Глава седьмая
ЧАС КРЫСЫ
Ни Артема, ни других обитателей замка призраки по ночам не тревожили. Даже призрак собственноручно убитого Артемом даймё Нобунага, и тот не приходил с головой под мышкой к новому хозяину замка поквитаться или попросту попугать. То ли замок был какой-то неправильный, то ли в природе и нет их вовсе, этих призраков. Поэтому в условиях экологически чистого воздуха и в отсутствии уличных шумов спалось прекрасно. Бывало, конечно, не давали уснуть тревожные мысли, но навеяны они были делами отнюдь не призрачными, а насквозь людскими.
Спал Артем обычно в личных покоях, но иногда, в теплые бездождливые ночи, ночевал на башне, под открытым небом. Выносил туда циновки, прекрасно на них располагался, уже совершенно не нуждаясь в таких порожденных цивилизацией излишествах, как матрас и подушка. Под голову подкладывал деревянный, обитый мягкой материей валик — и никаких неудобств не чувствовал. Наоборот. Под звездным небом далекой древней Японии спалось как-то по-особенному хорошо. Не было случая, чтобы он просыпался разбитым, несвежим или с головной болью, даже если накануне перестарался с саке.
И сегодня, в эту теплую ночь, он бы тоже отправился на башню. Но пришла Омицу. Пришла, хотя Артем ее и не звал. Впервые, кстати, она приходила без приглашения. Что тому причиной — голову ломать не пришлось. Приезд Ацухимэ — куда как весомая причина.
Первая фраза Омицу подтвердила Артемову догадку:
— Этой коряги здесь нет?
— «Коряга», ну ты и скажешь, — усмехнулся Артем. — Ничего общего, по-моему.
— Знаю, зачем она приехала, — проговорила Омицу, опускаясь на колени рядом с Артемом, который возле кадки с водой заканчивал вечерние процедуры — чистил зубы размочаленной на конце дубовой палочкой. — Долго выжидала, убьют тебя или не убьют. А теперь хочет породниться с самураем, которому уготовано великое будущее, надеется, что и ее потомки будут находиться под защитой и покровительством Белого Дракона.
— Да ну тебя, скажешь тоже! — Артем бросил зубную палочку в коробку из ивовых прутьев. — Тебе же прекрасно известно, что Ацухимэ не собирается ни с кем родниться. Вообще ни с кем, а уж тем более с самураем, чей род не насчитывает по меньшей мере девяти поколений выдающихся воинов и великих государственных мужей.
— Ты готов верить всему, что она говорит! И ты считаешь ее красивой!
Омицу отвернулась, обиженно поджав губы.
Несвойственные лесной девушке обидчивость и капризность стали проявляться на третьем месяце беременности. Теперь же шел четвертый. Живот под просторным юката, на которое лесная девушка вынуждена была сменить привычный лесной наряд, пока еще был мало заметен, по крайней мере, для не столь внимательного к подобным мелочам мужского взгляда. Ну конечно, когда Омицу представала перед Артемом без юката (а это, к слову, случалось уже не столь часто, как раньше), тут решительно ничего нельзя было скрыть.
Артем постоянно спрашивал себя, ждет ли он с радостным нетерпением этого ребенка, своего первенца. И всегда честно себе признавался, что нет, не ждет. Даже наоборот, думал о предстоящем рождении с неудовольствием. Отчасти эти настроения проистекали из-за того, что Артем не чувствовал себя прочно. Если вдруг в Киото отчего-то решат, что Белый Дракон не нужен, его вышвырнут из замка в два счета. Он не мятежный Абэ ёритоки с сыновьями, которые девять лет держались против императорских войск, на его, Артема, стороне нет сейчас достаточно большого числа верных ему сторонников и сподвижников. Ну и покушения, конечно, одно из которых запросто может стать для него последним. Это только Фиделю Кастро фантастически везло — тот вроде как пережил более восьмидесяти покушений на себя. А случись что с ним, с Артемом, что станется с матерью и ребенком — бог весть. Может случиться что угодно. Особо некому будет их защитить.
Артем понимал, что это в нем говорят понятия и представления его прошлой исторической эпохи. Здешние люди клепают детей, вообще ни о чем не задумываясь. Что суждено, то и будет. Чем больше нарожаешь, тем больше выживет. Вот и вся их нехитрая философия. С исторической точки зрения весьма оправданная, надо сказать…
— Ты написал ей и просил ее приехать, да? — Омицу неожиданно резко повернулась, схватила Артема за руку, заглянула в глаза. — Скажи мне!
— Нет, — сказал он. Причем сказал чистую правду, которую, как известно, говорить всегда легко и приятно. — Не писал и не просил приехать.
— Поклянись, — потребовала Омицу.
И это он мог выполнить с легкостью необычайной.
— Клянусь здоровьем нашего будущего ребенка.
Омицу улыбнулась. Погладила Артема по руке:
— Иди ко мне.
Судя по ее враз помягчевшему голосу, она поверила ему безоговорочно. И успокоилась.
