ГЛАВА 14
В засаду, устроенную по всем правилам, противник не попадает
Военные законы Мерфи
Никто не обрадовался появлению Батаара так, как Зелг с Такангором. Наконец, враг, которого они так долго выманивали из его норы, высунул голову из тайного убежища, и только теперь, собственно, должна была начаться настоящая битва.
— Где он? — негромко спросил минотавр.
— На холме, — ответил Зелг. — Видите, тот крупный золотистый джентльмен.
— Я бы не сказал, что он уж такой крупный, — скептически прищурился Такангор. — Скорее, полный. Маменька рекомендовали бы ему строгую овощную диету и решительный бег на рассвете.
— Я бы ни за что не стал бегать на рассвете, — сказал бурмасингер, склоняясь к мысли об овощной диете.
Если человек не хочет бегать по утрам,
его ничто не может остановить
Йогги Берра
Ему последнее время не нравилась его фигура, особенно в присутствии Зелга и Юлейна, которые пошли в статных, рослых и плечистых предков.
— Бег на рассвете, — мягко пояснил Такангор, — бывает двух видов: добровольный и от маменьки. Те, кто пробовали оба вида, горячо рекомендуют первый. Но этому золотистому господину не повредил бы второй.
— А-аа, это лорд Саразин, Великий Командор Ордена Рыцарей Тотиса, — высунулся Юлейн из своей будочки. — Очень деятельная личность, большой хозяйственник, вот маркиз Гизонга часто ставит его в пример. А ты уверен, что это он — Он? Я в том смысле, что командор всегда был такой неистово набожный человек.
— Это логично, — откликнулся Сатаран. — Фанатиков легче поглощать, их души быстрее покоряются — спросите у Кальфона.
Погонщик душ сделал компетентное лицо и покивал огромной рогатой головой. Ему нравилось, когда его с интересом слушала такая важная персона как Такангор.
— Когда смертное создание многое ценит в этой жизни, его душой трудно управлять. Она, вообразите, как бы цепляется за все дорогое такими, как бы щупальцами, и оторвать ее как бы непросто. Чудовищную силу порой проявляет и поразительное упорство. А душу, поглощенную одной идеей, ухватить как раз легко: она вся тут, как на ладони. Обычно, маленькая. Обычно, слабая. Лично я тоже бы выбрал лорда Саразина для поселения. А вот уважаемую Гризольду, например, побеспокоил бы в последнюю очередь.
— О, — вздохнул Зелг, — как я вас понимаю.
И снова посмотрел на вершину холма.
На вершине холма переживали за свое будущее завоеватели Тиронги.
— А… — сказал Тукумос в спину лорда Саразина, потрясая специально купленным для сегодняшнего триумфа походным боевым королевским жезлом. — А как же это…
— Молчи, — остановил его Килгаллен, с любопытством рассматривая, как сквозь золотистые отблески на панцире командора постепенно пробивается густой багровый свет. — Думаю, сейчас ему лучше не мешать.
— А потом… — сказал Ройгенон.
— Потом — тем паче.
— А мы, — начал было Люфгорн.
— А нам пора заехать в Нилону, запереться за ее мощными воротами и подумать, что делать дальше.
— А войска? — спросил Люфгорн, имея в виду организованное отступление.
— А как? — осведомился Килгаллен.
Его трясло от негодования — подумать только, жил себе не тужил, богател, процветал, и вдруг на тебе — своими руками выкопал Гриому такую глубокую и такую знакомую яму. Чего ему не сиделось? Трехглазому было совершенно очевидно, что победоносный двухдневный поход на Тиронгу — это эфемерида. Нечего даже мечтать о том, что они прорвутся сквозь плотный заслон из кентавров и амазонок, каких-то монстров и чудовищ, демонов и, — он с тоской оглядел окрестности, — и еще одних демонов. И вот этого, самого кошмарного, исполинского, на которого даже смотреть страшно.
Вот угораздило! На Кахтагарской равнине их армии застряли надолго. Следует отдать должное Юлейну — он отлично провернул оборонительные мероприятия. Неизвестно, как, но венценосный брат собрал войска, способные остановить любого захватчика. Да, у него самого все еще есть подавляющий численный перевес, Рыцари Тотиса, и трижды да — минотавры. Но Килгаллен был уже уверен в том, что эти могучие союзники всего лишь отсрочат жестокое поражение армий Трех Королей; а пока они завязли тут и пытаются выбраться с этой проклятой равнины, сюда, следом за шэннанзинцами — в этом он тоже не сомневался — прибудут отборные отряды Галармона. Свежие, охваченные праведным гневом и жаждой мести полки.
Опять же, о шэннанзинцах был плач особый.
Есть такие испытания, которым лучше не подвергать гордый человеческий дух. Неизвестно, что может случиться. Если бы король Гриома не поддался искушению и не организовал похищение знамени полка, возможно, шэннанзинцы прибыли бы к месту сражения в обычном воинственно-воодушевленном состоянии, и их противникам пришлось бы намного легче. Если бы Килгаллен решился на эту авантюру несколько раньше, полк бы уже успели расформировать, и славные рыцари, вынужденные перейти в другие воинские части, горели бы банальной жаждой мщения, кипели бы от ярости, исходили праведным негодованием — в общем, тоже ничего особенного не испытывали бы. Но те, кому довелось получить в качестве замены старому знамени стяг, сработанный кассарийскими умертвиями, и проскакать под ним довольно большое расстояние, сами понемногу приобретают нечеловеческие черты.
Если до этой драмы Ржалис увлекался женщинами и вином; Саланзерп коллекционировал старинные редкие шлемы; Уизбек Райри Тинн тайком почитывал женские любовные романы; и у любого рыцаря в полку была личная жизнь, увлечения и любимые занятия, то к моменту прибытия на Кахтагарскую равнину они были охвачены единым порывом — ни дать ни взять муравейник, подвергшийся нападению муравьеда. Они желали рвать, метать и крушить.
Когда Галармон увидел знамя, созданное по его особому заказу, он временно приобрел такой же загадочный голубой оттенок в бурые пятнышки, хорошо еще под забралом не было видно, и поспешил лично возглавить отважный полк, чтобы разделить со старыми сослуживцами это тяжкое бремя.
Впрочем, следует отдать должное таланту кассарийских портных: флаг вызывал сходные чувства и у друзей, и у врагов, так что воевать под ним как раз оказалось выгодно. Многие воины при виде его застывали на месте, как вкопанные, силясь понять, что за зрелище предстало их глазам, и пропускали удары; кто-то более нервный или имеющий склонность к изящным искусствам просто пускался наутек, желая оказаться подальше. И даже амазонки не рискнули прокомментировать неистовую атаку рыцарей Шэнна, когда они лавиной скатились с Харагримских холмов и на всем скаку врубились во фланг вражеских войск. Воинственным девам было в чем упрекнуть неуклюжих и несообразительных мужчин, но тут имелось серьезное оправдание, и женское сострадание возобладало над объективностью.
Что амазонки — даже полтораста минотавров, которые отвлекали косматоса и хряков от остальных союзников на крутых обрывах Шунашхе, смотрели на атакующих шэннанзинцев со сдержанным сочувствием и уважением: не всякому по плечу высоко держать такое знамя.
Раз уж мы заговорили о косматосе, поспешим успокоить его взволнованных поклонников и обеспокоенных членов Общества защиты редких и исчезающих монстров: зверек чувствовал себя сносно. Конечно, его немного разочаровало, что в отличие от обожаемого Такангора, его рогатые сородичи не проявляли такой же симпатии, ничем не угощали, и держали себя сдержанно, если не сказать — холодно. Но косматос не унывал. Время от времени, сотрясая равнину и распугивая латников, он прокладывал себе путь сквозь ряды сражающихся — проверить, как там Такангор. И, получив новую порцию ласк и пару хрустиков, бежал обратно, резвиться среди воинов — в Аду его с детства натаскивали на таких вот существ. Когда он увидел Батаара, то тоже ринулся его терзать, дробить, колоть и резать, одним словом, косматить, но не успел — как мы уже говорили, в этом случае конкуренция была очень высока, и больше всего повезло тем, кто оказался ближе к месту действия. Батаар исчез, и разочарованный косматос принялся искать себе жертву по душе.
* * *
Самобичевание — штука полезная, но долго предаваться ему не стоит, пропустишь что-нибудь увлекательное, любит говаривать доктор Дотт, и тогда останешься без нового повода для самобичевания.
Если бы Килгаллену строго указали на то, что вот Дотт говорит, а вы не слушаете, он бы резонно возразил, что у достойного привидения было на пару веков больше времени для осмысления накопленного опыта, а он постигал все по ходу, так сказать, боевых действий. В битве, особенно с участием потусторонних сил, напомнил бы он, есть один существенный недостаток: она хоть и предоставляет неограниченное количество опыта за весьма короткий срок, однако не создает нормальных условий для его усвоения — шут там, гам, крики, звон оружия, дудение какое-то, грохот, ржание, в общем, то да се. И мы не сможем ему возразить. Особенно, учитывая, что под «то да се» сдержанный монарх Гриома подразумевал как раз совокупность иных звуков и визуальных впечатлений, которые создавали демоны и монстры. А это не опишешь даже такими словами, как громоподобный рев, грохот, дикий визг, утробное рычание, скрежет …нет, никакими не опишешь.
