Глава 6
«Это ж даже хорошо, что пока нам плохо!» –
Говорил земель мой Скокарев Алеха.
«Если в жизни нету фарта ты гуляй в кабак.
Погуляешь, покиряешь – будет все ништяк!»
«Это ж даже хорошо, что пока нам плохо!» –
Говорил земеля мой Скокарев Алеха.
«Если долго нету фарта и кругом долга,
Ты хватать за хвост удачу все же погоди!»
Она опустила гитару и стала похожа на уставшую чайку, севшую передохнуть на корме проходившего мимо корабля. За ее спиной, как море в бриз, слабо волновался занавес. Девушка целиком отдала себя песне, и теперь ей нужно было время, чтобы собраться с силами и запеть снова.
Кто-то в зале обращал на нее ноль внимания, шевелил вилкой и ножом, будто мясная муха лапками, да не забывал подливать в рюмку дорогое пойло. А кто-то оставил сохнуть буженину под соусом «Арабески» и початую бутылку «Шато»; кто-то, как Шрамов, выслушал жестокий романс на едином вдохе и все еще находился во власти щемящих слов. Но в отличие от прочих, завороженных сочиненными в России, которую мы прозевали, рифмами, Сергей Шрамов видел певицу не в первый раз в своей жизни.
Он узнал ее сразу, только появилась на сцене. Это была она. Та, которая мелькнула тогда, на разборке. Фигура оранжерейная. Глаза – карельские озера.
Наконец даже вторые стряхнули с себя волшебное оцепенение. Нижний зал ресторана «Дворянское собрание» ожил, загудел, на время забыв про певицу. У каждого имелись дела поважнее. Развязались языки, над столиками поплыли обрывки трепа типа:
– Че-то у меня труба не трубится?
– Пальцы широкие, сразу по три кнопки нажимаешь…
И даже главный папа с балкона на втором ярусе, качнув девушке лунным бокалом шампанского, дескать, за твое здоровье, моя ненаглядная, зацепился вопросом с соседом. Кажись, с Толстым Толяном. И только Шрам сидел, как поленом прибитый, настолько пронзительно полоснул по его вроде бы остывшей душе девичий голос.
Но вот певица нашла силы снова прижать звонкую гитару к девичьей груди. Тихо и нежно вздохнули серебряные струны. И снова ее голос пережал горло Сергея петлей сладкой спазмы.
Пара гнедых, запряженных с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно бредете вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит.
Были когда-то и вы рысаками,
И кучеров вы имели лихих,
Ваша хозяйка состарилась с вами,
Пара гнедых!…
А ведь Шрам здесь присутствовал не ради ее красивых глаз и не ради того, чтобы набивать кишки нерусскими маринадами вприкуску с сочными отбивными. Вернувшийся в Питер на один вечер Шрам ждал очереди на прием к главному папе.
Пришел срок доложиться о житье-бытье в Виршах, об успехах и проблемах и принести первые виршевские денежки в общак. Благо присмоленные хачи поняли, что в натуре они не бойцы, а барыги. И от лишних пожаров – лишние хлопоты. Короче, вчерась явились азеры (сами, без подсказки) в офис к Шраму с низким поклоном. И забился с ними Шрам пока на пять зеленых косарей в месяц.
Сегодня у Михаила Геннадьевича Хазарова был приемный день, и проводил генеральный папа его так, чтобы все, от Шрама до последней шестерки, вникали, какой папа крутой, как ему по фиг возможные происки врагов и какая шикарная девушка поет персонально для папы.
Ваша хозяйка в старинные годы
Много хозяев имела сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более юных сводила с ума…
А ведь именно для него, старшего папы, она и пела. А что жлобье вокруг вилками лязгает, так по фиг. А что кабак – пошлее не бывает: горбатые зеркала да липовое злато – так по барабану. А что у Шрама сердце будто в серную кислоту окунулось, так по фиг тем более. Сиди, Сережа, жди, пока главный папа соизволит кликнуть пред светлые очи. Бухай заморские вина, жуй ананасы и рябчиков, слушай романсы на халяву, пока дают. Пока не подойдет твоя очередь к Михаилу Геннадьевичу, а какой ты по счету в очереди – не твое дело.