— Иди ко мне, мой господин даймё, — еще раз повторила она.
Впрочем, могла и не повторять. Артем, как и раньше, хотел ее. Она молодая и привлекательная. Он — молодой и полный сил. Что еще надо, чтобы молодые тела сплелись в единое целое, подчинились единому ритму? Вовсе необязательно, чтобы женщина рядом с тобой была именно та единственная, с которой ты не захочешь расставаться никогда.
И вовсе необязательно рассказывать той женщине, чьи стоны ты слышишь, которая шепчет тебе на ухо всякие приятные глупости, переходящие в невнятицу и вскрики, что ты думаешь сейчас не о ней. Да, собственно, Артем и не думал ни о чем и ни о ком специально. Просто фантазиям в такой момент не прикажешь, они сами приходят на ум, как им вздумается. И не было его вины в том, что воображение рисовало ему на месте лесной девушки девушку совсем другую…
В момент наивысшего наслаждения он, разумеется, не крикнул «Ацухимэ!», поскольку контролировал себя. Такое может произойти, как ему подумалось, лишь с героями мексиканских сериалов. (Впрочем, происходило это или нет с героями мексиканских сериалов, Артем тоже сказать не мог — не смотрел их в прежней жизни, а теперь уж и не посмотрит, видимо, никогда. О чем нисколько, к слову говоря, не сожалел…)
«Слава Будде и всем вместе взятым богам синто, — подумал Артем, блаженно откинувшись на циновках, — что не приходится отвечать на идиотские женские вопросы: „Ты меня любишь? А сильно любишь?“. Даже невозможно представить, чтобы Омицу задала вдруг такой вопрос. Скорее в окно залетит всамделишный Белый Дракон…»
Услышав осторожное поскребывание в дверь, Артем приподнялся на локтях и первым делом прикинул, как далеко лежит его катана. Не слишком далеко. Одно мгновение уйдет на то, чтобы вскочить, одно мгновение — чтобы схватить меч…
— Я знаю, что вы там вдвоем, — раздался из-за двери знакомый голос. — Я могу войти?
«Так и поверишь, что мысли могут материализовываться», — подумал Артем.
— Зачем она пришла?! — прошипела Омицу, вонзив ногти Артему в плечо. (Вот, кстати, еще одно отличие Омицу прежней от Омицу нынешней — раньше она стригла ногти коротко.) — Она подслушивала!
— Тогда бы она не стала обнаруживать себя, — сказал Артем, отдирая ее руку от своего плеча. Справившись, снова лег на спину, подложил одну руку под голову. — Ты не возражаешь, радость моя Омицу, если она войдет?
— Что надо этой самурайской змее? — голос Омицу не предвещал сопернице радушного приема.
— Я не знаю. Но она же не случайно пришла, когда мы вдвоем. Значит, ей есть что сказать нам обоим. — И, чтобы побыстрее убедить Омицу (а затягивать дискуссию Артему было откровенно лень), он добавил: — Или лучше пусть зайдет, когда я останусь один?
— Она увидит нас раздетыми!
Артему было откровенно лень вставать и одеваться. Да и стыдиться ему было совершенно нечего. Он знал, что надо сказать:
— А пусть позавидует.
Размышления Омицу были недолгими.
— Хорошо, пусть заходит, — прищурив глаза, кивнула Омицу.
— Заходи, Ацухимэ, — громко сказал Артем.
Он все же натянул до пояса холстину, какой обыкновенно укрывался вместо одеяла. А вот Омицу прикрываться сочла излишним.
Ацухимэ отодвинула дверь, просеменила к постели, низко опустив голову. Опустилась на колени возле циновок, заговорила, не поднимая глаз:
— Я решила прийти к тебе, Артем-сан, сейчас, когда вы вдвоем, чтобы Омицу не подумала, будто я хочу отнять тебя у нее.
— Чего же ты хочешь? — вырвалось у Омицу. Ее тон заставил Артема призадуматься, как ему ловчее действовать, чтобы не дать женщинам вцепиться друг в друга, как однажды уже случилось.
— Днем ты была любезнее, Омицу-сан, — миролюбиво проговорила Ацухимэ, глаз так и не поднимая.
— Приходи ко мне днем, и я снова буду с тобой любезна, — прошипела Омицу.
Артем понял, что надо вмешаться:
— Брейк, девочки, как говорят у меня на родине, что означает «спокойствие, только спокойствие».
Наверное, Ацухимэ, ты пришла столь поздней порой, потому что хочешь сказать мне нечто важное, что никак нельзя отложить до утра?
— Да.
— Я слушаю тебя.
— Я знаю… брат рассказал тебе о некоторых обстоятельствах смерти военачальника Такаши. Но он не сообщил тебе всех обстоятельств, — запинаясь, проговорила Ацухмэ. — Я… решила… тебе надо это знать.
Вообще-то нерешительность в словах и поступках была несвойственна дочери самурайского рода Кумазава. Что же за обстоятельства такие, о каких она говорит запинаясь, а стало быть, сомневаясь до последнего в правильности того, что делает? Артем невольно напрягся.
