ГЛАВА 9

Жара. Пыль. Песок на зубах хрустит. Степь от горизонта до горизонта. Солнце белое, жестокое и равнодушное бьет безжалостно в глаза, как лампа следователя на допросе. Редко-редко где уродливое деревце, изломанное степными буранами, нарушает пугающее однообразие.

Добрый человек, плюнь, перекрестись да возвращайся домой. Нечего тебе тут делать. А мы, грешные, пойдем вперед, туда, где выжженная степь вдруг обрывается крутым берегом грязного Ингула, туда, где в дрожащем мареве столпились скелеты караульных вышек, туда, где десятки рядов колючей проволоки надежно опутали чахлые рощицы. Деревца тощие. Листья под толстым слоем пыли и оттого серые. Может, вышки-то не караульные? Может, геологи? Может, нефть? Какая к черту нефть? Вышки с прожекторами и с пулеметами. Много вышек. Много прожекторов. Много пулеметов. Ну, значит, не ошиблись. Значит, правильный путь держим. Верной дорогой идете, товарищи! Сюда нам.

Жёлтые Воды. Придет время, и будет это название звучать так же страшно, как Катынь, Освенцим, Суханове, Бабий Яр, Бухенвальд, Кыштым. Но не наступило еще то время. И потому, услышав это страшное название, не вздрагивает обыватель. Не коробит его от этого названия, и мурашки по коже не бегут. Да и не только у обывателя это название никаких ассоциаций не вызывает, но и у зэков, которых бесконечными колоннами гонят со станции к вышкам. Рады многие: не Колыма, не Новая Земля. Украина, черт побери, живем, ребята! И не скоро узнают они, а может, никогда не узнают, что Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза имеет прямую связь с директором "глиноземного завода", на котором им предстоит работать. Не положено им знать, что из Центрального Комитета каждый день звонят директору завода большие люди, выполнением дневного плана интересуются. Важен завод, важнее Челябинского танкового. И не очень вам, ребята, повезло, что гонят вас сюда. И не радуйтесь пайке жирной и щам с мясом. Того, у кого зубы начнут выпадать да волосы, заберут в другое место. Того, кто догадается, что тут за глинозем, тоже быстро заберут. А уж если вы все там в лагере взбунтуетесь, то охрана в Жёлтых Водах надежная, а если нужно, то и мы поможем. Имейте в виду: рядом с вами соседствует самый большой учебный центр частей СпН. С нами не связывайтесь. Лучше уж подыхайте понемногу, не рыпаясь, на "глиноземном заводе".

Пыль. Жара. Степь. Мы прыгаем. Мы много прыгаем. С больших высот. С малых высот. Со сверхмалых. Мы прыгаем в два потока с Ан-12 и в четыре потока с Ан-22. Вы себе можете представить выброску в четыре потока? Да черта с два! Только тот, кто прыгал, знает, что это такое.

Мы прыгаем днем и ночью. Жёлтые Воды — это Европа. Жёлтые Воды — это у самого Кировограда. Но летом тут всегда душно и засушливо. Лето знойное и безоблачное. Тут нелетной погоды не бывает. И оттого со всех концов страны сюда собираются роты, батальоны, полки и бригады СпН, и бросают их тут с июня по сентябрь. Боже, пошли ливень! Пусть раскиснет проклятый аэродром. Он крепок, как гранит, но это просто глина, и не надо его бетонировать. Солнце забетонировало его лучше всякого технолога. Эй, кто там на самом верху, пошли же ливень! Пусть аэродром раскиснет. Мы все Тебя просим. Много нас тут. Тысячи. Десятки тысяч. Ну, пошли же ливень!

Гроза надвигается, как мировая революция, — лениво и неуверенно. Пересохла степь. Гонит ветер пыльные смерчи. Затянуло горизонт чернотой, и блещет небо вдали. Далеко-далеко громыхает слабо гром. Но нет дождя. Нет. Ах, как бы я подставил лицо крупным каплям теплой летней грозы. Но не будет ее. Будет и завтра изнуряющий зной, будет горячий ветер с мелкими песчинками. Будет бескрайняя выжженная степь. И пересохшими глотками мы будем орать "Ура!", вот как сейчас орем. От края и до края взлетной полосы построен цвет частей СпН. Чуть колышется море запыленных выцветших голубых беретов.

— Смирно! Для встречи справа… на… караул!