Победа проистекает из опыта, а опыт из поражений
Лао Цзы
Как и любой другой на его месте, Килгаллен имел полное право потратить минуту-другую на то, чтобы обругать себя за недальновидность и посожалеть о содеянном. Гораздо быстрее, чем кто бы то ни было на его месте, он взял себя в руки и собрался предложить венценосным союзникам ехать к Нилоне — причем, именно ехать, а не скакать во весь опор, по возможности, не создавая паники, и там укрыться за неприступными стенами. План этот в целом был очень хорош. Но, как и прочие планы, составленные на этот день завоевателями, он имел одно слабое место: он не учитывал Такангора.
Задолго до военного совета, как только прояснились детали вторжения и стало очевидно, что Люфгорн заодно с врагами, Юлейн и Галармон, не жалея красок, описали генералу скверный характер князя Торентуса и фортификацию Нилоны, и особенно подробно остановились на ее воротах.
Надо полагать, у каждого есть предмет тайной гордости: у Мумезы — Намора, у Гризольды — трубка, у Борзотара — набор для резьбы по камню, у троглодитов — талант к волшебным певам и разведению грибов. У жителей Нилоны это были крепостные ворота.
Относительно их происхождения существовало несколько одинаково невероятных версий. Самой популярной в Тиронге была легенда, гласившая, что эти ворота были украдены троллями в горном замке одного из древних богов Пальп, и преподнесены в дар Гахагунам в обмен на полный склад эля.
Как и неоднократно воспетые нами двери в кабинет Зелга, эти ворота исторически считались несокрушимыми. Еще не создали тарана, чтобы их разбить, и лестницы, чтобы их преодолеть. Узкий подвесной мост через бурную Шунашхе был единственной дорогой, ведущей к ним, и враги не имели возможности их обойти. Кто бы он ни был, враг должен был атаковать неприступные ворота в лоб, под непрерывным обстрелом из трех огромных надвратных башен; и терпеть такие неудобства, как льющаяся с небес расплавленная смола и олово, огненные стрелы и горящие соломенные шары, падающие на голову бревна, утыканные заостренными колышками, и еще кучу всяких приспособлений, созданных специально для того, чтобы отравлять жизнь несимпатичному ближнему своему.
Король и генерал наперебой объясняли минотавру, что в лице ворот он столкнется с непреодолимым препятствием. На что Такангор, успокаивающе шевелил ушами и сообщал, что он все понял, и раз препятствие действительно такое непреодолимое, его следует устранить, чем он и займется в надлежащее время.
Рискнем сказать, что в определенном смысле сильнее та вера, которая постоянно подтверждается фактами. Такангор столько раз являл своим друзьям чудо, что они с легкостью поверили, что он сотворит его и на сей раз. И желали занять лучшие места в партере, когда начнется это представление. Однако даже для них, знавших почти наверняка, что с воротами Нилоны должно что-то произойти, происшедшее стало настоящим сюрпризом. Вообразите же себе, какие глаза были у Тукумоса, Ройгенона, Килгаллена и — особенно! — у Люфгорна, когда, обратив свои взоры на спасительную гавань, они обнаружили, что она больше не спасительная. В смысле — гавань на месте, а ворот — нет. Зато есть большое народное волнение и широкое общественное недоумение, выражавшееся в том, что сотни крохотных человеческих фигурок в отчаянии метались по зубчатым стенам крепости и, судя по всему, самозабвенно голосили. Но ветер доносил только обрывки их воплей, остальное перекрывал грохот сражения.
Судя по тому, как бессмысленно и беспорядочно суетилась толпа солдат, до того стоявших в строгом боевом порядке, принимать какие-то меры было уже поздно. Так бегают на пожаре, который уже нет смысла тушить — не с определенной практической целью, а от излишнего возбуждения, чтобы сбросить эмоции.
Сперва Килгаллен не понял, какая причина могла заставить вышколенных бойцов вести себя так по-детски, и долго таращился на людей, пытаясь проследить траекторию их движения и угадать, где находится центр событий. Но ему не пришлось догадываться самому. Люфгорн протянул дрожащую руку к родной крепости и просипел, опасно багровея:
— Ворота! Ворота где?
Король Гриома в ужасе подумал, что эти недотепы открыли ворота, а какой-то из отрядов Юлейна сумел слишком близко подобраться к мосту, и теперь бой идет в опасной близости от места, которое он полагал безопасным. Доля истины в этом прозрении была. Но доля незначительная. Затем Килгаллен посмотрел на мост, на ворота и остолбенел. Смотреть было не на что. Его взгляду предстала отвратительная дыра, зиявшая на том месте, где еще час, полчаса и даже пять минут назад возвышались неприступные, известные на весь Ламарх гигантские ворота Нилоны — железные, кованные, неподвластные времени и разрушению. В общем, даже нельзя было сказать, что их кто-то разрушил. Их кто-то — спер!
Может, и следовало бы указать королю Гриома, что слово «спер» не принято произносить в приличном обществе, но он вправе возразить, что в приличном обществе не принято и уносить средь бела дня без спросу чужую собственность.
В общем, ворота, которые еще минуту назад служили надежной защитой жителям Нилоны, чудесным образом исчезли. Хотя к чуду в привычном смысле этого слова, данное происшествие не имело никакого отношения. Это была просто отлично спланированная и с блеском осуществленная военная операция.
Любое чудо можно объяснить задним числом. Не потому что чудо — это не чудо, а потому что хорошее объяснение, это хорошее объяснение
Франц Розенцвейг
Но до того, как вдаться в ее подробности, поговорим немного об искусстве писать заявления.
В написании заявлений, как и в любом другом жанре высокой литературы, есть свои стили и направления. Дьюхерст Костолом был ярым приверженцем минимализма и, как и Агапий Лилипупс, охотно пользовался сложноподчиненными предложениями, с легкостью сокращая длинные логические связи. А зная приверженность барона к его первому и главному родительскому дому, Кассарии, и нежную любовь к кассарийскому голему, никто не удивился, когда, едва открылись двери только что организованного филиала, на стол Наморе легло заявление от Дьюхерста Костолома — следующего содержания: «Рекомендую немедленно принять меня на важную должность в ваш филиал для большой пользы, чтобы не было неприятных неприятностей грустных, включая оных».
Высоко ценивший знаменитого на весь Ад бойца, Намора начертал на этой цидулке резолюцию: «Куда ж без него».
Мудрый минотавр обратился за содействием к Дьюхерсту и Даэлису по сходным причинам — он не видел лучших кандидатур для мгновенного и безболезненного устранения такого солидного препятствия как ворота Нилоны.
Такангор понимал, что рано или поздно (а если учесть все, что он прочитал о Килгаллене Трехглазом и Саразине, скорее, рано) его противники сообразят, что им выгоднее перейти в глухую оборону за стенами крепости, чтобы оттуда совершать изматывающие противника вылазки, давая возможность своим войскам отступить за горы. Но даже если бы они не собирались бежать, он не хотел оставлять им ни малейшего выбора, никакой возможности принять невыгодное для тиронгийцев решение. Да, он признавал, что это война Юлейна, но правила на ней устанавливал только он.
Дьюхерст и Даэлис выслушали его с видимым удовольствием. В конце концов, они были еще очень молоды, если считать человеческими мерками, совершенные юнцы, и ужасно любили пошалить. Но в Преисподней шалости не поощряли. Даэлис, став полковником, мог вообще забыть о развеселых приключениях; к Дьюхерсту так строго не придирались — он не славился интеллектом, зато был знаменит на весь Ад чрезвычайной силой и свирепостью, так что теоретически мог бы позволить себе чуть больше вольностей, но ему отчаянно не хватало хорошей компании. Водиться с главными проказниками, бесами и демонами низшего ранга, не позволяло аристократическое происхождение и положение в обществе; друзей у него было немного, а лучший из них, Даэлис, только вздыхал и грустно бормотал что-то — то о завтрашнем смотре, то о сегодняшнем нагоняе. Так что идея умыкнуть тщательно охраняемые ворота показалась обоим демонам чрезвычайно остроумной и привлекательной. Посмеиваясь и переливаясь всеми цветами пламени (эксклюзивный дизайн графа Кальфона Свирепого), они отправились на задание.
* * *
Сила удара армии равна массе, помноженной на скорость
Наполеон Бонапарт
Все, кому довелось пережить атаку панцирной пехоты минотавров, считают это событие самым ярким впечатлением в своей жизни и твердо убеждены, что освежать его ни в коем случае не следует. Так, изо всех убежденных холостяков самый убежденный тот, кто успел в юности связать себя узами брака и чудом спасся.
Как верно заметил генерал Галармон, это единственная в мире тяжелая пехота, способная развить скорость атакующей конницы. Но он забыл упомянуть еще об одном ее преимуществе — невероятной маневренности. Если кавалерийскую атаку можно попытаться остановить или, во всяком случае, задержать при помощи пикинеров и копейщиков, то минотавры этого препятствия даже не заметят.
Копейщик становится на одно колено, упирает конец бесконечного копья в землю и превращается в живое укрепление. Его задача — выдержать удар и остаться на месте; его основное состояние — сосредоточенная неподвижность.
