«Ух ты, мы вышли из бухты…»

Меньше всего Артему хотелось сейчас напевать эту песенку, равно как и прочие песенки шутливого толка. Если уж речь зашла о музыке, то в качестве звуковой дорожки ко всему происходящему здорово бы подошли демонические запилы «Рамштайна», гремящие из могучих динамиков. Но откуда в тринадцатом веке взяться «Рамштайну» и динамикам, да еще посреди бушующего моря и на китайском торговом корабле?!

А море бушевало, мать его, ох как бушевало!

Тот факт, что они вышли из бухты, почувствовали все и сразу. Зубы людей ударились о горлышки кувшинов, вино выплеснулось из них на одежду. Кстати, этот напиток Артем назвал бы скорее слабенькой, градусов в двадцать-тридцать, рисовой водкой. От сакэ она отличалась разве чуть более горьким вкусом. В бока путешественников стали биться угловатые мешки, наполненные твердым содержимым. Кто-то из них, не опознанный Артемом в полутьме, которая яростно колыхалась вслед за фонарем, здорово так вписался в основание грот-мачты.

Не выпуская из рук кувшина, в котором оставалось, к слову сказать, еще достаточно, Артем пробрался к лестнице, взмыл по ней наверх, откинул люк и высунул из него голову.

То, что в бухте представлялось ему жутким разгулом воздушной стихии, оказалось сущими цветочками-лютиками и детским садом в сравнении с тем, что творилось в открытом море. Там, в бухте, ветер всего лишь не давал людям ровно стоять, всего лишь путал и трепал волосы, здесь он готов был сбить тебя с ног, как городошная бита – фигуру из трех палочек, перекинуть через борт и уволочь далеко и навсегда вместе со всеми твоими волосами. Артем успел заметить, что моряки натянули канаты вдоль бортов. В бухте волны лишь казались ему страшными. Так кажется страшным монстр из киношного ужастика, и только тогда, когда ты встречаешь его живьем, сразу понимаешь, что такое настоящий ужас. Штормовое море было много страшнее любого монстра, потому что от живой твари можно хотя бы попытаться убежать, а тут бежать было некуда.

Джонку подхватило и поволокло в темень. Через считанные мгновения остров совершенно исчез из виду, будто его и не было. Еще через минуту Артему вообще стало непонятно, в какой стороне он остался. Куда ни глянь – только черно-серые, зловеще пенящиеся перекаты.

– Матерь Божья, – прошептал Артем, завороженно глядя, как их джонка ухает в провал как в пропасть, и чувствуя, что все его внутренности при этом куда-то проваливаются и словно бы зависают в пустоте.

Вокруг на сотни, а то и тысячи километров вздымались волны, похожие на живые скалы, а внутри всего этого болтался их жалкий кораблик с тростниковыми парусами. Как эта скорлупка может выстоять?!

«А не лучше ли было бы попытаться перебить всех пиратов острова Рюкосима? – такая вот мысль от отчаянья посетила голову Артема. – Не меньше ли было бы в том риска?» Только теперь Артем осознал, что он и не представлял того ужаса, который на самом деле ждал их. Если бы представлял, то, может, и выбрал бы вариант «перебить».

Над его головой раздался треск – это рвались тростниковые паруса. Только Артем задрал голову, как на джонку обрушилась волна, облила его с ног до головы и через люк хлынула в трюм. Артем захлопнул люк и скатился вниз.

Его парадное одеяние – косодэ, украшенная узорами из хризантем, вышитых тончайшей серебристой нитью, прочные хакама, сшитые лучшим портным города Осаки, тончайшее и мягчайшее шелковое кимоно, поддетое под куртку и штаны, новые гэта с подошвой из кедра – вмиг намокло и утратило весь свой представительский шик. Но это было неизбежно, вопрос лишь во времени. Вымокнуть предстояло не только тем, кто станет выбираться на палубу или выглядывать из люка. Сверху, из щелей палубного настила, закапало уже довольно активно. А ведь это только начало. Дай-то бог, чтобы волны не стали выше и сильнее.