— Я решила, что и Омицу-сан тоже должна это услышать. Потому что это и ее касается.
Ацухимэ впервые подняла голову и взглянула на Омицу. Артем напрягся еще больше, совершенно не представляя, что может сообщить сестра Хидейоши важного и для него, и для Омицу. «Неужели хочет объявить, что она с кем-то помолвлена?» — пронеслось в его голове, и он испытал нечто сродни ужасу.
— Почерк убийц военачальника Такаши, — медленно проговорила Ацухимэ, — очень напоминает почерк яма-буси…
О, не зря Артем давеча прикидывал, как ловчее вклиниться между женщинами. Омицу, по-кошачьи гибко изогнувшись, взметнулась с постели и попыталась схватить Ацухимэ… Схватила бы, если бы не помешал Артем.
— Брейк, девочки! — Артем обхватил Омицу за талию и борцовским приемом завалил на циновки. Холстина, что прикрывала наготу, от всех этих упражнений сползла, но даймё это не обеспокоило. Есть заботы поважнее. Да и не было там, под простыней, ничего позорного или невиданного. — Обеих выгоню! Фу… Спокойней, спокойней, девочки. Омицу, важный разговор только начался, даже еще не успел начаться, многое еще не выяснено, а ты уже кидаешься. Ацухимэ, а ты бы постепенно подошла к главной теме, подготовила бы нас, что ли, как-то сперва к своим откровениям. Да, следует признать, ты сумела удивить. Почерк яма-буси, хм… А ошибки быть не может? Может, кто-то просто распускает такие слухи?
Омицу, женщина из клана яма-буси, билась в руках Артема, как птица, выпусти ее сейчас, и расцарапает как пить дать самурайское личико. Хотя и Ацухимэ не из таких, кому легко так вот взять и расцарапать личико.
— Это не слухи, — покачала головой Ацухимэ. Она вновь опустила голову, но сперва стрельнула, не удержавшись, взглядом по тому, что открыла холстина. Или это ему показалось, потому что хотелось, чтобы женщину, решившую посвятить всю себя государственным заботам, интересовали эдакие игривости.
— Оставшаяся в живых жена Такаши, — продолжала Ацухимэ, — побежала в деревню, подняла там на ноги всех людей, и тут же были отправлены гонцы в столицу, к сиккэну. До прибытия людей сиккэна в доме Такаши и возле него никто ничего не трогал. Люди сиккэна в точности, до мельчайшей детали описали картину, какую застали в доме военачальника. Смертельные раны нанесены не самурайским оружием. Некоторые самураи Такаши и вовсе убиты голой рукой. Жена Такаши уверяет — и ее слова подтверждаются всем увиденным, — что нападение на дом было тайным и внезапным. Под покровом ночи врасплох застали и самого военачальника, и всех его самураев, среди которых было много старых, опытных воинов, участвующих не в одном сражении. Так не нападают самураи, но так действуют яма-буси. Я бы могла сомневаться, но за тот месяц, что мы вместе с тобой, Артем-сан, провели в горах у яма-буси, я вдоволь насмотрелась на…
— Надо было убить тебя тогда, змея! — в полный голос закричала Омицу, и если бы Артем вовремя не сжал крепко руки на талии девушки из клана яма-буси, та прыгнула бы на соперницу.
— Хватит, Омицу! — Артему пришлось повысить голос. — Я тебе приказываю, слышишь! Здесь все очень серьезно, надо разобраться, а не кричать и не бесноваться.
Почувствовав, что Омицу затихла и мышцы ее пресса расслабились, и надеясь, что его грозные слова возымели на нее действие, Артем рискнул разомкнуть объятия. Он сел на циновках и вновь натянул холстину на бедра.
— Да, — протянул он, — дела. А может быть… кто-то подражал почерку яма-буси? Чтобы подумали на них?
Ацухимэ задумалась.
— Но чтобы подражать почерку яма-буси, — произнесла она наконец, — надо владеть искусством яма-буси. Искусством тайного проникновения, искусством убивать как яма-буси. Разве кто-то еще умеет это? И вряд ли бы стали учиться этому только для того, чтобы напасть на дом Такаши. Тем более что на учебу уходят многие годы, если не вся жизнь.
— Да, ты права, — вынужден был признать Артем.
— Если только она не выдумала все от начала и до конца, — Омицу продолжала испепелять взглядом соперницу, которая, в свою очередь, смотрела не на нее, а в пол. — Почему мы должны ей верить?
Артем пожал плечами:
— А зачем Ацухимэ нас обманывать?
— Зачем?! — Омицу села на колени, и Артем вновь подобрался, готовый в любой момент провести новый борцовский захват. — Чтобы ты возненавидел всех яма-буси, возненавидел меня!
— Да с какой стати я должен вдруг возненавидеть всех яма-буси! Даже если это именно они и убили неизвестного мне военачальника Такаши и навели на мой след…
— Навели на твой след? — удивилась Омицу.