Несущиеся во весь опор кони не успевают замедлить движение и налетают на острия копий, дальнейшее понятно. Минотавр, как на катке, ловко огибает копейщика — неподвижное препятствие с длинным, тяжелым, неповоротливым и совершенно бесполезным в ближнем бою оружием — и врубается в ряды противника со скоростью и напором Бумсика, поедающего пфуйцели, не замеченные Хрюмсиком.
Меченосцы и топорники также бессильны против них — они не в состоянии остановить стремительную закованную в броню чудовищную тушу вдвое, втрое большего размера, чем они сами, да плюс вес доспехов и оружия, плюс характер, энтузиазм, рога и героические традиции. Минотавры сминают людей в первые же минуты столкновения. Единственная испытанная защита против них — крепостные стены или другие авантажные монстры.
В добрые старые времена против тяжелой пехоты минотавров традиционно выступали наездники на древнеступах, и тогда еще можно было о чем-то говорить: древнеступы отважно пинались и лягались, искусно держа минотавров на почтительном расстоянии, пока наездники в своих будочках торопливо писали прощальные записочки. После того, как древнеступы вымерли, отчаявшиеся полководцы перепробовали самые разные средства: катапульты, заградительные рвы и укрепления; гвардейские полки, куда принимали самых сильных и свирепых воинов; огров, циклопов, троллей и аздакских горных великанов. Метательные машины минотавры ломали, вводя вражескую армию в дополнительные расходы; рвы и заграждения перепрыгивали; свирепых воинов разгоняли; что касается существ нечеловеческого происхождения, и тут все было неладно. Последние, хоть и могли сравниться с минотаврами чудовищной силой и исполинскими размерами, не могли похвастаться такой же дисциплиной и профессиональными навыками. Эти существа никогда не образовывали постоянного войска и поступали в наемники чаще всего, когда заставляла нужда. На самом деле аздакские великаны куда более славились как кулинары; циклопы традиционно были отличными садоводами, архитекторами и заядлыми путешественниками-натуралистами; орки и огры предпочитали разгульный образ жизни — подчиняться кому бы то ни было претило их свободолюбивой и бесшабашной натуре. Тролли охотно копались под землей, время от времени вылезая на поверхность для участия в индивидуальных бесчинствах и конкурсах самодеятельных коллективов. И только минотавры чувствовали себя на поле брани, как пучеглазая бестия — в таверне «Пучеглазые колбаски».
В военное время войска делают только то,
что привыкли делать в мирное время
Мориц Саксонский
А потом — впереди любого войска всегда бежит его слава; это его самое страшное оружие. Не будет большим преувеличением, если мы скажем, что панцирная пехота минотавров склоняла чашу весов на поле битвы в свою пользу в тот момент, когда становилось известно, что она принимает участие в сражении.
* * *
Высоко оценив тактику Такангора, от которого он, кстати, меньшего и не ожидал, командир наемников Харриган Младший участие в сражении принимать не торопился. Тем более, что сражение пока что и не начиналось — так, беспорядочная свалка. В этом хаосе и мешанине людских, чудовищных и звериных тел; в толпе воинов, бомогогов, рассерженных амазонок, военных корреспондентов и демонов минотавры не могли использовать свое основное преимущество — организованную стремительную атаку на вражеские ряды. А проталкиваться по одному, растрачивая силы на частные столкновения, рогатые наемники не желали: лорд Саразин склонил их к участию в этой битве на стороне Трех Королей единственно обещанием дать им возможность испытать свои силы в поединке с великим Такангором; его-то они и ждали.
Опытным взглядом Харриган оценивал расстановку сил, и кое-что его удивляло и настораживало — сражение никак не закипало, будто котелок с кашей на чересчур слабом огне. Оно честно шло — не вяло, но и не неистово; не затихало, но и не набирало полную силу, как если бы его основные участники знали что-то такое, чего не знает он, и ждали урочного часа.
Появление чудовищного демона в ореоле могущества и власти, совершенно очевидно одного из высших иерархов Преисподней, он воспринял как сигнал к началу нового этапа сражения. Но, к его величайшему изумлению, ничего как будто не изменилось. Вельможный демон деликатно присоединился к группе тиронгийских военачальников, среди которых особо выделялся король Юлейн Благодушный на гигантском древнеступе и Такангор Топотан, чья симпатичная морда с золотым кольцом в носу с недавних пор была известна всем любителям Кровавой Паялпы и знатокам военного искусства, и повел с ними дружескую беседу.
Затем появился какой-то дополнительный великан многообещающего вида, никак себя не проявил и снова исчез, спугнутый активными действиями амазонок и духа растаявшей пирамиды. Нельзя сказать, что демоны сильно свирепствовали, феи бушевали, исполины крошили и истребляли противника; а монстры сеяли смерть и ужас. Нет, все было чинно и благопристойно. Как если бы все знали, что это только присказка, а сказка будет впереди, и нет смысла тратить драгоценные силы, поскольку они вот-вот понадобятся на что-то по-настоящему важное.
К тому же, чуть ли не впервые за всю его многообразную жизнь, противники разбились на группы по интересам: Рыцари Тотиса занимались одними только демонами да слегка увлеклись внеочередным великаном; тифантийские топорники убегали от фей; кавалеристы Лягубля стремительно теряли репутацию в схватке с амазонками — к тому же, лошади боялись лохматых бомогогов и вносили свою немаленькую лепту во всеобщую сумятицу. Латники Лягубля, очевидно, не могли расстаться с кассарийскими гномами и кобольдами — как сошлись в самом начале сражения и принялись обмениваться взаимными колкостями и оскорблениями, так до сих пор не наговорились. И так везде и всюду. Небольшую радость доставил минотаврам только косматос. Он единственный обратил на них свой взор и явился от самой пирамиды засвидетельствовать свое почтение, помериться силами. Это был равный соперник: минотавры окружили монстра и увлеченно отбивались от него, коротая время до начала атаки.
Правда, самые молодые и горячие воины порой теряли самообладание и призывали своих командиров презреть условности и нанести сокрушительный удар по тиронгийским войскам, добраться до Такангора и бросить ему вызов, но таких сорвиголов Харриган быстро укрощал нетерпеливым шевелением ушей, гневным взмахом хвоста или грозным фырканьем. Он решительно намеревался представить своих рогатых орлов лучшему минотавру Ламарха в самом выгодном свете: безупречными воинами, до тонкостей знающими и соблюдающими рыцарский этикет, правила вежества и Законы о чинно-благородном поведении на поле боя. Он желал сразиться с Такангором и одержать победу, причем такую, которую никто, даже самый придирчивый недоброжелатель, не смог бы поставить под сомнение.
Господа, давайте сделаем сегодня нечто такое, о чем весь мир
будет говорить завтра
Катберт Коллингвуд, британский адмирал,
перед Трафальгарской битвой
* * *
Сначала у подножия воздвига, а затем, когда он исчез, прямо на его месте, образовалось нечто среднее между главным штабом и клубом тиронгийских войск, где все участники сражения могли встретиться, передохнуть, получить ценные указания Такангора и бесценные советы Юлейна, обменяться впечатлениями о ходе битвы и высказать предположения о ее перспективах и развитии. Здесь же предусмотрительный Думгар накрыл несколько походных столиков с прохладительными и горячительными напитками и легкими закусками, еще раз подтвердив свою репутацию несравненного дворецкого. Наш сострадательный читатель, возможно, усомнится, стоило ли подвергать маленькие столики таким жестоким испытаниям, но то были, как сказано выше, походные кассарийские столики. Они отважно исполняли свой долг и во время знаменитой Пыхштехвальдской битвы, и в ходе боев с харцуцуйцами и орками Пальп, бывали в Таркее и Жаниваше, Лягубле и Амарифе; всегда держались стойко и уверенно, если что-то и пролили из полных чаш, то лишь пару незначительных капель; и лишь один раз перевернули отлично сервированный обед — когда прямо на них свалился огромный огр, по ошибке севший в метательную ложку катапульты.
От северного портала осталась золоченая арка, увитая гирляндами цветов: под ней по просьбе голема Кехертус, побив все прежние рекорды скорости, сплел несколько паутинных подушек, мягких, уютных, пружинящих — ничуть не хуже, чем любой диван, и как раз сейчас на них после нескольких часов сражения приходили в себя под надежной охраной друзей демон Борромель, граф да Унара, маркиз Гизонга и господин главный бурмасингер. Минуту назад к ним ненадолго присоединился Ангус да Галармон, правда, не вполне добровольно — упирающегося генерала притолкали к месту отдыха сердитые Ржалис и Эмс Саланзерп.
— По-моему, он собрался лично истребить все три армии, — доложил Ржалис. — Так что придержите его на время, а то его кондратий хватит от переутомления.
— Генерал и командир здесь я! — сообщил Галармон едва слышно.
Пот тек с него градом, он и впрямь вымотался, но сдаваться не собирался.
— Значит, сразу после войны обрушишь на меня свой праведный гнев. Забудешь, я напомню, — сказал Ржалис. — Ну, мы поскакали, а вы его хватайте и не пускайте никуда, как минимум полчаса.
— Бунтовщик! — заявил Галармон. — Подстрекатель!
— Вам надо выпить, генерал, — заметил Думгар, окидывая возмущенного Ангуса опытным взглядом. — Вы истощены.
— Конечно, истощен, иначе черта с два они бы вытолкали меня из боя! Дайте что-нибудь промочить горло, — и генерал без сил свалился на паутинное ложе рядом с графом да Унара и Борромелем.