Грянул встречный марш. И вот уж не надо мне ни воды, ни дождя. Понес меня марш на крыльях. Вдали показалась машина с огромным маршалом. И, увидев его, взревел первый батальон "Ура!", и покатилось солдатское приветствие по рядам: "А-а-а-а!" Наверное, с таким воплем вставали батальоны в атаку. Ура-а-а-а!

— Товарищ Маршал Советского Союза, представляю сводный корпус специального назначения для проведения строевого смотра и марш-парада. Начальник Пятого управления генерал-полковник Петрушевский.

Глянул маршал на бесконечные ряды диверсантов, улыбнулся.

Генерал Петрушевский свое воинство представляет:

— Двадцать седьмая бригада специального назначения!

— Здравствуйте, разведчики! — рявкнула маршальская глотка.

— Здрав жлав тов Маршл Сов Сьюз! — рявкнула в ответ 27-я бригада.

— Благодарю за службу!

— Служ Сов Сьюз! — рявкнула 27-я.

— Третья морская бригада специального назначения Черноморского флота!

— Здравствуйте, разведчики!

— Здрав жлав…

— Семьдесят второй отдельный учебный батальон специального назначения!

— Здрав жлав…

— Тринадцатая бригада специального назначения!

— Двести двадцать четвертый отдельный батальон специального назначения Шестой гвардейской танковой армии!

Кричит маршал приветствия, и эхо радостно гонит слова его за горизонт: благодарю за службу! службу! службу!

Суров и строг церемониал военных парадов. И радостен. Не зря придуманы смотры. Ах, не зря! Машина генерала Петрушевского идет правее и чуть позади маршальской машины. Отчего блеск в глазах генеральских? Гордость? Конечно, гордость! Полюбуйся, маршал, на моих молодцов. Разве хуже они головорезов Маргелова? Ах, не хуже! Нет, не хуже.

— Тридцать вторая бригада специального назначения!

— Здравствуйте, чудо-богатыри!

— Здрав жлав…

Нет конца аэродрому. Нескончаемой стеной стоит спецназ ГРУ.

— Благодарю за службу! Благодарю за службу! Благодарю за службу!

После каждых крупных учений по традиции строят войска для общей проверки. Традиции этой сотни лет. Так после сражения полководец собирал оставшихся, считал потери, поздравлял победителей. Грандиозные учения завершены. И только тут, на бескрайнем поле, когда участники учений собраны вместе, можно представить невероятную мощь Пятого управления ГРУ. А ведь не все еще тут.

— Восемьсот восьмая отдельная разведывательная рота специального назначения Приволжского военного округа!

Идет машина маршальская вдоль рядов и, несомненно, мысль маршала терзает: на кого же всю эту рать с цепи спустить? На Европу? На Азию? Может, на товарищей по Политбюро?

Ну что же ты, маршал? Чего медлишь? Мы тут все свои. Злые мы все. Ну, спусти с цепи! Всю Россию кровью зальем. Только команду дай. Не всех убивать, конечно, будем, не всех. Если у кого дача большая да машина длинная, тех мы не тронем. Это не грех — иметь дачу да длинную машину. Тех, кто о социальной справедливости говорит, мы тоже не тронем. Грех это, но не очень большой. Заблуждаются люди, что с них возьмешь, с юродивых! Убивать мы, маршал, только тех будем, кто первое и второе одновременно делает: кто о социальной справедливости болтает да на длинной машине ездит. Тех, как бешеных собак, — на фонари, на столбы телеграфные. От них, маршал, все беды на нашу землю сыплются, от них. Ну, спусти цепь, маршал! Эх, маршал. Ведь если не ты, так последователь твой спустит части СпН с цепи. Спустит. Будь уверен. Много будет крови. Чем дольше тянуть будете, тем больше потом крови будет. Но — будет! Будет! Ура-а-а-а-а! Ура!

Катится рев по полю. Катится. В дальних балках, без дождя пересохших, лает эхо нашего рева.

— А поработаем, ребята? — вопрошает маршал.

— А-а-а-а-а! — ревет Спецназ ГРУ восторженно в ответ.

Поработаем, значит. Поработаем.

Мы работаем. Мы работаем дни и ночи. И уже не различаешь дней и ночей. Несутся будни серым колесом. Прыжки дневные. Прыжки ночные. Прыжки со сверхмалых высот. Прыжки со средних высот. Прыжки с катапультированием, но это не для всех. Прыжки из стратосферы, это тоже для избранных. Соревнования. Соревнования. Соревнования. И снова прыжки. Горькая пыль на губах. Красные глаза. Злость наружу просится. Иногда апатия полная. И уже укладываем парашюты свои без трепета. Скорей бы уложить да поспать минут тридцать. Может, проверить укладку еще раз? Да ну ее на… Учебные бои. Напалм. Собаки. МВД. КГБ. Опять стрельбы, и опять прыжки.

