Глава 13
Атас! Будь веселей, рабочий класс!
Танцуйте мальчики, любите девочек.
Атас! Пускай запомнит нынче нас
Малина-ягода, Атас!
Ночная бабочка, мельтеша млечными, будто испачканными мелом, крылышками, перемахнула колючку, вывешенную по стене Виршевского нефтеперерабатывающего комбината. Ей бы мотать отсюда, из нефтяного смрада, а она, мозгов ни грамма, затрепыхалась у одинокого фонаря перед проходной. Забилась об лампочку и обожглась.
От скуки наблюдающий за ночной бродяжкой вахтер только беззлобно матюкнулся ей вслед. Вахтеру по инструкции не полагалось спать. Забил бы он на инструкцию, но следовало дождаться, пока начальство не покинет территорию. Засиделось начальство сегодня.
Горячий фонарь несколько остудил пыл бабочки, и она пошуршала дальше, над перегонными бункерами, над отражающими боками луну, расчерчивающими территорию завода, словно вены и артерии, трубопроводами, над хозпостройками и пропитанными вездесущей нефтью дорожками. Теперь целью мотылька стало одиноко светящееся окно в пристроенном к Управлению комбината трехэтажном здании.
Раньше здесь размещались актовый зал, бюро комсомола, партбюро, профком и первый отдел. От прежних времен остался один профком. Остальные помещения перешли в черт знает чье заведование.
Бабочка всмак побилась тупой головой в оконное стекло, за которым так поздно горел свет, обломалась и полетела дальше искать приключений на брюшко.
А в кабинете столь поздно заседали Шрам и профсоюзный лидер. На завтра, точнее – уже сегодня, гендиректор со своей бандой назначил внеочередное собрание учредителей. И именно завтра гендиректор со своей бандой собирался на собрании провести решение об уступке пятидесяти одного процента учредительного капитала нефтекомбината некоей американской компании вроде бы из штата Алабама. Вот ее представители – полюбуйтесь, какие приличные улыбчивые белозубые люди. Вам под их игом будет самый торч.
Впрочем, никто верительных грамот этой компании в упор не видел, и Шрам крепко подозревал, что это банальный офшор, а не штат Алабама. С другой стороны, обломись гендиректор на народном вече, он все равно останется в силе решить вопрос в свою пользу. Просто нынче такие времена, когда с народом принято заигрывать.
В шкафу чинно продолжали ссыхаться полные классовой мудрости пудовые рекламные проспекты Карла Маркса. Бюст Ленина гулял по столу с края на край, потому что где б ни оказался, всюду мешал.
– Хоть ты тресни, ничего не могу придумать! – наказал себя ладонью по лбу Андрей. – По документам выходит, что ни к чему не подкопаешься. – Добытые агентурой ксерокопии документов ворохом были рассыпаны по столу. – Брокерская контора скупала акции весь год! Набрала-таки двадцать один процент. Тридцать процентов принадлежит Лапчатому. Простить себе не могу, что, когда это проворачивалось, я не понимал, что к чему! И сидел, засунув язык в…
– Не отвлекайся, – холодно ободрил, будто оборвал, Шрам и потряс в воздухе кофейником. Кофейник был пуст, будто пещера разбойников после визита Аладдина.
– Я не отвлекаюсь, – расстегнул на горле пуговицу рубашки Андрей и начал закатывать рукава. Ему было душно. Наверное, от бессилия. – Я прекрасно понимаю, что брокерская контора выкупала акции у работяг не на свои денежки. Что она – подставная! Рабочим стабильно задерживали зарплату, а деньги Гусь Лапчатый стабильно отправлял в заем конторе. Понятно, когда дети голодные, отец и мать последнюю наволочку отдадут. А уж акции, типа какие-то непонятные бумажки, продать – милое дело. Я это все прекрасно понимаю, но внешне сделка легальна с любого бока!
– В Уголовном кодексе есть такая статья – мошенничество.
– А в Библии есть заповедь – «Не укради». Ну и что?
– Уже хорошо, что правда на нашей стороне, – в поддержку хлопнул друга по плечу Шрамов. – Если мы это понимаем, значит, сила не у них, а у нас.
– И что теперь? Прыгать на месте от негодования? Звонить в Смольный? Слать телеграммы президенту? Уважаемый господин президент, остановите разбазаривание страны! Так, что ли?
