Глава 4. Бедность и неравенство. Много благих намерений, мало отваги для правды

Тем, кто слаб и беспомощен, на кого наваливаются беды, кто не может собственными силами достойно прокормить себя и своих близких, должна быть оказана помощь, и её приходится оказывать. Мы, как жители и граждане своей страны, в долгу перед нашими согражданами, и для нашего общества это нечто само собой разумеющееся.

Но в каком случае считать человека нуждающимся, а в каком случае — бедным? Какое значение имеет бедность в нашей стране на самом деле и какова её социальная обусловленность? Какие существуют точки приложения, чтобы побороть её, какая взаимосвязь прослеживается между причинами бедности и их преодолением и какую роль играет во всём этом индивидуальное восприятие?

В 1974 г. организация «Молодые социалисты» потребовала законодательно ограничить ежемесячный доход на человека суммой в 5000 немецких марок. Это требование натолкнулось на большое общественное возмущение и было воспринято как волюнтаризм. Я тоже был возмущён, хотя и мог объяснить себе это ограничение: председателем «Молодых социалистов» была тогда Хайдемари Вичорек-Цойль, учительница, а мужем её был университетский ассистент Норберт Вичорек. Каждый из них тогда получал по тарифу федеральных служащих доход группы На, и в 1974 г. это составляло около 2500 немецких марок брутто. Если кто-то зарабатывал вдвое больше, он казался им очевидно богатым, — вот так, пожалуй, и родилось это постановление «Молодых социалистов». Оно было явно ориентировано на собственное положение. Если спросить госпожу Вичорек-Цойль сегодня, то она установила бы это ограничение на более высоком уровне. Проведённый в 2005 г. СЕПГ налог на богатство начинается приблизительно от удвоенного жалованья федерального министра, и это не случайно.

Уличный опрос имел бы, пожалуй, такой результат: кто зарабатывает вдвое больше опрошенного, тот считается богатым, а кто имеет вдвое меньше, чем он, беден. Кто имеет больше, чем в два раза, тот очень богат. Различия большего масштаба гражданин обычно уже не воспринимает. И это счастье для действительно богатых. Ибо такое восприятие ведёт к тому, что волнения по поводу использования служебной машины госпожой федеральным министром, которая в месяц зарабатывает 8000 евро нетто, намного больше, чем волнения по поводу бонуса члена правления фирмы Porsche, выраженного трёхзначным числом миллионов. Итак, бедность в первую очередь вопрос индивидуального восприятия.

Среди многообразных посулов государства центральным обещанием является свобода от материальной нужды: никто не должен голодать, испытывать жажду и мёрзнуть. Каждый должен иметь возможность рационально питаться, прилично одеваться и иметь крышу над головой.

Бедность мы связываем в первую очередь с оборванными детьми-по- прошайками в индийских трущобах или с голодом в зоне Сахеля. Это как бы библейское понимание бедности, и мы им глубоко проникнуты, поэтому публикации о «бедности в Германии», в нашей богатой стране, мы воспринимаем, если вообще принимаем на веру, в принципе как скандальные. Понятие бедности очень эмоционально окрашено и имеет лишь небольшое аналитическое содержание. Ведь мы представляем себе бедного, который не может удовлетворить простые материальные потребности, и соответственно бьём по этому поводу тревогу. Но имеется в виду совсем иное, когда мы слышим или читаем о бедности в Германии.

Источник: Управление Сената Берлина по делам финансов, по состоянию на февраль 2008 г. Данные о нетто-доходах, включая социальные выплаты из расчёта на одного человека. До 1990 г. включительно — ФРГ, с 1990 г. — включая новые земли, входившие ранее в состав ГДР.

Рис. 4.1. Средний доход и граница риска бедности в разные годы

По опросу Института демоскопии Алленбах, проведённому в августе 2009 г., 15 % опрошенных оценили своё экономическое положение как тяжёлое, весной 2008 г. таких было 14 %. По концепции ОЭСР риск бедности возникает при 60 (или менее) процентах эквивалентного нетто-дохода (среднее значение нетто-дохода, сопоставленного с величиной домохозяйства). В 2005 г. это касалось 13 % населения Германии, но в среднем за три года риску бедности подвергалось лишь 7 %. Для одинокого человека риск бедности начинается с наличного дохода в 781 евро в месяц или менее, для домохозяйства с двумя взрослыми и двумя детьми моложе 14 лет граница проходит от 1640 евро или менее.

При скромных расходах порог риска бедности, определённый таким образом, не имеет ничего общего с бедностью в библейском смысле или с бедностью в представлениях XIX в. Порог риска бедности в Германии сегодня выше, чем средний нетто-заработок немцев в апогее экономического чуда начала 1960-х гг. (рис. 4.1).

Имеет смысл — и обычно так и делается — различать ступени бедности. Ближе всего к традиционному пониманию бедности стоит и относительно просто поддаётся определению физический прожиточный минимум.

В Индии он представляет собой пресловутую чашку риса, в Германии ту сумму денег, которая спасёт нас от голода и холода.

Следующая ступень — это так называемый социокультурный прожиточный минимум (табл. 4.1). В Германии он устанавливается через нормы социальной помощи, которые действительны и для основного обеспечения по старости, и для пособия по безработице II. При исчислении подоходного налога и налога на зарплату они являются одновременно нижней границей прожиточного минимума для предоставления освобождения от налога. У кого заработок меньше этого минимума, тот освобождается от налога.

Социокультурный прожиточный минимум, который обеспечивает государство, должен защищать от физической бедности и позволять на скромном уровне участие во всеобщем материальном стандарте жизни общества. Норма закладывается по фактическим расходам на потребление, которые для нижних 20 % домохозяйств, где нет получателей социальной помощи, определяются каждые пять лет путём выборочной проверки доходов и расходов. В промежуточное время производятся поправки в соответствии с ростом пенсий. Таким образом гарантируется, что получатели социальных выплат не отстанут от общего развития личного потребления. Поскольку помимо этого — в рамках критериев соответствия — фактические расходы на жильё и отопление становятся основой для возмещения расходов, в расчёт принимаются разные расходы на жильё — как по регионам, так и по городам и землям.

Таблица 4.1

Социокультурный прожиточный минимум и эквивалентный доход

Данные по материальному прожиточному минимуму взяты из «Седьмого отчёта по прожиточному минимуму» от 21 ноября 2008 г. (брошюра бундестага 16/11065). Сведения по эквивалентному нетто-доходу см.: Deckl S. Leben in Europa 2005 und 2006, Ergebnisse für Sozialindikatoren // Wirtschaft und Statistik 9/2008. S. 799 f.

Определения ОЭСР в отношении бедности уже стали повсеместно принятым стандартом. По этим определениям относительная граница бедности проходит на 50 % эквивалентного нетто-дохода, риск впасть в бедность предполагается, как уже упоминалось, при 60 %. Этот так называемый порог риска бедности в немецких дискуссиях постоянно путают с границей бедности. Тогда как граница бедности для ОЭСР проходит на 40 % среднего эквивалентного нетто-дохода.

При пересчёте в эквивалентный нетто-доход становится возможным принять в расчёт семейное положение и тем самым учесть, что расходы на человека в большем домохозяйстве уменьшаются. По сравнению с домохозяйством одиноких расходы устанавливаются следующим образом:

• двое взрослых без детей — в 1,5 раза больше;

• один родитель с двумя детьми моложе 14 лет — в 1,6 раза больше;

• двое взрослых с двумя детьми моложе 14 лет — в 2,1 раза больше. Таким образом, эквивалентный доход нетто снижается при прочих равных условиях дохода, если число домохозяйств одиноких и семей с одним родителем увеличивается. Поскольку эквивалентный доход нетто может служить мерилом для социальных выплат, потребность в социальных выплатах растёт с увеличением количества людей, состоящих в разводе или не создающих совместное хозяйство.

Федеральный конституционный суд своим решением от 9 февраля 2010 г. по вопросу нормирования Кодекса социальных законов II (закон Hartz IV) осудил не размер ставки социальной помощи, а порядок её исчисления. В тезисах это звучит так:

«Основное право на обеспечение прожиточного минимума, достойного человека (ст. 1 абз. 1 Основного закона) в связи с принципом социального государства (ст. 20 абз. 1 Основного закона) каждому нуждающемуся в помощи гарантируются такие материальные условия, которые необходимы для его физического существования и для минимального размера участия в общественной, культурной и политической жизни… Они по существу не наличные и должны погашаться, однако требуют конкретизации и постоянной актуализации со стороны законодателя, который должен выверять будущие услуги по соответствующему состоянию развития и имеющимся условиям жизни. При этом законодателю предоставляется свобода действий».

Поэтому не может быть закреплённого установления для размеров поддержки, однако есть установления для того, что следует обеспечить, а именно — физическое существование и минимальный размер участия в общественных, культурных и политических делах. Представители обвиняемого Федерального правительства являли перед судом жалкое зрелище, когда им не удалось доказать это на имеющемся уровне обеспечения.

Относительная бедность означает бедность по сравнению с социальной средой. Если покупательную способность дохода считать равной 100 на относительной границе бедности в Германии (50 % среднего дохода), то выявится очень большое расхождение между странами ОЭСР (табл. 4.2). Японец при той же относительной бедности может купить вдвое больше, чем чех, американец — впятеро больше, чем турок, итальянец — вдвое больше, чем поляк, а швейцарец — на четверть больше, чем немец. Сразу становится понятно, почему для многих турок так выгодно жить в качестве бедного в Германии и почему большинство бедных американцев чувствуют себя очень хорошо в собственной стране.

Таблица 4.2

Покупательная способность на относительной границе бедности в различных странах

(индекс Германии = 100)

Ср.: OECD (Hrsg.). Growing Unequal? Income Distribution and Poverty in OECD States. Paris, 2008.

Относительную бедность по концепции ОЭРС можно понимать как внутреннюю меру справедливости распределения внутри страны. В странах, где сравнительно больше людей оказываются вблизи относительной границы бедности, распределение материальных благ более неравномерное. Однако это ничего не говорит об абсолютных условиях жизни, ибо бедный в богатой стране всё ещё устроен лучше, чем человек со средним заработком в бедной стране. Всякий рост экономики и доходов, который не меняет распределения, одновременно повышает порог относительной бедности, то есть само по себе определение относительной бедности таково, что преодоление её путём роста всегда будет похоже на крысиные бега, в которых нельзя выиграть.

