Сегодня они несколько опоздали к обычному времени начала Торикихидзе. Разумеется, никто в народе не роптал, не высказывал крамольные мысли вольнодумного направления, мол, даймё наш уже не тот, возгордился, зажрался, народ простой презирает. Просто все без исключения люди, собравшиеся на площади Торикихидзе, терпеливо дожидались приезда даймё Ямомото и искренне обрадовались, увидев его — своего Белого Дракона, в чье могущество верили и чье главенство над собой безоговорочно признавали…

Ну, еще бы им не признавать, на что спрашивается тогда Артем столько сил положил, особенно в начале своих славных самурайских дел, в первые два месяца пребывания в качестве сюго и даймё. А потом особых усилий прикладывать уже не требовалось, все катилось само собой, знай поддерживай. Тем паче недовольных новым даймё было гораздо, в огромные разы меньше, чем тех, кто даймё боготворил. Особенно довольны новым даймё были, разумеется, жители города Ицудо.

За четыре месяца, — всего за четыре месяца! — Ицудо неузнаваемо преобразился, стал походить на настоящий город, а не на разросшуюся деревню, ибо из центра исчезли все огороды и рисовые поля, там все активно застраивалось домами, там по распоряжению даймё улицы мостились камнем, и всю ночь центральные улицы освещались установленными за счет даймё масляными светильниками, чтобы ночные прохожие не спотыкнулись обо что-нибудь в темноте и чтобы самураи учрежденной даймё ночной стражи не перепутали бы невзначай честного человека с проходимцем, и пополнялись маслом те светильники тоже за счет их щедрого, мудрого и заботливого даймё.

«Дешевая популярность», — узнав про светильники, может сказать кто-то, знакомый с такими умными словами, как «пиар» и «предвыборные технологии». Так и что ж с того? Какой власти мешает популярность? А касаемо дешевизны… Всяк и во всем стремится заплатить поменьше, да взять поболее. А на мысль о светильниках (установка и, с позволения сказать, обслуживание которых стоили даймё и вправду сущие гроши) Артема натолкнули воспоминания о скамейках. Да-да, о скамейках. Воспоминания из его прежней жизни о расставленных по их микрорайону грубо сколоченных скамейках с выжженных на них надписью «Подарок депутата такого-то». Дешево, но действует, народу нравится, народ хвалит депутата. А здесь народ идет ночью по освещенной улице и славит своего даймё.

И духом Ицудо преобразился: из города ушел затхлый болотный дух безнадежной провинции, жизнь забурлила. Люди словно проснулись от вековечной спячки, что-то стали делать сами, уже без понуканий и уговоров со стороны даймё и его присных, что-то затевать, даже по улицам стали оживленней передвигаться.

Четыре нововведения Белого Дракона способствовали этому оживлению в Ицудо и в провинции: еженедельная ярмарка Торикихидзе, замена телесных наказаний штрафами, разрешение вносить подати деньгами и практически насильственное прививание ремесленничества как формы профессиональной деятельности. Казалось бы, какие пустяки, а заработало.

Откуда ни возьмись, город наводнили монеты. Понятно, наводнили не за день-два, но все равно очень быстро, что немало удивило Артема. Спустя месяц после начала реформ в городе уже довольно часто расплачивались не рисом, а деньгами. Ну да, для какой-нибудь современной, то бишь тринадцатого века, Европы — сие дело обычное, иначе и быть не может. Да что там говорить про современную Европу, когда в какой-нибудь Древней Греции вместе с Древним Римом монеты были главным средством расплаты. А для Японии тринадцатого века всеобщим эквивалентом был рис, на втором по эквивалентности месте стояли ткани, но они имели хождение главным образом в Киото, в Камакура и в портовых городах, а не в глубокой внутренней провинции. Что касается монет, то они, главным образом, были китайские и корейские.