Сергей в который раз окинул зал пытливым взглядом. На ручной вышивки скатерти, бронзовые светильники в виде голых греческих баб и прочую плешиво навороченную лабуду он не обращал внимания. Ему были интересны сидящие в зале. По краям – низовой народ, кто на проблемах спотыкается да бабок мало засылает. По центру – краса и гордость хазарского царства. Хорошо бы всех запомнить, мало ли как жизнь дальше сложится.
Вот низко над тарелкой навис седой бобрик часто втягивающего щеки мужика. Лицо в пятнах, точно недавно лишаи сошли. В глазах что-то такое, будто тип ни фига не сечет, что вокруг, а весь глубоко в себе. Будто то и дело спрашивает у больной печени: «Зайчик, можно мне еще рюмочку божоле? А если я еще один кусочек лангета проглочу – ты не обидишься?» Кажется, этого пассажира Сергей знал. Вроде бы это Блаженный Августин – ханыга, из понта сам про себя распространявший слухи, будто был причастен к чеченским авизо. А вот то, что было правдой про Августина, так это история, как он двоюродную сестру замочил ради трехкомнатной хазы. Где-то влетел на счетчик, и срочно требовались бабки – отмазаться.
Вот миниатюрная остроглазая выдра с хищно заточенным носом и бегающими по столу ладошками-паучками. Хвать салфетку – будто паучок поймал ночную бабочку. Хвать хлеб – будто другой паучок поймал таракашку. Ее спонсор что-то травит. Наверное, байку, как он с корешами вышибал бабки из барыги. Размеры у парня семь на восемь, то есть аккурат подходящие именно такие байки травить. Жаль, не знает Шрамов про этого бультерьера ничего.
А вот еще специфический тип. Не сидит на попе ровно, все время дрыгается, будто вшивый. То манжеты одернет, то брюки под столом руками разглаживать начнет. Или галстук поправлять сунется и еще дальше под ухо узел загонит. Типа человек эти шмотки первый раз надел, и все ему наперекосяк, каждый шов в кожу врезается и обидеть норовит. А красноухий халдей, с чубчиком, как у Гитлера, гражданину на стол закуски ставит не последние. Тут и икра с блинами, и водка стобаковая, и черт в ступе.
Что-то они друг другу с официантом пошевелили губами, и специфический отправился в сортир.
…Старость, как ночь, вам и ей угрожает,
Говор толпы невозвратно затих,
И только кнут вас порою ласкает,
Пара гнедых!
Шрам дослушал терпкую песню. Эта песня взяла за покореженную душу иначе. Но ведь тоже взяла. Будто с мороза к печке открытой пододвинулся близко-близко, будто в детстве отец Шрама шлангом выпорол, будто первый в жизни приговор выслушал – кровь прилила к лицу.
Нет, так нельзя, решил Сергей Шрамов, поднялся на засидевшихся ногах и двинул в туалет. Рожу сполоснуть, чтобы вареным раком не пыхтела.
Его пижонские – весь одет с иголочки – штиблеты не скрипели ни на из пяти пород ценного дерева наборном паркете зала, ни на более простом в коридоре. Он толкнул дверь с силуэтом джентльмена и провожаемый отражениями в писсуарных зеркалах завернул за угол. Тот – дрыгавшийся, будто вшивый, и обслуживавший его лопоухий халдей стояли здесь близко друг к другу, словно педрилы.
Вшивый на измене быстро отдернул руку за спину, и за спиной зашуршало вроде как бумагой. Оба баклана сделали каменные лица. Официант, будто ни при чем, отступил на шаг, пряча глаза под чубчиком. Проверил пальцами, правильно ли застегнуты штаны, одернул белоснежный китель с пуговицами из желтого металла и слинял.