— Ах, да, ты не знаешь… В последних, предсмертных словах военачальник сказал, что его убил Белый Дракон. Как я понимаю, либо убийцы представились ему, дескать, они пришли от Белого Дракона, либо на их одеждах был знак Белого Дракона — квадрат… Или нечто подобное примерещилось умирающему военачальнику. Но, еще раз повторяю, я допускаю, что это могли быть яма-буси. Но разве, Омицу, это не мог быть другой клан яма-буси, который наняли за деньги для выполнения этого, стоит признать, не слишком почтенного поручения?
Пришла пора призадуматься Омицу.
— Конечно, их кто-то мог нанять, — сказала она. — Но другие кланы яма-буси знают, что Такамори ушел под защиту Белого Дракона…
— Вот-вот, — подхватил Артем. — И дзенины некоторых кланов могли счесть его подлым отступником.
— Они же знают, что он не отступил от веры и никого не предал.
— И все равно для кого-то из них он может быть предателем.
— Да, такое могло быть, — Омицу нахмурилась. — Но ведь этому можно найти и другое объяснение. Например, айны. Или кто-то прибегнул к помощи демонов…
— Это не похоже на айнов, — снова вступила в разговор Ацухимэ. — Айны никогда так далеко не забирались в глубь страны, они решаются только на набеги на приграничные земли. Но — да, это могли быть демоны…
Всерьез обсуждать версию демонов Артем был не готов. Недостаточно он прожил еще в древней Японии, чтобы рассуждать о демонах, как о чем-то обыденном, вроде курицы или сезона дождей.
— Что ж, теперь приглашение в столицу становится еще более понятным, — задумчиво произнес Артем. — Слухи, связывавшие меня и яма-буси, наверняка достигли столицы. Хоть они ничем не подтверждены, зато могут дополнительно заинтересовать господина сиккэна. И господин сиккэн решил заодно проверить и эти слухи.
— А может быть, тебе не ехать в столицу? — Ацухимэ быстро подняла голову, затем снова опустила взгляд. — Мы можем обмануть брата. Допустим, ты упадешь с лошади, ничего себе не повредишь, но брату мы скажем, что ты сломал ногу или сильно ушибся и тебе надо месяц лечиться. Или два. Брат отправит в Хэйан донесение, сиккэн ему поверит.
Артем с сомнением покачал головой.
— А что мне даст этот месяц? Или два?
— За это время ты можешь… уехать из страны Ямато.
Она произнесла это очень тихо и наклонила голову еще ниже.
Артем мог ответить ей на это: «Некуда мне ехать». А еще ему хотелось спросить: «А ты? Ты-то сама хочешь, чтобы я уехал?» Но не при Омицу же задавать подобные вопросы.
— А почему я, собственно, должен бежать? — сказал он. — Я ни в чем не виноват. А бегство лишь докажет, что…
— Господин Ямомото! — раздался из-за двери голос Такамори. — Господин!
— Не личные покои, а проходной двор какой-то! — воскликнул Артем. — Ну что еще?!
Дверь отодвинулась. Такамори за порогом стоял на коленях.
— Я должен срочно вам что-то сказать. Наедине.
Ночных откровений Артему на сегодня было достаточно.
— Давай, Такамори, отложим на завтра.
— Нет, — твердо сказал Такамори.
Не стал бы он говорить «нет» своему господину, если бы не имел для этого серьезных оснований. Вздохнув, Артем посмотрел на Омицу:
— Твой отец не отстанет, тебе ли этого не знать. — Он повернулся к дочери славного рода Кумазава: — Прости, Ацухимэ-сан, но мне придется поговорить с Такамори.
Хорошо, что Ацухимэ выпорхнула из комнаты сразу, а Омицу еще немного провозилась, одеваясь. Иначе, выйдя вместе, они продолжили бы свои женские разговоры за порогом. А когда одна из дам с младых ногтей упражнялась в искусствах яма-буси, среди которых на первом месте стоит искусство убивать голыми руками, а другая с тех же младых ногтей бредила всем самурайским, в том числе и самурайским оружием, втайне обучаясь им владеть и обучившись в результате так, что никому мало не покажется, то разговор таких дам мог стать взрывоопасным.
Такамори занял место Ацухимэ. Только садиться не стал. Причины этого стали ясны из первой же его фразы:
— Нам надо идти, господин.
— Куда это еще? — недовольно буркнул Артем. Мало того что врываются посреди ночи, так еще и намерены куда-то уволочь своего повелителя. Артем грозно свел брови к переносице: — И вообще, где ты пропадал? Почему не спросил моего позволения на отлучку?
— Я не должен спрашивать твоего позволения, господин, — сказал Такамори. Сказал без всякого вызова, просто констатировал. — Между нами не было уговора, чтобы я спрашивал твоего позволения, когда покидаю замок. И не было уговора, чтобы я докладывал, куда ухожу.