Ну и понятное дело, расцвету Ицудо способствовало большое число игорных заведений, которое будущий сюго взял под свое покровительство еще до своего вселения в замок даймё (а теперь распространил сие покровительство — ну еще бы упускать такой случай! — по всей провинции). Любители покидать кости могли, разумеется, это проделывать и в других городах, но теперь у них появилась возможность совместить любимое занятие с посещением враз ставшей знаменитой ярмарки Торикихидзе, о которой говорят в каждом доме, о которой рассказывают сущие небылицы, которую никогда не пропускает Белый Дракон и творит там свои великие чудеса. А значит, побывав на Торикихидзе, обязательно увидишь и легендарного Бьяку-Рю. Как тут не поехать. А Артему того и надо. Чем больше людей приедет в Ицудо, тем лучше будет всем ицудовцам, а заодно и ему самому…

Въезжая на площадь Торикихидзе (бывший бесполезный пустырь) и привычно оглядываясь, Артем в который уж раз подумал, что ярмарке тесно в ее нынешних границах, а так просто их не расширишь (с одной стороны — овраг, с другой — дорога, с двух других — постоялый двор и дома), надо что-то придумывать. И если до этого дня Артем утверждался в намерении собраться советом, каким они решали городские дела (дзито, Сюнгаку, Такамори, ну и сам Артем во главе честного собрания), да и расщелкать проблему, то сегодня он подумал другое — а надо ли ему голову ломать, коли дорога ему в Киото, и когда оттуда вернется, с чем вернется, одному Будде известно.

Обладай японцы более бурным темпераментом, скажем, сродни итальянскому, они бы встречали даймё подбрасыванием вверх шляп-амигаса, криками и визгами, а особенно буйные кидались под копыта его лошади. Но японцы выражали даймё свою любовь поклонами глубочайшего прогиба и благоговейным молчанием.

В такие мгновения на Артема накатывали девятым валом цирковые воспоминания: бравурная цирковая музыка, направленные на тебя лучи «пистолетов», восхищенные зрительские взгляды. В ответ тянуло помахать рукой, прокричать что-нибудь приветственное, жизнеутверждающее вроде «Здравствуй, мой народ!». Но — нельзя. Один из самых важных выводов, какие сделал для себя Артем по результатам четырехмесячного правления, — следует быть таким, каким тебя хотят видеть. Тебя хотят видеть суровым и надменным — смири себя и будь таким. От тебя ждут чудес — что ж, надо время от времени подкидывать чудеса.

Проезжая по «живому» коридору к Воротам Бьяку-Рю, Артем обводил глазами людей. Всех тех, кто стоял в первом ряду, он узнавал даже в согнутом состоянии. В том ряду стояли наиболее знатные самураи Ицудо и наиболее богатые и уважаемые горожане, такие, например, как Сюнгаку, как хозяева постоялых дворов, чайных домиков, как появившиеся в последнее время в городе ростовщики, как хозяин первой в Ицудо меняльной лавки, как оружейники, как «мастера караманов», как ремесленники, которые появились в Ицудо при новом даймё и пользовались большим уважением даже у самураев хороших домов. В первый ряд были допущены также приехавшие на Торикихидзе знатные самураи. А вот кого не было в первом ряду «живого» коридора, так это приезжих простого звания, крестьян, самураев низкого ранга. Да и быть не могло — японцы щепетильно блюли иерархические строгости.

Артему попался на глаза прогнувшийся до земли мастер Кобаяси, один из ремесленников, которые обязаны своим нынешним сытым и довольным положением исключительно даймё Ямомото. А сколько трудов ушло у Артема на то, чтобы сделать из Кобаяси человека.

Кобаяси был резчиком по дереву. Не профессиональным резчиком, разумеется, ибо до последнего времени не существовало такой профессии в Ямато, а зажиточным крестьянином, который на досуге баловался резьбой по дереву. И хорошо у него получалось. Как уверяли Артема, лучшего резчика, во всяком случае, в Ицудо не отыскать.

Каково же было удивление Артема, когда Кобаяси отверг его предложение. Отверг! Предложение самого Белого Дракона! Ничуть не страшась попасть в немилость к его небесному покровителю! И это какой-то крестьянин!

Предшественник Артема, даймё Нобунага, наверное, без всяких колебаний и раздумий самолично срубил бы наглецу голову, вернул меч в ножны и навсегда бы забыл, что жил на свете некий Кобаяси. Но Артем так поступать не стал. И не только из врожденного гуманизма, но еще и из любопытства — очень уж ему захотелось доискаться причины эдакой безрассудной смелости.

