Она была одна в своей комнате. Говорила себе: «Ну, давай думай. Устроила беду — теперь думай!» Но другой голос в это же время отвечал: «Я же поступила честно, а раз честно, значит, правильно». — «Правильно? А сову за твою честность убьют». Вот как бывает!

Надо было сову спасать. Прибылов сказал: «Через двое суток сове — секир-башка». Вадим: «Врет он, не сделает, ему же надо выкуп получать». А вдруг сделает?

Таня попробовала представить, как идет к Прибылову, как открывает дверь… И вдруг поняла, что не сможет ее открыть. Тогда она представила, что выходит во двор прибыловского дома, чтобы подпрыгнуть и… тоже не смогла. Она поняла, что не сможет проникнуть. Поняла, что никогда не увидит сову! «Разучилась я, что ли?.. Значит, я стала как все?» Но знала: никогда не стать ей просто девочкой!

Из-под двери, из большой комнаты, где была сейчас бабушка, к Тане ползло беспокойство. Тихо она выглянула в бабушкину комнату. У них комнаты смежные: только выгляни — вот тебе и бабушка. Тане это всегда очень нравилось… А говорят, что смежные комнаты не ценятся. Ерунда какая-то!

Бабушка отчего-то волновалась — сама не могла понять отчего. То схватится за вязание, то бросит и подойдет к окну. Невольно Таня подумала: «Как Гришка!» И тут же услышала бабушкины мысли. Они были какие-то вообще не бабушкины. Они метались, словно стаи птиц по московскому небу, когда во время праздников их гоняют лучи прожекторов. Бабушке все казалось, что куда-то ей надо пойти. Она даже надела платье и шапку, но стояла посреди комнаты в растерянности.

— Да ты куда, ба? — напряженно спросила Таня.

Бабушка наконец заметила ее:

— Никуда… Просто масла подсолнечного купить.

— Есть ведь у нас.

— Ну так это… словом… — Она не знала, что сказать, и мучилась.

Таня пробовала ей помочь:

— Муки, бабушк, муки, да?

— Нет. И мука у нас есть… — сказала бабушка растерянно. Она тоже чувствовала, что будто бы сама себя выгоняет зачем-то из дому. — Знаешь, просто я пройдусь. Мне что-то пройтись захотелось…

Ушла… И тут неожиданно Таня придумала, как ей спасти сову. Казалось, кто-то нарочно отвлекал ее от бабушки, так странно ушедшей.

А придумалось вот что. Сперва Таня легко и ясно представила себе деньги, которые потерялись за эти дни, пока шел снег. Под снегом ведь много чего теряется, деньги в том числе. А потом, когда наступают март и апрель, это все вытаивает и многое находится. Но теперь Таня поняла, что и за эти несколько первых дней тоже много потерялось! Сейчас она как бы летела по улицам и легко видела, как под снегом лежат оброненные копейки. Таня еще немного постаралась, и вот монеты стронулись с места и поползли! Но под снегом, а значит, все так же невидимо.

Таня едва успела распахнуть форточку — в окно к ней стали влетать пятаки, гривенники, пятиалтынные, то есть монетки в пятнадцать копеек, и алтушки, то есть монетки по три копейки, а то и двугривенные, а то и полтинники!

Таня, став на колени, собирала их, складывала в мешок из-под сменной обуви. Мешок быстро наполнялся, и Тане тяжело было возить его за собой по полу. «А куда я их потом высыплю? — она подумала. — А никуда. Мне же этот мешок больше не понадобится». И остановилась, удивленная: «Как не понадобится?..» Медленно, по монетке высыпала в мешок горсть мелочи… «Откуда у меня взялась эта мысль?»

Когда мешок был полон, она стала ссыпать деньги в свою шапку. И опять неизвестно откуда подумалось: «Сыпь, не понадобится!» И опять стало не по себе… Но почему не понадобится?!

Словно в ответ ей зазвонил телефон. Звонок был, кажется, совсем обычный. Но Тане услышались в нем ветер и вьюга. И стук оленьих копыт по твердому насту. Хотя она никогда не слышала оленьего топа. И еще много было всего в этом простом звонке. Со страхом, с радостью Таня подняла трубку:

— Але!

И сразу поняла, что это дед. Ее родной дед!

— Я иду к тебе! — сказал он спокойно и властно. — Отворяй!

Секунды не медля, Таня побежала в прихожую. На вешалке увидела свое зимнее пальто… Не понадобится теперь… Настежь открыла дверь. Поняла: двери недостаточно для ее грозного и доброго деда. Бегом вернулась в свою комнату, распахнула окно, и тогда он явился.

