37. «Монах» предупреждает Сталина
День 11 июня 1941 года в Хельсинки выдался на редкость погожим. Жители столицы Суоми после долгой зимы и прохладных весенних недель наконец-то дружно высыпали на залитые солнцем улицы, испытывая какое-то особое чувство блаженства и душевного покоя. Резидент советской внешней разведки в Финляндии Елисей Синицын, невольно поддавшись всеобщему настроению, после обеда тоже решил прогуляться несколько минут на свежем воздухе. Он запер двери своего кабинета в посольстве, но вдруг услышал резкий телефонный звонок.
«Вернуться или нет? — подумал Синицын. — Если очень нужен, то обязательно перезвонят еще», — решил он. Телефонный звонок настойчиво повторился, а затем и еще раз, пока Синицын не снял наконец трубку. Взволнованный голос с заметным финским акцентом произнес несколько фраз из обусловленного пароля. Звонил один из самых ценных источников резидентуры — «Монах», информация которого почти всегда ложилась на бланк шифрованной телеграммы в Москву.
— Я срочно хочу вас видеть, Елисей Тихонович! Встретимся «там же», в 19.00, - проговорил «Монах», и в трубке городского автомата послышался сигнал отбоя. Синицын понял, что надо бросать все дела и немедленно ехать в тихое малоприметное кафе на берегу залива. Цифра 19 означала, что делать это надо было прямо сейчас, отложив в сторону всё, даже самое срочное.
«Монах», незаметный сухонький старичок в поношенном твидовом пиджачке, буквально выбежал навстречу Синицыну.
— Беда! Елисей Тихонович, беда! — задыхаясь от переполнивших его чувств, сорвавшимся голосом прохрипел старик. И не переводя дыхания, сообщил следующее: «Сегодня утром в Хельсинки подписано тайное соглашение между Германией и Финляндией об участии финских вооруженных сил в предстоящей войне гитлеровской Германии против Советского Союза, которая начнется 22 июня, то есть всего через двенадцать дней».
«Информация совершенно достоверная и точная, — торопился «Монах». Мне ее сообщил мой хороший товарищ («Монах» назвал его), который лично присутствовал при подписании документа. Он никогда еще меня не подводил, и я верю ему, как себе. Извините милостиво за нарушение мною конспирации с прямым телефонным звонком в посольство. Но выхода иного не было. В этом деле дорога каждая минута, — смущенно пробормотал старичок, стирая крупные капли пота, выступившие на его лысине. — А теперь, дорогой мой Елисей Тихонович, поспешите, пожалуйста, передать эту информацию в Кремль, Сталину. Еще можно что-то предпринять…»
Через час телеграмма с грифом «вне очереди» ушла в Москву в адрес Берии. Синицын знал, что это был кратчайший путь доставить информацию такой степени важности до главного адресата. Утром следующего дня из Москвы пришло подтверждение о вручении И.В. Сталину посланной Синицыным телеграммы. Однако в тексте подтверждения, увы, ни слова не говорилось о реакции, не давалось никаких указаний.
На свой страх и риск резидент уведомил об информации «Монаха» сотрудников резидентуры, а затем и командование советской военноморской базы на полуострове Ханко. Всем было рекомендовано собирать конкретные сведения о подготовке вооруженных сил Финляндии к предстоящей войне с СССР и немедленно сообщать разведывательные данные в резидентуру.
Москва молчала, словно воды в рот набрала — ни ответа ни привета. А дни тревог и сомнений, оставшиеся до 22 июня, мелькали стремительно. Десятки вопросов возникали у каждого. Что делать с семьями? Эвакуировать или нет? Возвращать ли детей из летних лагерей, приступать ли к уничтожению секретных документов и шифрпереписки?..
