Приближался Новый 1999-й год. В управлении шли странные разговоры о будущей компьютерной проблеме 2000-го, к которой нужно готовиться заранее. А еще о том, будет ли 2000-й год переходным годом в двадцать первый век или этим годом должен быть 2001-й.

— Как ты полагаешь, — сказал Корбалевич Гольцеву, — чем закончится эта киностушка с проблемой 2000-го года?

— Очередной манипуляцией. Год до означенной даты будут качать деньги с коллективных пользователей, а потом выяснится, что проблемы никакой не было.

— Да? А что среди компьютерщиков некому на это глаза людям открыть?

— Компьютерщики заинтересованы в том, чтобы люди были заинтересованы в них.

— А те, кто блюдет государственные интересы?

— Ты много встречал таких? Мне кажется, что чиновники вообще потеряли чувство меры, и я начинаю понимать корни тех репрессивных действий против госаппарата, которые время от времени осуществлялись в СССР в довоенный период.

— Но они не дали эффекта.

— Это тоже стереотип, мол, все это не давало эффекта. Эффект был, и заключался он в том, что государство не развалилось.

— Жестко.

— Но справедливо. И без манипуляций. Ты знаешь, чем отличается принцип управления при капитализме от социализма?

— Нет, это ты у нас все знаешь.

— Если при социализме говорили: не можешь — научим, не хочешь — заставим, то при капитализме все иначе. Не хочешь — мы тебе так промоем мозги, что ты захочешь и сам все сделаешь.

— Тут, пожалуйста, поподробнее.

— Пожалуйста. В восьмидесятые годы вдруг началась кампания по борьбе со СПИДом. Мировые научные светила говорили, что СПИД распространяется в геометрической прогрессии, а так как им заражено уже более полумиллиона жителей земли, то скоро все будут больны СПИДом. Я математик по образованию, если бы было так, то через семь-восемь лет все были бы больны СПИДом, а через десять человечество выродилось бы. Но этого не произошло. Однако со СПИДом продолжают бороться. Существуют структуры, которые разрабатывают лекарство от СПИДа, есть огромные отрасли, которые наживаются на производстве превентивных средств и одноразовых шприцов. А ты говоришь — спецы. Как только спецу покажут пачку долларов, он за нее мать родную продаст.

— Ты на курсах не у Валерия Михайловича учился?

— У него, родного.

— Чувствуется ухналевская школа.

— Да. Валерий Михайлович всегда мог резко и нелицеприятно оценить то, что происходит. Помнишь, как он отзывался о лозунге «экономика должна быть экономной»?

— Он говорил: «Экономика должна быть экономикой».

После этого разговора Корбалевич решил еще раз напомнить Ухналеву о рукописи Б.Н. Но делать это просто так было не с руки. И он дождался очередной встречи с Расимом, кторый как раз вернулся из Бреста, куда он ездил по поручению «резака» визави.

— Уточним, в чем была твоя задача? — сказал ему Корбалевич, когда они устроились на диване в гостниной ухналевской квартиры, превращенной на время операции в штаб. Виктор Сергеевич и Ухналев расположились в креслах напротив. В присутствии Корбалевича они играли роль статистов, которая плохо у них получалась.

— Эрдемир просил меня проверить, не скрываются ли там эмигранты из Каморканы.

— А тебе не показалось, что он, таким образом, шифруется, а на самом деле у него другая цель?

— Нет. Последнее время он все меньше говорит со мной на отвлеченные темы и не воспитывает меня. То есть не осуществляет некую идеологическую обработку. Встречаемся мы очень коротко, по-деловому. Я отчитываюсь по предыдущему заданию, а он ставит мне задачу на следующий период.

— Итак, чем заинтересовали твоего каморканского шефа эмигранты из Каморканы?

— Он вообще весьма ревниво относится ко всем тем, кто иначе смотрит на мир. Особенно у него вызывают идиосинкразию его соплеменники, которые думают иначе, чем он.

— Но, возможно, эта задача была поставлена ему теми, кто борется с оппозицией там, в Каморкане?

— Возможно, но я больше склоняюсь к тому, что он сам пытается найти их здесь, чтобы показать своим начальникам, что он борец за некую идеологическую чистоту. И что даже в Беларуси он нашел тех, кто против режима и отсиживается до поры до времени за границей.

— Что ж, его позиция ясна… А что привез ему ты?

— Отрицательный ответ.

— И чем ты его обосновал?

— Дело в том, что он слышал некий звон о наличии в Бресте каморканской общины.

— Откуда этот звон?

— Скорее всего, его аналитики просматривают белорусскую прессу. Там была публикация о мусульманском сообществе Бреста и даже некоей мусульманской улице.

— И таковая есть в Бресте?

