Глава 22

Привратник Потап Япрынцев не обманул: книг у господина учителя было много. Все стены маленького кабинета были уставлены томами. Были книги не только на русском языке: имелись латинские, французские, немецкие авторы. Дружинин, имевший склонность к собиранию старых книг и посещавший иногда книжные развалы, восхищенно вглядывался в тисненые корешки за стеклами.

Между тем статский советник, не теряя времени, снял со стола все еще стоявшие на нем гири, подвинул стул себе, напротив поставил другой стул, для подозреваемого.

– Садитесь, Ласточкин, разговор предстоит долгий, – сказал он.

После чего, обращаясь к Дружинину, заметил:

– Ты бы тоже садился, может, что-то записать придется. И потом, ты во дворце бывал, можешь кое-что сказать.

Когда все уселись, Углов сказал:

– Итак, господин Ласточкин, с вами беседуют чины жандармского управления. Я статский советник Углов, а это титулярный советник Дружинин. Мы проводим расследование обстоятельств, связанных с кончиной императора Николая Павловича. Теперь понятно, почему мы интересуемся именно вами?

Гость учителя Булыгина и так не отличался здоровым цветом лица. А при этих словах статского советника он побледнел так, что стал похож на покойника. Он хотел что-то сказать, но у него, как видно, сдавило горло, и он просто кивнул.

– Скажите, ведь вы давно служите при дворе? – начал допрос Углов.

– Да… то есть, нет! – воскликнул письмоводитель, наконец справившись с волнением. – Изволите видеть, тут закралась ошибка. Нельзя сказать, что я служу при дворе. Я продолжаю числиться при полицейском управлении, а во дворец вроде как откомандирован.

– Это неважно. Главное, что вы там работаете. Поэтому я повторю свой вопрос: давно вы там находитесь, в Зимнем?

– Уже четыре года.

– И все эти годы – в непосредственной близости от императора?

– Да, я был допущен к переписыванию бумаг покойного Государя, – кивнул Ласточкин. – Иногда Его Величество и диктовать мне изволил…

– Значит, вы часто общались с императором, имели возможность его близко изучить, – продолжал Углов. – Скажите, как вы к нему относились?

– Не понимаю… – пробормотал письмоводитель. – Что значит: как относился? Как к Государю, с надлежащим почтением…

– Вот как? – Углов прищурился. – А у нас есть свидетель, который утверждает, что вы смотрели на Государя со злобой, даже с ненавистью!

– Свидетель? Какой свидетель? – бледное лицо Степана Ласточкина покрылось пунцовыми пятнами; он стискивал руки на груди, и они заметно дрожали. – Не может быть, напраслина это! Никогда я так не смотрел! Я императора Николая почитал, как и заповедано… Да он такой человек был, что его все почитали… Солдат, воин, всегда в суровости себя держал, на солдатской койке спал…

– Не надо нам рассказывать, как жил покойный Государь, мы это знаем, – вступил в разговор молчавший до сей поры Дружинин. – Но знаем и то, что ты не всегда смотрел на него с почтением. Иногда, когда ты думал, что тебя никто не видит, ты себя выдавал. И не отпирайся: ведь господин статский советник тебе сказал, что у нас есть свидетель! Лучше скажи вот что: это ты дал Государю чашу с ядом?

– Яд?! Так вот вы что задумали! Вот зачем сюда явились! – вскричал несчастный письмоводитель. – Только врете вы все! Выдумываете! Нет у вас никакого свидетеля! Никто не мог этого видеть!

– А если мы назовем тебе имя свидетеля, о котором говорили, – тогда скажешь правду? – тихо, почти шепотом спросил Углов.

– Правду? Какую правду? – пролепетал Степан Ласточкин. – Я правду всегда готов сказать…

– Правду о том, как ты на самом деле относился к императору Николаю, – уточнил статский советник. – И о его отравлении. Ну, что, идет?

– Что идет? Кто идет? – бормотал Ласточкин; он выглядел совершенно потерянным. – Я вас не вполне понимаю…

– Хорошо, я повторю свое предложение, – терпеливо произнес Углов. – Я называю имя свидетеля, который сообщил нам о твоем подозрительном поведении. А ты рассказываешь, как ты относился к Государю императору, а также раскрываешь все детали заговора. По рукам?

– Ну, хорошо! Хорошо! – подозреваемый распрямился, он больше не казался загнанным в угол зверьком. – Я скажу вам правду! Я вас не боюсь! Ничего не боюсь!

– Вот и отлично, – кивнул статский советник. – Действительно, зачем бояться, если у тебя совесть чиста? Только давай так: уговор так уговор. Вначале я говорю имя, а потом ты – все остальное. Договорились?

– Да, хорошо, говорите, – решительно заявил Ласточкин.

– Итак, слушай. Человеком, который рассказал нам о твоем странном поведении у постели больного императора, был его денщик Ахмет Бердыев, – произнес Углов, внимательно глядя на подозреваемого. – Знаешь такого?

Как видно, сообщение статского советника оказалось для Степана Ласточкина неожиданным. Он буквально опешил; несколько раз открывал и снова закрывал рот, явно не зная, что сказать. Наконец он, запинаясь, произнес:

– Ахмет? Какой Ахмет? Хотя да, правда, был такой… И он, вы говорите, видел, что я… Что я глядел… Что я выглядел…

– Как человек, который задумал лишить императора жизни и только ищет удобного момента, чтобы привести свой замысел в исполнение, – закончил за него статский советник. – И это твое намерение хорошо согласуется с нынешним занятием, за которым мы тебя застали. Ты погубил Государя, а теперь набираешь силы, чтобы переехать в Европу, к своим хозяевам, которые дали тебе задание на убийство. Разве не так?