Если нужно снизить порог сравнительной бедности, то для этого в нашем распоряжении имеются, наряду с вмешательством в первичное распределение через налоги и сборы, изменения при установлении государственно-гарантированного социоэкономического прожиточного минимума — правда, с рисками и побочными эффектами (к ним я ещё вернусь). В Германии уже сегодня социоэкономический прожиточный минимум, призванный надёжно защитить от бедности, установлен так высоко, что относительная граница бедности в 50 % среднего эквивалентного дохода, как правило, значительно превышена. Но концепция относительной бедности не имеет ничего общего с бедностью в классическом смысле. Она имеет, в конечном счёте, социально-психологическое обоснование. Человек оценивает свои материальные возможности и своё положение в жизни преимущественно по социальному контексту, в точности по старому британскому девизу: «To keep up with the Jones». Субъективный социоэкономический прожиточный минимум находится всегда где-то чуть выше или чуть ниже собственных текущих потребительских расходов.

Тем самым мы придерживаемся определения бедности, данного Амартией Сеном: бедность есть недостаток «возможностей осуществления»: «Будучи относительно бедным в богатой стране, можно экстремально сузить возможности осуществления даже тогда, когда абсолютный доход высок по сравнению с мировым стандартом». На определение бедности Амартии Сена ссылается между тем большая часть исследователей бедности, к ним привязан также «Отчёт о бедности и богатстве Федерального правительства». Его определение, ориентированное на шансы участия и осуществления для каждого человека, очень гибкое. Оно основано на дифференцированном образе человека, для которого характерна предрасположенность, и выводит далеко за пределы темы бедности. Правда, тем самым оно расширяет определение бедности до безграничности, так что края становятся весьма приблизительными и размытыми.

Концепцию, которая делает ставку на большие шансы участия и осуществления, нельзя интерпретировать как необходимое требование большего перераспределения, ибо оно может привести и к росту пассивности среди более успешных граждан и оказать противоположное действие. Лучше увеличивать шансы людей путём активирования каждого отдельного человека и его сил. Тот, кто часто оперирует определением бедности, данным Амартией Сеном, должен понимать, что стратегия бедности, нацеленная в основном на перераспределение материальных благ, не обладает длительной устойчивостью.

Обычно люди не хотят выделяться из общей среды, они хотят одеваться, как все, иметь то же, что имеют все, и делать то, что делают все. На этом основании для Германии неуместны стандарты одежды или стандарты жилья индийских трущоб. Концепция социокультурного прожиточного минимума, на которой основаны социальная помощь и обеспечение в Германии, принципиально принимает это в расчёт. После того как квартира на необходимом уровне освещена и натоплена, санитарное состояние и одежда в порядке и остаётся достаточно денег для сбалансированного питания — другими словами, как только удовлетворены основные физические потребности, так все вопросы материального потребления перемешиваются с вопросами социального взаимодействия и социального ранга и становятся неотделимы от них. Поэтому там, где говорят о бедности и неравенстве, всегда имеет место зависть.

Зависть возникает, когда не утолена наша потребность в социальном ранге, которую мы считаем адекватной. Позитивная зависть — «это могу и я!» — существенный стимул для активности и честолюбия. Негативная зависть — «почему он, а не я?» — в тенденции деструктивна. Она заводит человека в тупик и может нанести вред даже целому обществу, если возьмёт верх. Если мы постоянно сравниваем с тем, что не поддаётся сопоставлению, мы наносим урон стимулу, который мог бы возникнуть из позитивной зависти, и ведём бесплодные дебаты о том, заслуживают ли другие того, что они зарабатывают.

Каждый человек нуждается в оценке со стороны, она даёт ему смысл жизни и осознание своей идентичности. Чем меньше человек верит в то, что его личные качества, способности и достижения принесут ему достаточную меру оценки, тем важнее становятся материальное потребление и вся полнота материальных возможностей. Решающим для его материальных желаний является материальный уровень той социальной группы, на которую он ориентирован: получатель пособия по безработице II будет горевать, если у его соседа плазменный экран телевизора больше, а инвестиционный банкир будет расстроен, если его бонуса хватит только на «Ауди-ТТ», тогда как его коллега может купить на свой бонус «Порше - Каррера». В обоих автомобилях можно ездить вполне комфортабельно — разве что в одном из них чуть быстрее. На обоих телевизионных экранах можно прекрасно смотреть программу — разве что на одном из них чуть крупнее. Тем не менее банкир с «Порше»-бонусом может воображать себе, что его более высокий бонус как-то связан с его — лучшими — достижениями, и извлечь из этого удовлетворение. Это удовлетворение остаётся недоступным для получателя пособия с большим экраном — и это показывает границы всяких стараний решить вопрос социального ранга путём повышения социальных выплат.

В конечном счёте происходит даже обратное: вскрываются новые проблемы. Чем больше социальные выплаты приближаются к нижней границе трудовых доходов, тем более очевидно работающему, что его усилия обесцениваются и он теряет в своём социальном ранге. Требование дистанции между зарплатой и пособием имеет целью не только поддержание на достаточно высоком уровне стимула к труду у получателей пособия, оно ещё и является важным условием для гордости трудовыми достижениями.

В немецкой дискуссии о бедности предполагается, что материальный уровень обеспечения слишком мал и обусловливает явления социального исключения, поскольку взрослым не хватает денег на посещения ресторанов, детям не хватает денег на поездки всем классом и т. д. Проблема выездов всем классом между тем решена уже во всех школах Германии, а в случае какого-либо уличного праздника на покупку пива хватит пособия по безработице II. Интересным в этой связи представляется опыт с берлинским социальным паспортом, который даёт всем получателям социальной помощи, основного обеспечения и пособия по безработице II право на льготный месячный билет на проезд в общественном городском и пригородном транспорте по цене 33,50 евро. Кроме того, они могут бесплатно посещать все городские музеи и библиотеки и приобретать за 3 евро билеты в театр и на оперные спектакли. В то время как льготный билет берлинских транспортных предприятий пользуется большой популярностью, спрос на бесплатные или льготные предложения в области культуры остаётся минимальным. Связанное с этим «социальное исключение», таким образом, не столько обусловлено материально, сколько является делом выбора самих пользователей льгот.

Вот мы и подошли к центральному пункту немецкой, равно как и международной, дискуссии о бедности: зависимость от государственных выплат зачастую сопровождается низким уровнем общего и профессионального образования, иждивенческим поведением и разного рода личностными изъянами. Это статистическое наблюдение может указывать на причинные взаимосвязи, но не обязательно, а причинные взаимосвязи могут указывать в обе стороны: кто-то становится безработным на долгое время, потому что он малоквалифицированный и развил в себе иждивенчество, а кто-то надолго оказался безработным не по своей вине, из-за этого его квалификация обесценилась, и постепенно в нём развилось иждивенчество.

Если не разделять внутренние, внешние, обусловленные поведением, и объективные факторы бедности, то возникнет размытость, которая вовсе не способствует ясному пониманию и к тому же подкрепляет тенденцию к освобождению тех, о ком идёт речь, от их доли ответственности. Это в свою очередь усугубляет проблемы, вместо того чтобы способствовать их решению. Висбаденский социальный судья Петер Брендле говорит о своих клиентах: «Мне очень нравится идея обеспечения детей в большей степени неденежными формами социальной помощи, ибо я сомневаюсь, что большие денежные суммы действительно дойдут до детей. У меня с годами развилось чутьё на родительскую заботливость. Многие приводят своих детей на процесс, и я могу видеть, как они обращаются друг с другом, могу и побеседовать с детьми. По многим я вижу, что они страдают не только от материальной бедности, но и от недостатка поддержки».

В ЕС действует определение бедности, которое звучит так: бедными считаются лица, домохозяйства и семьи, «которые располагают настолько малыми средствами (материальными, культурными и социальными), что они исключены из того образа жизни, который в том государстве ЕС, где они живут, приемлем в качестве минимального». По этому определению состоятельный идиот, который не научился в школе как следует читать и не смог овладеть профессией, может подпадать под определение бедного человека. Конечно, это нелепость. Распоряжение «культурными и социальными средствами» — это вуалирующее выражение. На хорошем немецком это должно было звучать так: тот, кто располагает «лишь малыми культурными и социальными средствами» (политкорректный язык ЕС), недостаточно умён, недостаточно образован и недостаточно стабилен в поведении. Бедный, по определению ЕС, освобождён от ответственности за ситуацию, в которой оказался, и избавлен от морального принуждения хоть что-то изменить в этой ситуации. Описанная в определениях ЕС бедность ума и поведения в принципе не обусловлена слишком низкими социальными выплатами и потому не может быть исправлена более высоким социальным доходом. Во всяком случае это справедливо там, где государственные социальные выплаты гарантируют социоэкономический прожиточный минимум.

С тех пор как в 1993 г. был учреждён благотворительный фонд «Берлинский стол», собирающий в магазинах продукты с истекающим сроком реализации и распределяющий их среди тех, кто испытывает материальные трудности, принципы работы этого фонда распространились по всей Германии. Такие объединения есть уже более чем в 800 городах. Они распределяют продукты, которые ещё безупречны по качеству, но уже не могут предлагаться в торговле, бесплатно в благотворительных учреждениях, в том числе в бесплатных столовых, приютах для бездомных, в консультационных пунктах, приёмных для женщин и подростков.

Необходимость такого учреждения в Берлине обосновывали тем, что в этом городе «много людей, нуждающихся в помощи». К нуждающимся в помощи причислялись получатели пособия по безработице II, основного обеспечения и социальной помощи, другими словами, все, кто жил за счёт государственного обеспечения социоэкономического прожиточного минимума.

Активность «стола» широко освещается на телевидении и в прессе. Основатели и спонсоры фонда — желанные гости разных ток-шоу, знаменитости и политики всех видов охотно выступают в роли раздатчиков еды. Иные телевизионные передачи, такие как «Воскресное слово», и множество озабоченных комментариев в прессе отсылают нас к длинным очередям детей, которые выстраиваются за едой у бесплатных столовых.

Откуда берётся это ослепление СМИ? Мой ответ, признаться, полемический, таков: здесь бедность в библейском смысле предстаёт во всей своей наглядности. Тот факт, что это есть в Германии, заставляет нас с негодованием содрогнуться. Мы вспоминаем о пяти тысячах, накормленных пятью хлебами, и о словах Иисуса: «Сие есть Тело Моё». Все коннотации нашего забытого христианского воспитания снова оживают при этом, а кроме того, утоляется наша потребность в скандале: бедность в Германии так велика, что есть необходимость в бесплатных столовых — эта история просто слишком хороша, чтобы не стать правдой.