— Замечательная штука — подковы, — делился демон последними впечатлениями. — Качество моего коронного пинка выросло в два, а то и в три раза. Очень рекомендую, господа. Особенно подкову с пальцами и пяточкой.
— Мы не так часто пинаемся, — вежливо ответил граф.
— А вы попробуйте, потом сами не сможете остановиться, — настаивал демон.
— Хороший удар копытом часто решает исход поединка, — авторитетно заявил Такангор. — Предлагаю за это выпить.
Думгар поднес кассарийскому генералу Пригубный Наливайник, который со времен битвы при Липолесье, перешел в полное ведение минотавра. Волшебный сосуд, наполнявшийся, как известно, из близлежащих источников алкоголя, ненадолго задумался, принимая взвешенное решение, и порадовал Такангора отличным амарифским элем — десятилетней выдержки, крепким, забористым, от которого горло драло так, будто пытаешься проглотить хрюкодила вместе с его жесткой чешуей и задиристым характером. Надо сказать, что сегодня Пригубный Наливайник был в ударе — в непосредственной близости от поля боя, в Нилоне, находился знаменитый винный погреб князей Торентусов, доставшийся им в наследство еще от графов Лорастрийский, больших знатоков и любителей крепких напитков, — и он намеревался подробно ознакомить славного минотавра со всеми позициями из широкого ассортимента элей, вин и бульбякс, настоянных на всем, что попадалось на глаза умелым виноделам.
По просьбе минотавра последние час-полтора Зелг с Юлейном почти не покидали этот островок спокойствия в бушующем море схватки. Король было запротестовал, упирая на то, что он официальный главнокомандующий на ставке в одну золотую рупезу, о чем имеется анкета и договор, скрепленный его личным крестиком, но Гегава деликатно потыкал его в спину резной палочкой для управления древнеступом, и Юлейн притих.
Сейчас минотавр стоял, широко расставив ноги, упираясь копытами в золотую Кахтагарскую равнину, а рогами — в лазурное тиронгийское небо, и напряженно о чем-то размышлял, прижимая к груди Наливайник.
Зелг осторожно тронул его за плечо.
— Я готов с ним сразиться, — сказал он.
— Не сомневаюсь.
— Прошу учесть, милорды, — поспешил к ним Сатаран, — что я тоже готов сразиться с этим неопознанным, но весьма могущественным существом. Битва с ним, несомненно, украсит биографию Князя, летопись Международной Ассоциации Зверопусов и мое скромное резюме.
— И это не вызывает сомнений, — вежливо улыбнулся Такангор. — Но и он к этому готов. А я бы хотел, чтобы наш враг как-то заинтересовал нас, увлек, показал, что достоин нашего внимания.
— Зачем? — спросил Юлейн, который всегда спрашивал то, что было ему непонятно, не прибегая к эвфемизмам.
— Затем, что если он где-то раздобыл гухурунду, Тотомагоса и это знаменитое «Слово Дардагона», значит, и еще что-то раздобыл. Хочу знать что, по возможности, заранее. Он ведь старый?
— Как мир, — важно кивнул Сатаран. — Это весьма древнее существо. Сколько я могу судить, из Необъяснимых или даже Нерожденных.
— Из Нерожденных — это, как Генсен?
— Вроде того.
— А вы не знаете, кто он?
— Нет. Но он старше меня.
— Я знаю, кто он, — скромно сказал Зелг.
Такангор обернулся и посмотрел на него — безо всякого удивления.
— Вы-то уже обязаны знать, — загадочно заметил он.
— Наверное, граф да Унара тоже знает, — подал голос Юлейн. — Только он не скажет, если не сочтет нужным. Он всегда так, знает и молчит.
— Граф вообще знает все на свете, — сказал Кехертус, явившийся отдышаться и перекинуться парой слов с друзьями после плодотворной и увлекательной схватки с несколькими копейщиками. Теперь копейщики, приобретшие загадочный вид сиамских близнецов, или мифического страшилища со множеством голов, одним туловищем и торчащими из него во все стороны иглами копий, проклинали войну, патриотизм, солдатскую службу и самую прочную в мире паутину, а также громко сочувствовали мухам. Окружающие в сутолоке боя прилипали к их клейкому кокону, и в стремлении вырваться на свободу чувствительно дубасили своих незадачливых коллег, а те пинались в меру оставшихся возможностей и грозили злыми карами, как только распутаются.
— Все знает, — убежденно повторил паук, которому граф накануне помог решить страшный кроссворд в журнале «Многоногий сплетник», подсказав слова «корпулентный» и «гониометрия». А также открыл ему глаза на то, что загадочная гониометрия — это наука о способах измерения углов.
Кехертус, неплохо знакомый с самими углами и даже использовавший некоторые из них, чтобы прикрепить паутину, впервые услышал, что углам посвящена отдельная научная дисциплина, и теперь смотрел на графа, как на пророка, отчего дядя Гигапонт сильно ревновал.
Паук придирчиво изучил паутинные ложа и принялся подправлять их — он не мог сидеть без дела, даже когда отдыхал.
— Ну, положим, знает он не все, — пробурчал главный бурмасингер, которого изрядно помяли пару тифантийских латников, и который в связи с этим несколько растерял пиетет по отношению к непосредственному начальству. — Как быть с самой памятью, которая не сотрется из памяти? — требовательно спросил он.
— Вы же видите, я занят, — нервно сказал да Унара. — Как только освобожусь, сразу же стану думать…
Господин Фафут окинул поле боя опытным взглядом: издалека казалось, что туча саранчи упала на цветущий луг, покрыв его плотной шевелящейся массой.
— Когда вы еще освободитесь, — вздохнул он. — Тут работы непочатый край.
— Милорд Такангор ждет от врага, а вы как полагаете, граф? — не утерпел Юлейн, свешиваясь из будочки над ковриком «Экспонат руками не трогать».
— Чего же ждет ваше…
Такангор яростно фыркнул.
— …превосходительство?
— Активных действий противника, — сказал Зелг.
— Это самое разумное из всех возможных решений.
Может быть, так думали многие, но только не лорд Саразин.
* * *
Вынужденный подолгу обитать в чужих телах, чаще всего — смертных, хрупких и уязвимых — лорд Саразин, несмотря на все свое непомерное могущество, немного отстал от жизни. Строя грандиозные планы, он, в отличие от Такангора, пренебрегал такими важными источниками информации, как журнал «Мир рогаликов», «Всенародный бряцатель» или «Всегда в седле». Не говоря уже о том, что он ни разу не изучал от корки до корки годовую подшивку «Красного зрачка» или «Траво-Ядных новостей». Веками и тысячелетиями накапливая опыт в магических сражениях, выискивая редкостные заклинания и изучая их в мрачной тишине заброшенных склепов, он забывал прочесть, что пишут в сегодняшнем выпуске «Королевского паникера», «Громком голосе Аздака» или солидной амарифской газете «Быбрыкым», которая поставляла своим подписчикам исключительно проверенные новости. В общем, узкий у него был кругозор.
Про узкий кругозор лорд Саразин только что узнал от Бургежи, который взахлеб строчил очередную заметку, оккупировав для этой цели огромный тифантийский барабан, который обычно посылал в битву стройные полки закованных в броню тяжелых пехотинцев. Попытки воспользоваться барабаном по назначению эльфофилин пресекал на корню, и пресекал сурово. Одного барабанщика хватил когтями по руке, на второго зашипел, третьего обещал прописать в газете. Все трое отступили, потому что полководцы и короли — это, конечно, тоже серьезно, но о военном корреспонденте Кассарии ходили по Ламарху легенды, а о них ходили только слухи и сплетни. А кто ж в здравом уме станет противиться живой легенде, журналисту, превзошедшему своей харизмой Генсена и Князя Тьмы? Так что мерный рокот исполинского барабана не поддерживал тифантийских воинов в этом великом и страшном сражении; а если кто из тифантийских летописцев написал впоследствии что-нибудь элегическое о том, как стук барабана ненавязчиво вплетался в бурный рев Шунашхе и идеально сочетался с топотом подкованных копыт, образуя грозную и величественную мелодию, так вы ему не верьте — враль он и выдумщик. И в глаза не видел Кахтагарской равнины, и не знает, что там происходило весь этот длинный и невероятно насыщенный событиями день.
Солнце уже совершило более половины своего пути, и его колесница катилась быстрее, нежели того хотелось божеству. Его кони вдыхали морской воздух и ржали, предчувствуя близость моря, где, как говорят,
их господин отдыхает каждую ночь… Говоря простым человеческим языком, было между пятью и шестью вечера
Скаррон, «Комический роман»
А между тем, пока кассарийские оборотни гоняли топорников, амазонки — легкую кавалерию, демоны крали ворота, а Гризольда испепеляла гневным взглядом Батаара и объясняла ему, что он еще «малявка возражать древней замужней полномочной особе на двойном окладе в военное время», наступил полдень.
Таких полудней история знает немного.
Когда солнце в своей пышущей золотым жаром колеснице взлетело… ну, вы знаете, только что читали, — лорд Саразин принял решение. Он воздел руки к этому самому пышущезолотому тысячелучевому огненноликоглазому божеству и выкрикнул древнее заклинание. Бургежа, единственный, кто расслышал все дословно, воспроизводить его отказывается, мотивируя тем, что значительное число подписчиков его журнала составляют приличные семейные люди и благовоспитанные одинокие домохозяйки, и он не намерен разоряться из-за пресловутой любви к исторической правде. Опять же следует задуматься и о подрастающем поколении, — утверждал он, — об этих хулиганах и мошенниках, о которых вспоминают всякий раз, когда завистники хотят обвинить конкурента в непрофессионализме. Так что ограничимся простым определением — длинное заклинание на неизвестном, возможно, уже мертвом языке.