– Ёсимунэ! – позвал Артем после того, как спустился вниз, прижался к основанию грот-мачты и сделал внушительный глоток этого рисового пойла, которое пока никак не забирало, да и вряд ли могло забрать в этом состоянии.

Когда Ёсимунэ слабо отозвался откуда-то слева, Артем отдал ему приказ:

– На тебе сундук с грамотами императора! Накрой его чем-нибудь и смотри, чтобы не залило водой. Отвечаешь за него! Понял? Тогда выполняй!

Это была не только забота о важных грамотах. Когда человек при деле, у него остается меньше времени на панические мысли. Неплохо было бы всем отыскать какие-нибудь занятия. Может, уже сейчас стоит начать откачивать воду? Ведь рано или поздно этим обязательно придется заняться. Только вот Артему было совершенно непонятно, как и чем ее откачивать, тут требовался совет капитана. «Если ад все же существует, то грешников там следует не на сковородках жарить, а в адский шторм перевозить на джонках через моря», – подумал он вдруг.

Единственным светлым пятном и единственным же утешением в этой ситуации было то, что никакая погоня на хвосте у них повиснуть не может. Даже если главный пират Хаси вдруг сойдет с ума и прикажет выходить в море, то никто его не послушает, какими бы карами он ни стращал. Только в полном отчаянии и при отсутствии всяких надежд можно пуститься в плавание в такую погоду.

Когда он пробирался к Омицу, его взгляд случайно упал на айна. Невозмутимый дикарь, казавшийся несгибаемым, сейчас выглядел совсем по-другому. Его беспрерывно мутило. Стоило ему только разогнуться, как он вновь сгибался и заходился в безудержном приступе рвоты.

«Да, приятель, – без всякого злорадства подумал Артем. – Это тебе не за медведями по лесу бегать».

– На вот, выпей. – Артем протянул кувшин Омицу.

– Не буду. Ребенок.

– Как себя чувствуешь? Не тошнит?

– Тошнит, – призналась Омицу. – Но в горах бывало хуже, когда подолгу голодали. Голод страшнее бури.

– Все будет хорошо, – попытался приободрить ее Артем. – Это когда-нибудь кончится. Все шторма рано или поздно заканчиваются.

Из темного угла доносилось жалобное поскуливание. Артем догадался, что эти звуки издает купец-китаец.

– Хидейоши! Передай кувшин купцу. Пусть допивает, а то совсем раскиснет. Потом иди к сестре, поддержи ее!

В полумраке, который не мог разогнать свет фонаря, Артем не видел Ацухимэ, но чувствовал, что она смотрит сейчас на него. Он прямо-таки физически ощущал на себе ее взгляд, но решил подойти к ней попозже. Сейчас ему надо было быть рядом с Омицу.

Вскоре в трюм спустился капитан вместе с моряком, который был на корабле кем-то вроде боцмана, хотя, разумеется, так не звался, если вообще как-то специально звался.

Капитан нашел в трюмной полутьме господина посла.

– Шторм становится сильнее, господин посол.

– Будда и Сусаноо, куда еще сильнее! – вырвалось у Артема.

– Надо рубить мачты, – сказал капитан. – Иначе нас перевернет.

На капитане была соломенная накидка, с которой влага стекала почти так же, как с крыши после ливня.

– Нужна наша помощь, капитан? – без большого энтузиазма в голосе спросил Артем.

Ему не хотелось вылезать на палубу или кого-то туда посылать. Разве что необходимость заставит.

– Справимся, – уверил капитан. – А потом нам будет нужна только помощь небес.

Капитан и боцман поднялись наверх с чем-то завернутым в тряпки. Вскоре с палубы донеслись стуки, скрипы и протяжный треск.

Наверное, именно этот момент и оказался началом настоящего кошмара.