Хорошая история почти всегда побеждает неудобную правду. Неудобная же правда такова: норма социальной помощи, действительная и для пособия по безработице II, и для основного обеспечения, достаточна для того, чтобы питаться сбалансированно, разнообразно и правильно. Однако кто захочет в это поверить, глядя на очереди у раздачи еды фонда «Берлинский стол»? Притом что факты однозначны. Достаточно лишь сравнить фактические средние расходы немецких личных домохозяйств на продовольствие, напитки и табачные изделия со ставкой соответствующего раздела норм социальной помощи.

Немецкое личное домохозяйство имеет среднюю численность 2,08 человека, среди них детей моложе 15 лет — 0,29. Долевая норма в соответствии с предписаниями 2009 г. для расчётов выведена в табл. 4.3 из средней численности домохозяйства и средней доли детей. Из этого выходит, что домохозяйство, получающее основное обеспечение, социальную помощь или пособие по безработице II, может потратить в месяц 247 евро на продовольствие, напитки и табачные изделия, если оно ориентировано на нормальное потребление. Это 86 % фактических расходов среднего немецкого домохозяйства. В фактических расходах среднего домохозяйства 40 евро отводится на табачные изделия и сопоставимые суммы (в приблизительной оценке) на потребление алкогольных напитков и безалкогольных прохладительных напитков (минеральная вода и т. п.). В одних только этих двух позициях содержится потенциал экономии, который каждому живущему в домохозяйстве, зависимом от социальных выплат, даёт возможность питаться в точности так же, как питаются люди со средним заработком, а то и лучше.

Эти расчёты я проделал в начале 2008 г., будучи сенатором Берлина по вопросам финансов. Берлин — столица социальных выплат Германии.

Таблица 4.3.

Расходы на продукты питания личных домохозяйств и социальная норма

Ср.: Verordnung zur Durchführung des § 28 des Zwölften Buches Sozialgesetzbuch vom 1. Janaur 2005, zuletzt geändert durch Art. 17 GG vom 2. März, 2009 (BGBL I S. 416, 432), ferner die Wirtschaftsrechnungen privater Haushalte 2006, Statistisches Jahrbuch 2008 für die Bundesrepublik Deutschland. Wiesbaden, 2008. S. 549.

Перед лицом этого прискорбного положения, которое накладывало и накладывает свой отпечаток на ситуацию домохозяйств и настроение в городе, я ни во что не ставил и не ставлю сочувственную дискуссию, которая загоняет в угол бедности 20 % населения и всех их разом оплакивает. Из этого не могло и не может получиться ничего продуктивного. Я не соглашался связывать неподобающее состояние части населения — неправильное питание, пренебрежение своими родительскими обязанностями и т. п. — с доходами или долей получателей социальной помощи и хотел публично оспаривать эту связь.

Публичная дискуссия должна начинаться на наглядном и конкретном, а заканчиваться она может на общем и абстрактном. Наоборот не бывает никогда. Так я начал с самого наглядного — с питания. Поскольку у меня привычка полагаться не только на статистику, мы с женой несколько дней питались в пределах нормы социальной помощи, что не потребовало от нас никаких особенных усилий. Затем я попросил одну сотрудницу своей администрации сообразно тестовым закупкам составить меню на три дня. Оно оказалось очень сбалансированным и разнообразным и включало четыре приёма пищи в день. Правда, один раз это была жареная колбаса, так позже эта жареная колбаса стала единственным пунктом из всего меню, который постоянно цитировался.

Меню домохозяйства из одного человека

Реакция на это меню была потрясающей. В одном выпуске передачи «Воскресное слово» речь шла обо мне как образце нехристианского поведения. Многочисленные социальные функционеры публично ругали меня и стыдили. Мне приходили по электронной почте сотни писем, исполненных ненависти, от получателей Hartz IV, но были и многочисленные, частью восторженные, письма от пожилых женщин и супружеских пар, которые хотели показать мне посредством педантичных расчётов, что я прав. Один консультант по питанию из газеты Berliner Zeitung установил, что меню, скорее, избыточно по калориям и слегка перегружено мясом. Хайнер Гайслер, напротив, уверял в газетном комментарии, что от такого питания можно умереть с голоду. Ульрих Шнайдер, руководитель правления «Паритетного союза благотворителей», был того же мнения в одном из ток-шоу радио «Берлин-Бранденбург». Моё замечание, что недостаточный вес как раз не входит в число проблем получателей социальных пособий, побудило ведущего задать мне вопрос: уж не хочу ли я сказать, что получатели социальных пособий чересчур толсты.

В собственной партии у меня начались большие трудности. Мой рейтинг в Берлине на некоторое время упал до предела. Однако устойчивый резонанс по стране в целом показывает, что я, очевидно, задел нерв. Впрочем, телеоператор после одного из многочисленных интервью на эту тему признался мне, что редакция велит ему и его коллегам так вести съёмку в квартирах получателей социального пособия, чтобы не показывать их богатое электронное оснащение. Ведь, судя по всем данным, получатель пособия по безработице, который принадлежит к нижнему слою, располагает электронной мультимедийной техникой в объёмах выше среднего уровня.

Но как же может быть, спрашиваю я себя, чтобы простое использование статистических фактов могло вызвать столько эмоций, причём не только у тех, кого эти факты касаются, но и у функционеров и поборников нашего социального государства в широком смысле. Я, конечно, подозревал, в чём причина, потому и затеял эксперимент, после которого уже знал ответ. Он состоит из трёх пунктов, причём третий — самый существенный.

1. Получатели социальных пособий имеют естественную и понятную заинтересованность в стабильности выплат и в их будущем повышении, поэтому нежелателен даже малейший намёк на то, что сумма достаточна.

2. Социальные политики, социальные объединения и вообще весь слой функционеров, учёных и публицистов, которые материально и морально кормятся с заботы о слабых, реагируют весьма чувствительно и в целом негативно на все указания и аргументы, которые так или иначе ставят под сомнение остроту этой проблемы, поскольку тем самым ставится под вопрос и их собственная роль и значение.

3. Если продуктовая норма сбалансирована, разнообразна и позволяет питаться хорошо, то получатели социальных пособий, которые кормят себя и своих детей неправильно и с любой точки зрения неадекватно, имеют проблему не с доходами и бедностью, а с собственным поведением. Тем самым требование к обществу оборачивается требованием к индивидууму, а критика общества становится критикой индивидуума.

Этот последний пункт и есть то, что вызывает агрессию и ярость, поскольку ты, таким образом, идёшь наперекор, указывая индивидууму на его обязанности, а не рассуждая о неравенстве шансов, как это вошло в обыкновение. Пример такого отклонения подаёт «Отчёт Федерального правительства о бедности и богатстве»:

«Концепция шансов на участие и осуществление, предложенная лауреатом Нобелевской премии Амартией Сеном… задаётся вопросом, насколько… различия объясняются неравными шансами на осуществление. Цель действий социального государства — в том, чтобы смягчить неравенство уже имеющихся шансов. Все должны иметь шанс реализовать свои индивидуальные возможности. Шансы участия становятся шансами осуществления, если к индивидуальным потенциалам добавятся соответственно стимулирующие общественные шансы реализации, которые действительно предоставят личности возможность пользоваться открытыми шансами участия. Решающим здесь является оформление системы социального обеспечения и системы образования, но также и положение на рынке труда и проницаемые структуры общества. По Амартии Сену, бедность при этом представляет собой недостаток шансов осуществления, а богатство, напротив, очень высокую меру шансов на осуществление».

Тут всё верно, за исключением того, что вообще никоим образом не выявляется индивидуум, его поведение и его ответственность. Кажется, что вопрос заключается только во внешнем предоставлении шансов, а за них отвечают государство и общество. Если кто-то впадает в бедность или попадает под угрозу бедности, причина не в нём самом, а в недостатке шансов. Другая точка зрения считается в Германии неполиткорректной.

Однако в связи с меню Hartz IV можно наблюдать и некоторые индивидуальные упущения, например, если:

• дети приходят в школу натощак и питаются преимущественно фастфудом и сладостями, потому что родители не умеют готовить или ленятся встать утром, чтобы приготовить детям завтрак;

• родители покупают алкоголь и сигареты вместо овощей и фруктов и не следят за тем, чтобы дети достаточно двигались, что приводит к ожирению и косвенному ущербу здоровью, чаще всего диагностируемым в нижнем слое (который частично, но не целиком идентичен получателям социальных пособий).

Для всякого индивидуального поведения можно назвать и общественные причины, однако нельзя в принципе снимать с индивидуума ответственность за его поведение. Однако в дискуссиях о бедности мы склоняемся именно к этому, и в большой части исследований бедности это обстоит именно так, а не иначе.

Но почему тогда выстраиваются длинные очереди на раздаче еды «Берлинского стола», если нормы всё-таки хватает? Ответ совсем простой: там, где что-то дают бесплатно, общий бюджет разгружается. Если бы получателям пособий бесплатно раздавали DVD, аппаратуру и развлекательную электронику, они образовали бы ещё более длинную очередь. Но в такой раздаче благотворителям недоставало бы столь привлекательной библейско-эмоциональной апелляции, какой обладает публичное кормление.

Раздача еды и бесплатные столовые преследуют благую цель и являются выражением похвального личного служения. Это ни в коем случае не должно оспариваться. Но деньги лучше было бы инвестировать в поварские курсы, курсы домоводства и тренинги поведения для нижнего слоя. Зачем семье, живущей на пособие Hartz IV, брать на себя труд планировать закупку продуктов, самим готовить и сообща есть, если всё даром приготовлено в бесплатной столовой поблизости? Таким образом, неправильное поведение закрепляется и становится постоянным, а причины его не преодолеваются. Да, есть слабые люди, которые не умеют ни планировать, ни обращаться с деньгами, ни готовить, им не хватает силы воли, и они нуждаются в бесплатном супе, тогда как остальная часть получателей пособий в этом вовсе не нуждается. Но и нестойким людям тренинги поведения помогли бы больше, чем потакание их слабостям.

Неумная и спорная поговорка гласит: «Коли беден, умирай пораньше». В атласе социальной структуры Берлина эта поговорка, кажется, находит своё подтверждение. В атласе по 12 берлинским районам и меньшим территориальным единицам сгруппированы социоструктурные факторы, в том числе образование, рынок труда, получатели пособий, доля иностранцев.

Полученные отсюда данные обнаруживают тесную связь между социальным индексом и ожидаемой продолжительностью жизни: в среднем мужчины в районе Шарлоттенбург-Вильмерсдорф живут на 4,1 года дольше, чем в районе Фридрихсхайн-Кройцберг, у женщин разница между лучшим и худшим районами составляет 2,8 года. Берлинский случай потому так интересен, что условия окружающей среды и инфраструктура социального и медицинского обеспечения во всех районах во многом одинаковы. Все получатели социальных выплат являются членами законной больничной кассы и имеют ровно те же права, что и любой гражданин.