То ли природа, то ли Тотис, то ли древние божества, но кто-то из них наверняка, планируя мир, решил, что все должно находиться в строгом равновесии. И с тех пор на всякий яд есть противоядие, на всякое действие — противодействие, на всякого мужчину — женщина, хотя и те, и другие категорически против. Для демонов тоже припасли кое-что особенное.
Когда по всей Кахтагарской равнине стали появляться какие-то подозрительные норы — огромные, как Пыщеры Безумного Орка (одна из природных жемчужин Аздака, посещение и восхищение кровавым закатом над отвесной скалой обязательны, не забудьте приобрести на память оригинальные круглые открытки со здешним пейзажем), черные, клубящиеся мертвенным сизым дымом с неприятным резким запахом, Юлейн одним из первых заметил их с высоты своего древнеступа и забил тревогу.
— Зелг, граф, милорд Такангор! Смотрите туда! Или туда!
— Хуже всего, — рассудительно сказал Прикопс, — что вполне можно смотреть также сюда, и сюда, и вон туда. И еще правее от «туда», там тоже три или четыре таких пещеры. Что оно такое, хотел бы я знать? Мне это даже как натуралисту обидно, что я затрудняюсь определить их происхождение.
— Происхождение магическое, доисторическое, относится к смутному периоду начала времен, — сообщил Бедерхем, приземляясь возле арки. — Современным натуралистам незнакомо в силу несуществования. И, кажется, у нас крупные неприятности.
Вопреки крепкой вековой традиции, предписывающей, чтобы что-то произошло, «не успел он это договорить», договорить Вездесущий успел. И даже прибавить от себя несколько добрых адских ругательств, из которых Прикопс почерпнул бесценные сведения о той бяке мерзоносной, вредопакостной и сущеподлой, которая призвала на их голову эту напасть. Он собрался было полюбопытствовать, что за напасть, каково ее видовое происхождение, условия обитания, любимая еда и прочие важные для циклопа-натуралиста подробности, как первый обитатель пещеры показался на поверхности, и большинство вопросов сразу отпало.
— А я думал, что ни к кому не буду испытывать такой неприязни, как к тещиньке Анафефе, — поделился Юлейн. — Как вы думаете Гегава, я могу полагать, что это сопоставимо? Не слишком ли я субъективен по отношению к этим существам?
Дворецкий нервно завозился у него за спиной. Он находился при исполнении, а, значит, не имел права комментировать тещу его величества и родительницу здравствующей королевы. С другой стороны, никакой дворцовый этикет не воспрещал ему комментировать монстров. С третьей стороны, он был сейчас товарищ по оружию, боевой друг, и имел право высказать свое мнение о матери того, кто предательски открыл ворота Нилоны перед неисчислимыми полчищами врагов. К тому же, многосторонний Гегава был правдолюб, и не мог утаить, что кошмарная тварь, низко присевшая на могучих задних лапах, с выкаченной грудной клеткой объемом с добрую бочку имбирного пива, желтыми злобными глазами, кривыми зубами и тонким хвостом, покрытым будто бы рыбьей чешуей, как родная тетка похожа на княгиню Анафефу, супруг которой, покойный князь Торентус, будучи однажды в сильном подпитии и вытекающей из него страсти к правдоискательству всю ночь вопрошал попеременно то Тотиса, то его, Гегаву, за какие грехи ему это наказание.
— Ужасно похоже на ацарли, тварей Гон-Гилленхорма, — признался Кальфон, разглядывая нового врага. — Свирепые бестии, почти непобедимые. С каждым нужно было возиться столько же, сколько со сводным батальоном мурилийских дев, а те, признаюсь как на духу, тоже спуску не давали.
— Кто такие мурилийские девы? — спросил Прикопс.
— Что-то вроде амазонок, только водяных.
— Русалки?
— Нет, русалки появились значительно позже и всегда вели себя прилично. Плещутся, поют, топят там кого-нибудь, волосья на ветвях чешут — в общем, скромные, сдержанные, никогда никаких проблем. Вот разве что погоду предсказывать любят, ну да кто ж без недостатков. А мурилийские девы они отличались тем, что… хорошо, что их больше нет, вот что я вам скажу.
— А ацарли?
— Ацарли — это ночной кошмар многих наших. Мы думали, что больше никогда их не увидим, но мы и про гухурунду так думали. А некоторые даже не думали, потому что вообще про него ничего не знали. Молодые еще, неопытные, вот как я.
— Верно ли я вас понял, — начал деликатный Прикопс.
— Верно, — не стал тянуть интригу честный Кальфон. — Понятия не имею, что это за тварь. Слыхом не слыхивал, в глаза не видел, могу добавить только, что они крупнее и мощнее ацарли, и выглядят, как бы это выразиться, менее симпатичными.
— Объективно говоря, — заговорил вдруг Сатаран своим гулким голосом, от которого сотрясались окрестности, — они не более отвратительны, чем ацарли, просто по-другому отвратительны. Это в вас, граф, говорит естественная неприязнь; так сказать, взыграли дремучие инстинкты и древние страхи.
— С чего бы это? — не слишком почтительно буркнул Кальфон, не сводя зачарованного взгляда с приближающейся твари, похожей на горбатую исполинскую мантикору.
— Потому что это, дорогой Кальфон, — все так же наставительно и так же бесстрастно пояснил Сатаран, — фьофьорли, пожиратели демонов.
* * *
В отличие от Батаара, пожиратели демонов сразу высмотрели свою добычу на обширной Кахтагарской равнине, и их не смутило значительное число тех, прочих, на кого они не собирались охотиться. Фьофьорли в определенном смысле слепы — их желтые глаза видят демонов куда лучше, чем других существ, пускай даже наделенных не меньшей магией. Но созданные природой (Тотисом или древними божествами — ученые так и не могут прийти к согласию, и в Аздакском Королевском университете на днях снова состоялась дуэль по этому древнему как мир поводу) для того, чтобы контролировать поголовье демонов, так же, как горные змеи сдерживают размножение вавилобстеров, а бомогоги, в свою очередь, горных змеев, — фьофьорли игнорируют присутствие остальных.
— Мумочка, — сказал Намора, — держись от меня подальше, лютик.
— С какой стати? — возмутился лютик.
— Я сейчас опаснее действующего вулкана.
— Посмотрим, — хмыкнула мадам Мумеза. — Пережила же я твою жену.
Намора хотел сказать, что это хуже жены, но заколебался. Самые древние обитатели Преисподней, конечно, рассказывали о пожирателях демонов жуткие истории, но если учесть, сколько соотечественников слопала великолепная Нам Као, находясь в дурном расположении духа, только за время их супружеской жизни — а до него она была замужем трижды — то ей сразу хотелось вручить пальму первенства.
Моя бабушка — сильная женщина; похоронила трех мужей.
Хотя двое из них всего лишь прилегли подремать
Борзотар, Даэлис и Дьюхерст Костолом немного растерялись, когда Намора с Сатараном призвали их немедленно отступить и даже не думать вступать в бой с новым противником.
— Я принял решение, — сказал лорд-маршал, — молодежь к ним и близко подпускать нельзя. Этим должна заняться старая гвардия.
— Простите, милорд, — вмешался в разговор Думгар, хранивший до того бесстрастное молчание. — Полагаю, даже старая гвардия имеет право игнорировать противника…
Тут все затаили дыхание, особенно же — Гегава. Было совершенно ясно, что сейчас великолепный голем должен подыскать подходящий эвфемизм к фразе «который им не по зубам». У королевского дворецкого разболелась от напряжения голова, но он так и не смог придумать, что сказал бы на месте кассарийского домоправителя.
— К которому питает стойкую врожденную неприязнь, — не моргнув глазом, закончил Думгар.
Гегава чуть было не разразился аплодисментами.
— Допустим, — согласился Сатаран, глядя, как фьофьорли в некотором недоумении пытаются отбиться от Прикопса, Гампакорты, Альгерса и Ас-Купоса. Всем естеством стремясь к желанной добыче, они не понимали, отчего им преграждают путь существа, до которых им нет никакого дела и которым они не угрожают. — Но кто-то же должен избавить нас от этих тварей, а они ужасно, чудовищно сильны.
— Разумеется, сильны, если они рождены соперничать с демонами.
— Имею ли я право как полномочный представитель Зверопуса Третьей категории подвергать смертельной опасности друзей и соратников Зверопуса Первой и Второй категории?
— Сейчас мы это узнаем, — весело заключил граф да Унара.
Неуместное, на первый взгляд, веселье у него вызвала громоздкая фигура бригадного сержанта, который шагал к ним, расшвыривая всех, кто мешал ему двигаться по кратчайшей прямой — топорников, копейщиков, меченосцев, Рыцарей Тотиса и парочку ошеломленных фьофьорлей, которые, видимо, отправились в такой далекий полет в первый раз в своей очень, очень долгой жизни.