— Ну да, уговора не было, — признал Артем. — Но и без уговоров вроде понятно. Я — твой господин, ты — мой самурай.
— Ты же знаешь, что я самурай поневоле и самурай только для других. Мечи от тебя я принял, чтобы в глазах других мое положение и положение людей моего клана не вызывало недоумения и злобы. Согласно учению боряку-дзюцу, я всего лишь подражаю самураю, как подражаю я, когда это нужно, траве, дереву или текучей воде. Но самурайские воззрения и убеждения мне чужды, а некоторые просто смешны, и такими же чуждыми и смешными останутся навсегда.
— Ладно, после поговорим о делах наших самурайских, тема интересная, но долгая, — сказал Артем. — Так что там еще стряслось?
— Я нашел сообщника того человека, что сегодня днем покушался на Ацухимэ.
— Ого! — Артем аж присвистнул. — Как тебе это удалось?
— Я обыскал убитого и обнаружил на внутренней стороны его кимоно караман…
— Ага, вот как! И ты посмотрел, какого цвета нитки?
— Черного. — Коротким поклоном Такамори выказал уважение догадливости господина. — Я внимательно на свету рассмотрел нитки и по их состоянию понял, что караман нашит недавно…
— И ты направился в мастерскую Акузава?
— Сразу же. Я не стал отвлекать господина Ямомото, который удалился со своими гостями. Я лишь предупредил Фудзита…
— Да, он передал мне, — кивнул Артем.
— Я знаю. Итак, я направился к мастеру караманов Акузава и описал ему того человека, что заявился к нам в замок под видом бродячего монаха. И мастер караманов вспомнил его…
Никаких мастеров караманов до появления Артема в стране Ямато не существовало. Равно как и самих карманов или «караманов», как их стали называть японцы. В начале тринадцатого века не знала Страна восходящего солнца такой детали одежды, как карман. И сие досадное недоразумение Артем решил исправить в первые же недели своего правления. Собственно, сперва он заботился о себе самом, уж больно непривычно и неудобно ему было обходиться без карманов. Можно, конечно, было привыкнуть, да только зачем?
Человек, который жил в замке и шил одежду для Нобунага и прочих обитателей замка, был одним из немногих слуг, кто покинул замок вместе с теми самураями Нобунага, что предпочли незавидную участь ронинов служению новому господину. Пришлось господину даймё посылать в город за специалистом по ниткам и иголкам, который, к слову, и профессиональным портным не был, а просто в свободное от крестьянских хлопот время занимался еще и шитьем.
Специалист тот, едва оправившись от испуга, вызванного тем, что самому господину даймё от него что-то понадобилось, быстро уяснил, чего от него добиваются, и под присмотром господина даймё выкроил из ткани, а затем пришил к изнанке куртки-косодэ два первых в истории Японии кармана. Потом то же самое проделал с простым, для повседневных нужд кимоно и с кимоно шелковым. А закончив, спросил, может ли он предлагать то же самое людям, что придут к нему заказывать работу. По его мнению, многим должна понравиться выдумка господина даймё, а особенно людям, много путешествующим. Артем не сразу дал ответ, а сперва поразмыслил и пришел к выводу, что он может извлечь из этого свой доход, пусть невеликий, но зато верный. Тут самое важное было правильно организовать дело, приняв в расчет древнеяпонский образ мыслей, который Артем начинал помаленьку постигать.
Дело он организовал так. Отныне каждый житель провинции волен был нашивать карманы, но самостоятельно делать это было запрещено под страхом гнева мифического Белого Дракона, существа, как известно, ужасного и скорого на расправу. Возжелавший карманов человек должен был обращаться к Акузава (так звали человека, впервые нашившего карманы, которого впоследствии народ стал называть не иначе как «мастером караманов»), и только к нему. Мастер же не просто нашивал карманы, но и вышивал на них белой нитью квадрат, знак Белого Дракона. С подачи Артема был запущен слух, что квадрат является своего рода оберегом для вещей, что будут храниться в карманах. Естественно, с каждого заказанного кармана господин даймё должен был получать от ремесленника свой законный процент. Проверять количество нашитых карманов Артем, разумеется, не собирался, вряд ли ремесленник из-за невеликой выгоды захочет обманывать влиятельного самурая и шутки шутить с его небесным покровителем. Тем более, как убедился Артем, хотя в стране Ямато хватало самого разного склада людей, обманывать все ж таки тут было не заведено, обман был постыден среди всех каст древнеяпонского общества.
Все получилось наилучшим образом. Преимущества карманов японцы оценили сразу же, от желающих обзавестись ими не было отбоя. Ну да, наверное, дело даже было больше не в житейском удобстве, а в магическом, по мнению японцев, квадрате. Впрочем, какая разница. Впоследствии, когда в город Ицудо (вовсе не за карманами, а совсем по иным причинам) валом повалил народ со всех краев провинции, один портной уже не справлялся с работой, и Артему пришлось наделить привилегией на изготовление карманов еще одного городского ремесленника. «Мастера караманов», дабы работу одного не путали с работой другого, стали пользоваться разного цвета нитями (предварительно, разумеется, выспросив на это разрешение у господина даймё): один белыми, другой черными. В общем, так, на пустом месте, Артем обрел источник пусть невеликого, зато верного дохода. И вот сегодня это его маленькое ноу-хау пригодилось с совсем неожиданной стороны — карман помог Такамори в его расследовательском деле).
