полезет дальше! — бесновались шерпы. — А мы — не джарви, джарви — не мы, и с места не сдвинемся! А может быть, у меня там дело! Какое может быть дело на вершине Сигарматхи?! А это не ваше дело! Гони деньги! Деньги гони! Вот вам шиш, а не деньги, без вас дойду!

В нарождающемся свете зари спросонья замигали вытащенные из складок одежд ножи, и безоружному Кучину пришлось пинками отправить зарвавшихся шерпов в долину — вместе с подвернувшимся под горячую руку яком Радху, который в бунте участия не принимал, а смотрел на поединщиков влажными добрыми глазами.

Когда ругань и проклятия скатывающихся по ледопаду проводников стихли где-то внизу, старшина плюнул им вслед и выругался. Оказалось, что подлые шерпы под шумок уперли у него сумку с томом Большой Советской Энциклопедии, найденным в библиотеке курительного купе дизельэлектрохода — Кучин коротал дорогу до Катманду, штудируя статью о Непале из этого тома. Из книги он, например, узнал, что совсем недалеко, в пустыне Шамо, китайцы периодически проводят ядерные испытания; и что в Непале кокосовые капли применяют при ушных болях у детей.

Впрочем, утере полезной книги он огорчился не очень, поскольку чуть раньше упер у шерпов равноценную торбу с ломтями вяленого мяса яка, головкой кислого сыра кулачной твердости, черствыми ячменными лепешками и бутылкой кукри — не простого, а грамотно настоянного, как он определил на запах, на женьшене, шиповнике, элеутеракоке и родиоле розовой. Гораздо больше мегатонника расстроило то, что он позволил себе сорваться, точно салага-первогодок, и затеял никчемную свару с аборигенами. Честь русского солдата уронил. Хорошо, что ребята не видят…

Едва шаркающие шаги стихли, Йоханнсон быстро оглянулся — действительно ли ушел человек в дохе — и наклонился к напарнику:

— Кагта! Надо посмотгеть, что у него на кагте!

Юргенсен в это время уже подносил горлышко бутылки к губам, но каркающий шепот Йоханнсона остановил его.

— Зачем? — шепотом спросил он.

— На всякий случай. Не смей пить эту гадость. Ты что, вегишь ему?

— Нет. Но шачем ему травить наш? Мы б и так жамержли, ешли б не он…

— Идиот, там может быть нагкотик, газвязывающий язык! Мы выложим ему все, что знаем об установке! А потом он убьет нас!

— Да? А что мы знаем об уштановке, Курт?

— Хотя бы то, Кнут, что она существует!

«Ну точно — агенты, — подумал Кучин. — Тоже эпицентр ищут».

— Ешли он хочет наш одурманить, жначит, ему об уштановке ижвештно! И, вероятно, больше, чем нам шамим! И кроме того, он шам пил иж нее! Иж бутылки!

— Кнут!..

— Курт, да пошел ты к дьяволу! Можешь подыхать в этих чертовых горах. А я хочу вернутьща домой! Меня Ингрид ждет!

И он храбро сделал глоток. Чуть не поперхнулся. Закашлялся. Но проглотил. Йоханнсон в ужасе смотрел на приятеля.

Юргенсен сделал второй глоток. Щеки его порозовели, блеск появился в глазах. Или это начинает действовать яд?..

— Кагта, Кнут… Надо посмотгеть кагту… — бессильно прошептал Йоханнсон, в памяти которого тоже всплыли проникновенные голубые глаза Ингрид, и даже мороз по коже пробежал.

— Да видел я такую карту. — Кнут наконец оторвался от бутылки и тыльной стороной ладони осторожно промакнул потрескавшиеся губы. Ром жегся. — Такие в Катманду на каждом углу туриштам вшучивают. По рупии за штуку. Отштань…

Третий глоток Йоханнсон напарнику сделать не дал. Вырвал уже занесенную над приятельским ртом бутылку и, боясь передумать, приложился и сам.

Кукри.

Настоящее кукри. Настоянное на травах.