Причины он доискался. Она оказалось на удивление проста — упрямство. Но не обыкновенное упрямство, а редкая, воистину ослиная форма упрямства, видимо, возросшая на почве неких одной лишь медицине известных отклонений в психике, — человек не мог отойти от однажды вбитого ему в голову. Вот вбили Кобаяси в голову, что он должен жить только доходом с земли и никак иначе, в этом, де, его земное предназначение, и все — не переубедишь. «Так я должен», — твердил не шибко умный, но зато гениально упрямый резчик Кобаяси.

Какое-то время Артем уговаривал его, приводя убедительнейшие аргументы. «Не веришь мне, верь моему небесному покровителю, — говорил Артем. — Он не оставит тебя, возьмет под свое крыло… Послушай, Кобаяси, чтоб тебя черти взяли, есть такое магическое слово, которое тебе не выговорить, но это и не важно. Слово это — „сувенир“. Ты будешь создавать вещь, за которой в очень скором времени станут приезжать из Камакура, а потом и из самого Киото. Пройдет немного времени, и твои поделки станут известны в Корее и в Китае. Твое искусство прославит имя Кобаяси. Ты сможешь основать свою школу — Кобаяси-рю. Твои дети, внуки, правнуки и так далее будут с гордостью говорить всем и каждому: „Я потомок того самого величайшего мастера, жившего в эпоху Белого Дракона.“ Ну, согласен?!»

Но Кобаяси ни в какую не соглашался. Были моменты, когда, несмотря на все свое человеколюбие и гуманистическое цирковое воспитание, Артем был на грани от того, чтобы схватиться за «Свет восемнадцати лун» и ловким ударом снести эту тупую башку. Еле сдерживался. Ограничивался простыми угрозами. Но угрозы не помогали. «Ты можешь отрубить мне голову, — говорил Кобаяси, — я с радостью приму смерть от великого Белого Дракона».

Артем мог бы плюнуть и отступиться. Но ему позарез нужен был лучший резчик по дереву в городе Ицудо. Потому что Артем придумал несколько, как их назвали бы в иное время, «фишек», которые должны были стать визитными карточками города Ицудо и провинции вообще. И они должны были быть исполнены на уровне, а не абы как. Не для извлечения доходов из самих этих «фишек» старался Артем (хотя свой процент он не собирался упускать, еще чего!), все затевалось для постоянного привлечения новых людей в город. Чтобы слава об этих «фишках» прокатилась по всей Японии великой, чтобы в каком-нибудь далеком Камакура капризная красавица, узнав, что у кого-то появилась в доме та самая «фишка», заявила бы без ума влюбленному в нее самураю: «И я тоже хочу!»

И тот самурай сам бы отправился в Ицудо или снарядил бы гонцов. И уж этот «кто-то» оставил бы в Ицудо немало своих самурайских денежек, это уж не извольте беспокоиться, это уж Артем выстроил за короткое время, потому как знал, что надо для этого делать. И теперь что же, из-за упрямства какого-то простолюдина отказываться от хорошей идеи?! Артем был с этим категорически не согласен.

Пришлось вспоминать, что у каждого есть свое слабое место. «Для твоего же блага, идиот», — подумал Артем. А слабость у Кобаяси была вполне обыкновенная — выпить любил. Ну, и однажды запил резчик со специально подосланными Артемом людьми, которые знай подливали и подливали, а потом с шутками-прибаутками повели резчика в игорный дом, где тот успешно проигрался. Причем проигрывал не то, что было у него с собой (а с собой, к слову, ничего и не было), — играл в долг. И долгов этих наделал превеликое множество. И тут уж ему враз стало не до упрямства, потому как теперь дело касалось не только его одного, пострадать могла вся его немаленькая семья. Пришлось Кобаяси принять помощь доброго даймё, который готов был погасить за резчика игорный долг, ну, если, конечно, последний согласится-таки работать на даймё.