Разницу в ожидаемой продолжительности жизни по большей части создают сердечно-сосудистые заболевания и злокачественные новообразования. И те и другие в немалой степени зависят от образа жизни (питания, физической активности, употребления алкоголя и табака). В районе Фридрихсхайн-Кройцберг 40 % населения курит, в Шарлоттенбурге-Вильмерсдорфе курят только 29 %. За такими цифрами стоит индивидуальное поведение, а не бедность. Справедливо и обратное: бедность является также следствием индивидуального поведения и, в свою очередь, может наложить свой отпечаток на поведение.

Если есть взаимосвязь между бедностью и здоровьем, то она выражается через параметры поведения, а именно — через питание, зависимости и физическую активность. В «Отчёте федерального правительства о бедности» говорится:

«Бедность и социальное отчуждение как следствие нехватки ресурсов и возможностей преодоления представляют большую тяготу как для детей и подростков, так и для их социального круга. Риски бедности в семьях не ограничиваются при этом одним только недостатком финансовых средств. У детей и подростков наличествуют и дополнительные дефициты развития, недостаточное обеспечение предметами первой необходимости с такими следствиями, как проблемы со здоровьем и социальная дискриминация, например, из-за недостаточной интеграции в школе или среди ровесников. Существует также взаимосвязь между состоянием здоровья (телесного и душевного) и материальным обеспечением. Наносится урон разумному поведению в отношении питания и здоровья: чем скуднее социоэкономические ресурсы, тем хуже и питание».

Этот абзац нужно прочитать дважды, чтобы понять его. Очевидно, что при формулировке политкорректность одержала верх над ясностью. На понятном немецком языке это звучало бы так:

«Семьям, зависимым от социальных выплат, приходится бороться не только с ограниченными материальными возможностями. Зачастую они не могут как следует распорядиться деньгами, и, как правило, у них нет энергии, способностей планирования и навыков, чтобы кормить семью здоровой и сбалансированной пищей. Это наносит ущерб успеваемости детей в школе. Поскольку родители в таких семьях вообще мало заботятся о детях — регулярно ли они выполняют домашнее задание, достаточно ли двигаются, не слишком ли много сидят перед телевизором или за компьютером, — у этих детей часто накапливаются дефициты развития, и, как следствие, они отстают в школе. Это наносит урон их уверенности в себе и возможностям устанавливать контакты и заводить дружбу с более устойчивыми детьми, которые в большинстве случаев и более успевающие ученики. Так домашние отношения вредят здоровью, способствуя избыточному весу и неправильному питанию, равно как и плохой успеваемости».

Короче говоря: проблемой является не материальная, а духовная и моральная бедность. Она оказывает влияние на поведение, а поведение, в свою очередь, на здоровье. Такие простые истины, однако, политически неудобны и потому, насколько возможно, вуалируются. Например, в Институте Роберта Коха был проведён в качестве подготовительной работы ко второму «Отчёту о бедности» очень красноречивый анализ «Бедность, социальное неравенство и здоровье», в котором со знанием дела сопоставляются доступные данные и факты.

Анализ доказывает, что значимые для здоровья факторы зависят исключительно от поведения, хотя авторы и говорят в отчёте, то и дело повторяясь, о «неравенстве шансов на здоровье». Но в качестве эмпирического доказательства они приводят лишь факторы, которые зависят не от доходов, а исключительно от поведения:

• избыточный вес (питание, малоподвижный образ жизни);

• диабет (избыточный вес, питание);

• цирроз печени (алкоголь);

• рак лёгких (табак).

Недооценка или вытеснение причинных связей типичны для большей части исследователей бедности. Учёные Института Роберта Коха вначале подробно описывают, что обязательно застрахованные — по сравнению с не имеющими обязательного страхования, — обладатели низкого дохода — по сравнению с обладателями высокого дохода, — получатели социальной помощи — по сравнению с неполучателями — больше курят, пьют и меньше занимаются спортом, а затем делают загадочный вывод:

«Накопление проблем со здоровьем и отклонений в поведении людей, находящихся в группе риска бедности, говорит о значении материальных лишений».

А ведь куда естественнее было бы догадаться, что те личные свойства, которые предрасполагают человека к тому, чтобы больше курить, пить и меньше двигаться, ровно в той же степени увеличивают статистически его шанс впасть в бедность по доходам. Но такой анализ был бы, увы, неполиткорректным.

Выборка опросов, проводимых в государствах с различным стандартом жизни, равно как и долгосрочные оценки по Германии, показывают, что субъективный уровень счастья по ту сторону от настоящей материальной нужды поистине независим от объективно достигнутого стандарта жизни. Зато большое влияние на хорошее самочувствие оказывает относительная позиция в пирамиде доходов, причём не абстрактная, а в сравнении с собственной социальной группой. Вот два примера: тот, кто в 1950-е гг. мог позволить себе автомобиль «жук» в 30 лошадиных сил, в то время как его коллеги, друзья и родные ездили на велосипедах, — получал от своей машины дополнительный выигрыш радости, более высокий, чем получает сегодня владелец «гольфа» со 120 лошадиными силами, знакомые которого ездят на большом «Sport Utility Vehicle», то есть на лимузине повышенной проходимости, на «мерседесе» S-класса или на «порше». Владелец «гольфа» чувствует себя обделённым, клянёт своего работодателя и министерство финансов. У инвестиционных банкиров стимул от бонуса бесспорно зависит не от абсолютной его величины, а от сравнения с бонусами коллег. Возможно, 10 млн евро вызовут у Йозефа Аккермана примерно то же чувство, что и 2500 евро компенсации за сданный в утилизацию старый автомобиль у социального пенсионера.

Итак, материальное потребление есть знак социального ранга. Потому и продаются костюмы, сшитые по мерке, дорогие часы, неэкономично моторизованные автомобили, благородные вина и большие плазменные экраны. Но это значит, что социальные выплаты, которые превышают основные потребности в пище, одежде и жилье, не могут оцениваться чисто материально. Получатель пособия Hartz IV, который имеет более высокий реальный доход, чем квалифицированный рабочий в возрасте до 40 лет, всё же более недоволен в материальном смысле, потому что масштаб для сравнения у него другой. Тем самым дискуссия о границах бедности — в таком богатом обществе, как наше, — превращается в бесплодные дебаты представителей, поскольку, собственно, речь идёт вовсе не о материальных ценностях, а о социальном ранге и связанном с этим социальном уважении.

Уже одно то обстоятельство, что человек падает ниже границы бедности и становится получателем социальных пособий, оказывает на его душевное состояние противоречивое действие: с одной стороны, он испытывает унижение от принадлежности к «бедным» и соответственно от своего низкого места в социальном расслоении, с другой стороны, он может извлечь чувство удовлетворения из того, что государство гарантирует ему социоэкономический прожиточный минимум.

В дебатах о бедности и во всякой дискуссии о перераспределении так и громоздятся стремления устранить неравенство людей путём перераспределения материальных благ или как минимум замаскировать его. Но это упирается в свои границы: с одной стороны, честолюбивые, стремящиеся работать люди расценивают заработанное ими положение как часть вознаграждения и заслуженный выигрыш в престиже, а чрезмерное бремя налогов на имеющих работу людей — по их ощущению, заслуженно имеющих — как несправедливое государственное вмешательство. С другой стороны, менее везучие и менее честолюбивые чувствуют, что им грозит слишком значительное материальное неравенство. Хотя они и приветствуют государственное перераспределение, но чувствуют себя, тем не менее, униженными, поскольку им приходится принимать государственную помощь. То, что на социальной шкале они стоят так низко и зависят от государственных выплат, омрачает их настрой. Более высокие выплаты ничего не могут изменить в этом, напротив: если границу бедности отдалить более высокими выплатами, то увеличится численность людей, оказавшихся ниже этой границы, и тем самым общее недовольство возрастёт. Итак, если рассматривать проблему только в аспекте человеческого счастья, то выгоды дальнейшего роста экономики сомнительны для его достижения, если рост нейтрален по отношению к распределению и никто не может улучшить свою относительную позицию.

Наша Конституция гарантирует свободное развитие личности. Каждый может преумножить свой доход и имущество работой, сноровкой, везением, и общество не вправе чинить ему в этом препятствия, а должно всемерно поддерживать. Если как можно больше членов нашего общества делают это, соотношения в распределении неизбежно изменятся, что может оказать влияние на рост экономики. В любом случае успех целеустремлённых и везучих приведёт к ухудшению относительных (а может, и абсолютных) позиций остальных, участвующих в распределении. Тот, кто стремится к равенству на максимально высоком материальном уровне и видит в этом свою цель, для него индивидуальное стремление найти работу является постоянной угрозой стремлению к большей справедливости через большее равенство. Сделать отрыв от других путём личного и материального успеха и продемонстрировать это — вот что будет весьма способствовать ощущению человеком счастья. На этом зиждется статусное потребление, которое налагает отпечаток на мир потребителя тем больше, чем выше его реальные потребительские возможности. Хотя разумнее было бы довольствоваться машиной «Dacia Logan», текстилем из торговой сети CA и съёмной квартирой площадью 60 кв. м. Но какой материально успешный человек согласится на это добровольно? Итак, на верхнем конце вертикальной шкалы должен быть BMW-SUV, личный портной и вилла в Груневальде (соответственно для продвинутых — пентхаус в 200 кв. м в Пренцлауэр Берг).

Если сравнить доход от социальной помощи с нетто-доходом от простой и средней полной занятости, то наталкиваешься на удивительный и весьма радующий факт: многие люди все силы вкладывают в то, чтобы заработать себе на жизнь, хотя лучше преуспели бы в этом при помощи пособия Hartz IV и нелегальной подработки от случая к случаю. Кроме того, оказывается, что они, несмотря на труды, в большинстве случаев чувствуют себя менее обделёнными, чем получатели социального пособия, живущие рядом и имеющие — с нелегальным приработком — те же или большие деньги.

Многочисленные деятели культуры и многие студенты живут на доходы на грани или ниже социоэкономического прожиточного минимума. Несмотря на это, они чувствуют себя более счастливыми и независимыми, чем большинство получателей пособия, поскольку свой личный ранг и своё место в обществе выводят не из уровня доходов.