В эти дни в служебных кабинетах и жилых помещениях сотрудников посольства никто не выключал радиоприемников: слушали Москву. А она радовала слух приятной музыкой и новостями об обильном в том году урожае советской колхозной нивы. Иногда в эфире слышалась мелодия популярной песни: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим…»
Утром 22 июня на квартиру Синицына прибежал оперативный дежурный. В руках у него был листок «Экстренных новостей» информационных агентств. Жирный заголовок гласил: «Сегодня на рассвете Германия вместе с Финляндией и Румынией по фронту от Северного Ледовитого океана до Черного моря напала на СССР. В полдень ожидается выступление по радио наркома иностранных дел Вячеслава Молотова».
Резидент собрал оперсостав и объявил о случившемся. «В ближайшие дни, — сказал он, — все советские граждане покинут эту страну. Нужно организованно подготовиться к отъезду. Чтобы ни один документ, ни одна телеграмма не досталась врагу, нужно все уничтожить. Не мешкайте ни минуты и приступайте к делу».
Приехавший через какое-то время представитель МИД Финляндии подтвердил решение своего правительства о высылке «через три дня» всех сотрудников советских представительств в Финляндии из Хельсинки на турецко-болгарскую границу. Там должен был состояться обмен на дипломатов германского посольства, аккредитованных в Москве.
Началась тяжелая и изнурительная дорога на юг с нескончаемыми остановками и пересадками. В душном вагоне поезда у Синицына было время собраться с мыслями и припомнить многие агентурные сообщения, которые предупреждали Кремль о грозящей стране опасности. Он не мог только понять одного: почему Москва, например, никак не реагировала на срочные сообщения резидентуры о сближении Германии и Финляндии и о соглашении о беспрепятственной переброске немецких войск через территорию Финляндии «в случае военного конфликта» этих стран с Советской Россией, почему оставляла без внимания информацию надежного и проверенного источника в спецслужбах Финляндии об активизации немецкой агентуры в районах, пограничных с СССР, и наконец, по какой причине было положено под сукно сообщение «Монаха» о нападении на СССР немецко-фашистских агрессоров и их сателлитов 22 июня 1941 года.
По приезде в Москву Синицын буквально с вокзала примчался на работу и был незамедлительно принят своим старым знакомым и однокашником — начальником внешней разведки Павлом Фити-ным. Вот как описывает Синицын в своей увлекательной книге воспоминаний «Резидент свидетельствует» эту встречу и вопросы, которые на ней обсуждались: «Принял он меня радушно, мы дружески обнялись. Я попросил его ознакомить меня со всеми записками, посланными в Политбюро, составленными на основании материалов, полученных Центром от нас за четыре последних месяца. Я подчеркнул Фитину, что информация «Монаха» о нападении на СССР 22 июня и о вступлении Финляндии в войну полностью подтвердилась. Так в чем же дело?»
«Твое недоумение, — ответил Фитин, — понимаю, но не могу объяснить. Почему-то Сталин, кому я в последний месяц почти ежедневно составлял и направлял информацию о готовящейся агрессии Германии против Советского Союза, не доверял нашим источникам. Твоя информация от 11 июня в тот же день за подписью наркома была направлена Сталину, но реакции не последовало. 17 июня нарком рано утром позвонил мне и предложил срочно подготовить все материалы, полученные из резидентур, о подготовке немцев к войне против нас, для личного доклада Сталину в тот же день. — Воспользовавшись предстоящей встречей, — продолжал Фитин, — я собрал все шифровки последних дней, в том числе и сообщение «Монаха» от 11 июня, чтобы лично доложить Сталину и рассказать об источниках, если потребуется».
«Ровно в 12 нарком и я вошли в кабинет Сталина, — вспоминал Фитин. — Сталин, покуривая трубку, медленно прохаживался по кабинету». Увидев вошедших, Сталин обратился прямо к Фитину и предложил докладывать только суть информации — кто источники и их надежность с точки зрения преданности Советскому Союзу. Сначала Фитин коротко пересказал содержание материалов, полученных накануне из Берлина, затем почти текстуально доложил телеграмму из Хельсинки от 11 июня, добавив, что финские войска уже сосредоточиваются полукругом возле нашей военно-морской базы на юго-западном побережье Финского залива. При докладе информации из Хельсинки Фитин сказал Сталину, что «Монах» — проверенный и надежный источник. Сталин вопросов не задавал. Наступило молчание. Сталин задумался. Затем, повернувшись лицом к наркому, строго сказал:
— Перепроверьте все сведения и доложите.