И вот теперь Кобаяси — уважаемый в Ицудо человек, доволен жизнью, а известность его Такара-бунэ, как и предсказывал мудрый даймё Ямомото, ширится и множится. За его изделиями уже приезжают издалека, даже из провинций, расположенных далеко за озером Бива… Кстати, подумал Артем, не мешало бы преподнести сувенир дорогим гостям.

Артем повернул коня и остановился напротив Кобаяси.

— Эй, Кобаяси-сан, подними голову! Живо принеси самое лучшее Такара-бунэ!

Кобаяси ответил так, как учил говорить его Артем, когда кто-то попросит: «Дай самое лучшее Такара-бунэ».

— У меня все — самые лучшие, Ямомото-сан.

И бросился бегом в сторону своего торгового места, крича на людей в толпе, чтобы расступались. Прошло не больше минуты, которую Артем и Хидейоши провели в седлах, разглядывая нарядно украшенную площадь Торикихидзе, торговые места и собравшихся тут людей. Вернулся Кобаяси с Такара-бунэ в руках. Склонился в поклоне, протягивая даймё свое изделие.

Артем спрыгнул на землю. Взял в руки небольшой, искусно вырезанный из дерева кораблик, с веслами и парусом, внутри которого сидело семь тоже вырезанных из дерева божков.

— Это и есть Такара-бунэ? — свесившись в седле, спросил у Артема Хидейоши.

— Он самый. Ты слышал о нем?

— Нет. Ты сам его так назвал, отдавая приказ… Погоди, погоди… — самурай Кумазава наморщил лоб. — Ацухимэ что-то говорила о корабле с семью богами? Это не он ли?

Видимо, в свое время Хидейоши не очень прислушивался к тому, что говорит сестра. Дескать, разве женщина может сказать что-то дельное?

— Он, он. И что Ацухимэ говорила об этом кораблике?

— Она говорила, что ее попросила привезти его маленькая Шимо, дочь владельца соседней усадьбы.

— Значит, докатились слухи до Хэйан, — с удовлетворением констатировал Артем. — Ты не возражаешь, друг мой Хидейоши, если я подарю твоей сестре этот Такара-бунэ?

— Почему я должен возражать?

Получив соизволение, Артем понес девушке корабль с семью богами.

Обе дверцы носилок были наполовину отодвинуты, Ацухимэ с интересом крутила головой по сторонам. Девушка восседала внутри будки, держа спину прямее самой прямой стрелы — так и должна держаться на публике дочь знатного рода. А вот то, что Ацухимэ не покрывает свое лицо белилами, не рисует на них красные щеки и родинки размером с перепелиное яйцо — это, как говорится, зер гуд. «Можно сказать, за что и люблю». Хотя не стоит забывать, что вокруг глушь, провинция, глубинка, а Ацухимэ — женщина столичная. Это пусть провинциальные дамы, выходя в свет (а светом в Ицудо как раз и является ежесубботний праздник Торикихидзе), стараются разукрасить себя по отвратительной, на взгляд Артема, женской древнеяпонской моде. А женщине столичной здесь это не нужно. А на официальном приеме, у императора или еще у какого деятеля текущей эпохи ей придется, да конечно, соответствовать причудам здешней моды. И Артем не был уверен, что хочет созерцать это зрелище.

«Ох, зря я поддался ее капризу ехать с нами на ярмарку, — тревога вдруг охватила его. — Съездила бы в Ямомото-рю, и с нее бы хватило. А при таком стечении народа, даже несмотря на охрану, ничего не стоит подойти поближе и метнуть что-нибудь, смазанное ядом». И от подобных мыслей, отчетливо понимал Артем, ему не избавиться, пока Ацухимэ находится в Ицудо.

— Это и есть Такара-бунэ, Ацухимэ-сан. — Артем протянул ей кораблик. — Подарок для твоей знакомой девочки.

Ацухимэ приняла поделку и с нескрываемым интересом принялась крутить ее в руках.

— Внутри мешочки с рисом? — девушка показала на крохотные мешочки.

— Они самые. И рис в мешочках, могу заверить, самый настоящий. Боги везут людям самое нужное.