Добравшись до дорогих друзей и еще более дорогого генерала, Лилипупс сразу заметил некоторую напряженность и скованность, которой не было еще полчаса назад, когда он оставил их ненадолго, чтобы прогуляться по полю боя с инспекционной целью. Он нашел, что в целом все идет неплохо, хотя отдельные бомогоги показались ему неприлично лохматыми, и он довел свое неудовольствие до сведения их владелиц. К чести амазонок следует сказать, что просвещенные Анарлет, Таризан и Бартой, они даже не думали протестовать, а сразу согласились постричь животных у господина Ас-Купоса непосредственно после окончания битвы. Затем Лилипупс лично разогнал с десяток чересчур активных Рыцарей Тотиса, портивших на своем участке общую благостную картину тотального перевеса Тиронги в этой войне; приободрил кобольдов, все еще переругивающихся с топорниками Лягубля, подбросив им пару подходящих выражений из своей обширной коллекции, и, отпустив несколько дельных замечаний по поводу плюмажей тифантийцев — он с такими плюмажами и близко не подпустил бы к сражению, вернулся в импровизированный штаб. И что же? Он уходил из средоточия победительного веселья и увлекательных беззаботных разговоров, а вернулся в какое-то царство тьмы. Все грустные, шушукаются о чем-то, демоническая молодежь вообще изменилась в лице. Свою тревогу он скрывать не стал, а сразу принялся деликатно выяснять, в чем дело.
— Что вы мне стоите, глаза пузырите? — спросил он с истинно отеческой заботой.
— Да вот, дорогой Лилипупс, очередные злые козни нашего врага. Как видите, он несколько осложнил ситуацию, призвав фьофьорли, — весело пояснил граф, единственный веселый человек в этой компании.
— Про неизвестные моей биографии фьофьорли, — сказал Лилипупс, демонстрируя глубокое сопереживание, — нуждаюсь в переводе на понятный язык для принятия к ним мер полезных соответственных.
— Да чего уж тут непонятного, этот негодяй, мздоимец и проходимец где-то выкопал не только гухурунду и «Слово Дардагона», но и этих вот тварей, которые совершенно случайно оказались пожирателями демонов, — с невыразимым сарказмом ответил Кальфон. — Твари древние, опытные, вот стоим, носа не кажем в битву.
— Почему — мздоимец? — показалась из будочки голова Юлейна.
— Хорошо звучит!
— Разделяю, — кивнул король, вслушавшись. — И поддерживаю.
Кальфон был вне себя от обиды. В отличие от Даэлиса, Борзотара и Дьюхерста Костолома, он участвовал в войнах с мурилийцами, демонами Рюбецаля и в великой битве за Гон-Гилленхорм. Он полагал, что его уже ничем нельзя удивить — и вдруг с необратимой ясностью понял, какая глубокая пропасть лежит не только между ним и младшим поколением его адских собратьев, но также между ним и высшими иерархами — Сатараном, Наморой и Судьей Бедерхемом. Он уже давно не задумывался над тем, каким несмышленым и неопытным кажется этим древним, могущественным демонам. Ему стало одиноко и немного страшно: фьофьорли оказались куда более опасными, чем он представлял их, слушая в детстве страшные сказки, которые его бабушка была мастерица рассказывать. Возможно, она любила их еще и потому, что многие сказки были сложены о ней самой в бурные дни ее молодости.
Кальфон испытал острую потребность перекинуться парой слов с Флагероном, старым другом и ровесником, и только тут с тревогой обнаружил, что Флагерона нет. Ни здесь, на поверхности, ни там, под землей. Если он где-то и обретался, то способностей Погонщика Душ не хватало, чтобы его найти. И это испугало его еще больше.
Лилипупс тем временем оценивал ситуацию.
— Нас раздражает их несанкционированное участие во вверенном нам сражении? — спросил он, демонстрируя редкую сообразительность.
— Можно сказать и так.
— Подождите, сейчас я их окружу.
Лилипупс окинул Кахтагарскую равнину орлиным взором. Складывалось впечатление, что по ней прошелся гигантский кролик-параноик — черные дыры огромных нор отвратительно зияли на общем золотистом фоне. Зубастые твари рвались к центру равнины, где стояли, приготовившись к сражению не на жизнь, а на смерть, демоны Преисподней.
— Я окружу их силами Международной Ассоциации, — решил он. — И если Зверопус Третьей категории не против немного развлечься…
— Нет, — мурлыкнул Сатаран, с хрустом разевая необъятную пасть. — Не против. Мы когда-то встречались, за ними маленький должок.
Секрет военного искусства заключается в том, чтобы быть сильнее неприятеля в нужный момент в нужном месте
Наполеон Бонапарт
— Будьте осторожны, Агапий, — попросил генерал Галармон, нервно сплетая пальцы. — Все-таки пожиратели демонов — все-таки не шутка.
— Спасибо маме, я не демон, — ответствовал бригадный сержант, бодро взмахивая бормотайкой. — И спасибо папе, сам люблю перекусить.
Его деятельной натуре ужасно не хватало простора; на нехватку врагов на Кахтагарской равнине жаловаться не приходилось, но их квалификация вызывала определенные нарекания, и он тосковал. И вот, наконец, удача улыбнулась ему — фьофьорли были самое то. Мнение Лилипупса разделяли и остальные челны Международной Ассоциации: по всей равнине зверопусы радостно подняли головы, как цветы, воспрянувшие к новой жизни после обильного дождя. Древние могущественные монстры почуяли не менее древних и не менее могущественных монстров: подобное оживление можно наблюдать в университетских коридорах, когда празднуют столетие какого-нибудь выпуска и старые однокашники, встретившись после долгой разлуки, пытаются узнать друг друга, хвастаются достижениями, смеются над своими шалостями и вспоминают давние жестокие обиды.
— Я с вами, — сказал Зелг.
— Нет, милорд, — твердо возразил Такангор. — Вы все еще со мной.
— Но почему?
— Сейчас вы опять временно не Зверопус Второй категории, а герцог Кассарийский, кузен и верный подданный его величества Юлейна Первого Тиронгийского.
— А я могу немного погонять этих фьофьорли? — обрадовался Юлейн.
— Как король Тиронги вы можете делать все, что вам заблагорассудится, ваше величество, — поведал невозмутимый минотавр.
— Гегава, — приказал обрадованный король, которого давно уже подмывало совершить какой-нибудь выдающийся подвиг, тот самый, живописное полотно с которым украсило бы стену его кабинета. — Гегава, дайте сюда эту вашу палочку. Я двину древнеступа в гущу сражения. Как это делается? Знаете, еще лучше, двиньте древнеступа в гущу сражения сами.
В отличие от короля, настроенного бодро и оптимистично, чуткое ухо верного дворецкого уже уловило в тираде минотавра какое-то «но». Только на это «но» он и уповал, медля с выполнением приказа.
— Однако, — продолжил Такангор, проливая свет и сладость на измученную душу Гегавы, — сейчас вы не король Тиронги, а всего лишь главнокомандующий тиронгийской армией, о чем, как вы недавно и совершенно верно упоминали, есть анкета и договор, скрепленный вашим личным крестиком.
— Стало быть, я тут главнокомандую, — не понял Юлейн.
— Увы, — отвечал жестокий минотавр. — Мы имеем на поле боя сводную группу войск, состоящую из бойцов Преисподней, кассарийских частей, тиронгийцев, вольнонаемных и подарочных монстров, а также добровольцев из Международной Ассоциации Зверопусов. А всей этой музыкой командую здесь я.
Король с надеждой оглянулся на Гегаву, но тот сочувственно пожал плечами, позволив себе сделать это не как дворецкий, а как брат по оружию.
— Есть такие аргументы, — говорил его добрый и понимающий взгляд, — против которых лучше уже не возражать, особенно, если у тебя есть планы на будущее.
— Мне кажется, мы развели бюрократию, — пожаловался король, прячась обратно в будочку.
* * *
Косматос в тот момент как раз прихорашивался, но на впечатлительного Ройгенона это возымело такое специфическое воздействие, что он кинулся прочь, пришпоривая коня, которого справедливости ради стоит сказать, не нужно было и пришпоривать, и оглашая воздух невнятными криками, суть которых сводилась к тому что права, права, во всем права была его подозрительная супруга и не прав, не прав во всем не прав был Командор Рыцарей Тотиса.
Коронный маршал Каландор, с самого начала не одобрявший эту авантюру, тут же с удовольствием скомандовал отступление. Но в том месте, куда он командовал, армии уже не было. Кто бы что бы ни говорил, а королевская гвардия Тифантии в целом состоит из людей, то есть существ с хорошо развитым воображением и некоторым пониманием причинно-следственных связей. Воображение и понимание побудили тифантийских воинов решительно покинуть зону повышенной смертельной опасности. Им обещали участие в битве с врагами, а не роль без слов в реалистичной театральной постановке «Косматос с аппетитом пожирает глупых детишек, лакомясь их сахарными косточками». Как солдаты — то есть образец дисциплины и храбрости — они ничего такого не кричали, а исчезли, молча, тихо, организованно, без паники и давки, превзойдя естественностью своего единодушного порыва и миграцию саранчи, и бегство косяка сардин от проголодавшегося Великого Рыба Руруга, и даже ежедневный закат солнца.
Как ни странно, их примеру последовали далеко не все.
Причины, по которым на поле боя задержался лорд Саразин, понять нетрудно.