Налетела метель, всю обсыпав Таню чистейшим, невесомым снегом. Тотчас сугробы выросли по углам, на диванчике, где сидели Танины куклы, в секунду остудили жаркую батарею. Что-то менялось у Тани в душе, будто б она все это видела не раз, будто она привыкла к тому, что на кровати вместо перины и одеяла лежит гора снежинок.

Тут дед и обнял ее — огромный, с огромной седою бородой. Его объятия были не холодны и не жарки. Они были просто родные, и Таня знала, что никогда не сможет ослушаться деда… Он сказал:

— Ну, пора.

Однако Таня не могла уйти. Она не могла ослушаться деда, но и уйти она не могла. Ей страшно было испугать бабушку этими сугробами и паутиной инея у потолка. Дед понял ее. Он лишь повел плечом — явился ветер. Таня впервые видела его за такой аккуратной работой. Буквально по снежиночке он вынес сугробы в раскрытое окно. Причем не обронил их на землю, а утащил куда-то на небеса — может, обратно в тучу, из которой они просыпались.

И тогда на полу открылись мешок для сменной обуви и Танина зимняя шапка. Невольно Таня наклонилась к ним, с превеликим трудом подняла и теперь стояла перед дедом с оттянутыми вниз руками.

— Что это? — спросил дед грозно и с испугом. — Брось! Это гадость!

Но Таня покачала головой, ухнула мешок и шапку на стол. Теперь ей надо было написать записку. Она оглянулась в поисках какого-нибудь клочка. Ветер, который все еще был здесь, сейчас же угадал ее желание. Схватил тетрадку по русскому языку, взъерошил и перелистал страницы, а потом быстро вырвал листок и, красиво кувырнув его в воздухе, положил перед Таней.

И Таня поняла, что может, что должна отдавать приказания этому ветру, метели, холоду, снежным тучам на небесах… Но сейчас ей нужна была одна человеческая вещь — хотя и простая, однако абсолютно неподвластная ее могучим слугам и даже ее могущественному деду. Тане нужна была школьная шариковая ручка.

Вдруг на короткое мгновение наступил ужасающий мороз. У тополя, что рос внизу, под окном, с выстрелом отломилась ветка. Сейчас же ее подхватила метель, внесла в Танину комнату. Коряво ветка поползла по тетрадному листку. Ветер старался как мог — ему приходилось угадывать Танины мысли, такие трудные даже для самого умного и ледяного ветра.

Веточка плясала над листом, пачкая его своей замерзшей кровью, корой и смолою. Получались буквы и слова: «Бабушка! Это Вадиму на полярную сову». И больше веточка не смогла станцевать ни слова. Ветер немедленно вышвырнул ее в окно — всю промерзшую до костей, истертую, искрученную. Но некому и некогда было думать о ее грустной судьбе.

Дед положил Тане руку на плечо. Они посмотрели друг на друга. Взгляд этот был, наверное, еще короче, чем тот ледяной удар, который сумел оторвать ветку от родного тополя. Но Таня услышала все, что должна была услышать.

Ее жизнь среди людей кончалась навсегда. Ее полюбили здесь. И она полюбила. Ее обидели здесь. Но и она оставила после себя беду…

— Дед! А сову спасут?

Он не ответил ей, как будто не слышал.

Теперь, уж она никогда не будет равнодушной к людям. Тут Таня вспомнила тех, на льдине, полярников, которых она боялась. Потом пронеслись лица всех, с кем она познакомилась, в школе, на их улице, во дворе. Кого видела по телевизору…

— Я хочу остаться с ними, дед!

Нельзя. И как только кончится это мгновение, все, кто знал, кто когда-нибудь видел Таню Зайцеву, забудут о ней.

У тебя, бывшая Таня, судьба другая и другая роль. И другая жизнь — почти что бессмертная… А впрочем, не стоит загадывать.

— Но я хочу, дед! Последнее желание: пусть бабушка меня помнит. Никто не помнит пусть, а бабушка пусть помнит!

— Нельзя!

— Можно!

Что-то изменилось в его лице: дед не решился с нею спорить!

— Да, можно, хорошо! — Он снял руку с ее плеча. — А теперь уходим!

Коротким невидимым огнем вспыхнул в комнате ветер, вздрогнул лист с корявыми, непонятно как написанными буквами. И все, и пусто. И — надо же, как бывает! — метель, что разыгралась на улице, словно балуясь, плотно прихлопнула распахнутые неведомо кем створки окна.

Комната стала потихоньку наполняться теплом.