Смешно, но идею, чтобы божества везли рис, навеяла вовремя пришедшая на ум Артему песенка из далекого настоящего: «Доктор едет, едет сквозь снежную равнину. Порошок целебный людям он везет». Пусть боги, решил Артем, везут самый нужный и важный в Японии продукт — рис. Ну и совсем понятно, как ему в голову пришла идея о семи богах — он вспомнил знаменитых семь слоников на комодах. Сам он эту моду не застал, но слышал о ней и читал, и этих слоников видел у бабушки в шкафу. Почему же не взял слоников? Или не заменил их на каких-нибудь обезьянок? Да потому что труднее было бы убедить, что обезьянки способны приносить в дом удачу. А божество — это безотказно.

Далее оставалось только объяснить людям, что им без такого кораблика не обойтись. Как это делается? Технология одна. Даже можно сказать, одна на все времена. Надо только, чтобы все уверились, что тот дом, где стоит Такара-бунэ, открыт для благополучия и счастья. И что сам Белый Дракон держит точно такого же Такарэ-бунэ у себя в замке. Правда, пришлось обойтись без телерекламы и даже без рекламы газетной. Но если не спешишь и можешь потерпеть месяц-другой, то и одним умелым распространением слухов всего можешь добиться.

— Дайкоту, Эбису, Бэнтон, — называла Ацухимэ богов, показывая на фигурки. — Как легко узнать! А этот надутый, конечно, Бисямон-тэн! Дзюродзин изображен как сухой старец, а я его всегда наоборот представляла — вечно гибким юношей. У Хотэй почему-то очень хитрый вид. А этот толстяк, конечно, Фукурокудзю. Какой смешной! Вылитый Камо с улицы Судзаку! Как здорово вырезано!

— Этот кораблик приносит в дом благополучие и счастье, — сказал Артем. — Пусть так и будет.

До Ворот Бьяку-Рю он добрался пешком, ведя коня в поводу.

Ворота Бьяку-Рю никуда не вели. Обыкновенные декоративные ворота вроде тех, что стоят перед каждым синтоистским храмом. Вроде тех… да не совсем. И дело тут вовсе не в дверцах на манер салуновских, какими снабжены были эти ворота…

У ворот по сложившейся традиции Артема встречал дзито, гражданский губернатор. Полный, седовласый, он склонился в уважительном поклоне, дождался не менее уважительного поклона от сюго, затем церемонно отступил в сторону, пропуская Белого Дракона к воротам. Вернее, даже не к воротам, а к находившемуся в трех кэнах от них сложенному из камней очагу, сейчас полному горячих углей. Над очагом висел железный бак, снабженный рычагом и клапаном, через который выбивался парок.

Артем мало что помнил нужного и полезного из образовательного школьного цикла, но однажды на память ему пришла картинка из школьного учебника, кажется, по физике. На ней была изображена типа первая в истории человечества паровая машина, сооруженная при древнегреческом (если, конечно, он чего-то не путал) храме. И там же было описание этого чуда техники, с помощью которого жрецы открывали перед верующими двери храма, вызывая у верующих экстатический восторг. Артем понял, что изготовить этот агрегат можно и посреди японской отсталости. И он решил ее изготовить. Этим он преследовал одну-единственную цель — поразить неокрепшие древние умы чудом чудным и тем самым укрепить уверенность народа в том, что, да, наш Белый Дракон силен по части всяческих чудес, хвала ему, хвала.

Штуковину сварганили по его объяснениям кузнецы Ямомото-рю. Показ ее состоялся на первом Торикихидзе. Демонстрация произвела форменный фурор. Даже Артем удивился — господи, как же легко поразить их воображение. С тех пор сия невинная забава стала неотъемлемой частью ритуала открытия Торикихидзе. Более того, если Белый Дракон чудесным, ему одному только подвластным способом не откроет ворота, ярмарка может и не состояться. Люди просто разойдутся — а вдруг это дурной знак, как бы чего не вышло. Словом, придумал на свою голову…

Вздохнув, Артем дернул рычаг, открывая заслонку и доступ пара в проложенную под землей небольшую трубу. Пар быстро достиг ворот, надавил на поршни и сдвинул воротные створки, висящие на смазанных петлях. Под тихое шипение пара Ворота Белого Дракона распахнулись — Торикихидзе можно было считать открытым.