Те, кто свободен и не зависит от государственной поддержки, чувствуют себя, как правило, счастливее, чем те, кто получает от государства алименты за то, что ничего не делает. К сожалению, счастье зачастую осознаёшь лишь тогда, когда его теряешь, а иногда и вообще не осознаёшь. Конечно, приятно оставаться в тёплой постели, когда у соседей в 6 часов утра звонит будильник. Приятно в 9 часов утра включать за завтраком телевизор, когда другой, стоя за прилавком в закусочной, на сквозняке разливает клиентам кофе. Но потом, когда кончается рабочий день, именно последний чувствует себя лучше, и кружка пива после смены кажется ему слаще. Как раз менее честолюбивые люди, действующие менее планомерно, соблазняются удобной жизнью на государственное пособие, однако постепенно эта жизнь лишает их гордости, парализует силы, уничтожает таланты и съедает уверенность в себе. Сказать это вслух и искать выход из создавшегося положения — вовсе не патернализм и высокомерие, как многие думают, а необходимость — разве что следует позаботиться о том, чтобы сделать для нуждающихся выход из сложившихся обстоятельств максимально удобным.

В связи с «меню для Hartz IV» одна берлинская бульварная газета пригласила меня в редакцию для дискуссии с получательницей Hartz IV. Я согласился, но попросил о том, чтобы в собеседницы мне выбрали серьёзного человека. Ею оказалась молодая, одетая в тёмное женщина лет 20-ти с её 22-летним другом, одетым также в тёмное. Оба жили на Hartz IV. Молодая женщина два года назад закончила реальную школу. Она хотела получить работу гримёра-визажиста, но не нашла её. Я приблизительно подсчитал, какова потребность в гримёрах на телевидении, в кино и во всех театрах Берлина и что это означало для её шанса получить работу. Не хотела ли она пройти обучение хотя бы на продавщицу? Да, руководитель филиала сети супермаркетов Lidl, где она временами подрабатывала, уже спрашивал её об этом, сказала она. Но она не захотела. Как же она проводит свой день, спросил я. Жизнь у неё скучная, рассказала она. Готовить она не умеет, её родители — также получатели Hartz IV — тоже не умеют. Когда у человека мало денег и нечего делать, дни протекают медленно. Я был шокирован: эта далеко не глупая и в принципе рассудительная женщина жила в расцвете своей юности на государственной поддержке со своим другом и отвергала шансы, которые ей предлагались, потому что некому было её подтолкнуть. Это происходит в Германии в миллионах случаев, и это возмутительно! Нашим способом смягчения материальной бедности мы поддерживаем пассивность, инертность, а также духовную нищету, лишая людей гордости и самоуважения.

Бедность в Германии проявляется в социальном сравнении: тот, кто имеет меньше, чем другие, сравнивая себя с ними, чувствует себя беднее, если, например, все ездят на машинах, а он — на велосипеде, или у него только двое брюк, а у других по пять, или у него телевизор с кинескопом, а у других — с большим плазменным экраном. Это классическая форма проблемы получателя социального пособия. Студент в возрасте 21 года, в отличие от него, хотя и имеет меньше денег, но с удовольствием ездит на велосипеде, имеет в настоящий момент только одни приличные брюки, а телевизор вообще не смотрит. Деньги не являются его проблемой, проблемы у него другие: привлекательные девушки интересуются не им, а его друзьями; ему отказали в Эразмус-стипендии в Лондоне, а его друг поедет туда. Субъективно тяготы этого студента не меньше, чем у получателя пособия, но он беден не деньгами, а шансами у девушек и у комиссии по распределению стипендий.

По определению бедности Амартии Сена — как нехватки возможности участия — этого студента вполне можно назвать бедным: желанные девушки на него не смотрят, и на учебный семестр в Лондоне его не допустили. Это его печалит, и он воспринимает окружающий мир как несправедливый. Мир несправедлив. Дары природы — красота, интеллект, здоровье — распределены не поровну и не по тому принципу, что человеку с красивой душой достанется и лучшее генетическое оснащение. Случайность в том, где родиться — в Сомали или Германии, в благополучной семье среднего достатка в Дюссельдорфе или третьим ребёнком в семье безработной незамужней подёнщицы в Дуйсбург-Хамборне, — и впредь обеспечивает вам разительную несправедливость, а случайные перемены в жизни, равно как везение и рок, с которыми приходится сталкиваться, доделывают остальное. Строго говоря, мысль, что шансы у людей одинаковы, абсурдна: красивый и умный имеет не те же самые шансы, что имеет уродливый и тупой. И эти неравные исходные позиции неизбежно порождают результаты, ещё более неравные.

Поэтому борьба с бедностью может быть лишь частью общественных усилий по снижению материального неравенства до приемлемого обществом уровня. В демократическом обществе нельзя ограничивать возможности человека по использованию себе во благо своих способностей, свойств и характера. Даже при полном равенстве шансов на исходной позиции разная одарённость и установка, разное здоровье и везенье неизбежно сделают так, что жизнь и деятельность людей приведут их к неравным результатам. Тем самым вновь и вновь возникает относительная бедность в сфере доходов и возможностей, и она не может быть устранена, пока государственное перераспределение не позаботится о значительном выравнивании результатов. Но при демократии это совершенно невозможно, поскольку относительно бедные, в пользу которых идёт перераспределение, составляют меньшинство. Это было бы возможно лишь при диктатуре общего блага, в добродетельном режиме с государственным террором. Равенство, в том числе и равенство доходов, до сих пор ещё ни разу не достигалось без тоталитарных методов, что регулярно заканчивалось диктатурой и кровопролитием.

Даже максимально достижимое равное распределение доходов и имущества ничего не могло бы изменить в природном неравенстве людей в отношении их способностей, свойств и многого другого. Нашему несчастному студенту можно было бы помочь, только если бы желанных девушек ему выделяли, руководствуясь аспектом равенства и справедливости.

Тем не менее о неравенстве и справедливости можно поспорить. К поставленному Франком Нульмейером вопросу — «насколько справедливо неравенство?» — следует отнестись серьёзно. Однако не получится просто, как это делает Нульмейер, критиковать всякое увеличение неравенства как растущую брешь справедливости. Для этого слишком различны причины неравенства и слишком размыто само понятие справедливости. Вопрос о справедливости тем самым ставится относительно бедности.

Амартия Сен верно заметил, что не существует нормативной базы социальной справедливости, которая хоть в чём-нибудь не исходила бы из принципа равенства. В американской Декларации независимости было сказано, что люди рождаются равными и должны иметь свободу искать своё индивидуальное счастье (pursuit of happiness). Поскольку в наши дни, кажется, ни одно определение бедности не может обойтись без ссылки на Амартию Сена, я подробно изучил его труд и был в восторге от его глубокого и многогранного анализа.

Исходя из точки зрения, что не может быть непротиворечивой функции межличностной полезности (парадокс Эрроу), Сен упражняется в прагматической и логической критике усилий Джона Ролза в том, чтобы понимать установление справедливости как общественный договор. Сен полемизирует с теми, кто считает, что вовсе не может быть полной справедливости ни на логическом, ни на фактическом основании. Он указывает другой, прагматический путь: состояние справедливости в мире будет всегда улучшаться в том случае, если удастся смягчить очевидную вопиющую несправедливость или устранить её совсем. Тогда всё ещё останется достаточно несправедливости, с которой надо будет обходиться соответствующим образом. Это очень напоминает social piecemeal engineering; Карла Поппера, которого Сен, кстати, не цитирует. Это ступенчатое продвижение освобождает дискуссии от ненужной строгости в соблюдении принципов и делает возможным согласие в конкретных частных целях.

По поводу публикации своей новой книги «The Idea of Justice» Амартия Сен сказал в одном интервью: «Не существует такой вещи, как совершенная справедливость. Идея совершенной справедливости ведёт к выбору неверного пути». Дескать, дело, скорее, в том, чтобы путём разумной аргументации и соответствующих институций, а также регулирования в различных областях ступенчато создавать всё больше справедливости. Справедливость, по его словам, не поддаётся количественной оценке, правда, на различных полях справедливости можно установить иерархию более справедливых и менее справедливых состояний. Так, в Индии доля неграмотных неприемлемо высока, однако её показатель ниже, чем прежде. Стремление к увеличению справедливости — скорее, прагматический процесс и в меньшей степени попытка абстрактно вывести справедливую систему и соответственно претворить её законодательно через общественный договор. Следовательно, справедливость всегда видится относительно — как сравнение различных состояний — и никогда не достигается абсолютно.

В отношении вопросов бедности и распределения Сен ставит под сомнение традиционную сосредоточенность на primary goods, то есть на обладании материальными благами и услугами или на распределении доходов. Он считает, что взаимосвязь между вопросами, какими материальными благами кто-либо располагает и какими вещественными свободами пользуется для самореализации, раскрывает далеко не всё. Следует концентрироваться не на primary goods, а на actual capabilities людей. Сен указывает на то, что ещё Аристотель говорил: «Жизнь, направленная на добычу денег, имеет в себе что-то неестественное и принудительное, и богатство явно не является искомым благом, ибо оно существует лишь для применения и может быть лишь средством на пути к цели». Если хочешь судить об относительных преимуществах, какие имеют люди в сравнении друг с другом, считает Сен, то следует принять во внимание все их способности и возможности, а не основывать сравнение только на доходах и имуществе.

Здесь мы выходим на след интересного сдвига: actual capability в немецкой дискуссии о бедности охотно переводят как «способность к участию».

Это тоже верно. Но capability в первую очередь подразумевает индивидуальную способность и индивидуальную возможность не в смысле имущества, а в смысле умения и ресурсов. Сюда, например, причисляются образование, воспитание, личные свойства характера, спортивные способности или владение музыкальными инструментами. У нас «способность к участию» опускается до похода в ресторан или в кино, то есть до того, чтобы ещё больше повысить объём разделяемых на всех primary goods. Сен, напротив, имеет в виду под capability способность человека к мобилизации собственных ресурсов. Эту способность улучшает образование, право на медицинское обслуживание, её улучшает свобода, тогда как лучший доступ к primary goods, напротив, не обязательно ей способствует.

От либеральной позиции, которая выражается слоганами «помощь в мобилизации собственных ресурсов» или «требовательная поддержка», Амартия Сен не столь уж и далёк. Его подход к теме бедности несёт на себе отпечаток состояния дел в его родной Индии и во всём «третьем мире». Тот, кто в дискуссии о бедности и справедливости сосредоточен на распределении доходов в такой благополучной стране, как Германия, тот совсем не обязательно имеет в своих союзниках Амартию Сена.

При обеспечении primary goods соответственно социоэкономическому прожиточному минимуму в Германии «узким местом» для ведения жизни в самоопределении является не доход, а социализация, квалификация, общее образование и другие индивидуальные способности и свойства. С этого и надо начинать, если хочешь создать больше справедливости в духе Амартии Сена. И бороться надо с «духовной бедностью», то есть с той комбинацией необразованности, дефицита социализации, а также нехватки конструктивного честолюбия и жизненной энергии, которой отмечена большая часть нижнего слоя в Германии. Следует также снова и снова перепроверять все инструменты преодоления материальной бедности на их воспитательное действие и на управление поведением.