— Мастер караманов, — продолжал Такамори, — рассказал мне, что с монахом-убийцей, был еще один бродячий монах. Двое их пришли к мастеру Акузава. А в замке был лишь один. Нетрудно было догадаться, что второй где-то скрывается. Оставалось его найти.
— Легко сказать — «оставалось»! — вырвалось у Артема. — Однако ты его нашел, если я тебя правильно понял. И как же?
— Мастер караманов довольно неплохо описал мне второго «монаха». Я пошел к Сюнгаку, попросил отправить его своих людей по городу, чтобы они обошли постоялые дворы, а если это ничего не даст, то пошли бы по домам с расспросами, не видел ли кто таких людей, которые могут быть одеты как бродячие монахи, а могут вырядиться и кем-то еще. Несколько часов я провел в доме Сюнгаку в ожидании. Люди Сюнгаку возвращались ни с чем и снова уходили. Один из них пришел с рассказом, что два дня назад одетый бродячим монахом человек заходил в дом Масатоси, купил рис и кое-какую другую еду. По описанию это был первый монах, наш убитый убийца. Но больше ничего полезного Масатоси сообщить не мог. И вот вернулся еще один из людей Сюнгаку. Он рассказал, что один из игравших возле Бездонного Оврага мальчишек видел бродячего монаха, похожего на нашего убитого убийцу, — тот шел по склону горы в направлении заброшенного святилища Одноглазого. Тогда я понял, где искать…
— Неподалеку от святилища, кажется, была сложенная из камней хижина.
— Да, господин Ямомото, жилище отшельника, умершего, как говорят жители города, в третий год правления Гохорикава.
— И ты отправился туда один! Молодец, ничего не скажешь! Как тебе вообще пришло в голову идти одному?
— Я не сомневался, что мне хватит сил управиться одному. А чем больше людей, тем труднее подкрасться незаметно. В таких случаях самое важное — застать врасплох, — наставительно произнес Такамори. — Потому что сообщник не может не понимать, что его товарища могут убить, и должен быть начеку. За полри до хижины я сошел с дороги и пошел лесом. Я применил искусство бесшумной ходьбы и умение незаметно передвигаться по лесу, умение человека, прожившего в лесу всю жизнь. Он лежал в том месте, откуда просматривалась дорога к хижине. Я зашел ему со спины, и он начал оборачиваться только тогда, когда моя рука уже коснулась его затылка…
— И ты с покалеченной рукой приволок его сюда?
— Хвала Энно Одзуну, он оказался не слишком откормленным, а одной руки для такого нехитрого дела вполне достаточно.
— Куда ты его дел?
— Он здесь, в тюрьме.
— А почему нельзя отложить его допрос до утра?
— До утра он не доживет.
— А что с ним такое?
— Он не хотел говорить. И не приходилось надеяться, что он заговорит со временем. Да у нас и нет времени ждать. Поэтому я дерзнул, не дожидаясь твоего распоряжения, принять решение самостоятельно и развязать ему язык особыми способами.
— Другими словами, ты его пытал, — покивал головой Артем. Он знал, что яма-буси большие мастера развязывать языки. И, в отличие от самураев, не считают это занятие недостойным воинов.
— Это самурайское слово, — скривился Такамори. — В нем заключена самурайская глупость. Разве тигр пытает оленя, когда рвет его на части когтями и клыками? Нет, он всего лишь добивается своей цели тем способом, который он знает и который ему дан в виде его клыков и когтей.
— Эк тебя сегодня ведет, Такамори-сан, на раздумчивые беседы, — сказал Артем. — Ты мне, чем умствовать, лучше скажи, зачем принес пленника сюда, если он тебе все равно все сказал? Передал бы мне его слова, и ладно.
Такамори посмотрел на Артема снисходительно, как на несмышленого ребенка.
— Мои вопросы — это не все вопросы, которые можно задать пленнику. Твой ум необычен, он способен изобрести вопросы, до которых я не додумаюсь, даже если буду думать до следующей луны. Да и вдруг бы я не спросил о чем-то важном для тебя. Ты ж потом на меня бы злился.
— Ладно, пошли, поглядим твоего разговорчивого! — Артем потянулся к одежде…
У предшественника Артема имелось свое узилище. Да и какой же, в самом деле, замок без узилища? Правда, это был не типичный мрачный сырой подвал с крысами, плесенью, паутиной и скелетами в кандалах. Здешнее узилище представляло собой отдельно стоявшее бамбуковое строение, расположенное аккурат напротив конюшни и совсем рядом с отхожей ямой (наверное, чтобы узникам заточение не показалось вдруг малиной). За четыре месяца правления Артема в застенках побывало два узника: самурай, напившийся до натуральных чертей и принявшийся этих чертей рубить мечом и зарубивший двух несчастных служанок, и один из слуг, пойманный на воровстве.