Шрам, которого сцена в упор не касалась, равнодушно склонился над умывальником и зарядил пару пригоршней остужающей воды себе в репродуктор. Вроде полегчало. Сергей выпрямил спину.
Вшивый шелестел бумагой уже из вонючей кабинки. Халдея след простыл, ну и ладно.
Сергей вернулся в зал. И опять кусок в горло не полез, потому что девушка топила зал в глазах-озерах и пела:
…Дорогой длинною,
Погодой лунною,
Да с песней той,
Что вдаль летит звеня,
И с той старинною,
Да с семиструнною,
Что по ночам
Так мучила меня!…
Так не годится, стал наезжать на себя Сергей, этот фонтан надо присушить. Шрам заставил себя совершенно деревянно отпилить кусок мяса и проглотить, почти не разжевывая. Заставил себя запить. Кажется, у него на столе выдыхалось откупоренное перно. Но он все равно ничего не почувствовал бы, будь это даже чистый спирт.
Так не годится, всерьез разозлился Сергей на себя. Пока генеральный папа не вызовет, нужно срочно чем-то занять мозги. Например, проку-мекать, что эти двое терли в сортире? Халдей что-то передал, завернутое в бумагу. Передал не здесь, в зале, где вряд ли сыщется два бугая, посторонних в нашем деле, а передал в сральнике. Тишком от прочих. Будто что-то западловое.
Сергей оглянулся на лопоухого халдея. А тот, оказывается, тоже косяки давит, но только нарвался на взгляд Шрама, сразу потупился в персональный поднос. Как неродной.
Вернулся за свой столик вшивый. И сразу масса лишних движений. Галстук туда. Запонки проверил. Почесал ладони. Салфеткой промокнул лоб. Галстук обратно… Что же такое особенное ему вручил халдей?
Сергею стало настолько интересно, что он вторично посетил сортир и нашел в кабинке желтую упаковочную бумагу и обрывок шпагата. Рыться в этом было впадлу, и вопрос завис. Что же было завернуто в бумагу? Наркота? Но почему передача состоялась втихаря, ведь вокруг все свои? Может, вшивый стремается, что подсел на наркоту, и не жаждет, чтобы коллеги прочухали?
Но неужели он такой дебил, что не шарит? После праздника метрдотель прогонит всех до единого халдеев через посиделки и выжмет не только статистику: кто, что и сколько любит пожрать, а и кто какие любезные-нелюбезные слова про Михаила Геннадьевича гнал. Значит, тихариться с наркотой смысла нет.
Значит, что-то иное передал лопоухий халдей. Плюнуть и забыть? Но запутка хлорным осадком въелась в извилины. И тогда Сергей, поймав очередной вороватый взгляд лопоухого, подманил того властным щелчком.
– Слушаю. Что желаете? Не я обслуживаю ваш столик, но с удовольствием передам заказ обслуживающему вас официанту.
– Так-таки ПАКЕТОМ и передашь? – хамски зевнул Сергей, как бы между прочим выделив слово «пакет».
– Не понял? – побледнел, как сгущенное молоко, халдей.
– Ты всем, если надо, ПЕРЕДАЧИ малявишь? – с понтом равнодушно педалировал Шрамов схожее слово. С учетом, чтобы вшивый расслышал только «передачи».
– Мне нужно обслужить вон тот столик. Обслужу и сразу вернусь к вам, – заблеял порывающийся драпануть халдей.
– С… вернешься? Да ты не человек, а СВЕРТОК какой-то! – Теперь вшивый должен был услышать слово «сверток».
Наверное, услышал. Наверное, очканул выше крыши. Потому что как сидел, так с места в карьер и сорвался из-за столика, даже не по-надкусывав икру с блинами. И быстро-быстро, как говорит дядька Макар – «швыденько-швыденько», заканал на выход. И вот тут уже в Сереге окончательно очухался охотник. Тут уже было не важно, в какую историю Шрамов встрял, какой гадюке на горло наступил, какой гнойный прыщ выдавил. Убегают – догонять! Потом разберемся в пасьянсе, кто прав, а кто виноват.