Как раз в аспекте счастья государство должно прежде всего поддерживать те capabilities, которые делают человека способным к самостоятельному, наполняющему его гордостью образу жизни. Чисто материальной поддержки, сколь бы высока она ни была, всегда хватит лишь на жизненный стандарт на нижнем конце пирамиды доходов, и она никогда не сможет сделать затронутых ею людей счастливыми. Инвестиция в счастье людей должна быть инвестицией в их гордость, а это значит, в развитие их способностей и стимулирование готовности к усилиям.

Амартию Сена можно прочитать и так.

Понятие бедности, как и его противоположности — благосостояния или богатства, немыслимо без сравнения с другими людьми, без оглядки на общество, ибо речь всегда идёт о распределении ресурсов в общине, будь то глухая деревня или современное индустриальное общество. Поэтому дискуссия о бедности всегда означает и дискуссию о справедливости, и программа уменьшения или устранения бедности всегда является также программой создания большей справедливости.

Научные проекты, нацеленные на создание справедливого общества, либо утопичны, потому что предполагают межсубъектную сопоставимость и логическую консистенцию льгот, которых не бывает по чисто логическим причинам, либо прагматичны в смысле «постепенной социальной инженерии» (social piecemeal engineering). Тогда они требуют общественного дискурса и демократического или сходного с ним формирования воли, если исключить фигуру всезнающего и благодетельного диктатора.

Тем самым понятие справедливости, как и вытекающее из него определение бедности, приобретает политический характер. Однако поскольку политическое неделимо, то нельзя отделить одно от другого в целях, инструментах и побочных действиях, взаимосвязь которых можно проанализировать научно. Можно исследовать эффективность различных форм перераспределения, а также их воздействия на чувство удовлетворённости, работоспособность, генеративное поведение, менталитет, рост экономики и т. д. Можно исследовать причины бедности и предпринять построенную на этом попытку победить эти причины и воспрепятствовать их возникновению. В такой комплексной картине могут также сказаться границы преодоления бедности, определяемой привычным способом, поскольку есть стремление не вредить другим целям или избежать негативных обратных связей.

По причине их политического характера определение бедности, дискуссия о её причинах и возможностях устранения подчинены течению времени, моде и интересам. Речь идёт не только о чистой правде, но и о борьбе за мировоззрение, а также о проведении в жизнь определённых политических представлений. В современной немецкой дискуссии в центре стоят негативные индивидуальные следствия и общественные причины. Напротив, индивидуальные, относящиеся на счёт личности причины состояния бедности, равно как и общественные последствия борьбы с бедностью, ориентированной главным образом на личные доходы, обсуждаются гораздо меньше. Почти табуированным стало то обстоятельство, что наш способ преодоления бедности частично вознаграждает отсутствие усилий и нехватку воли к мобилизации собственных ресурсов и тем самым вносит свой вклад в укрепление нижнего слоя, зависимого в Германии от социальных пособий.

В любом случае о материальной бедности в Германии можно сказать следующее: якобы наблюдаемые негативные последствия бедности на 90 % являются последствиями не скудости доходов, а сопровождающих её явлений, которые, однако, имеют те же причины, что и скудость доходов. Ставшее почти последовательным пренебрежение этой взаимосвязью лишает научных оснований изрядную часть исследований проблемы бедности в Германии и отсылает их в область идеологии.

Различие в доходах и вместе с тем относительная бедность по описанным логическим и фактическим причинам в принципе неустранимы и также не могут быть устранены путём роста экономики, что вытекает из определения относительной бедности как меры распределения. Но относительная бедность может быть смягчена, это и происходит при помощи инструментов налоговой политики, пошлин, доступа к общественным благам и прямыми выплатами пособий во всех индустриальных государствах. Различные пути и комбинации ведут при этом к относительно сходным обстоятельствам (рис. 4.2).

Если сравнивать с порогом риска бедности (60 или менее процентов среднего эквивалентного нетто-дохода), 26 % домохозяйств Германии имеют до перераспределения доход на этой границе или ниже, а после перераспределения таких домохозяйств — 13 %. Таким образом, Германия находится на уровне Скандинавских стран (которые, кстати сказать, до перераспределения все имеют более высокую квоту риска бедности, чем Германия).

С квотой риска бедности в 26 % до перераспределения Германия находится на среднем уровне в ЕС. Очевидно, распределение доходов повсюду подчиняется — независимо от достигнутого экономического уровня — сходным закономерностям и ведёт к сходному неравенству. Это также доказывает, что относительная бедность не может быть устранена — якобы по определению — путём всеобщего роста экономики и благосостояния, и подтверждает несовершенство и иллюзорный характер концепции бедности, которая сосредоточена на относительной бедности. По расчётам ЕС в Чехии, например, живут в относительной бедности после перераспределения лишь 10 % населения против 13 % в Германии. Значит ли это, что в Чехии меньше бедных? Как раз наоборот, ибо по абсолютной покупательной способности граница бедности в Чехии составляет 56 % немецкого уровня. Это значит, что немецкий «бедный» имеет чуть ли не вдвое больший доход, чем чешский.

Источник: Lebenslagen in Deutschland (3-й «Отчёт федерального правительства о бедности и богатстве»). Entwurf des Bundesministeriums für Arbeit und Soziales vom 19. Mai 2008. S. 12.

Рис. 4.2. Снижение риска бедности населения EC за счёт социальных выплат (по данным 2005 г.)

Тот, кто хочет преодолеть относительную бедность, гонится за химерой: если бы уровень среднего эквивалентного нетто-дохода в Германии равнялся 1 млн евро, тогда порог риска бедности находился бы на отметке в 600 тыс. евро. Сегодня порог риска бедности решает вопрос приобретения новой малолитражки или цветного телевизора, а в мире миллионеров определённый таким же образом порог позволяет приобрести 20-метровую яхту. С точки зрения реальной бедности в мире немецкий порог риска бедности располагается где-то вблизи мнимого мира миллионеров и бесконечно удалено от действительности в трущобах Бомбея или Джакарты.

Воздействия всей системы налогообложения и системы социальных выплат на первичное распределение измерить трудно, и это составляет также методическую проблему, поскольку рассматривать нужно не только взимание сборов и пошлин, но и использование доходов. Тут можно выделить несколько индикаторов.

Если, например, рассматривать последствия распределения социальных сборов, взимание которых в объёме 462,2 млрд евро (2008) следует считать, скорее, регрессивным из-за существования границы, от которой начинается исчисление взносов, и из-за освобождения от взносов самостоятельных предпринимателей, работающих не по найму, то использование социальных сборов оказывает чрезвычайно выравнивающее действие:

• многолетние плательщики в фонды пенсионного страхования получают назад намного меньше суммы, соответствующей действительной стоимости их взносов;

• установленное законом медицинское страхование предоставляет услуги, не зависящие от доходов, тогда как взносы зависят от заработка;

• 80 % плательщиков взносов в фонды страхования от безработицы никогда не увидят компенсации своих отчислений.

Налог на добавленную стоимость с годовыми поступлениями в 176 млрд евро (2008) с точки зрения политики распределения либо нейтрален, либо регрессивен (из-за той части дохода, которая идёт на вклады и увеличивается вместе с ростом заработка). В отличие от него сильно прогрессивен подоходный налог, сборы по которому в год составляют 175 млрд евро (данные 2008 г.):

• нижние 20 % получателей зарплаты практически не платят никакого подоходного налога;

• нижние 50 % получателей зарплаты выплачивают совокупно 6,5 % всего собранного подоходного налога;

• верхние 10 % получателей зарплаты выплачивают, напротив, 51,8 % всего сбора подоходного налога.

Итак, в сумме система немецких налогов, сборов и социальных выплат оказывает массивное воздействие на распределение доходов. Но это, тем не менее, не приводит к тому, чтобы действительно устранялось фактическое и ощущаемое неравенство, что без диктатуры общего блага было бы и невозможно — как логически, так и фактически. В Германии в отношении дальнейшего перераспределения, а также и в отношении осторожных реформ имеющихся структур достигнуты границы формирования, поскольку больше не удаётся за счёт роста экономики перекрывать противоречия и эффекты распределения реформ.

Право государства на вмешательство и перераспределение таит в себе, с одной стороны, опасность, что часть высокооплачиваемых граждан охладеет к системе. Это угрожает возможности прихода к власти как гражданских коалиций, так и коалиций, возглавляемых СДПГ. Здесь стоит напомнить предостережение Джованни ди Лоренцо: «Умная политика правительства следит за тем, чтобы соблюдать интересы того уменьшающегося слоя, которому приходится нести все социальные расходы». С другой стороны, СДПГ своей осторожной попыткой основополагающих реформ, которая состоялась под ключевым словом «Hartz IV», потеряла существенную часть своих приверженцев. Это послужило на пользу выступлению левой партии, приверженцев которой можно лишь ненадолго удовлетворить большим перераспределением. А для этого в Германии всё же не хватает общественного большинства. Можно сказать, что модель правления и формирования с социал-демократическим уклоном некоторым образом зашла в тупик, из которого не видно выхода, который должен быть убедительным по содержанию и способным собрать большинство. Это и превратило предвыборную борьбу в 2009 г. за места в бундестаге в столь бессодержательное лавирование.

Широко распространённый индикатор экономической силы и благосостояния — валовой национальный продукт. Красноречивее — наличный доход, ведь списания не идут на потребление; ещё красноречивее — общее личное потребление, поскольку нетто-инвестиции и соответствующее образование сбережений всегда необходимы. Абсолютное равновесное распределение личного потребления в Германии (взвешенное по размеру домохозяйства) было бы теоретически мыслимой верхней границей перераспределения — правда, лишь теоретически мыслимой, ибо равновесное распределение результата было бы несовместимо с закономерностями продуктивного народного хозяйства.

В 2007 г. расходы на личное потребление составляли в Германии 1374 млрд евро, это примерно 16 400 евро на человека или 34 600 евро на личное домохозяйство. Социоэкономический прожиточный минимум, гарантированный всем за счёт социальной помощи, основного обеспечения и пособия по безработице II, составляет около 35 % среднеарифметического личного потребления и, как уже говорилось, в зависимости от семейного положения колеблется от 50 до 63 % среднего эквивалентного нетто-дохода. Если бы решили, как того всячески требуют, предоставлять основной доход всем поголовно приблизительно на уровне сегодняшней социальной помощи, то эта сумма составила бы около 35 % личных расходов на потребление или 20 % национального дохода брутто.