Перед дверью, положив руку на меч, прохаживался Фудзита. Вид у него был строгий и важный.
Войдя внутрь, Артем укрепил на крюке прихваченный с собой фонарь-гандо. Пленник валялся в углу, связанный по рукам и ногам, с кляпом-хами во рту.
Направляясь к узилищу, Артем настраивал себя на то, что его ждет зрелище омерзительное и ничего, кроме тошноты и дурноты, вызвать не способное. Воображение услужливо рисовало ему что-то вроде разорванного рта, вывернутых рук, разодранной окровавленной одежды. Однако ничего подобного. Выглядел пленный, конечно же, не как огурчик, но вполне пристойно. Думается, даже какая-нибудь столичная аристократка, увидев его, не свалилась бы в обморок. А в общем-то, чему удивляться: Артем не помнил, как там зовется у яма-буси искусство дознания, но если уж они что-то называли искусством, то в освоении его стремились дойти до полного совершенства. Видимо, совершенством в искусстве пытки считалось не только добиться правдивых сведений, но и сохранить пленнику товарный вид. «А ты ведь сейчас рассуждаешь совершенно как средневековый человек, — вдруг поймал себя на мысли Артем. — А где же гуманистические переживания? Где раздумья о правах человека?»
Он опустился перед пленником на корточки. Всмотрелся в его лицо. Лицо совершенно незнакомое и совершенно неинтересное, то есть незапоминающееся, некрасивое и без каких бы то ни было признаков внутренней силы. Череп пленника, как и у большинства странствующих монахов, бритый.
В том, что и этот типус выбрал себе образ монаха-пилигрима, убеждали лохмотья, в которых еще можно было угадать остатки монашеского облачения.
Эмоций — а ведь перед ним человек, собиравшийся убить его или кого-то из близких ему людей, — Артем отчего-то не испытывал ровным счетом никаких. Ни ненависти, ни жалости, ни чего бы то ни было еще.
— Я обещал ему быструю и легкую смерть, если он будет с тобой честен, — сказал Такамори.
— Тогда убери кляп.
— Я лишь ослаблю завязки кляпа, чтобы он не смог откусить себе язык и уйти до того, как ответит тебе.
— Думаешь, он на это способен? — с сомнением сказал Артем. Он видел перед собой глаза пленника, а в них — то, что тот сломан окончательно и бесповоротно. Однако Такамори виднее, он же у нас пытошных дел искусный мастер.
— Можешь спрашивать, господин, — повозившись с завязками кляпа, сказал Такамори и отошел в угол бамбуковой хижины.
Артем, как порядочный человек, сперва решил представиться:
— Я — даймё Ямомото, сюго этой провинции, которого еще прозывают Белым Драконом по имени моего небесного покровителя. А кто ты?
Монах дышал тяжело, как собака в жару, разве что язык не высовывал. И по этому тяжелому дыханию, и по испарине на лбу Артем догадался, что его собеседнику плохо. Пожалуй что, еле держится, чтобы не взвыть от боли, но не хочет уронить себя перед самураем высокого ранга. «Ты сам выбрал свою участь, приятель, — мысленно обратился к нему Артем. — Не на кого обижаться».
— Мое имя Косуноки, — проговорил пленник.
— Тебя и твоего напарника наняли для убийства?
— Да.
— Кого вы должны были убить?
— Брата или сестру Кумазава.
— Вам все равно, кого было убивать, брата или сестру?
— Да. Но лучше обоих.
— Вы выбрали сестру, так как посчитали, что ее убить будет легче, верно?
— Да.
И все же человек двадцать первого, гуманного, столетия сопротивлялся, как мог, внутри Артема человеку средневековому. Видя, что пленнику тяжело выдавливать из себя слова, Артем невольно строил вопросы так, чтобы тот мог отвечать только «да» или «нет».
— Ну, и теперь переходим к главным вопросам дня. Или вернее ночи, — сказал Артем, пошевелившись на корточках, чтобы перенести тяжесть тела с одной ноги на другую, потому как они стали затекать. — Кто вы вообще такие, ты и твой дружок, кто вас послал?
— Мы оба — бывшие монахи-сохэй. Жили в монастыре Якусидзи, пока нас оттуда не выгнали. Стали скитаться.
— Значит, вы и в самом деле бродячие монахи, а не вырядились ими?
— Да. Мы провели в скитаниях около года…
— А за что, кстати, вас выгнали из монастыря?
Пленник усмехнулся. Улыбка вышла у него вымученной.
— Ты, всевеликий даймё, конечно, слышал о монахе по имени Бэнкэй? Мы решили повторить его подвиг с колоколом.
С побасенками о похождениях развеселого монаха-великана, так уж вышло, Артем был ознакомлен.
— И что у вас не получилось?