– Сила без ума – понты на ветер. Придумаем что-нибудь. Ночь длинна. А в Смольный ломиться – без резона. Сквозь секретарей не пробьешься. Да и явно наш Гусь Лапчатый пару бугров городского масштаба ради спокойствия души подмазал. – Обретаясь в профсоюзном кабинете, Шрам не посчитал нужным поставить профсоюз в известность, что вынужден усиленно скрываться от милиции. У Юрьевича и так голова пухнет от проблем, зачем еще расстраивать человека? Зачем профсоюзу знать лишнее?
– Может быть, опротестовать сделку через прокуратуру или арбитражный суд? – сделал Андрей Юрьевич ход конем в сторону Сереги, передвинув Ленина.
– Опротестовать – это макание кулака ми уже потом, когда сделка состоялась. Лучше сделку не допускать. И кроме того, что-то на моей памяти негусто историй, когда подобный ход, – Шрамов задвинул Ленина на прежнее место, – давал реальные результаты. Закон – что дышло… Давай еще помозгуем. – Сергей вспомнил про эрмитажные списки. Бумаги, которые он никогда в упор не видел и из-за которых чуть не погиб. Были б эти компрометирующие чуть ли не половину городских властей документы сейчас у Шрамова, он бы отхапал комбинат у америкосов одной левой.
Андрей Юрьевич почесал руку, где был выколот якорь, будто профсоюзного лидера укусил комар. И подступил к окну:
– Вот он – наш комбинат. Сегодня еще наш.
– Что это прямо по курсу? – через плечо друга глянул в окно Сергей Шрамов.
– Прямо по курсу склады для бочек.
– Может, вы бензин и в канистры разливаете? – вспомнил Шрам, как усмирял азеров.
– Нет. А бочки для Дальнего Севера. Туда в бочках бензин отправляем, а не в цистернах. А вон там – собственное пожарное депо с каланчой, – увлекся Андрей Юрьевич. – Специфика производства. Раньше на территории строго-настрого курить запрещалось. С работы выгоняли. А сейчас – всем наплевать.
– А это что за Брестская крепость?
– Нефтеналивной терминал.
– А вон там огонек мигает?
– Точно мигает, – удивился Андрей. – Да не один! Это пищеблок.
– Пунш к завтрашнему празднику варят, – недобро прищурившись, пошутил Шрамов.
– А ну пошли, проверим, – под кожей все еще считая себя в ответе за комбинат, сдернул пиджак со спинки стула профсоюзный лидер.
Они вышли в ночь и сразу крепко озябли. От нервов, да и кофе перепили. Андрей Юрьевич на правах старожила все время подсказывал Сергею путь, ибо жидкого рыбьего света редких фонарей не хватало.
– Осторожно, здесь канава… Осторожно, здесь свалка… Осторожно, здесьрельсы…
Ночная прохлада и сырость закрадывались под одежду, и хотелось хлопать по бокам, чтобы хоть как-то согреться. Чем ближе они оказывались к пищеблоку, тем громче слышалась из настежь распахнутых окон музыка.
Make the rap!
Hey, baby!
Make the rap!
Step by step!
Follow me!
Hey, baby!
Make the rap!
Кто-то гулял широко и со вкусом.
– Кто такие? – важно пырхнул отирающийся у входа в здание боец в вохровской шинели. Не дряхлый дедушка, а упитанный жлобина, ряха толстая, портупея скрипучая и даже укомплектованная штатным оружием.
– Ты что – меня не узнаешь? Я – председатель профсоюзного комитета. А это со мной.
– Сюда нельзя, – важно высморкался на масляный асфальт перед полуночниками вохровец. Это уже была конкретная оскорбуха. Типа, забил я пудовый болт на твой профсоюзный комитет.
– У нас пригласительные билеты, – из тьмы на свет хищно обошел по дуге Андрея Юрьевича Шрам и протянул к бельмам стража руку.
Пока вохровец допирал, что рука пустая, Шрам поймал охранника за нос и заломил руку, а то сосунок еще по дурости за стрели-ком потянется.
– Пусти, гад! – заскулил вохровец.
Шрам и пустил. Под откос, предварительно согнув до земли и выключив рубящим по шее.
– Ну что, заглянем на огонек? – рисково подмигнул Сергей профсоюзу.
– Заглянем, – с уважением посмотрел Юрьевич на фигуру Шрама, вроде не имеющую мышц размером с трехлитровые банки. Крутого другана Бог послал, и в карты лих, и без карт управляется.
Они поднялись по ступенькам, отмаксали несколько шагов по коридору. В зал переть не стали, а остались в коридорном мраке, чуть толкнув дверь, чтоб было видно.