Вшивый соблюдал приличия – не побежал, типа сторонник спортивной ходьбы. Значит, и Сергей бежать не будет. Сергей ринулся следом только чуточку быстрей, чем делающий ноги гражданин, только чуть ловчее огибая столики и разминаясь с халдеями. И выигрывал то там полсекунды, то сям.
Коридор. Пузатые хрустальные люстры, пузатые голые телки на картинах в сусальных рамах. Вшивый затравленно оглянулся, слабый на дыхалку – он почуял, что за здорово живешь не соскочит. Не останаачиваясь, полез в штаны – правой рукой под ремень у левого бедра, – очень знакомый Сергею жест и здесь неожиданный. Ибо униформенные братки на входе всех гостей облапали по самые помидоры, чтоб никто не смог верховному папе устроить огнестрельный сюрприз.
Сергей почти догнал вшивого. Вшивый почти вытащил из-за брючного ремня ствол, да только ствол оказался с навернутым глушаком, и из-за этого «почти» – не считается. Дольше времени и более галантного обхождения при вынимании такой ствол требует. А уже близко замаячили пока не врубающиеся, но учуявшие передрягу рожи доселе скучавших на выходе униформенных братков.
И вот, дотянувшись в рекордном прыжке, подсек ногой Шрамов улепетывающего засранца. Вот рука падающего ниц козла наконец выпустила волыну. И вот растянулся вшивый гражданин мордой об паркет, а пистолетик загремел рядом. И чтоб ханыге не приспичило снова за пистолетик ухватиться, один из братков мишкой косолапым навалился сверху, типа блокирует.
– Я – Шрам. Сергей Шрамов, – предъявляя пустые руки, сообщил Сергей второму мордовороту. – Я эту гниду выпас и погнал.
Мордоворот неожиданно оказался с мозгами. Поглядел на приплюснутого к полу, поглядел на Шрама, попрокачивал секунд с пять расклад в башке и миролюбиво откликнулся:
– Еще есть что сообщить?
«Сообщить?» – грустно улыбнулся Шрам. Да ты, боец, из бывших ментов. Мало платили, наверное. Это было неприятно, будто вместе с ягодой малины зажевал сосавшего ее лесного клопа. Но не Сергею судить генерального папу.
– Есть. Ствол ему халдей передал. Такой, с красными оттопыренными ушами и чубчиком под Гитлера. У параши передал. Там в ведре и фантик от ствола валяется.
– Возвращайтесь на место. Мы во всем разберемся, – угрюмо, Но миролюбиво посоветовал Шраму бывший мент.
И Шрам вернулся. Девушка к его приходу пела:
О, говори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная!
Душа полна такой тоской,
А ночь такая лунная!
Но теперь Шрамов не пускал жгучие, как слезы, слова внутрь. Он равнодушно дошкарябал вилкой тарелку. Ну почти равнодушно. Равнодушно опустошил бокал. Ну почти равнодушно, если быть честным перед собой. Подумал, не заказать ли водки, но не стал – впереди доклад папе.
Однако с докладом не заладилось. Сперва из зала сгинул лопоухий халдей. Ушел на кухню и не вернулся. Затем растворилась за кулисами певица. Потом к столу Шрамова важно подвалил бывший мент, уважительно склонился над ухом:
– Михаил Геннадьевич сегодня уже никого принимать не будет. – Толстый конверт явно с зелеными от злости рожами американских президентов плюхнулся аккуратно между тарелкой и соусницей. – Михаил Геннадьевич передает свою благодарность и переносит встречу на послезавтра на вечер. Будьте готовы, вам позвонят.