Нарком ответил:
— Будет сделано!
«Я задал Фитину вопрос, — продолжал Синицын, — почему нарком по ходу сообщения Сталину не подтвердил, что преданность берлинских источников и «Монаха» не раз проверена делом и дополнительная проверка ничего нового не даст, кроме потери времени. Фитин ответил, что нарком стоял по стойке «смирно» и упорно молчал. К этому начальник разведки добавил, что его удивило отношение Сталина к докладу. По его словам, Сталин проявлял какую-то торопливость, вялую заинтересованность и недоверие к агентам и их донесениям. Казалось, что он думал о чем-то другом, а доклад выслушивал как досадную необходимость».
«Кто знает, может быть, во время доклада Сталин думал о своей «пирровой победе» над финнами в печально знаменитой кампании против Финляндии в 1939–1940 годах, вошедшей в историю советско-финляндских отношений как “зимняя война”», — предположил начальник разведки.
Отношения между двумя соседями всегда складывались непросто. Особенно в период 40-х годов, сразу после мирного договора между СССР и Финляндией в марте 1940 года. Недруги Советского Союза в Финляндии ловко использовали обиду и озлобление населения, вызванные человеческими жертвами, особенно у тех отцов и матерей в Финляндии, сыновья которых погибли на советско-финляндском фронте. Антисоветские настроения были сильны и у финских переселенцев, покинувших свои очаги и имущество на территориях, отошедших к СССР по окончании «зимней войны». Это позволяло таким прогермански настроенным политическим деятелям того времени, как министр иностранных дел Финляндии Виттинг и премьер-министр Рангель, открыто выступать тогда с заявлениями о необходимости сближения с Германией для совместной борьбы против Советского Союза. Да и само руководство СССР проявило тогда явную политическую близорукость и совершило большую ошибку. Оно воспрепятствовало вступлению Финляндии в оборонительный союз Швеции и Норвегии для совместной защиты скандинавских стран от возможной агрессии и в известной мере подтолкнуло многих политиков Финляндии на поиски сильного покровительства со стороны нацистской Германии. Обо всем этом не раз резидентура советской внешней разведки докладывала в Центр, подчеркивая, что противникам СССР удалось перед войной вызвать у финнов явную неприязнь к восточному соседу, а успехи немцев на фронтах Европы создавали для этого благоприятный климат. Делался вывод, что Финляндия, в случае нападения немцев на Советский Союз, безусловно, присоединится к агрессору, чтобы отвоевать потерянные в ходе «зимней войны» территории. Так оно и произошло.
Отсутствие деловых связей и контактов между СССР и Финляндией в годы войны отнюдь не означало прекращение разведывательных операций советской внешней разведки в Суоми. Театром таких операций против воюющей на стороне Германии Финляндии стала ее северо-западная соседка — Швеция. Изменилась и задача, которую советское руководство ставило перед сотрудниками внешней разведки, работавшими в Швеции по проблемам Финляндии. Когда Елисей Синицын приехал во время войны в Стокгольм, тогдашний посол СССР в Швеции Александра Михайловна Коллонтай спросила у него напрямик: «Как долго вы собираетесь здесь работать?»
«Время моего пребывания в Стокгольме будет зависеть от того, как скоро будет подписан договор о перемирии с Финляндией, после чего я выеду в Хельсинки к месту своей работы, — ответил первый секретарь посольства. — А сейчас маленький коллектив наших сотрудников будет прилагать все усилия для скорейшего вывода Финляндии из войны».