Как всегда, гул восхищений прокатился по толпе. Разумеется, больше других шумели те, кто видел это чудо впервые — таких, то есть гостей города Ицудо, как водится, на каждой ярмарке было немало. Но и остальные, видевшие чудо в невесть какой раз, все равно приходили в восхищение. Что с ними будет, иногда думал Артем, ежели ему вдруг удастся однажды соорудить самодвижущийся паровой экипаж и въехать на нем в Ицудо. С ума сойдут, не иначе…

Итак, Торикихидзе был открыт. Люди, довольные, расходились по площади, влекомые своими делами и интересами.

— Ну что, дорогие мои Кумазава, — Артем вернулся к брату и сестре, — пройдемся по площади, полюбуетесь на то, что именуют чудесами Белого Дракона! Покупки совершать не запрещается. Даже наоборот.

— А у тебя здесь интересно, — сказала ему самурайская девушка Ацухимэ. — Кажется, я начинаю понимать тех, кто говорит, что Ицудо — город чудес.

— Так вы еще не все видели…

В кольце самураев они направились в ряды под названием наниякая ури, что означало покупку-продажу всякой всячины.

— А это что такое? — Хидейоши показал на разложенные на прилавке деревянные прямоугольники с наклеенной на них рисовой бумагой. На бумаге были написаны иероглифы.

— Эта забава такая, — пояснил Артем. — Называется утагарута. Ее придумал тот человек, что стоит перед тобой, он большой любитель и знаток поэзии. Я же тебе говорил, Хидейоши, люди у меня в Ицудо стали сами что-то выдумывать, пробовать, черт возьми, творить. Ну, а забава такая: ты кладешь в эту плошку медную монету или что-нибудь… скажем, насыпаешь стаканчик риса. Кстати, ежели есть нужда обменять рис на монеты, вон там, с краю, меняльная лавка. Так вот. Кладешь монету, берешь табличку со стихами, читаешь их. Все стихи взяты из… напомни откуда?

Это Артем обратился к хозяину забавы.

— Из Хякунин иссю, — с поклоном напомнил хозяин забавы.

— Вот-вот, — кивнул Артем. — Угадываешь поэта, друг мой Хидейоши, забираешь с собой табличку со стихами. Проигрываешь, то есть не угадываешь, тоже без ничего не уходишь — получаешь от хозяина забавы пирожок с рисом. Хочешь попробовать?

— Я плохо знаю поэзию, — со смущением признался Хидейоши.

— Я попробую, — Ацухимэ. — Брат, брось монету в плошку.

Хидейоши достал из отворота кимоно китайскую, с дыркой посередине, медную монету, та со звоном упала в глиняную плошку. Ацухимэ взяла в руки табличку, прочитала:

— Отомо-но Якамоти! — почти выкрикнула Ацухимэ. И разве что на месте не запрыгала от радости.

— Вы правы, госпожа, — поклонился хозяин забавы. — Восхищен вашим знанием наших великих поэтов.

Держа в руках дощечку со стихами, Ацухимэ отошла от прилавка. Вид у нее был сияющий. Ей определенно нравилось на ярмарке — весело, забавно, необычно. Артем поглядывал на нее, и ему было хорошо. «Черт возьми, да ради того, чтобы увидеть ее такой, стоило все это затеять…»

От рядов наниякая ури они направились в ряды, где торговали тканями, одеждой и украшениями (понятно, по чьей инициативе, уж точно не по инициативе Хидейоши, смотревшего совсем в другую сторону — на ряды, где продавали изделия оружейников). Задержались напротив большой песчаной поляны, где девочки развлекали себя игрой, которая людям другого времени показалась бы подозрительно похожей на бадминтон. Предвидя от обоих Кумазава ставший традиционным вопрос: «А что это такое?», Артем поспешил объяснить:

— Ну да, в такую игру играют у меня на родине. Суть забавы состоит в том, чтобы, лупя хагоита по ханэцуки, не дать ханэцуки упасть на землю. Игра в ханэцуки у нас теперь любимая среди девочек города Ицудо. Мальчики в нее не играют, считают недостаточно боевой.