Банкет катился к логическому финалу. Несколько столов было сдвинуто в линию и застелено накрахмаленными скатертями, лишние столы задвинули под стены. На скатертях вываливалась из больших и малых блюд различная жратва. Голубцы, севрюга и полные лохани икры. Маяками в море хавки стояли бутылки. За столами терлась навезенная американцем Смитом кодла обслуги: клерки, секретарши, биржевые аналитики.
Несколько пар изображали танец в стиле интим. А худая, как раскладушка, переводчица делала стриптиз прямо на столе. Благо переводить уже было не надо – вокруг дрыхли фейсами об тейбл в салатах.
Виталий Ефремович устроил этот бардак со спаиванием американской шелупони ради маленькой-маленькой выгоды. Лапчатый, пригласивший в свой загородный дом мистера Смита и не пригласивший Ефремыча, может трындеть о чем угодно, но дальше трындежа без продвинутых по юридическим тонкостям замов дело не двинется. Забоятся подвоха друг от дружки неграмотные в русских законодательных крючкотворствах стороны.
Директор брокерской конторы Виталий Ефремович с Гусем Лапчатым, как закаленные, еще относительно держались. О чем-то спорили, размахивая перемазанными икрой пальцами.
Сергей покумекал и понял, почему банкет справляется почти подпольно. Потому что в «Пальмире» нельзя, там траур. А другого приличного кабака в Виршах нету. Не в привокзальный же шалман мистеров волочить, пусть они и всего лишь заокеанские шавки? Только вот было непонятно Шраму, на кой вообще банкет затевать? Умаслить шавок? Чушь – гораздо умнее и заворотливее основной враг Шрама Виталий Е-хренович.
Внезапно, в сторону ночных гостей, дверь отъехала. Из зала в сумрак ввинтилась рожа другого вертухая; другого, но не менее накачанного. Шрамов собрался бить под дых. Но ввинтившийся, не присмотревшись, спросил:
– Закурить есть?
Шрамов протянул «Кэмел» без фильтра. Вохровец выудил сигарету на ощупь, ослепил себя огнем зажигалки.
– Во, блин, жируют! – неласково отозвался он о своих работодателях.
– Беспредел, – нейтрально поддакнул Сергей придавленным, чтоб непонятно кто, голосом и потянул готового тут же вступить в диспут профсоюзника за рукав на выход.
– Можно было бы, конечно, с пулеметом вернуться, но это не наш метод, – загадочно высказался Сергей на улице, переступая через еще не оклемавшегося первого стража.
– Нет, ну как у себя дома! – кусал губы профсоюз, от растерянности спотыкаясь об рельсы… Выбираясь из мусорной кучи… Чуть не угодив в канаву.
– А ты знаешь, я, кажется, кое-что намозговал – еще не как победить их навсегда, но как обломать их хотя бы на завтра, – сообщил Сергей Андрею, когда они вернулись в родной кабинет и стали укладываться. Шрамов – на составленных в ряд жестких стульях, Андрей – на застеленном копиями документов жестком столе.
– Что?! – взвился профсоюз, чуть не столкнув бюст Ленина на пол, будто кукушонок другого птенца из гнезда.
– Завтра увидишь, – по привычке не стал раскрывать планы Сергей. – Ложись, утро вечера мудренее.
Понятно, что у директора на руках лежал козырный туз – пятьдесят один процент акций, и мнение остальных акционеров роли не играла Шоу перед остальными акционерами директор устраивал на всякий случай. Чтобы соблюсти приличия. Но было бы нелепо позволить Гусю Лапчатому соблюсти приличия. Не в Шрамовых правилах позволять подонкам соблюдать приличия.
Андрею Юрьевичу ничего не оставалось, как попытаться расслабиться. Бюст Ленина страшно мешал, но тем не менее профсоюзный лидер довольно быстро захрапел. А Шрамов, дождавшись богатырского храпа, тишком сполз со стульев и на цыпочках выбрался в коридор. Ему нужен был такой телефон, который вряд ли прослушивали бы. То есть годился любой аппарат в любой комнате этого здания, кроме телефона в кабинете профсоюзного председателя.
Утром же, когда Андрей Юрьевич размежил веки, он первым делом увидел окаянный бюстик. Вторым делом – не обнаружил Сергея на стульях. Ополоснув сплющенную физиономию в туалетном рукомойнике, Андрей Юрьевич впопыхах запер родные пенаты и поспешил из здания наружу л
Что-то было снаружи не так. И даже ни при чем здесь, что из всех радиоточек над крышами цехов и терминалов неслось запиленное до скрипа иглой клубной вертушки:
…Но что ни говори, жениться по любви
Не может ни один, ни один король!