Однако, как бы ни было велико желание дипломатов и разведчиков добиться заветного желания и вырвать Финляндию из упряжки германской военной колесницы, сделать это удалось благодаря успехам Советской Армии. В июне 1944 года советское командование приступило к осуществлению крупной военной операции в районе Карелии. Войска Ленинградского фронта прорвали долговременную оборону финнов на Карельском перешейке и отбросили финские части в глубь Финляндии. Военно-политическое положение страны стало критическим. Даже самые преданные сторонники Гитлера в Финляндии не могли не видеть бесперспективности дальнейшего продолжения войны. В ночь на 3 сентября 1944 года финский премьер-министр Хакцель вынужден был заявить, что «ввиду изменения военно-политической обстановки для нашей страны и большого стремления нашего народа к миру, правительство Финляндии сочло своим долгом установить в возможно кратчайший срок контакт с Советским Союзом».
И тут пришла пора дипломатам и разведчикам снова общими усилиями развивать успех, достигнутый на полях сражений. Александра Коллонтай — по линии посольства, Елисей Синицын — с помощью агентуры и связей влияния расчетливо и методично подталкивали финнов к выходу из войны и перемирию. Резидентура в Стокгольме внимательно следила за тем, чтобы спецслужбы Англии и США умышленно не снижали планку ответственности правительства Финляндии за участие в войне на стороне Гитлера для того, чтобы получить односторонние преимущества в своих отношениях с Финляндией на перспективу. И на то были веские основания. Пять оперативных работников внешней разведки стокгольмской резидентуры НКГБ имели с помощью надежных источников достаточно полную разведывательную информацию о том, что еще в 1943 году правительства США и Великобритании вели в тайне от СССР переговоры с финскими представителями в Португалии о прекращении военных действий, а также о возможной помощи финских властей в случае высадки американских военных подразделений в Северной Норвегии.
Для сотрудников Коллонтай и резидентуры НКГБ в Стокгольме наступили поистине «горячие денечки».
Рано утром 10 февраля 1944 года Коллонтай пригласила к себе Синицына и рассказала ему, что один из богатейших промышленников Швеции Валленберг выезжал в Финляндию, чтобы убедить финнов начать переговоры с СССР об условиях перемирия. По возврщении из Хельсинки Валленберг сказал, что вскоре в Стокгольм прибудет представитель Финляндии Паасикиви. Финн будет иметь поручение своего правительства выяснить условия выхода из войны.
«Так вот, — сказала Александра Михайловна, — я вчера получила из Москвы эти условия и хочу, чтобы вы познакомились с ними прежде, чем я сообщу их Паасикиви».
Уже самый беглый просмотр условий наводил на мысль, что они для проигравшей войну стороны были чрезвычайно необременительны. Они включали всего лишь несколько пунктов:
— разрыв отношений с Германией и интернирование немецких войск и кораблей в Финляндии, причем, если финская сторона считает эту задачу для себя непосильной, то Советский Союз готов оказать ей необходимую помощь своими войсками и авиацией;
— восстановление советско-финляндского договора 1940 года;
— немедленное возвращение военнопленных Советского Союза и союзных с ним государств, а также гражданского населения из этих стран, содержащихся в концлагерях или используемых финнами на работах;
— вопрос о возмещении убытков, причиненных Советскому Союзу военными действиями и оккупацией советской территории, остается открытым до переговоров в Москве.
Не дождавшись комментария со стороны Синицына, Александра Михайловна сказала, что сама не ожидала таких мягких условий перемирия. Ведь одно из главных положений его — это всего лишь восстановление советско-финляндского договора 1940 года и отвод финских войск к границе.
«Какая страна-победительница предложит почти поверженной стране такие великодушные условия без ее оккупации?» — воскликнула Коллонтай.