Джонку швыряло как футбольный мяч. После каждого удара волн Артем изумлялся, как их посудина еще умудряется оставаться на плаву, а не переворачивается, не разлетается в щепы, не идет ко дну! Неужели бог ветра и воды Сусаноо сегодня выступает на их стороне?! С чего бы это, чем заслужили? Какую жертву надо будет ему принести, если они выкарабкаются из этой передряги? А еще в голове зачем-то назойливо крутилась чужая, не вспомнить уже чья, фраза: «В окопах атеистов не бывает».

Фонарь-гандо в какой-то момент погас. Кто-то попытался зажечь его снова, но эти старания ни к чему не привели. Он прогорел какие-то секунды и снова погас. Трюм погрузился в полный мрак, хотя через какое-то время он перестал быть таким уж непроницаемым. Стали проступать силуэты, можно было разглядеть струйки воды, сочащейся сверху. Глаза людей попривыкли и стали что-то различать. Только вот на что тут во все глаза смотреть, да и зачем?

Очень многих в трюме выворачивало наизнанку. Особенно хреново было железному айну, дикарю из дикарей. Он молчал, но всем стало ясно, что его сухопутный организм был совсем не приспособлен для морских вояжей. Громче всех стонал купец-китаец, а совсем неподверженными морской болезни оказались воздушный гимнаст и ученик Ямомото-рю по имени Ёсимунэ. Да и Ацухимэ переносила качку весьма неплохо по сравнению с остальными, хотя слово «качка» так же подходило к этой бесовщине, как слово «огонек» к лесному пожару.

Вряд ли на свете найдется такой человек, который хоть раз не лежал бы с высокой температурой, то есть за тридцать восемь и больше. При этом все вокруг плывет, расплывается туманом, краски делаются гуще, голоса и прочие звуки – резче, а главное в том, что воспаленный бред постепенно сливается с реальностью. Вскоре уже и не разобрать, где что. Ты совершенно перестаешь чувствовать время, не знаешь, сколько там прошло – час, два или много больше. Только утро и отодвинутые шторы могут вернуть ощущение времени. Но до штор еще далеко, а пока вокруг не пойми что. С какого-то момента ты уже перестаешь ждать, что горячечный кошмар когда-либо кончится. Тебе уже делается как бы все равно, кончится это или нет.

За всех Артем говорить не мог, но сам испытывал примерно те же ощущения, что и больные во время горячки, последовательно проходя через ее стадии. Эта штормовая ночь отложилась в его голове лишь фрагментами.

Артем запомнил, как он придерживал Омицу и говорил ей что-то успокаивающее и ободряющее. Садато он заметил лишь однажды. Судя по закрытым глазам и закаменевшему лицу, самурай изо всех сил боролся со своими внутренними страхами. Хидейоши, как Артем ему и наказал, находился рядом с сестрой, а Ёсимунэ – возле сундука, в котором лежали грамоты.

Однажды Артема понесло зачем-то наверх, и он выглянул из люка. Моряк-китаец, тот самый, который травил ему байки, обхватил основание спиленной мачты и что-то бормотал на родном языке. Надстройку снесло начисто. Вокруг кипело море. Именно кипение черной воды в огромном котле приходило на ум Артему в качестве сравнения с тем, что творилось вокруг. Они на своей скорлупке находились посреди кипящего котла.

Волны уже хозяйничали на палубе, делали там что хотели и как хотели. Уму непостижимо, как на палубе еще могли находиться люди! Наверху оставался рулевой. Он стоял за румпелем, привязав себя то ли к нему, то ли еще к чему-то. Необходимо было держать джонку носом к волне. Все остальные матросы, не считая того китайца, оставленного наверху на всякий случай, прятались от шторма в трюме вместе с членами посольства. Опираясь на чувство времени или справедливости, капитан заменил несчастного китайца, да и на смену рулевому послал нового матроса. Этому бедолаге не повезло. Румпель сорвало и унесло в море вместе с ним. Это был уже третий моряк, пропавший в пучине. Двух других смыло за борт еще раньше.