Не в этом дело. Во-первых, по территории пролетариат перемещался, но не так, как в обыкновенный рабочий день. Не кому куда надо, а все в одном направлений. Во-вторых, пролетариат перемещался, шурша непромасленными спецовками. Народ был прилично и даже местами празднично одет. В-третьих… Как же Андрюха сразу не въехал?! В-третьих, комбинат стоял. Не так, как обычно: кто-то простаивает, а кто-то вкалывает. Комбинат стоял до последнего шланга.
И устремившийся за всеми в толпе рабочих Юрьевич вывернул на просторную заасфальтированную площадку. Тут когда-то собирались поставить дополнительные ангары под склады, да так и не поставили. А народу-то! Тьма! Чуть ли не все пять тысяч работников комбината собрались на площадке.
В дальнем конце Андрей увидел наспех сколоченную из неокрашенных занозистых досок трибуну. На ней застеленный кумачом стол и стойку с микрофоном.
В толпе разговоры:
– А ты, Кирюха, че приперся? Ты ж свои акции прогудел!
– Семеныч, ты что Лизавету щупаешь? Пока щупаешь, без тебя комбинат раздербаним!
– А вы, инженера, за кого голосовать будете? По-честному или за доллары?
Вроде бы и заковыристые реплики, с подначкой, но не сквозь зубы, не зло. Кто-то прятал в рукаве чекушку, не без этого. И как-то будто единым себя ощущал народ, будто на первомайской демонстрации.
Рука Сергея дружески легла на плечо Юрьевича:
– Ну как?
– Народу что-то больно много, – только и высказался профсоюз.
– То-то еще будет! – многозначительно пообещал Сергей.
Из людской массы выдвинулся Лешка, посмотрел преданно в глаза Сергею и остался рядом. На далекую трибуну забрались Гусь Лапчатый и мистер Смит и заняли места за столом. По толпе покатилось нетерпеливое:
– Чего ждем? Начинай!
А кто-то настроенный более боевито уже кричал:
– Начинай дурить русский народ!
На трибуне объявился Виталий Ефремович, наклонился к уху директора комбината, что-то жарко зашептал. Директор замахал на Виталия Ефремовича руками, дескать, не мои проблемы. Тогда брокер подступился к микрофону, поцокал ногтем и сказал:
– Раз, раз, раз… – остался доволен звуком Виталий Ефремович и на всю площадку спросил: – Кто видел начальника охраны комбината? – Он не получил вразумительного ответа, только был вынужден скушать несколько соленых шуток.
– В лифте застрял, – доложил как бы между прочим Леха Сергею.
– А остальные? – как бы светски поддерживая беседу, спросил Сергей.
– Остальные по душевым и раздевалкам заперты. А ключи потерялись, – типа вот какая у людей беда, доложил Леха.
Снова на трибуне нарисовалась заминка. Секретарша что-то докладывала Виталию Ефремовичу. Виталий Ефремович топал на нее ногами, секретарша разводила руки… И наконец по-строевому четко развернулась, как умеют разворачиваться смазливые молодые биксы, и гордо ушла.
Подкравшись сбоку, прячущий длинные патлы в воротник джинсухи Антон тут же доложился командиру:
– Я заразил все их компьютеры последним словом вирусологии! Они даже тезисы выступления теперь распечатать не могут! – и исчез в толпе в соответствии с ранее полученной инструкцией – чтоб другие бригадиры Шрамовой армии не запомнили портрет хакера.
– Пора? – таинственно спросил Леха Сергея.
– Нет еще, – был коротким ответ.
На трибуне за кумачовым столом попрепирались еще какое-то время. Но сколько ж можно тянуть? Гендиректор комбината, очень недовольный собой, всеми остальными и вообще всем происходящим, наконец поднялся со стула. Наконец вразвалочку подошел к микрофону. Откашлялся. Вздохнул. Еще откашлялся:
– Я не ждал, что всех так волнует судьба комбината… – совершенно неудачно начал он выступление, а далее микрофон отрубился.
Виталий Ефремович открыто покрутил пальцем у виска, и это видели все. Гендиректор повозился с микрофоном, потряс его «за грудки», но микрофон молчал, как партизан. Виталий Ефремович схватился за голову и исчез с трибуны.
– Пора? – переминаясь, будто невтерпежпо нужде, затеребил Лешка Сергея. А у самого глазки азартом горят, будто марафету нюхнул.
– Нет, не пора. Еще не прибыла полевая кухня, – в своей обычной загадочной манере ответил Сергей.