— Вот уже несколько лет на одной из улиц стали селиться выходцы с Кавказа.

— Они мусульмане?

— Преимущественно да.

— Уважаемый начальник, — вмешался Ухналев, — мы уже более полугода работаем в качестве одновременно группы психологической поддержки и группы анализа одновременно. И вот что нам кажется. Задания у «резака» странные. То он ставит задачу заключить контракт по поставке чая, то по поиску каморканской оппозиции…

— Да, — подтвердил Виктор Сергеевич, — у нас складывается впечатление, и, возможно, в дальнейшем это подтвердится, что «резак» играет какую-то свою игру. То есть он выполняет функции руководителя разведывательного звена и отчитывается перед своими боссами, но параллельно делает свое дело. Отсюда и поиск того, что понадобится боссам для отчета.

— Знаешь, Витя, — сказал Ухналев, — они всегда делали это, но не столь очевидно. В их работе частные интересы присутствовали всегда.

— Это так, — сказал Виктор Сергеевич, — но во всем нужна мера. Иначе они сами создают основы для своей компрометации, подставляются.

— Витя, это в советские времена они боялись скомпрометировать себя. А сейчас ничего не боятся, потому что исчез противовес, который обеспечивал равновесие в мире. Противоположная сторона приняла их правила игры, ориентиры и ценности. И со свойственной нам, славянам, крайностью стала святее папы римского.

— И какое следующее задание может быть? — спросил у группы психологической поддержки Корбалевич, явно пытаясь не дать разговориться Ухналеву.

— Судя по предварительным разговорам, это будет задание написать статью в зарубежные СМИ, — ответил Виктор Сергеевич.

— Как мы будем на это реагировать?

— Сначала откажемся категорически.

— А чем мотивируем?

— Тем, что ранее договаривались о том, что о сотрудничестве будут знать только несколько человек. Затем скажем, что не наш уровень писать такие статьи.

— А потом?

— Потом сломаемся.

— На чем?

— На оплате.

— И как это будет выглядеть?

— Поинтересуемся оплатой. Если она будет приличной, согласимся.

— А как же «не наш уровень»?

— Найдем какого-нибудь писаку, и за половину гонорара он напишет статью.

— Но это может скомпрометировать «нашего друга».

— «Нашего друга» нужно время от времени искусственно компрометировать: срывать выполнение заданий полностью или наполовину. Потому что агент, который все выполняет и ведет себя идеально, всегда подозрителен.

— Что ж, здесь я с вами совершенно согласен, — сказал Корбалевич.

— И еще, — вмешался в разговор Ухналев, — пусть твой начальник утвердит некую концепцию этой статьи, а то после всего начнется бодяга о том, что статья принесла вред. И тут же найдут виновного, то есть тебя.

— Так набросайте что-то вроде меморандума, — предложил Корбалевич.

— Сделаем, когда ситуация достаточно прояснится, — сказал Виктор Сергеевич.

— Ну, тогда расстаемся. Сегодня первым уйдем Расим. Я хочу задержаться для конфиденциального разговора с Валерием Михайловичем…

После ухода Расима и Виктора Сергеевича Корбалевич остался один на один с хозяином квартиры.

— Знаешь, Леня, — сказал Ухналев, — нам с тобой, конечно, надо поговорить обо всем этом, но ты неудачно выбрал время. Зная загрузку начальника отдела контрразведки, я могу предположить, что нам не дадут закончить эту беседу.

— А вдруг успеем? — съехидничал Корбалевич.

— Как знаешь, — ответил Ухналев. — Так о чем по тексту этой рукописи ты хотел поговорить?

— Вам не кажется, что рукопись написана как бы вдогонку к тем фактам, которые в ней описаны.

— Безусловно. В те времена, когда мы работали в Германии, на многие вещи смотрели без груза сегодняшних проблем и сегодняшних стереотипов. И если Б.Н. писал эту вещь несколько лет назад, он не мог написать ее так, как писал бы в пятидесятые годы. Но при всем этом, фактура рукописи реальна, не без некоего щегольства описаны некоторые операции того времени. Давай конкретно, что тебе в рукописи Б.Н. не понравилось?

— Мне бы текст, — сказал Корбалевич, — а то тяжело говорить по памяти.

— Ах, да, — произнес Ухналев, поднялся с дивана и пошел в другую комнату. Спустя минуту он уже вернулся с папкой в руках.

Корбалевич взял папку, открыл ее и стал перебирать листы.

— Ага, — сказал он. — Вот то, о чем я хотел сказать. Здесь описан случай, когда Ефимов в Западном Берлине обнаружил за собой слежку.

— И что тут необычного для тебя, представителя контрразведки?