А смерть рядом с нами ходит. Нет, никого она под свои черные крылья не прибрала. Но рядом старуха. Не дремлет. В 112-м отдельном батальоне новый парашют проверяют, Д-1-8. Плохой парашют. Боятся его спецы. Не хотят на Д-1-8 прыгать. Что-то не так в нем. На каждые сто прыжков минимум один перехлест приходится. Тут и конструктор парашюта, и испытатели. Объясняют, что уложили мы не так, хранили не так. Ну вас всех на… — гробиться-то нашему брату. Старшина из 112-го батальона прыгал, перехлестнуло ему стропы через купол, он их стропорезом полоснул. Хорошо приземлился. Мягко. А ему шутки на земле: надо ж было не со всего маху полосовать стропы, а найти, где они шелковой ниточкой сшиты, да ниточку аккуратно и распустить. А старшина после прыжка такого совсем шуток не понимает, да матом шутников. И конструктора заодно.

Рядом с нами смерть. Вон за теми заборами. Жёлтые Воды рядом. Концлагеря. Уран. А значит, и смерть. Не тут ли каждый начальник себе "кукол" да "гладиаторов" подбирает? Запретные зоны. Вышки сторожевые. Вышки парашютные. Все рядом. Концлагерь и мы. Зачем это? Чтобы нас пугать? А может, еще какая причина есть держать главный учебный центр частей СпН рядом с урановыми рудниками? Рядом с концлагерями. Рядом со смертью.

И опять прыжки. "Капитан Суворов. Этот парашют я укладывал сам".

Операция первая. Закрепили вершину купола. "Этот парашют я укладывал сам". Готовы? Попрыгали. Вперед. Вперед. "Генерал-майор Кравцов. Этот парашют я укладывал сам". Я долго тупо смотрю на расписку моего соседа, который закончил укладку. Что-то в этой надписи мне не понятно. Что-то не так. Но голова не соображает. Недосып. Я мучительно напрягаю свое сознание, и вдруг меня озаряет:

— Товарищ генерал!

— Тихо, не шуми. Да, Витя. Да, — и он смеется. — Только не шуми. Я уже тридцать два часа как генерал. Ты первый сообразил.

— Поздравляю вас…

— Спасибо.

— Много вам звезд…

— Да не шуми ты! Пить потом будем. Не время сейчас. Ах, черт. Замотался я совсем. Ты-то свой парашют уложил?

— Оба, товарищ генерал.

— Сдай их оба.

— Есть сдать, — и, предчувствуя что-то, вопреки уставам, я лишний вопрос задал: — Я не прыгаю сегодня?

— Ты никогда больше прыгать не будешь.

— Ясно, — отвечаю, хотя ничего мне не ясно.

— Вызывают тебя в Киев. А там, наверное, в Москву.

— Есть.

— О вызове ни с кем не болтать. При оформлении документов в строевом отделе скажешь, что вызов из Десятого главного управления Генерального штаба.

— Есть! — рявкнул я.

— Тогда до свидания, капитан. И успехов тебе.

— Капитан, есть предварительное решение Генерального штаба забросить тебя в тыл противника для выполнения особого задания, — незнакомый генерал измерил меня тяжелым взглядом. — Сколько времени надо на подготовку?

— Три минуты, товарищ генерал.

— Почему не пять? — он впервые улыбнулся.

— Мне только в туалет сбегать, трех минут достаточно, — и, понимая, что мою шутку он может не оценить, добавил: — Всю ночь меня сюда в автобусе везли, там никакой возможности не было.

— Николай Герасимович, — обратился генерал к кому-то, — проводите капитана.

Через две с половиной минуты я вновь стоял перед генералом.

— Теперь готов?

— Готов, товарищ генерал.

— Куда угодно?

— В огонь и в воду, товарищ генерал.

— И тебя не интересует, куда?

— Интересует, товарищ генерал.

— А если бы мы решили тебя готовить к выполнению задачи очень долго — например, пять лет? Как бы ты отнесся к этому?

— Положительно.

— Почему?

— Это означает, что задание будет действительно серьезным. Это мне подходит.

— Что ты, капитан, знаешь о Десятом главном управлении Генерального штаба?

— Оно осуществляет поставки вооружения всем, кто борется за свободу, готовит командиров для национально-освободительных движений, направляет военных советников в Азию, Африку, на Кубу…

— Как бы ты отнесся к предложению стать офицером Десятого главного управления?