Но на деле даже эти, казалось бы, минимальные условия перемирия вызвали в Финляндии острую политическую борьбу между сторонниками продолжения войны и сторонниками перемирия. Вмешалась в эту борьбу и гитлеровская Германия. Через свои источники резидентура НКГБ в Стокгольме узнала, что Гитлер срочно направил в Хельсинки своего министра иностранных дел Риббентропа, чтобы убедить руководство Финляндии в неизбежности конечной победы Германии над союзниками, запугать мрачными перспективами сепаратного мира и обвинить финские власти в попустительстве «шпионской антигерманской» деятельности. Синицын с горечью докладывал Александре Михайловне, что миссия гитлеровского эмиссара в Финляндию оказалась успешной и в качестве подтверждения привел слова финского президента Рюти: «…Я не заключу мира с Советским Союзом иначе, как по соглашению с Германской империей и не разрешу сделать это никакому правительству Финляндии, назначенному мной!»
Казалось, что совместные усилия советских дипломатов и разведчиков по достижению перемирия с Финляндией окончились неудачей. Но в дело вновь вступила Советская Армия. Она начала решительное наступление на Карельском фронте. Ее «аргументы» оказались весомее. Вскоре финские политики сами запросили перемирия…
В этих условиях резидентура советской внешней разведки начала срочно восстанавливать связь со своими довоенными источниками информации в Финляндии. Однако характер взаимоотношений с ними стал теперь другим. Они должны были включиться в работу в качестве источников влияния и содействовать установлению прочной дружбы между народами Финляндии и СССР. Это была большая и ответственная задача, рассчитанная на длительную перспективу. В этом деле не было мелочей. Все было подчинено единой цели. Даже вызволение из каторжной тюрьмы видной писательницы и общественного деятеля Финляндии Хеллы Вуолийоки было использовано резидентурой для организации мощного движения демократических сил страны в поддержку идеи сближения с СССР.
История Хеллы Вуолийоки началась еще в самый разгар войны в 1942 году. Двое оперативных сотрудников внешней разведки подготовили в Москве для переброски за линию фронта девушку-финку Эльвину. Она была радисткой и должна была передавать в Центр сведения об обстановке в Финляндии. Молодые сотрудники не придумали ничего лучше, как вывести Эльвину на не имевшую ничего общего с советской разведкой популярную финскую писательницу Хеллу Вуолийоки, известную своими симпатиями к Советскому Союзу. Планировалось, что радистка, переброшенная самолетом через линию фронта, приземлится на парашюте около загородного дома Хеллы Вуолийоки и та непременно приютит на какое-то время девушку у себя, пока она не найдет себе занятий, точнее, прикрытия в близлежащем Хельсинки. Однако все вышло наоборот.
Появление незваной гостьи в доме очень встревожило Хеллу Вуолийоки. Она не на шутку испугалась возможности поисков парашютистки в районе своего поместья. Ведь как ни укрывай Эльвину, выдавая ее за свою дальнюю родственницу, полицейские без труда могут обнаружить наспех спрятанный под деревом парашют, а затем отыскать и саму разведчицу. Так и случилось. На пятнадцатый день в дверь дома Хеллы настойчиво постучали. На вопрос «Кто?» последовал ответ: «Полиция». Вошло четыре человека. В руках у них был парашют Эльвины. Затем полицейские начали проверку документов жильцов и обыск во всем доме. Эльвину арестовали, сославшись на то, что ее документы «вызывают подозрение», и увезли в Хельсинки, Хеллу Вуолийоки предупредили о невыезде из усадьбы без специального разрешения на это городской полиции.
Беседы-допросы Эльвины продолжались несколько месяцев, и когда следствие было закончено, дело парашютистски-разведчицы было передано в суд. Вердикт был предсказуем. Суд приговорил девушку к смертной казни. Когда ей был зачитан смертный приговор, она пережила сильнейший стресс и… сошла с ума. Эльвину не казнили. В камере смертников она находилась до подписания перемирия. 19 сентября 1944 года ее передали советским представителям…
Как только судебный процесс над Эльвиной был закончен, арестовали и Хеллу Вуолийоки. На следствии ей инкриминировали тайную связь с противником и укрытие советской шпионки в целях передачи через нее секретной информации вражеской стороне. На протяжении допросов Вуолийоки от нее требовали признания, что она является советской шпионкой, и сведения о том, кто из ее близких знакомых занимается шпионажем в пользу Советского Союза.