— Я бы хотела попробовать, — решительно заявила Ацухимэ.

Брат покосился на нее.

— Я так хочу. — Был бы здесь лакированный паркет, а она была бы в туфлях на каблуках (каковых Япония еще не знала), то обязательно притопнула бы ножкой.

— Тебе сколько лет? — вздохнул нахмурившийся Хидейоши. — И ты хоть немножко головой думаешь? Ты хочешь опозорить род Кумазава? Отправляйся домой и забавляйся там!

По лицу Ацухимэ было видно, что она хочет возразить, и обязательно в непримиримом тоне. Но брат опередил все ее возражения:

— Если отправишься играть, прикажу самураям силой запихнуть тебя в носилки и унести отсюда!

— Я посмотрю, как у них получится! — показалось, что вот-вот из глаз девушка вырвутся агатовые молнии.

До хорошей такой, основательной родственной ссоры оставались какие-то мгновения, считанные реплики. Пришлось Артему срочно вмешиваться.

— Дорогие мои Кумазава, все споры напрасны хотя бы по одной-единственной причине — у нас все равно сейчас нет времени на игры. Вот-вот начнется выступление цирковых артистов, и все пойдут туда, и мы пойдем туда. А ханэцуки… Что ханэцуки! Куда оно денется! Сегодня же вечером я научу тебя, Ацухимэ, этой чудной игре на отличной поляне возле замка. Кроме того, я подарю вам ханэцуки с хагоита, и вы будете удивлять столицу новой забавой. Все, все, а теперь пошли смотреть ткани и украшения. Кстати, а что говорят в столице о выступлениях наших цирковых артистов?

— Ничего не говорят, — пробурчал Хидейоши, недовольно косясь на сестру.

— Странно, — продолжал болтать Артем, уводя обоих Кумазава за собой, в сторону торговых рядов. — В нашей провинции разговоры о цирковых представлениях не утихают вот уже который месяц. И даю вам слово, стихнут не скоро. А то и вовсе никогда не стихнут. Слишком уж хороши выступления, нигде такого не увидишь. Даже в Хэйан, не говоря про Камакура…

И хотя Артем сейчас говорил без умолку исключительно ради того, чтобы заболтать назревавшую ссору между Кумазава, но говорил он сущую правду — далеко за пределами Ицудо гремела слава о выступлениях цирковых артистов на ярмарке Торикихидзе.

Собственно, не было ничего удивительного в том, что воздушный гимнаст из века двадцатого сумел поразить цирковыми номерами народ века тринадцатого. Не столь уж и трудное дело, если честно. Особенно когда гимнаст не просто гимнаст, а потомственный цирковой, все детство провел на арене и возле нее, среди репетиций и представлений, освоив между делом чуть ли не все цирковые профессии.

Организовал Артем все легко и просто. Сюнгаку и Рэцуко, двое бродячих циркачей, которым в свое время он из корпоративной солидарности здорово помог в этой жизни, превратив из нищебродов в воротил игрового бизнеса, — так вот, эти двое, воспользовавшись старыми связями, зазвали в Ицудо лучших, по их мнению, циркачей. Забраковав половину, из оставшихся Артем сколотил труппу.

Конечно, сам он выступать не намеревался — самураю высокого ранга не пристало заниматься столь низким делом, враз растеряешь весь авторитет. Он лишь объяснял циркачам, что от них требуется, и показывал, как это делать. А поскольку в цирковых тонкостях воздушный гимнаст Артем Топильский разбирался лучше не придумаешь, то довольно скоро была подготовлена убойная программа. Убойная, разумеется, для публики тринадцатого века, но ведь перед ней и выступать.