— До определенного момента ничего. Читаю: «Контрнаблюдение обнаружило “хвост”, и Ефимов отказался от встречи. При этом он не преминул помотать наружку визави, подергать ее на отрывах, а также осуществил массу контактов со случайными лицами. Прибавив коллегам напротив работы по установлению и проверке этих лиц».

— И что тебе тут не нравится?

— Знаете, то, как описал Ефимова Б.Н., говорит, что Ефимов не способен на такие авантюры, как помотать наружку визави. Он, установив за собой наблюдение, должен был в соответствии со своим характером, просто вернуться домой.

— Леня, и на старуху бывает проруха. Но здесь я с тобой согласен. Возможно, это авторский вымысел. Хотя многие из нас были молоды и были готовы подергать смерть за усы.

— А вот еще один момент, — сказал Корбалевич. — Б.Н. пишет о способности их СМИ моментально реагировать на свои провалы и получать из них дивиденды. «Это они умели лучше нас», — утверждает он. А далее у него идет следующий текст: «…с чем это связано, до сих пор знаю. Возможно, у большого народа нет потребности постоянно напоминать, что он обижен и что к нему все время тянутся чьи-то руки».

— Знаешь, здесь я бы с Б.Н. согласился. Б.Н. в свое время разработал теорию выживания малых этносоциальных форм в больших. Согласно ей малое в большом вынуждено быть более активным, все время отслеживать обстановку, иметь емкий, но значительный ресурс-капитал для действия в непредвиденных или экстремальных обстоятельствах. Но все это касается неких объективных основ взаимоотношения малого и большого. Мы все время проигрывали освещение этих событий в СМИ потому, что их СМИ были элементом рыночной экономики и рекламы. И у них был большой опыт оболванивания потребителя. Мы со своей правильностью и честностью в те времена иногда не могли через СМИ довести дезу до противника. Кроме того, наша система согласований напрочь устраняла оперативность, необходимую в таких случаях. И мне кажется, что визави, планируя операцию, уже имели запасной вариант ее оправдания на случай провала. Наиболее яркий пример этого — акция со сбитым «боингом»-шпионом в 1983 году. Проигрыш в сборе шпионской информации, наши визави компенсировали выигрышем в информационно-психологической войне.

— Значит, дело было только в оперативности?

— Нет, оперативность — вещь прикладная. Вот смотри, — Ухналев надел очки, взял рукопись и стал читать:

«Радиостанция “Освобождение” начала свою работу в июне 1950 года словами “Мы несем хорошие и плохие новости, но они всегда соответствуют правде”».

— Я помню этот отрывок, — сказал Корбалевич.

— Не сомневаюсь. Но основа здесь более глубокая. Они не предлагают каждому слушателю миллион, как можно было бы сделать со слушателями Запада, они предлагают правду. А ведь мы — цивилизация правды. Мы за правду отца родного не пожалеем. И таким образом, они весьма точно попали в центр наших цивилизационных ориентиров и ожиданий. Под знаменем правды совершалась революция семнадцатого года, под таким же знаменем начиналась перестройка. Короче, нашим салом, нам по мусалам.

— Понятно… А дальше у Б.Н. идут рассуждения о том, если бы «Император российский в свое время делал то, что сегодня делает КГБ, то есть сажал бы Лениных, Керенских, Троцких и им подобных в “дурдома”, то не было бы в России ни революции, ни советской власти».

— Знаешь, мысль о том, что революции делают сумасшедшие, не нова. Как ни парадоксально, но именно сумасшедшим выпадает честь быть разрушителями старого общества и даже на первых порах строителями нового. И реакция карлхорстского начальства на это была соответствующей. Кстати, эту особенность перед самой смертью отметил Лев Толстой.

— Потому Ленин и назвал его «зеркалом русской революции»?

— Нет, Ленин назвал его «зеркалом» за реализм в описании ужасов русской жизни.

— Ну вот кое-что и прояснилось, — сказал Корбалевич. — А теперь несколько слов о лампе под кодовым названием 9SХ1, которую автор рукописи похитил с секретного завода весьма примитивным способом.

— А ты бы хотел, чтобы он сделал это со стрельбой и спецназом?

— Нет, но уж очень все просто…

— Пусть будет просто. Чем проще решается поставленная задача, тем эффективнее деятельность разведки. Представь себе сложную операцию, там каждый элемент ее грозит провалом. А тут все просто: пришел, увидел, победил. Б.Н. все правильно рассчитал, он знал, на какую точку души Фридриха надавить, и надавил.

— А… — произнес Корбалевич, но в это время зазуммерил его мобильный телефон.

Звонил Гольцев, сказал, что Леонида срочно разыскивает начальник управления.

— Вот видишь, — сказал Ухналев, — я был как всегда прав. Интуиция — великая вещь.