Ага! Заржал, но только внутренне, Шрам. Пришла пора поджимать понты. Теперь у папы никаких заранее назначенных встреч, никаких просторных залов с фикусами и затемненными углами. Что ж, у серьезных людей – серьезные проблемы. И за то спасибо, что предупредили – больше валандаться в тухлом «Дворянском собрании» нет смысла. Остальных вон так и не предупредили. Сидят, будто в паспортном столе, ждут, когда пригласят.
Шрам, не дожидаясь приговора, сунул под рюмку три купюры, подмел пухлый конверт – пусть хоть зеленые человечки душу греют – и почесал на выход.
Он был без плаща, лето еще не кончилось, поэтому не задержался у гардероба и вышел мимо вроде бы и не замечающих его сторожевых братков. Вышел в свежую ночь.
И со смаком вдохнул непрокуренный сырой воздух. Однако долго балдеть в одиночку ему не выпало. Расстреляв тишину каблучками, к Сергею приблизилась гневная тень и заявила без обиняков:
– Значит, это вам я должна быть благодарна за сорванный вечер?
– С чего вы взяли? – ответил Шрам, откровенно любуясь полным негодования девичьим лицом.
– Сначала за кулисы является гоблин и требует все тормознуть. Потом этот гоблин спускается в зал к вам и сует бабки!
– Мне просто вернули один старый карточный долг.
– Значит, вы к облому не имеете отношения? – Она не верила. Что не верит, было понятно и по тому, как сжаты ее кулачки. И по тому, как залегла складка над бровями.
– Не хотите выпить? – вдруг спросил Шрам.
– Выпить?
– Да, выпить. Где-нибудь, где до нас нет никому никакого дела, пропустить одну-две рюмки текилы? – Он старался не слишком есть ее глазами. Она зябла, но вряд ли накинула бы на острые плечики, предложи он, пиджак.
– Почему я должна с вами пить?
– Потому что вы целый вечер пели. И у вас пересохло горло.
Аргумент понравился. Без дальнейших рассусоливаний она вручила Сергею ключи от своей вишневой «тойоты». И уже через пять минут они давили локтями стойку в баре средней руки.
– Хоп! – опрокинул Шрамов в глотку сто граммов самогонно-кактусовой жидкости. Слизал соль и прикусил лимон.
Девушка перестала хмуриться. Еще не улыбалась, но уже не держала зла.
– Давно меня так запросто не приглашали в ночные заведения, – созналась она. – Хоп!
А он продолжал нагло любоваться ее профилем. Высокие брови, глаза – карельские озера, губы пухлые, как черешни…
– У вас есть сигареты? – мило помахав пальчиками, как бы остужая обожженные текилой губы, спросила она.
– Наверно, слишком крепкие. «Кэмел» без фильтра. А вам горло, наверное, следует беречь.
– Не такая уж я неженка, и ничего страшного с моим горлом не случится. Пригласили, так давайте уж, ухаживайте по всем правилам. – В ее глазах, в уголках ее губ наконец появился намек на улыбку.
В пропахшем пивом и табаком зальчике было почти пусто. Бармен мудро не лез с разговорами.
– Я иногда заглядываю в этот бар, – зачем-то сказал Сергей, протягивая полупустую и примятую в кармане пачку сигарет.
– Догадываюсь. У вас как раз вид человека, хорошо знающего все шалманы в округе. – Она не хамила, она пыталась найти нужную ноту, чтоб возник легкий, ни к чему не обязывающий треп с обязательными подначками друг друга. Чтобы собеседники после пары рюмок расстались вполне довольные друг другом. Может быть, даже обменялись бы телефонами, но никогда бы друг другу не позвонили. Она вела себя как обыкновенная кукла генерального папы, сохраняющая разумную дистанцию с папиными подшефными.
И Сергей запросто поверил бы, что она – кукла, очень дорогая кукла, с ногами от ушей и так далее. Но полчаса назад Шрамов слышал, как она пела… И сейчас Шрам сидел, навалившись на стойку, и гадал, спросить ему или не спросить, как девушку зовут? А вот о том, к чему может привести данное знакомство и чем это все грозит, Шрам старался не думать.
