Б.Н.
— Как у вас дела с Тимкиным? — спросил меня новый начальник отдела после очередного совещания.
— Осуществляем проверку на учебных поручениях.
— И как он?
— Психологически устойчив, хорошая память, контактен.
— Ищите фактуру, которую можно положить в основу легенды его возможного бегства за границу.
— Фактура эта есть. У него дядя был репрессирован.
— Ну, у кого дяди не были репрессированы…
— Дело не в репрессиях, а в том, что он парень пишущий и хотел бы написать историю своей семьи, где центральным событием будет то, что связано с его дядей, крупным строительным начальником.
— Он хотел бы или вы этот факт привели для фундамента будущей легенды?
— Я.
— А вообще как он отнесется к нашему предложению?
— Я думаю, оно будет для него шоком.
— Так вы же его готовили!
— Я готовил его на проигранных уже ситуациях. Мало того, мои задания относились к решению контрразведывательных задач.
— Не заиграйтесь, — сказал начальник и отпустил меня восвояси.
Разговор с начальником подтолкнул меня к тому, чтобы сделать главный шаг в работе по привлечению к сотрудничеству человека, который не имел ранее к разведке никакого отношения.
Я написал рапорт, получил санкцию на дальнейшие действия и встретился с Анатолием в Северном парке.
Мы уселись на скамейке на безлюдной аллее.
— Толя, — сказал я ему, — как ты представляешь свою жизнь после увольнения в запас?
— Уеду на родину, — сказал он, — поступлю в университет на журфак.
— То есть ты хочешь стать журналистом?
— Да.
— Журналист — это профессия. То есть деятельность, которая будет тебя кормить. А в рамках этой профессии, чтобы ты хотел сделать?
— Написать книгу…
— А не попробовать ли тебе остаться в Германии, на сверхсрочную? Ты не думал об этом?
— Честно признаться, нет.
— Скажи, а как бы ты, как журналист, отнесся к путешествию по миру и написанию чего-то вроде путевых заметок?
— А это возможно?
— Это возможно, посмотри, как развивается туризм. В скором времени вообще не будет проблем выехать за границу. Есть и другие варианты, которые могут совместить реализацию твоих творческих планов. Вот ты сказал Наташе Коледун, что у тебя есть задумка написать книгу о вашей семье, но вряд ли ее удастся опубликовать в СССР, потому что там должна быть глава о твоем дяде.
— Откуда вы знаете, что я так говорил Наташе?
— Толя, я все знаю, у меня работа такая — все знать. Если бы я не знал этого, я бы с тобой не встречался. Ты почему мне сразу не сказал, что тобой интересуется Наталья Коледун?
— Я полагал, что это личный контакт, она журналист…
— Ну, разумеется, личный. А ты знаешь, что она работала в «Посеве», а потом ушла в «Прорыв», но «Прорыв» приказал долго жить, и она снова сотрудничает с «Посевом»?
— Я этого не знал, хотя… догадывался.
— Так вот, знай. Впрочем, Толя, я не Господь Бог и тоже всего не знаю. И могу только предполагать, что Наташа искренне в тебя влюблена. Это мое первое предположение. А второе предположение — у нее проблемы с деньгами, и она желает подработать, то есть получить деньги за работу по переманиванию тебя на Запад. Ты не думал об этом?
— Нет…
— Так вот, Толя, подумай. Я тебе даю на раздумье ровно сутки. А через сутки ты придешь сюда и скажешь мне: я хочу поиграть с теми, кто хотел поиграть со мной. И мы договоримся с тобой о дальнейших действиях. Если тебя не будет, я пойму, что ты выбрал увольнение в запас, отъезд в Кстово и так далее. Идет?
— Идет… — ответил он. — Я свободен?
— Конечно, — сказал я. — Но на тот случай, если ты не придешь сюда, напиши такую расписку: «Я такой-то, обязуюсь не разглашать информацию, ставшую известной мне во время службы в Советской армии». Распишись и поставь сегодняшнее число.
Мне трудно было предположить, что творилось в душе у Толи Тимкина эти сутки. Но спустя двадцать четыре часа он был в парке, и я сказал ему:
— Если у тебя нет заячьей крови, то у меня к тебе предложение: ты уходишь на Запад, пишешь там книгу и вообще становишься журналистом. Тебе придется какое-то время пробиваться самому. То есть легализацию в новых условиях ты будешь проходить сам. Не получится, мы вернем тебя по своим каналам. Получится, поработаем какое-то время на интересы государства и опять же вернем тебя на Родину.