Много места в программе занимали, понятное дело, акробатика и жонглирование. Были и канатоходцы. Была и клоунада с поправкой на местную мифологию и местное чувство юмора. Не обойдена был и дрессура — жанр, до Артема здесь напрочь неизвестный. Пока что удалось подготовить только номер с дрессированными обезьянками, но в плане развития цирка на ближайшее пять месяцев стояли и другие животные. «Гвоздем» программы стали фокусы. Даже нехитрые манипуляции с ниточкой и монетками вызывали у публики бешеный восторг, что уж говорить про более сложные трюки с глотанием огня, доставанием вещей из пустых коробок и мгновенным исчезновением узлов на веревке. А сейчас Артем готовил номер из классического репертуара мало-мальски серьезного циркового иллюзиониста двадцатого, не говоря уж про следующее, столетия: человек якобы сгорает вместе с шатром, в который вошел, но спустя несколько секунд появляется откуда-нибудь живой и невредимый. Артем не сомневался — от такого зрелища у местных зрителей от восторга просто снесет крышу, и не факт, что некоторым удастся вернуть ее на место.

Занявшись неподобающим для даймё делом устроения цирка, Артем подстрелил сразу двух зайцев: заглушил свою тоску по цирковым денечкам и заложил фундамент ярмарки Торикихидзе. Ведь для того, чтобы ярмарка заработала в городе, никогда не знавшем рынка, недостаточно одних, высокопарно выражаясь, экономических основ. Долгонько тогда бы пришлось раскручивать идею. Необходимо было чем-то завлечь людей, приучить их ходить на ярмарку, пусть сперва и за одними только чудесами. Потом станут ходить сюда и без всяких чудес… Так, собственно говоря, и вышло.

А ярмарка была позарез нужна бывшему цирковому артисту. Мало чем, как выяснилось, Артем мог изумить древний мир. Его научных и технических познаний явно не хватало для чего-то мало-мальски путного, а с одним лишь мечом в мозолистых руках он вряд ли мог преуспеть в мире самураев, каждый из которых с младых ногтей обучался владеть этим самым мечом. Так что еще оставалось? Только искать свой путь. Свой особый путь. И Артем его нашел.

По большому счету, Артем превращал город Ицудо в Лас-Вегас древнеяпонского разлива, в город чудес и развлечений. Да уж и превратил — стоит только вспомнить, какая затхлость и безнадега тут царили до него. А что имеем сейчас? Вот то-то, япона мать! И если бы не волнами накатывавшие в последнее время приступы хандры, то еще больше бы всего успел…

Их процессия в очередной раз затормозила, потому что Ацухимэ остановила одного из пробегавших мимо торговцев вразнос, в изобилии мельтешивших по рынку с лотками на груди. Одни торговцы продавали моти и данго, которые заворачивали в большие листья, другие — воду и холодный чай. Артем и Хидейоши тоже остановились, дожидаясь, когда проголодавшаяся девушка купит себе моти.

— Говорят, что число домов, где играют в кости, в твоей провинции многократно возросло, — сказал Хидейоши. — И все они находятся под покровительством Белого Дракона. Правда?

— Правда. Но разве это противоречит хоть одному императорскому закону? Ведь не под моим же покровительством находятся эти заведения, а под покровительством Белого Дракона, обитателя Небес. Я же всего лишь человек, в чьем сердце горит частица пламени Бьяку-Рю.

— Ты научился говорить как придворный аристократ, — усмехнулся Хидейоши. — Только знай, что сиккэн обдумывает закон, запрещающий самураям играть.

— Ах вот оно как! — Артем покачал головой. — Передай сиккэну, что он мало чего добьется этим законом. Он не первый, кто запрещает азартные игры. Я тебе скажу, что из этого выйдет. Играть, конечно, не перестанут, только будут делать это тайно, в подпольных притонах…

Где-то в отдалении раздались крики, спустя мгновения ярмарочная толпа пришла в движение. Что-то явно происходило, что-то нарушило привычное течение праздника, но что именно — понять пока было невозможно. Руки самураев Артема и Кумазава синхронно легли на рукояти мечей.

Толпа вдруг стала расступаться, кого-то пропуская. Самураи Артема и Кумазава теснее обступили своих сюзеренов и госпожу Ацухимэ.

В образовавшемся «живом» коридоре показалась группу самураев, целенаправленно продвигавшаяся в сторону Артема. Впереди выступал молодой воин в серебристой хаори.

Артем сразу понял, кто это такой.