Суд над финской писательницей состоялся весной 1943 года. Хелла Вуолийоки была приговорена к пожизненному заключению. Осужденная была сразу препровождена в одиночную камеру, где и содержалась до дня подписания перемирия с Финляндией. Ее моральное и физическое состояние было очень тяжелым. В день выхода
Хеллы Вуолийоки из тюрьмы у ворот собрались тысячи ее сторонников и почитателей таланта. Мужественная женщина снова заняла положенное ей видное место среди финской творческой интеллигенции и стала одним из создателей и руководителей Демократического союза народа Финляндии. Москва по-своему воздала должное благородству и таланту это замечательной женщины. После войны одна из ее пьес «Каменное гнездо» была поставлена в Малом театре в столице и имела большой успех. На Лубянке же о жертвах бездарной операции старались не вспоминать. Уж слишком тяжелыми для ее непосредственных участников стали последствия этой операции «на авось».
Прошло совсем немного времени, и «финская группа» стокгольмской резидентуры внешней разведки снова перебралась в Хельсинки. На прощание Александра Михайловна Коллонтай сказала несколько добрых слов в адрес сотрудников резидентуры. «Ваша помощь, — заявила она, — по подготовке и проведению конфиденциальных переговоров с финнами и шведскими представителями о капитуляции Финляндии и подписанию с ней перемирия была поистине незаменимой…» Александра Михайловна знала цену добрых слов и никогда бездумно не разбрасывалась ими.
А тем временем в Финляндии было сформировано новое правительство. Его премьером стал Юхо Кусти Паасикиви. В дореволюционные годы он окончил юридический факультет Петербургского университета и слыл приверженцем монархии. Политикой он стал заниматься с юношеских лет.
Много раз в составе финской делегации он принимал участие в переговорах с Советским Союзом в довоенное время и на этих переговорах занимал компромиссную, вполне доброжелательную к СССР позицию. Несколько раз Паасикиви встречался с Молотовым и Сталиным, и они с уважением относились к новому финскому премьеру.
С первых же дней работы нового кабинета стало очевидным, что Финляндия явно меняет курс своей политики и ориентируется на сближение с СССР. Архитектором этой политики стал Паасикиви.
В своем выступлении на закрытом совещании кабинета Паасикиви сделал основной акцент на перспективе советско-финских отношений. «Главным и определяющим во внешней политике Финляндии, — сказал премьер-министр, — должно стать отношение нашей страны к восточному соседу — Советскому Союзу. Это наша основная внешнеполитическая проблема, которую мы должны решить и от которой зависит будущее нашего народа. По моему убеждению, в коренных интересах Финляндии проводить внешнюю политику так, чтобы она не была направлена против Советского Союза. Мир и согласие, а также добрососедские отношения с СССР, основанные на полном доверии, являются первым принципом, которым следует руководствоваться в нашей государственной деятельности».
Эти высказывания, означавшие серьезный шаг навстречу позициям советской стороны, были доложены Синицыным советскому представителю в Союзной контрольной комиссии по Финляндии Андрею Александровичу Жданову. Синицын сопроводил их таким суждением: «Такое заявление мог сделать только человек, глубоко осознавший необходимость коренной перестройки внешней политики Финляндии. Тем более, что эти слова были сказаны отнюдь не для наших ушей. Этому политику можно верить, — и продолжал: — Пааси-киви, конечно, не поведет свою страну к социализму. Из старого монархиста не сделаешь социалиста. Это нереально! Но наши источники, понимая это, все же будут стремиться всеми силами помогать Паасикиви выполнять объявленную им программу…»
«Ну что же, вопрос, пожалуй, ясен, — по свидетельству резидента, ответил Жданов. — Надо проинформировать обо всем этом товарища Сталина. Не могли бы вы, Елисей Тихонович, посодействовать моему помощнику подготовить в Москву проект телеграммы в духе вашего сообщения мне?..»