Письмоводитель вновь надолго замолчал. И снова он несколько раз порывался заговорить, но не говорил. Однако в его облике, по сравнению с прежней паузой, произошла разительная перемена. Теперь Степан Ласточкин уже не выглядел испуганным и растерянным. С его лица постепенно уходила бледность, уступая место лихорадочному румянцу. Глаза его загорелись каким-то воодушевлением, источник которого был статскому советнику непонятен. Было видно, как этот человек на глазах исполняется решимости; видно, что он вот-вот заговорит.

И он заговорил.

– Значит, ваш информатор вам сообщил, что увидел в моих глазах готовность к цареубийству? – произнес он. – Что ж, надо отдать должное проницательности этого татарина; он угадал верно. И вы, господин жандарм, тоже весьма проницательно судите, коли решили, что я хочу набраться сил, чтобы в Европу отбыть. Да, все так! Я убил, и я хочу отсюда бежать! Бежать, куда глаза глядят!

– Значит, ты признаешься, что убил императора Николая Павловича? – деловито уточнил Углов; одновременно он кивнул Дружинину, чтобы тот начал записывать показания письмоводителя. – В таком случае расскажи все подробно. Кто твои хозяева? Кто дал тебе такое задание? Кто вручил яд? Что это был за яд? Как ты осуществил свое преступное намерение? Рассказывай!

– Хозяева, вы говорите? – произнес Ласточкин; на статского советника он не смотрел, глаза его были устремлены в пространство, на губах блуждала улыбка. – Те, кто дал задание? Да, мне дали задание устранить тирана! Кто? О, я могу назвать имена, много имен! Например, великий Жан-Жак Руссо. Затем Монтескье, Вольтер, пламенный Дантон, Мирабо… «Человек рожден свободным, а между тем он всюду в оковах», – говорили они мне. И я воспринял это великое учение! Но я оказался недостоин своих учителей – нет, недостоин!

– Погодите, я ничего не понимаю! – вмешался Дружинин. – Что мне записывать? Он называет философов, политических деятелей… При чем здесь убийство Николая?

– Да, ты нам лапшу на уши не вешай! – строго обратился к подозреваемому Углов. – Ты чего нам тех называешь, кого в школе проходят? Ты настоящих хозяев назови! И почему ты говоришь, что был недостоин?

– Конечно, вы, господа жандармы, ничего не понимаете! – воскликнул письмоводитель. – Куда уж вам! Ведь я назвал подлинных властелинов моих дум! А кого вы хотели вызнать, мне неведомо. Что же до моего признания, что недостоин, то повторю: да, недостоин я той ноши, которую думал на себя взвалить! Ибо хотел истребить тирана и палача, да не смог! И хотел, и возможность такую имел, а духу не хватило! Вот поэтому и говорю, что недостоин!

– Так ты хочешь сказать, что не убивал императора?! – воскликнул Углов, который наконец уразумел смысл путаных речей письмоводителя Ласточкина. – Что ж ты тогда нам ваньку валял? Зачем говорил, что убил?

– Сказал так, потому что хотел! – исступленно воскликнул подозреваемый. – Хотел, понимаете! Хотел и мог! Сколько раз эту склянку видел – и у Мандта, и у того лакея, Григория! Мог выполнить свой долг, своей рукой отправить тирана на тот свет. А раз хотел, раз имел такое твердое намерение, то все равно как убил. Потому что главное преступление – оно в душе человеческой совершается. Если там черту переступишь, то и в жизни сможешь переступить! Не сегодня, так завтра! Вот я в душе ее и переступил! А в жизни – нет, не смог! И теперь только и остается, что гири с Булыгиным тягать. Развивать мускульную силу и надеяться, что в другой раз, когда подвернется подходящий случай, я не струшу – и убью кого-нибудь из палачей!

В кабинете повисло тяжелое молчание. Степан Ласточкин, выкрикнув все, что годами копилось у него в душе, молчал, тяжело дыша; похоже, он был близок к обмороку. Что же касается двух сыщиков, то они переглянулись раз, переглянулись другой и теперь молчали, обдумывая положение.

Первым нарушил молчание статский советник Углов.

– Скажите, Ласточкин, – произнес он неожиданно мягко, – вы давеча упоминали некоего лакея. Сказали, что видели у него склянку с ядом. Вы, в пылу ваших признаний, случайно не оговорились? Вы действительно видели у лакея склянку с ядом, а не с вином или каким-то бальзамом?

– Склянку? Да, видел, – утомленно пробормотал Ласточкин. – Он на столик ее поставил, а я тут некстати вошел. Он ее враз убрал, но я заметил…

– Вы какого лакея имеете в виду – случайно не Григория Кругликова?

– Ну да, именно его. Хотя я сомневаюсь, что он лакей. Мне кажется, он не тот, за кого себя выдает. Как и я, впрочем…

– Тогда кто же он? Тоже сторонник свободы? Революционер? – с интересом спросил Дружинин.

– Это Григорий-то? – усмехнулся Ласточкин. – Нет, это птица совсем другого полета. Я его как-то раз видел на Дворцовой площади. Он там беседовал с каким-то типом, по виду – совершенным жуликом. Поэтому, когда он сбежал, прихватив царское столовое серебро, я ничуть не удивился.

– Значит, у Кругликова друзья – жулики? – уточнил Углов. – Интересно, интересно… Но вот вопрос: зачем это жуликам давать своему подельнику яд? Зачем уголовникам убивать царя?

– Этого я не знаю, – вяло отвечал письмоводитель. – Как-то не задумывался. Я свою войну вел, а он – свою. И наши тропы не пересекались…

– Значит, все-таки Кругликов… – задумчиво произнес статский советник. – Круг замкнулся… Каламбур, однако…