— Нас поймали, когда мы срезали колокол.
— Бывает. Ну и чем вы зарабатывали в скитаниях? Впрочем, попытаюсь сам угадать. Вряд ли вас наняли для убийства только потому, что под рукой не нашлось больше никого подходящего. Полагаю, вы получили известность определенного рода и об этом стало известно вашим нанимателям. Так?
— Господин даймё не был никогда нищим, бесприютным и никому не нужным и ему не понять, что это такое, когда в брюхе пусто, а ночевать приходится, укрывшись лишь лопухом. Тогда возьмешься за все, что предложат…
Господин даймё, если бы захотел, и сам мог бы поведать монаху-убивцу о полуголодных странствиях по дорогам. Да только к чему?
— Ну да, конечно, никакого выбора вам не оставили, только в наемные убийцы. А почему бы не наняться, скажем, в батраки-поденщики?
— Мы никогда не занимались земледелием. Зато нас учили управляться с шестом, палицей, боевыми вилами и другим оружием.
— Да, чтобы научиться искусству быть батраком, нужны годы и годы упорного труда, я понимаю. Ладно… Ты не сказал, кто вас нанял?
— Нас нанял человек, который заплатил золотыми китайскими монетами.
— При нем не было никаких монет, — сказал из своего угла Такамори.
— Да зарыл, конечно, где-нибудь в лесу под корявой лиственницей, что в десяти шагах строго на восход от трухлявого кедрового пня, — сказал Артем. — Готов поспорить, что они с сообщником зарывали монеты в разных местах, хоронясь друг от друга, чтобы ни у кого не родился в голове план избавиться от товарища и забрать все монетки самому. Так?
— Господин всевеликий даймё будто подглядывал за нами, — прикрыв глаза, проговорил пленник. Артем с трудом разобрал его слова, потому что монах еле ворочал языком.
Разумеется, Артем не собирался выпытывать, под каким таким деревом зарыта золотая захоронка. Даймё не станет опускаться до подобной мелочности.
— Что за человек вас нанял? Опиши его. Где он вас нашел? Он как-то назвался вам?
— Он назвался Абэ Асахина.
— Самурай?
— Да.
Артем вопросительно взглянул на Такамори. Тот пожал плечами. Имя ему было неизвестно. Впрочем, вряд ли могло быть иначе.
— Что он еще сказал? — спросил Артем. — Кто он такой, где живет?
— Он сказал, что у его семьи родовые счеты с семьей Кумазава. И ему надо, чтобы Кумазава убили на землях даймё Ямомото, Белого Дракона. Зачем ему это — не сказал.
— Где он вас нашел?
— На постоялом дворе в Хёго.
— А-а, ну неудивительно, — протянул Артем, — где ж еще…
О Хёго он был наслышан. Портовый город на берегу Внутреннего моря, неподалеку от Осака. Большинство китайских торговых кораблей швартуется именно там, и оттуда уж китайские купцы везут свои товары в Киото (благо совсем недалеко) и в Камакура. Как и большинство портовых городов всех времени и народов, Хёго изрядно наводнен всякой шушерой сомнительного рода занятий. Где есть чем поживиться, там всегда крутится много подозрительных личностей — закон природы. Для тех, кто ищет грязных дел мастеров, прямая дорога в Хёго, именно там они в большом количестве поджидают своих заказчиков.
— Как выглядел этот Асахина, который на самом деле вряд ли Асахина? Как был одет? Приметы какие-нибудь? Скажем, шрам через щеку или родимое пятно на носу?
— Нет, ничего такого. Хотя…
— Что? — Артем склонился над пленником.
— У него дергался правый глаз.
— Как?
Пленник, как сумел, показал. Нервный тик, понял Артем. Что ж, какая-никакая, а примета.
— Больше ничего не припоминаешь?
— Нет.
Ну и все, пожалуй. Вряд ли что-то еще можно выудить из этого монаха-убийцы. Что он еще может знать?
Артем вышел на улицу. Вслед за ним вышел Такамори.
Ненависти к человеку, нанятому для убийства близких ему людей, Артем не испытывал. Вот не испытывал, и все. И вовсе дело не в том, что монах весь разговор именовал его «всемилостивым, всевеликим даймё». Вообще непонятно, в чем дело. Может быть, все дело в том, что злятся не на оружие. А этот человек всего лишь оружие, которое, кстати, можно повернуть и в другую сторону. И сейчас Артем всерьез обдумывал мысль: а не может ли этот монах как-нибудь пригодиться ему?
Он задрал голову.
— Как думаешь, Такамори, что это там наверху? — Артем вытянул палец в сторону густо усеянного звездами неба.
— Звезды, — без раздумий ответил Такамори.
— Да, но что это по-твоему такое?
Опять же времени на раздумье у Такамори не ушло вовсе.
— Небесные украшения.
— И ты прав, — сказал Артем. — Ты обещал этому монаху быструю и легкую смерть? Можешь выполнить обещание, Такамори. Прямо сейчас…