Корабль остался точно по присказке, без руля и без ветрил. Люди потеряли последнюю возможность влиять хоть на что-то. Именно это и было самым страшным. Даже воду нельзя было вычерпать. Помпу еще не изобрели, а кожаными ведрами много не вычерпываешь. К тому же через открытый люк все равно натечет больше, чем ты выльешь.

Вода в трюме все прибывала. Стоило кому-то ступить на свободные от мешков места, как нога погружалась в воду по лодыжку.

– Это хорошо, – сказал капитан по данному поводу. – Чем тяжелее корабль, тем он устойчивее. Плохо будет, когда воды наберется совсем много. Тогда мы пойдем ко дну.

Даже напиться до забытья и то ни у кого не получилось. Вино закончилось во всех кувшинах. Людям оставалось только молиться.

Теперь их судьбы всецело находились в руках богов или природных стихий. Это в зависимости от того, кто во что верил.

Потом Артем оказался рядом с Ацухимэ… Или это она оказалась рядом с ним?

У них вышел какой-то странный разговор.

– У меня грязные волосы. – Она усмехнулась, опустила голову и потрясла черными волосами. – Хочу помыть. Неприятно умирать с грязной головой.

– Никто не умрет, – попытался ободрить ее Артем.

– Ты ее любишь? – вдруг спросила дочь самурая.

– Кого?

– Омицу. У нее будет твой ребенок.

– Давай поговорим об этом потом.

– Мы не выберемся из этого моря. Не будет никакого «потом».

– Будет.

– Не будет. Я жалею, что не сказала тебе раньше, хотя раньше я не могла… Когда мы с тобой странствовали вдвоем, это были лучшие дни в моей жизни. Тогда я верила, что хочу служить императору, сейчас думаю, что лучшей участью было бы быть с тобой. Теперь рядом с тобой Омицу. В Ямато ты не смог взять ее в жены, но если бы мы дошли до твоей страны? Ты бы назвал ее своей женой?

– Не знаю, – честно признался Артем.

– Я же вижу, что твоя любовь к ней – всего лишь привязанность и забота о матери твоего ребенка. Но эта не та любовь, о которой пишут стихи и песни. Я не встану между вами, если мы выживем, но всегда буду любить тебя.

Он что-то ответил ей, но уже не помнил, что именно. Артем вообще не был уверен в том, что весь этот разговор не причудился ему в безумстве этого грохота и тряски. Запросто могло и причудиться. А потом джонку закрутило-завертело еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее было и некуда. В памяти Артема не осталось ничего от тех бесконечных часов. Только качка, тошнота, полутьма и вода, сочащаяся сверху…

Потом до него донеслись слова капитана, прозвучавшие откуда-то из дальнего далека:

– Ветер стихает.

Даже если он на самом деле это сказал, то Артем не мог ему поверить, потому что все продолжалось, потому что стихнуть это не могло никогда. Но капитан оказался прав. Шторм затихал, хотя делал он это очень и очень долго, очень уж постепенно.

Потом под ногами людей раздался протяжный треск, и корабль на секунду замер. Потом его еще долго толкало вперед, и еще долго трещал корпус снизу и сбоку. Потом в джонку хлынула вода.

Люди бросились наверх. Очутившись на палубе, они совсем рядом увидели берег.

«Вот будет цирк, если окажется, что нас выкинуло обратно на пиратский остров», – с нескрываемым оптимизмом вдруг подумал Артем.

Была ночь. Над головой еще неслись черные рваные тучи, еще задувал ветер, волны били в борт корабля, севшего на мель. Но небо не пронзали молнии, не лил дождь, да и ветер по сравнению с тем, что мотал их по морям, казался смешным, детским, ничтожным.

Люди повалились на палубу и все как один заснули мертвым сном, потому что они не спали очень и очень долго. Как потом сказал капитан Гао, их мотало по волнам около двух суток.

На берег они выбрались только утром, когда их разбудило солнце.