— Это была бы высшая честь для меня.

— Десятое главное управление направляет советников в страны с жарким влажным и с жарким сухим климатом. Что бы ты предпочел?

— Жаркий влажный.

— Почему?

— Это Вьетнам, Камбоджа, Лаос. Там воюют. А в жарком сухом сейчас прекращение огня.

— Ты ошибаешься, капитан. Воюют всегда и везде. Перемирия никогда нигде нет и не будет. Война идет постоянно. Открытая война иногда прерывается, но тайная — никогда. Мы рассматриваем вопрос об отправке тебя на войну. На тайную войну.

— В КГБ?

— Нет.

— Разве бывает тайная война без участия КГБ?

— Бывает.

— И эту войну ведет Десятое главное управление?

— Нет, ее ведет Второе главное управление Генерального штаба — ГРУ. Для прикрытия своего существования ГРУ использует разные организации, в том числе и Десятое главное управление. Тебя, капитан, мы отправим на экзамены в тайную академию ГРУ, но все будет организовано так, как будто ты становишься военным советником. Десятое главное управление — твое прикрытие. Все документы будут оформляться только в Десятом главном управлении. Это управление вызовет тебя в Москву, а там мы тайно заберем тебя к себе сдавать экзамены.

— А если я экзаменов не сдам?

Он брезгливо фыркнул:

— Тогда мы тебя и вправду отдадим в Десятое главное управление, и ты действительно станешь военным советником. Они тебя возьмут, ты им нравишься. Но ты и нам нравишься. Мы уверены, что ты наши экзамены сдашь, иначе мы бы с тобой сейчас не беседовали.

— Все ясно, товарищ генерал.

— А коль так, необходимо выполнить некоторые формальности.

Он извлек из сейфа хрустящий, как новенький червонец, лист бумаги с гербом и грифом "Совершенно секретно".

— Прочитай и подпиши.

На листе двенадцать коротких пунктов. Каждый начинается словом "запрещается" и завершается грозным предупреждением: "Карается высшей мерой наказания". А заключение гласило: "Попытка разглашения данного документа или любой его части карается высшей мерой наказания".

— Готов?

Вместо ответа я только кивнул. Он придвинул мне ручку. Я подписал, и лист исчез в недрах сейфа.

— До встречи в Москве, капитан.

Сдав дела совсем молоденькому старшему лейтенанту, я предстал перец своим, теперь уже бывшим, командиром:

— Товарищ генерал, капитан Суворов. Представляюсь по случаю перевода в Десятое главное управление Генерального штаба.

— Садись.

Сел.

Он долго смотрит мне в лицо. Я выдерживаю его пристальный взгляд. Он подтянут и строг, и он не улыбается мне.

— Ты, Виктор, идешь на серьезное дело. Тебя забирают в "десятку", но я думаю, это только прикрытие. Мне кажется, что тебя заберут куда-то выше. Может быть, даже в ГРУ. В Аквариум. Просто они не имеют права об этом говорить. Но вспомни мои слова — приедешь в Десятое Главное, а тебя заберут в другое место. Наверное, так оно и будет. Если мой анализ происходящего правильный, то тебя ждут очень серьезные экзамены. Если ты хочешь их пройти, то всегда будь самим собой. В тебе есть что-то преступное, что-то порочное, но не пытайся скрывать этого.

— Я не буду этого скрывать.

— И будь добрым. Всегда будь добрым. Всю жизнь. Ты обещаешь мне?

— Обещаю.

— Если тебе придется убивать человека, будь добрым. Улыбайся перед тем, как перережешь ему горло.

— Постараюсь.

— Но если тебя будут убивать, не скули и не плачь. Этого не простят. Улыбайся, когда тебе будут резать горло. Улыбайся палачу. Этим ты обессмертишь себя. Все равно каждый из нас когда-нибудь подохнет. Подыхай человеком, Витя. Гордо подыхай. Обещаешь?

На следующий день зеленый автобус доставил группу офицеров на пустынную железнодорожную станцию, где формировался воинский эшелон.

Всех их вызывало в Москву Десятое главное управление Генерального штаба.

Всем им предстояло стать военными советниками во Вьетнаме, Алжире, Йемене, Сирии, Египте. В этой группе находился и я.

Для всех моих друзей, коллег, начальников и подчиненных с этого момента я перестал существовать. Первый пункт документа, который я подписал, запрещал мне любые контакты со всеми людьми, которых я знал в прошлом.