В конечном счете, весь государственный аппарат по перераспределению денег из налогов и социальных сборов, равно как и сумм всех социальных выплат, тоже служит преодолению бедности. Это относится и к ренте по доходам, не подлежащим налогообложению, и к разделению налога на совместный доход супругов, и к надбавке за многодетность, и к деньгам на оплату жилья, и к субсидиям на учёбу, и к помощи по уходу и обслуживанию и т. д. Если всего обеспечения недостаточно, то последнюю подстраховочную сетку и тем самым непосредственную защиту от бедности образуют:

• социальная помощь, включая основное обеспечение по старости, общие расходы на которую в 2008 г. составили 23,7 млрд евро;

• основное обеспечение для безработных (пособие по безработице II) объёмом 39,6 млрд евро в 2008 г.

Всего в Германии около 10 % населения живут либо полностью, либо в основном на средства основного обеспечения. В 2008 г. все расходы на основное обеспечение составляли 62,9 млрд евро, это 8,2 % немецкого социального бюджета в 767 млрд евро и 21,6 % финансируемых из налогов социальных выплат, или 2,5 % немецкого социального продукта.

Для сравнения: на образование, начиная с детского сада и кончая университетом, государство расходует 4,1 % ВВП. Этот уровень расходов неоднократно назывался слишком низким и вызывал соответствующую критику ОЭСР.

Есть мысли, которые эмоционально привлекательны и согревают сердце, независимо от того, близки ли они к реальности и осуществимы ли. К таким мыслям относится идея нетрудового основного дохода для всех. Существуют разные предложения, и все они исходят из одной основной мысли: все разнообразные социальные выплаты надо заменить единым государственным основным доходом, который полагается каждому гражданину без обложения налогом и без необходимости искать работу. Этот основной доход должен обеспечивать человеку достойное существование и делает ненужными большинство социальных и трансфертных выплат. В зависимости от модели сюда либо вовсе не засчитываются собственные доходы или состояние, либо засчитываются лишь ограниченно. Среди политических партий близки к идее безусловного основного дохода ХДС и РДПШ, равно как и отчасти Левая партия — с различными вариациями.

Такой свободный от условий основной доход имел бы, по мнению своих сторонников, следующие преимущества:

• источники бедности и страха существования были бы радикально устранены для всех и без всякой дискриминации;

• большинство социальных платежей стали бы лишними, и тем самым были бы сэкономлены большие бюрократические затраты. По сумме перестройка обошлась бы не дороже, а дешевле существующей системы.

Время, когда человек определял себя через оплачиваемую наёмную работу, по словам сторонников, подходит к концу, потому что вследствие технического прогресса уже не хватает оплачиваемой работы для всех. Тем не менее те, кто хочет, могут заниматься оплачиваемой работой, но другие могут заботиться о своих семьях, супругах, не испытывая нужды, или заниматься культурной, творческой деятельностью.

Эта идея исходит из мифических источников, что и делает её такой неотразимой. Проклятие, наложенное на человека во время его изгнания из рая, кажется, снято: хотя мы и остаёмся смертными и можем заболеть, но мы будем находиться под защитой (в Библии — под защитой Бога, а при «гражданских деньгах» — под защитой заботливого государства) и больше не должны беспокоиться. Даже левый оппозиционер переходит на государственное обеспечение: могучее развитие производительных сил (одно из бесспорных преимуществ капитализма) наконец-то ускорит переход из царства необходимости в царство свободы, как мечтали об этом трудящиеся массы. Больше никакого принуждения к труду, все расходы уже оплачены, утром — рыбалка, вечером — охота. Дальнейшее развитие тогда обеспечит ещё большее перераспределение путём пошагового роста гражданских денег.

Идея замены всей нашей сложной системы трансфертных выплат на простую социальную выплату — безусловный основной доход — избавления всех граждан от нужды и страха существования, а попутно и экономии денег — это, несомненно, впечатляет, и почти всегда ощущаются энтузиазм и восторг, когда сторонники оглашают свою модель.

При ближайшем рассмотрении, правда, выявляются некоторые проблемы, а именно: всё перенаправление налоговых потоков, перечислений и социальных выплат не создаёт новых ресурсов. Тезис упрощения сплошь и рядом не доказан, согласование с существующей правовой системой до конца не продумано. Расчёты по встречному финансированию из имеющихся систем сложны, частично противоречивы, при этом отсутствует удовлетворительный ответ на вопрос: как осуществить переход. В конечном счёте, основной доход в просчитанных моделях оказывается не выше нынешнего официально определённого социоэкономического прожиточного минимума (исключение — социально-утопическая модель Гётца Вернера). Особые условия жизни, например повышенные потребности при некоторых болезнях и увечьях, и в будущем сделают необходимыми исключения и отступления от единых солидарных гражданских денег. И градация по размеру домохозяйства и количеству детей, требование дистанции от зарплаты и причисление собственных доходов и состояния, равно как и налогообложение последних, должны точно так же регулироваться при «гражданских деньгах», как и при социальной помощи.

А как быть со сбережениями? Безусловный основной доход для всех, который соответствует действующему прожиточному минимуму социальной помощи, привёл бы — на основании данных за 2008 г. — к ежегодным брутто-расходам в 490 млрд евро. При этом ещё не учтены расходы на медицинское обслуживание и обеспечение по уходу в размере 180 млрд евро. В этих расходах «гражданские деньги» ничего бы не изменили. Всё вместе взятое, включая расходы на медицинское обслуживание и обеспечение по уходу, составило бы в год 670 млрд евро. Это соответствует сегодняшнему общему поступлению из взносов на социальное страхование и из финансируемого за счёт налогов социального обеспечения. И при этом ещё не были бы профинансированы все выплаты пенсионного обеспечения, выходящие за пределы социального прожиточного минимума.

Итак, основной доход даже на уровне социальной помощи может быть профинансирован, только если он будет дополнен точными предписаниями по причислению других доходов. Тем самым исчезает отличие от сегодняшней структуры основного обеспечения, за исключением одного пункта, правда, существенного: люди в трудоспособном возрасте имеют сегодня, поскольку они трудоспособны, лишь право на пособие по безработице II, если они в принципе готовы к возобновлению работы. Это условие выпадает при «безусловном основном доходе»: «Отличительный признак модели основного дохода, или модели «гражданских денег», — отключение права на монетарное обеспечение существования от рынка труда. Право на «гражданские деньги» имеется независимо от готовности устроиться на приемлемую работу».

Сторонники «гражданских денег» находят унизительным, что надо ходатайствовать о пособии по безработице II или социальной помощи, но не обосновывают, почему это унизительнее, чем заявление на строительство или предоставление налоговой льготы. Свобода этого права от условий, напротив, подкрепляет человеческое достоинство, утверждают они. Гегель видел это иначе: «Если на более богатые классы возложить непосредственное бремя, содержать беднеющие массы в приличном состоянии, то существование нуждающихся было бы обеспечено без того, чтобы они прибегали к работе, что противоречило бы принципу гражданского общества и чувству самостоятельности и чести его членов». По его воззрениям (при этом он ссылается на положение дел в Англии) следует прибегнуть к проверенному «первейшему средству, как против бедности, так и, в частности, против девальвации стыда и чести, субъективной базы общества, а также против лености и расточительства и т. д., из которых и выходит чернь: предоставить бедных их участи, пусть просят милостыню».

В этом и состоит суть дела: нужно рассматривать гарантированный основной доход в социологическом и психологическом аспекте «включения, а не исключения». Материального исключения из социоэкономически необходимых благ и услуг можно избежать, и в Германии ему препятствуют путём основного обеспечения посредством пособия по безработице II и социальной помощи. Но чем меньше настаиваешь на том, чтобы каждый человек вносил свой посильный вклад, тем больше способствуешь, собственно говоря, наихудшему исключению из реальных взаимосвязей жизни — отходу от обмена результатами труда в обществе и отказу от источника справедливой гордости. Социолог Хайнц Буде доводит эту мысль до точки:

«Убеждение, что можно компенсировать социальную дискриминацию посредством индивидуально присуждённых и розданных выплат, привело к порождению культуры зависимости, которая сделала людей клиентами учреждения вместо хозяев собственной жизни… Изначальная цель — оказать помощь в реализации собственных ресурсов — превратилась в свою противоположность, а именно: в закрепление зависимости от благотворительности. Будем откровенны. “Тот, кто живёт на средства от благотворительности, — писал ещё Токвиль в 1835 г., — живёт без страха, но и без надежды”».

Сторонники гарантированного дохода для всех исходят сплошь и рядом из конца трудового общества, из растущих диспропорций между бедными и богатыми и из растущей ненадёжности и неоднозначности индивидуальной жизни. В этом отношении они следуют Ульриху Беку. В мире, где работы становится всё меньше, люди хотят избавиться от необходимости, которую ощущают как недостойную: прилагать старания к тому, чего они всё равно не получат, то есть к оплачиваемой работе.

Верно, что для одиноких людей стали ощутимее ненадёжность и разрывы в глобализированной экономике. Это порождает страхи и неуверенность. Вообще говоря, растущие диспропорции между бедными и богатыми плохо поддаются доказательствам, и к области мифов относится утверждение, что в современном народном хозяйстве кончается оплачиваемая работа. В ФРГ число оплаченных рабочих часов на душу населения составляло около 1000 в 1960 г., а в 1990 г., накануне объединения Германии, это было уже 750. В настоящее время эта цифра уже много лет держится на уровне 700 — не очень впечатляющее подтверждение конца трудового общества. Если провести сравнение по разным странам, количество работы в Германии необычайно низко. В Швейцарии и в США — обе страны богаче Германии — количество оплаченных рабочих часов на одного жителя на 30 % и соответственно на 35 % выше, чем в Германии.