Виталий Ефремович снова забрался на трибуну и дал отмашку гендиректору, дескать, все путем. Мистер Смит смотрел на происходящее, как ребенок в цирке. Переводчица молчала, потому что не хотела портить мистеру Смиту настроение. И потому, что утро вечера муторнее,
– Я не то хотел сказать… – сообщил гендиректор микрофону, держа стойку двумя руками, будто боясь, что отнимут, и микрофон опять издох.
А за спинами воплотивших этот шухер в реальность Лехи и Шрамова зарычал медленно, чтоб никого не задавить, вползающий на противоположный трибуне край площадки, кургузый автобус белорусского производства. Протиснувшись поближе, автобус стал как вкопанный, из лязгнувшей дверцы выскользнул с подносом свежеприобретенный ученик дядьки Макара Филипс. В наушниках, подлец. А на подносе-то! Два белых пластиковых стаканчика с кофе.
– Меняем позицию, иначе сметут, – приказал всем своим переместиться и сам переместился от дверцы автобуса подальше к кабине Сергей. За сегодня он уже не раз доказывал, что знает, что делает.
Поэтому Андрей Юрьевич послушался без промедления.
Только оказавшись перед носом автобуса, Шрам принял кофе с подноса и приглашающе кивнул Юрьевичу:
– Давай, угощайся быстрее, у нас одна минута.
Почему они сменили стоянку, тут же стало ясно. Дядька Макар начал прямо в толпу из передней двери выдавать бутылки с лимонадом и бутерброды. А из задней тем же занялась его старуха.
По толпе сначала пробежал шорох, а потом и настоящий шум прибоя. Толпа отвернулась от сколоченной из занозистых досок трибуны. А хитрый Макар нет-нет да и сунет в следующую мозолистую руку вместо «Кока-колы» поллитровку, что, естественно, встречается только бурным одобрением.
Сергей тем временем проглотил кофе, смял стаканчик и совершенно негромко дал Лехе отмашку:
– Вот теперь точно пора!
Леха нырнул в толпу, как морж в прорубь.
– А ты чего стоишь? – наигранно удивленно посмотрел Сергей Шрамов на дохлебывающего кофе Андрея Юрьевича. – Вот тебе микрофон, – сунул Шрамов профсоюзному боссу похожую на фанату штуку. – Беспроводной, провод не почикать. Вот здесь кнопочку нажмешь и выступай.
– О чем выступать? – не въехал Юрьевич, но микрофон взял крепко.
– Разве тебе нечего сказать людям?
– Есть, но…
– Там с другой стороны автобуса лесенка приставлена. Лезь наверх и высказывай наболевшее.
Андрей Юрьевич наконец въехал в грандиозность замысла соратника, искренне захохотал и полез на прогибающуюся крышу. Отсюда он перво-наперво увидел, что Леха пробился сквозь сутолоку к одному плечистому пареньку (вроде знакомая рожа) и, по губам можно было догадаться, сказал короткое: «Давай!» Плечистый передал волшебное слово следующему плечистому (вроде знакомая рожа), тот следующему (вроде знакомая рожа)… Так команда «Давай!» пошла по цепочке, будто огонек по бикфордовому шнуру в сторону трибуны. И через какую-то задрипанную треть минуты сколоченная из досок трибуна вдруг зашаталась, заходила ходуном, стол с важными харями поехал в один бок, затем в другой. И в результате трибуна сложилась сама в себя, как карточный домик, царапая занозами важные надутые рожи мнивших себя победителями жлобов.
– Товарищи, граждане и господа! – заявил с крыши автобуса на всю площадку, на все пять тысяч человек, на весь любимый комбинат профсоюзный лидер. – Друзья, мы слышали, как наш Гусь Лапчатый сожалел, что нас сегодня собралось так много! Мы знаем, что Гусь Лапчатый затеял недоброе дело, но почти смирились. Почему? Потому, что каждый надеялся на другого! Потому, что моя хата с краю. Потому, что прав тот, у кого больше прав! Так вот, именем данного мне доверия, вашего доверия, я отменяю эти поговорки! Я хочу, чтобы все мы сейчас один раз и навсегда зарубили на носу: наш комбинат – это русская нефть! И она не должна принадлежать ни австралийцам, ни итальянцам, ни американцам! Я хочу, чтобы судьбой нашего комбината распоряжался… Совет! Трудового! Коллектива! Еще много хороших и умных слов сказал с крыши автобуса Андрей Юрьевич. Жаль, что Сергей Шрамов этих слов не услышал. У Шрама сегодняшний день был расписан как по нотам. Забот выше головы.