Килгаллен остался потому, что в отсутствие ворот не видел смысла суетиться и рисковать потерей достоинства ради сомнительного преимущества первым ворваться в охваченную паникой Нилону. Он нацелил свой глядельный выкрутас на крепость — так и есть, на мосту образовалась страшная давка, король ты или не король, людям сейчас все равно, и тебе придется нелегко. Монарх Гриома предпочел сохранить лицо и дождаться конца этой, вне всякого сомнения, загадочной истории там, где велит находиться долг, честь и его знаменитая интуиция.
Тукумос остался потому, что остался Килгаллен.
Люфгорн остался по той причине, что отношения с Юлейном уже окончательно испортил и теперь не желал рассориться с двумя другими королями. К тому же, у него был собственный глядельный выкрутас и он тоже здраво оценил обстановку на мосту. Там столпилось столько испуганных людей, что здесь, перед лицом вражеского строя, казалось, находиться безопаснее.
А вот боевые офицеры Гриома и Лягубля никогда не были высокого мнения ни о монархе Тифантии, ни о его армии, так что они проводили их презрительными взглядами и продолжили заниматься своим делом.
На поле боя стало как-то просторнее, аккуратнее, и в этот момент сражение, наконец, закипело с той силой, о которой так любят писать исторические хроники. Все стало на свои места, всем нашлось дело по душе.
И лорд Саразин поднял свой командорский жезл и указал минотаврам на врага.
* * *
Глядя, как сиреневый огурец буквально исчезает под тушами трех неистовствующих фьофьорлей; как Лилипупс отбивается бормотайкой одновременно от Рыцарей Тотиса и древних чудовищ; как Грозиус Мхуху один сдерживает натиск немаленькой группы гримоских конных рыцарей; как нелегко приходится амазонкам и верным шэннанзинцам, Юлейн нервничал и не понимал, почему ему запрещают прийти им на помощь; и почему Такангор удерживает возле себя самых могущественных, самых сильных воинов, как если бы их друзьям и соратникам не угрожала страшная, смертельная опасность.
Гризольда во главе гудящего фейника носилась по всему полю боя, нападая то на тифантийских топорников в рамках помощи кобольдам; то на гриомских меченосцев; то на исполинского черного, как смоль фьофьорли, спасая увлекшихся таксидермистов, которые во главе с Дормидонтом постановили, что не уйдут с Кахтагарской равнины хотя бы без нескольких достойных экземпляров.
Господин Пикс из Института Необъяснимого Страдания пробивался на холм, заставляя копейщиков Лягубля отступать шажок за шажком под его неистовым натиском. Гуго ди Гампакорта отыскал в сумятице боя вожака фьофьорлей — неописуемое существо, рядом с которым его грозная фигура смотрелась не настолько впечатляюще, как к тому привыкли его друзья, а, скажем прямо — скромно смотрелась. Гигантский фьофьорли без устали атаковал тварь Бэхитехвальда, но каноррский оборотень не зря слыл лучшим из лучших; помимо размеров, силы и ловкости, в бою важен ум и опыт. Гуго ди Гампакорта обладал и тем, и другим; но и противник ни в чем не уступал ему. Монстры сходились и расходились; вцеплялись друг в друга когтями и клыками, хлестали хвостами, как бичами, усеянными лезвиями, совершали огромные прыжки, уклонялись, снова сливались в одно целое, и возле них образовалось пустое пространство — никто не желал находиться рядом, дабы не попасть под случайный, но оттого не переставший быть смертельным удар.
Внезапно воодушевились и отряды Люфгорна. Перевес снова оказался на стороне их союзников, и они приняли единственно верное в их положении решение — стали активно помогать гриомцам, ибо в случае победы Тиронги их будущее представлялось в незавидном свете.
Один из Гриомских генералов, старый и заслуженный Маллиус Морт, известный тем, что защищал форт Харм от тиронгийских войск до той минуты, пока король Алмерик лично не приказал ему сдаться, и грезивший реваншем все эти долгие годы, собрал вокруг себя таких же испытанных ветеранов и набросился на шэннанзинцев, которые заодно с косматосом и хряками удерживали сейчас северо-западное направление.
В этот критический момент Такангор свистнул своих любимцев, и они помчались на его зов, оставив рыцарей Шэнна и генерала Галармона без серьезной поддержки. Юлейн заскрипел зубами и собрался взбунтоваться, но не успел.
Бургежа с охапкой записей буквально свалился на голову Зелгу с диким криком:
— Они прибегут! Они сейчас прибегут!
— Само собой, — спокойно сказал Такангор. — И я бы прибежал. Сейчас самое время взять хороший разбег. Ну что, господа, составите мне компанию?
— Почтем за честь, — склонил голову граф да Унара, — ваше…
Минотавр фыркнул.
— …превосходительство.
— Люди отступают в арьергард, — не терпящим возражений тоном приказал Такангор.
Граф снова поклонился.
Зелг, Думгар, Ас-Купос, Прикопс, Альгерс, дама Цица, Бумсик, Хрюмсик, косматос и группа демонов выстроились короткой шеренгой за спиной своего командира. Над ним, раскинув золотые в полуденном свете крылья, парил огромный грифон.
Конечно, его соратники отчасти понимали, почему до сего момента генерал сдерживал их героические порывы и просил поберечь силы и не принимать участия в сражении без крайней на то нужды. Да, они знали, что лобовое столкновение с тремястами минотаврами — серьезное испытание, но есть вещи, которые нельзя представить умозрительно, их нужно увидеть собственными глазами, чтобы постичь их величие, великолепие и мощь. Никакие описания извержений не производят такого же сильного впечатления, как само извержение. Никакие рассказы женатых людей о семейных скандалах и участии тещ в семейной жизни не удерживают холостяков от опасного шага, и лишь потом, на собственном опыте они постигают, как много горькой правды было в словах, которые они полагали красочным преувеличением.
Когда равнина задрожала, как в страхе, непреклонные соратники Такангора невольно поежились. Одно дело, когда земля трясется под воздействием магических сил — это неприятно, но логично, и разум способен с этим смириться. Однако, когда ты знаешь, что так влияет на окружающее пространство смертное существо, ты испытываешь нечто похожее на благоговение. Мир, седой, древний, видевший мириады крохотных, бренных, недолговечных существ, содрогается от одного только присутствия нескольких из них — и оторопь берет: ибо что можешь ты противопоставить такому натиску и воле?
Такангор вышел на несколько шагов вперед и выпрямился во весь свой прекрасный рост, положив на плечи знаменитый боевой топор. Только сейчас Зелг заметил, что вместо обычной ленточки его хвост украшает странное сооружение из кожаных шнурков и бусин, а на правом роге тускло поблескивает металлический наконечник, ничем не примечательный. Альгерс сердито забормотал что-то о красавцах, которым все нипочем, лишь бы завести новую моду, и которые с этой целью готовы рисковать жизнью и не надевать специально выкованный для них шлем. Дама Цица сделала какой-то странный жест, прижав кулак к груди, и низко склонила великолепную голову. Грифон сделал в воздухе сложный пируэт, приземлился на полшага позади минотавра и тоже почему-то склонил голову.
В иное время Зелг бы удивился всем этим загадочным мелочам, но сейчас на них вообще никто не обратил внимания. Все взгляды были прикованы к холму.
* * *
Никогда еще панцирная пехота не брала такого разбега.
Острые копыта, подкованные согласно последней моде, впивались в землю, как плуги, и выворачивали ее пластами, отчего за бегущими тянулась широкая черная полоса взрытой земли.
Триста пар рогов, выкрашенных алым, были направлены на противника.
Триста ленточек трепетали на ветру, как флаги.
Воздух расступался перед ними с испуганным воем. Каждый из трехсот могучих воинов летел навстречу своей золотой мечте — каждый из них стремился обогнать остальных и бросить вызов достойнейшему из достойных, чтобы в этот миг сложилась легенда о нем самом и потомки с почтением говорили: «Имярек, это тот, кто сразился с Такангором».
Харриган бежал первым. Он никому не собирался уступать этой чести.
Его серебристая кольчуга звенела; копыта едва касались земли; правая рука была заброшена за спину — в нужный момент, не раньше и не позже — он выхватит из ремней свою черную секиру; рога вспарывали сопротивляющийся воздух; прохладный ветер кричал в ушах. Приближалась секунда его звездной славы.
* * *
Жители прибрежных городов и те, кто основали свои поселения на склонах вулканов, единственные способны понять, что чувствует воин в последние минуты перед столкновением с атакующими минотаврами. Вероятно, сердце замирает так же, когда кипящие волны лавы текут по цветущим склонам, поглощая знакомое пространство, уничтожая все живое и оставляя за собой черную расплавленную массу. Вероятно, что-то знают об этом те, кому довелось видеть, как исполинская мутная волна, ревя и клокоча, поднимается на дыбы и обрушивается на берег, смывая все, что попадется на ее пути, стирая дома и сады, с той небрежностью, с какой мы сдуваем пылинку с рукава. Этой мощи нечего противопоставить. И нелепо, странно и жалко выглядит тот, кто стоит, упираясь в землю, не могущую дать ни поддержки, ни защиты, и готовится отразить атаку неистовой стихии.
Юлейн с Гегавой в ужасе смотрели на широкую спину Такангора.