Впрочем, тот аргумент, что работы становится мало, довольно стар. Эрих Фромм ещё в 1966 г. в своём глубоком анализе «психологического аспекта гарантированного дохода для всех» исходил из допущения, что «для постоянно растущей части нашего населения вообще больше нет работы». И хотя он заблуждался в этом, тем не менее провидчески пришёл к выводу, что свобода от принуждения к труду для многих ставит также вопрос и о смысле жизни. Он понимал гарантированный доход как вхождение в общество, которое ограничивает материальное потребление, и путём изменения человека действует, создавая новые смыслы. Только препятствуя тому, чтобы другие имели существенно больше, гарантированный доход может способствовать росту удовлетворенности:

«Сегодняшний человек обладает ненасытной жаждой ко всё большему потреблению. Это имеет свои последствия: поскольку алчность к потреблению больше не знает границ и в обозримом времени никакая экономика не сможет произвести достаточно, чтобы обеспечить любое неограниченное потребление, никогда не может быть (с точки зрения психологии) настоящего избытка до тех пор, пока главенствует характерная структура homo consumens. Алчный всегда страдает от нехватки, поскольку он никогда не получает достаточно, сколько бы он ни имел. Но это означает, что те, кто будет жить на уровне гарантированного дохода, будут чувствовать себя фрустрированными и неполноценными и что те, кто больше зарабатывает, останутся пленниками обстоятельств, поскольку будут бояться потерять возможность максимального потребления. На этом основании я думаю, что гарантированный доход решит лишь известные (экономические и социальные) проблемы, но желаемого радикального действия не окажет, если мы одновременно не откажемся от принципа максимального потребления».

Фромм рисует затем утопическую картину управляемой экономики, которая перестроится с личного потребления на общественное благо, а в итоге изменится и сам человек: «Лишь с превращением homo consumens (человека потребляющего) в продуктивно-деятельную личность человек испытает свободу как истинную независимость, а не как безграничную возможность выбирать из благ потребления». Но он видит и риски: «Опасности, что государство, которое всех кормит, может стать материнским божеством с диктаторскими свойствами, можно противостоять лишь одновременным эффективным умножением демократических методов во всех общественных сферах».

Привет от духа 1968 г. (смешанного с толикой вони ГДР). Легко насмешничать, но заслугой Эриха Фромма является то, что он последовательно додумал до конца мысль о гарантированном доходе: довольство, которое было целью стремлений, и освобождение от давления конкуренции наступят лишь в случае, если никто не будет иметь намного больше, чем остальные, а это должно обеспечить государство путём управляемой экономики и вмешательства в свободу потребления. Поневоле вспоминается слоган Левых в последней предвыборной кампании в бундестаг: «Богатство — для всех».

Безоговорочно присутствующая эстетически-моральная заманчивость равного для всех материального обеспечения, распределяемого государством, не задающим никаких вопросов, должна быть основательно взвешена на предмет колоссального раздувания государственной системы перерасчётов, если система должна оставаться платёжеспособной. Но при подведении итогов этого перерасчёта при общеэкономических гражданских деньгах нетто может быть выплачено только то, что и сегодня выплачивается по социоэкономическому основному обеспечению. Спрашивается, зачем тогда всё это? Ведь случаи невыявленной «стыдливой бедности», которые как раз и приводятся для обоснования безусловного основного дохода, с момента введения пособия по безработице II и основного обеспечения по старости полностью устранены.

Одно дело натянуть сеть подстраховки для неудачников, обделённых и не очень трудоспособных, и другое дело — охватить всё общество собственным представлением об общем благе. Если безусловный основной доход должен оказать благотворное действие, нужно радикально изменить общество (и, пожалуй, природу человека), тут Эрих Фромм прав. Прискорбный опыт ХХ в. призывает нас к осторожности.

Прав Эрих Фромм и в другом: не деньги делают человека счастливым, счастливым его делает смысл. Но смысл возникает не через пассивное потребление, а через социальный обмен и продуктивную включённость. Для большинства людей, которые не являются ни исследователями, ни художниками, ни спортсменами высшей лиги, этот смысл складывается из ежедневных дел, которые они должны выполнить, и связанных с этим контактов, распределения времени и сигналов со стороны среды, подтверждающих востребованность данного члена общества. Тот, кто освободит людей от необходимости зарабатывать на свои нужды, подложит свинью как раз слабейшим из них. Политолог Варнфрид Детлинг ясно сформулировал, куда это должно привести:

«Если долгое время держать человека вдали от взаимосвязей, обусловленных работой, то принесёшь ему наибольший вред и изолируешь его от общества. Вовсе не дешёвые рабочие места создают новый класс, а менталитеты, которые больше ничего от себя не ждут, и системы социального обеспечения, которые больше ничего не ждут от человека. Далеко за пределы рынка труда, в дома инвалидов и престарелых, а также в семьи прокладывает себе путь наполненное опытом знание: кто делает за другого то, что тот сам мог бы сделать для себя, действует асоциально. Он разрушает в человеке чувство самоценности и способности действовать самостоятельно».

Всякая форма основного обеспечения должна быть спланирована так, чтобы она не ограничивала и не парализовала, а поощряла; поэтому связи между получением пособия и причислением трудовых доходов придаётся особое значение не только из фискальных соображений. Формирование так называемой нормы лишения социальных выплат существенно воздействует — наряду с уровнем социальных выплат — не только на издержки, но и на стимулы для отдельного человека к его освобождению от зависимости от дотаций. Соображения, приводимые в первую очередь сторонниками гарантированного дохода, сводятся к реанимации изначального американского проекта отрицательного подоходного налога (см. об этом гл. 5).

Социальное государство заботится — путём перераспределения и подстраховочной сетки — о том, чтобы каждый гражданин материально был в состоянии позаботиться о своём здоровье, прокормить себя, одеться и т. п. Более того, путём основного обеспечения на базисе социокультурного прожиточного минимума гарантируется, что жизненный стандарт даже самых бедных не упадёт ниже 50 % среднего дохода, то есть того уровня, который соответствует западногерманскому среднему уровню конца 1960-х годов. Немецкие получатели социальных пособий живут как представители среднего класса в Чехии, но заметно лучше, чем представители того же класса в Польше, и намного лучше, чем «средние» турки.

К неизбежным побочным эффектам такого страхования принадлежит в первую очередь эффект социализации: чтобы получить минимальную страховку, которая в мировом масштабе означает богатство, не требуются ни знания в школьном объёме, ни усердие, ни чувство долга в социальном и семейном смысле, да вообще никакие свойства и способности, кроме самого существования. Также нет в мире социальных выплат и механизма вознаграждения за такие качества, тем самым они деградируют или вообще не образуются, подобно мышечной атрофии у тех, кто мало двигается.

Для морально и умственно более слабых членов общества это является большим искушением. Если они надолго остаются в состоянии, свободном от каких бы то ни было требований, даже если и попали в него не по своей воле или по несчастью, они теряют наряду с волей также и те способности, которые необходимы, чтобы снова выбраться из этого состояния:

«Многие нуждающиеся семьи долгое время остаются в зависимости от основного обеспечения. Долговременное получение дотаций налагает отпечаток на наличность и на расходование основного обеспечения. Действие системы распространяется далеко за пределы долговременных безработных, ведь она создает основное обеспечение не только для тех, кто ищет работу, но и для большой части населения в трудоспособном возрасте и их детей. В настоящее время это выглядит так, что основное обеспечение главным образом получают семьи, которые долгое время, постоянно или регулярно, нуждаются».

Эта группа людей покорилась своей судьбе, но, кроме того, это группа людей, гордость которых сломлена. Не может быть гордым человек, который в зрелости, то есть в свои лучшие годы, живёт на государственное пособие. Там, где отсутствует гордость, плохо развивается движущая сила, необходимая для того, чтобы поменять имеющееся комфортное состояние на непредсказуемые трудности. Такой человек предпочитает сосредоточиваться на кратковременных формах удовлетворения. Их дают ему алкоголь, сигареты, СМИ и фастфуд.

Чем больше нуждающаяся семья, тем больше сумма месячного основного обеспечения. Супружеская пара с двумя детьми получает в месяц 1710 евро. Единственный работающий член семьи, обязанный выплачивать взносы в социальное страхование, должен зарабатывать 2500 евро брутто, чтобы иметь в распоряжении такую сумму. С четырьмя детьми ему пришлось бы добиваться заработка брутто 3500 евро, чтобы получать на руки сумму основного обеспечения в 2300 евро. С каждым ребёнком основное обеспечение возрастает на 322 евро. О расходах никто не обязан отчитываться. Продукты питания теперь можно получить бесплатно в различных благотворительных «столах», а ношеная детская одежда также раздаётся либо даром, либо продаётся очень дёшево. Бедная семья из двух взрослых и четверых детей может, таким образом, заметно пополнить основное обеспечение. Известная экономическая логика есть в том, что доля детей из домохозяйств получателей пособий раза в два выше, чем доля самих получателей пособий. В Берлине в настоящее время 35 % детей происходят из домохозяйств получателей пособий, в Бремене их 30 %, в Гамбурге — 25 %, а в среднем по федерации — 16 %.

Не дети производят бедность, а получатели пособий производят детей. Статистика со всей очевидностью доказывает это, ибо в Германии те, кто живёт на социальную поддержку, рожают заметно больше детей, чем сопоставимое по численности остальное население. Тем самым в нашей системе образования непрерывно растёт доля детей из необразованных семей нижнего слоя. По окончании, как правило, малоуспешного школьного пути малоквалифицированные подростки по большей части идут по стопам своих родителей и тоже рожают детей в количестве выше среднего. Системные различия в фертильности разных групп означают, что через пару поколений произойдёт радикальный сдвиг в состоянии населения, поэтому разница в генеративном поведении нижнего слоя и остального населения надолго изменит наше общество — разве что произойдёт какая-нибудь принципиальная перемена.

Итак, основное обеспечение воздействует на социализацию и генеративное поведение нижнего слоя. Но оно же существенно определяет миграционные события и готовность мигрантов к интеграции. Без немецкого основного обеспечения большая часть мигрантов из Турции, Африки и Ближнего Востока никогда бы не приехала сюда, поскольку на рынке труда уже 35 лет как нет оснований для иммиграции. Без основного обеспечения было бы меньше воссоединений семей, а Германия в качестве убежища была бы вдвое менее привлекательной. Без основного обеспечения — по крайней мере, у турок и арабов — в Германии было бы другое генеративное поведение. В частности, среди арабов в Германии широко распространена склонность рожать детей, чтобы получать больше социальных выплат, а женщинам, чаще всего запертым в четырёх стенах, в принципе больше и нечего и делать.

Основное обеспечение оказывает и отрицательное воздействие на готовность мигрантов из исламских стран к интеграции: они имеют в виде основного обеспечения беспримерно более высокий стандарт жизни, на их взгляд, по сравнению со странами их происхождения. Это избавляет мигрантов от необходимости менять свой традиционный образ жизни, прилагать усилия к изучению языка, поиску работы и предоставлять своим жёнам больше западноевропейской свободы. Так прямой путь от основного обеспечения ведёт к параллельному обществу исламских мигрантов (ср. гл. 7).

Если мы не желаем всего этого, то нужно что-то предпринимать — на рынке труда, в образовании, семейной политике и обращении с мигрантами. Об этом пойдёт речь в следующей главе.