По телу Курта Йоханнсона прокатилась волна искрящегося тепла, живительными родничками проникла в потерявшие чувствительность члены. Тонизирующая смесь женьшеня, шиповника, элеутеракока и родиолы розовой ударила по организму и включила скрытые резервы. Обледенелые стены пещеры брильянтово засверкали.

— Ну? — с вызовом поинтересовался Юргенсен. — Шкажешь, отрава?

Курт несколько секунд молчал, прислушиваясь к ощущениям. Потом негромко ответил:

— Скажу, что завтга с утга мы спустимся в ганклюфт и достанем снагяжение. А потом гванем отсюда. Очень быстго. Ты же знаешь, Кнут, я не люблю загадки. Задача ясна?

— Так точно. Оштавь глоток.

Упомянутая шведами установка Кучина не заинтересовала — судя по диалогу, они и сами не знали, что это такое. Важно было другое: то, что он на правильном пути, и то, что в ранклюфте находится альпинистское снаряжение шведов. Слова «ранклюфт» он не знал, но подозревал, что это нечто вроде ямы — раз туда придется спускаться. Ну, раз надо, значит, спустимся. Только один, без помощников. Первоначальный план втереться в компанию альпинистов и на их горбе влезть на Эверест отпал сам собой. На фига ему лишние друзья? Сами заберемся.

Закончив свои дела, Кучин облизнул палец и поднял его вверх. Различие в давлении воздуха с подветренной и противоположной сторон ощущалось меньше. Вроде бы, буря стихает. К утру должно распогодиться.

Запах надвигающейся непогоды старшина почуял еще на отметке шесть тысяч двести метров. На этой высоте было почти так же холодно, как в криогенной камере топливного завода в Иордании, — где два года назад его заперла зимбабвийская мафия во главе с небезызвестным Тер Новым, промышлявшая, царство ей небесное, воровством фреона для изготовления контрафактных кондиционеров, — но поднимался ветер, сумерки, наоборот, опускались, и Кучин решил переждать ночь и непогоду в укромной уголке. Заодно поужинать и вздремнуть.

Укромный уголок отыскался достаточно быстро — небольшая пещера в подветренном склоне полукруглой скалы. Правда, сначала пришлось выдворить оттуда другого постояльца — неизвестного Кучину зверя, то ли белого медведя, похожего на крупную обезьяну, то ли белую обезьяну, похожую на некрупного медведя. Зверюга покидать пещеру не хотела, а уставшему старшине было влом уговаривать. Стычка получилась короткой, но бурной. Человек победил, и прихрамывающий на три лапы зверь убрался куда-то в заснеженную темень, подвывая и скуля. Наверное, грозя отомстить.

У входа громко сбив снег с сапог, Кучин вернулся в пещеру.

— А вдгуг это йети, — громко предполагал в это время Йоханнсон.

— Ражговаривающее? Угощающее таким шлавным ромом? — вяло возражал Юргенсон. — Не может быть.

— Откуда ты знаешь? Много ты йети встгечал?

— А ты?

— Ребята, буря стихает, — доложил мегатонник, садясь на прежнее место и стряхивая снег с воротника. Давайте-ка спать.

— Илья, ты шпас нас в трудную минуту, — с чувством сказал Юргенсен, приветственно поднимая пустую бутыль. — Мы не жнаем, кто ты и откуда, но мы выражаем тебе нашу прижнательношть!

— От всех шведских альпинистов! — добавил Йоханнсон.

Шведы улыбались. Шведы были счастливы. Ром на пустые желудки вкупе с сочетанием женьшеня, шиповника, элеутеракока и родиолы розовой подействовали быстро и благоприятно.

— Чем богаты… — вздохнул Кучин, устраиваясь на холодном полу. Закинул руки за голову. Посмотрел в потолок, переливающийся, как звездное небо. И негромко затянул:

Песня сливалась с грустной, уже не гневной песней ветра.

Голубой шарик под потолком медленно наливался синью, тускнел, сжимался, угасал, погружая пещеру в уютный мрак. Шведы внимательно слушали слова незнакомого языка.