— Я согласен, — кивнул он.
— Тогда прекрасно, — сказал я. — Послезавтра тебе объявят отпуск с поездкой на Родину. Ты поедешь туда, отдохнешь десять суток и вернешься обратно самолетом. В военкомате тебе отпуск продлят еще на пять суток, но ты вернешься через десять. Мы тебя встретим в аэропорту. Разместим на квартире и поработаем с тобой. Дома и в военкомате объявишь, что собираешься остаться на сверхсрочную.
На том мы расстались. Я знал, что впереди у Тимкина две недели мучительных раздумий. Впрочем, по возвращении он ещё мог отказаться от учебы и операции, но это теоретически, психологически же он перешел Рубикон, явившись ко мне в парк на встречу.
Связываюсь с представителем Особого отдела и прошу организовать отправку Тимкина в отпуск. Затем пишу запрос в Кстовский отдел УКГБ по Горьковской области с сообщением о прибытии к ним рядового Тимкина в краткосрочный отпуск и дополнительном изучении указанного лица и его родственных и иных связей в связи с намерением его остаться на сверхсрочную службу в подразделении, деятельность которого связана с государственной тайной.
Запрос уйдет в адрес чуть раньше, чем Тимкин вылетит в Союз, и Анатолия будут ждать. Впрочем, я знаю, какой будет ответ, и начинаю писать план мероприятий по обучению будущего агента для работы за кордоном. Его надо будет утвердить у руководства еще до того, как Тимкин вернется в Берлин.
Но начальство возвращает план обратно, требуя конкретно изложить цель внедрения Тимкина в структуры, представляющие интерес для советской разведки.
Иду в Ефимову, объясняю, что степень внедрения Тимкина в указанные структуры будет зависеть от воли случая. Но начальство это не устраивает. Оно требует конкретики. Пишу, что все это будет уточнено после проведения мероприятий по обучению будущего агента.
Начальство соглашается со мной, но требует осуществить внедрение Тимкина сразу после окончания подготовки.
Иду бодаться с Ефимовым устно.
— Нам нельзя отправлять его за кордон сразу.
— Почему?
— Во-первых, нужно дать окружению осмыслить информацию о том, что его не отставили на сверхсрочную.
— А во-вторых?
— Во-вторых, заброску за кордон нужно провести сразу после увольнения его в запас, то есть с момента исключения из списков части.
— Ваши аргументы? — говорит на это Ефимов.
— То, что сделает Тимкин, расценивается как бегство за границу, то есть измена Родине ст. 58—1а. Она имеет альтернативную санкцию. В случае же с военнослужащим эта санкция безальтернативна.
— В данном случае это более убедительно для противника, — говорит Ефимов.
— Но кто его знает, что может произойти там, вдруг ему придется вернуться, а нас на месте не окажется.
— Куда мы денемся? — говорит Ефимов. — Даже если нас не будет, будут другие.
— Другие будут, но нам нужно подумать и о чувствах его родителей.
— Тут думай не думай, ничего не придумаешь! — говорит, как рубит, Ефимов. — Это издержки нашей работы!
Спустя полмесяца возвращается Тимкин. Лично встречаю его в аэропорту, интересуюсь, не видел ли его кто-нибудь из однополчан, и везу на закрытую квартиру.
На следующий день начинаю обучение.
А начинаем мы с того, как преодолеть границу в обе стороны и что его может ждать потом.
Мотивы «бегства» за границу у нас уже определены. Первый и главный — «из любви-с». Но он легко может рассыпаться, если выяснится, что пассия Тимкина просто решила заработать, как это принято на Западе. Тогда есть еще два мотива. Это обида за то, что не оставили на сверхсрочную, и желание написать книгу о своей семье, которая не может быть издана в СССР.
Эти мотивы определяют легенду и все остальное. Их нужно знать твердо, потому что пройти Тимкину придется не один разведопрос.
Кстати, о разведопросах. Здесь тоже надо не переборщить. С одной стороны, рассказать визави о части, где служил, придется, но рассказ этот не должен быть дальше бытовых деталей. Мы с моим подопечным приходим к единому мнению, что здесь у нас позиция человека, который был сосредоточен на своих редакционных материалах, а все остальное его мало интересовало. Впрочем, на всякий случай читаем военные газеты. Хотя на них и стоит гриф секретности, вряд ли все, что там написано, можно считать секретом…