Они ни минуты не сомневались, что этот черный неостановимый поток, от которого сотрясалась и гудела земля, заставляя волноваться и пятиться даже набитого тряпками древнеступа, сметет его, как сухой листок.
Юлейн услышал, как глубоко втянул воздух Прикопс, стараясь справиться с охватившим его волнением. Гегава зажмурился. Бургежа, усевшись на обширном затылке древнеступа, нервно строчил в блокнотике, пританцовывая на месте от ужаса.
Минотавры приближались стремительно. Вот уже мерный топот перешел в громкий, будто барабанный бой; вот уже стало слышно прерывистое дыхание и могучий храп. Крупный минотавр, бежавший первым, выхватил из-за спины впечатляющую секиру и бросился наперерез товарищу, явно желая первым добраться до Такангора — и вдруг остановился.
Харриган встал как вкопанный, переводя взгляд с белоснежного грифона с опущенной головой на исполинского роста алайскую минотавриху с двуручным мечом, прижавшую к груди кулак, а затем с них — на Такангора.
Еще ничего не понимая, но следуя примеру своего командира со свойственной им дисциплиной, остановились и остальные минотавры.
Со стороны это производило такое же впечатление, какое произвела бы застывшая в верхней точке волна, не падающая на берег; или лава, повернувшая вспять, обратно в жерло вулкана.
А затем Харриган сделал нечто странное: он ударил секирой о металлический наруч, произведя изрядный звук, как опытный литаврист, низко склонил голову с алыми рогами и рявкнул зычным басом:
— Хаг Рогатан гор нуд гахан, гахан надраг грод хаг Рогатан!
И рогатая непобедимая рать отозвалась в один голос:
— Хаг Рогатан гор нуд гахан, гахан надраг грод хаг Рогатан!
И застучала клинками о щиты и клинки.
* * *
Минотавры не преклоняют колени. Этому мешают их гордость и природное строение ног. Вместо этого они чествуют и славят. Когда триста огромных рогатых воинов ударили клинками о клинки и взревели в один голос, по полю будто шквал пронесся. Тиронгийские полки вздрогнули, понимая, что это подала голос их смерть. Демоны, напротив, довольно ухмыльнулись и принялись переглядываться, будто свершилось долгожданное чудо. Капрал Зутемея протолкалась из арьергарда поближе к своему жениху.
— Пупсик! — призвала мадам Мумеза.
— Да, лютик.
— Ты что-то знаешь.
— Что-то, — осторожно сказал Намора, — я наверняка знаю.
— Я имею в виду то, что меня интересует.
— Мумочка! — твердо сказал Намора, приложив руки к огромному животу, в котором где-то скрывалось его сердце. — Я люблю только тебя. И всегда любил только тебя. Женитьба на этой кикиморе была страшной и непозволительной ошибкой, в которой я не перестану раскаиваться до конца своих дней.
Мадам Мумеза растроганно хрюкнула.
— Пупсик, — сказала она дрогнувшим голосом. — Не юли. Я говорю об этих парнокопытных миротворцах. Что они делают?
— А, — догадливо закивал демон. — Ну, это же яснее ясного — чествуют и славят.
— И ты понимаешь, что они кричат?
Намора вздохнул с невыразимой нежностью. Его возлюбленная, отличавшаяся нравом суровым и бескомпромиссным, никогда не признавала за адскими созданиями каких-то особенных способностей, к нему же и вовсе относилась как к своему несмышленому младенцу, который нуждается в заботе и опеке, и все время забывала, что знает и что умеет ее жених.
— Он не потому велик, что он царь, а потому царь, что он велик, — перевел Намора.
— Кто царь?
— Он.
— Пупсик!
— Такангор.
Мадам Мумеза окинула быцика придирчивым взглядом.
— Осанка у него царская, — признала она.
— Корона тоже царская.
— Где?
За несколько тысяч лет беспорочной службы злу Намора твердо выучил, что в армии и в семье следует четко отвечать на поставленные вопросы. И поэтому он ответил коротко и ясно.
— На нем.
Мадам Мумеза прищурила один глаз, будто держала в руках тот самый лук Яростной Тещи, а где-то в окрестностях бегал тот самый многострадальный зять. Такангора она рассмотрела в подробностях, но короны не обнаружила.
— Где?
Первый смысловой уровень проницательный демон расшифровал без труда. Вопрос любимой, вне всякого сомнения, означал, где именно на нем. Но короны принято носить только в одном месте, других способов еще не изобрели, и Намора затруднялся с четким ответом.
Кто знает, какие неприятности постигли бы бедного демона, потому что мадам Мумеза сейчас находилась в состоянии крайнего волнения и нетерпения, но тут ему на помощь пришла благородная дама Цица.
— Обратите внимание на его рога, — предложила она.
— Шикарные рога, — сказала Мумеза. — Такие рога украсили бы любого мужчину.
— В деталях.
— Они сегодня не покрашены, — согласилась мадам капрал.
— Наконечник.
— Что — наконечник?
— Да.
— Это она?
— Да.
— Кто делает такие короны?! — взвилась мадам Мумеза.
— Мы.
— Кто — мы?
— Минотавры.
— Зачем?
— Традиция.
— И другие тоже такие, невзрачные…
Помимо беспримерного мужества мадам Мумеза могла похвастаться завидной проницательностью. Она взглянула на даму Цицу и кашлянула:
— То есть, я хотела сказать — поразительно скромные.
— Нет.
— Хвала богам.
— Других — нет.
— Почему? — изумилась Мумеза.
— Корона минотавров передается из поколения в поколение в царском роду. Она одна в мире. Тот, кто владеет короной, имеет право на трон. Мы клялись в верности обладателю короны, наследнику трона, — пояснила дама Цица, побив все рекорды красноречия. — Раз в сто лет мы подтверждаем клятву. Никто не смеет сделать и носить другую корону.
— Так это и есть знаменитая корона Рийского царства?! — вскричал Бургежа. — И вы молчали два дня? И ни слова не сказали? Вы понимаете, что утаили сенсацию?!
— Нет.
— Какая же вы после этого…
— Нет.
Бургежа подумал минутку.
— Вообще-то да.
— И они вот так, издалека, на бегу, узнали этот наконечник? — не поверил Юлейн.
— Думаю, они сперва обратили внимание на поведение господина Крифиана, — раздался мягкий баритон графа да Унара. — Грифоны, поступая к кому-нибудь на службу, обычно кладут на землю перед нанимателем свой штандарт и приносят клятву.
— Да, верно, — сказал Зелг. — Я отлично помню.
— Но голову они склоняют только перед Рийскими царями. Белые грифоны — выходцы с континента Корх. Они служили царям минотавров еще во времена создания Алайской империи, разумеется, если верить легендам. Но, мне думается, теперь этим легендам можно верить.
— Да, — подтвердила дама Цица.
— А вы, граф, как всегда, все знали, но молчали, — не утерпел Юлейн.
— Да, — не стал возражать граф. — Это не моя тайна и у меня не было полномочий ее разглашать. И когда они увидели склоненную голову господина Крифиана и традиционный жест дамы Цицы, приветствующей высшего по званию, они присмотрелись к его…
Раздалось громкое гневное фырканье.
— …превосходительству, — сердито закончил граф. — Увидели знаменитый наконечник и поняли, кто стоит перед ними. Ну, и начали чествовать и славить.
— Это все маменька, — нажаловался Такангор, возвращаясь к ошеломленным друзьям. — Ее козни, в смысле, конечно, материнской заботы и наследства подрастающему поколению.
— А вы, ваше…
Минотавр всхрапнул. Кольцо в носу покрылось испариной.
— … превосходительство, — поинтересовался Юлейн. — Вы-то наверняка знали, что они остановятся?
— Конечно, нет, — с великолепной простотой отвечал Такангор.
Сражение выигрывает тот, кто твердо решил его выиграть
Лев Толстой
* * *
Обретшие законного царя, счастливые минотавры немедленно поступили под его командование и с невероятным энтузиазмом бросились истреблять фьофьорли, чем существенно облегчили жизнь зверопусам. Бургежа, не утерпев, кинулся за ними в гущу битвы делиться потрясающей новостью со всеми, кто попадался на пути. Кто-то охал, кто-то ахал, кто-то заламывал свободную от фехтования руку. Сиреневый огурец, обладавший, как мы помним, дополнительными клешнями, смог даже поаплодировать в знак восхищения, не отрываясь от поединка со своим противником. Наскоро введенный в курс дела Бригадный Зверопус Первой категории не выказал никакого удивления.
— Когда мы на это созерцаем, — пояснил он, — мы видим закономерное истечение того, что надлежало быть, и спокойно созерцаем на это дальше. Однако, я судьбоносно изучил «Песнь про деву» и испою ее нынче ночью в честь победы и генерала.
Прикопс, давая интервью, высказался короче, но по смыслу аналогично:
— Зная мадам Мунемею, — заметил он, — я совершенно не удивлен. Напротив, теперь становится понятно, откуда у нее такие глубокие ботанические познания.
И снова занялся избиением Рыцарей Тотиса, деловито помахивая Граблями Ужаса.
Намотавшись, Бургежа плюхнулся на что-то крупное и подвижное (оказалось, на монстра Ламахолота) и завел глаза. Он ощущал смертельную усталость и неземное блаженство. Пухлицерская премия виделась ему теперь мельчайшей из жемчужинок в блистающем ожерелье наград, которые ожидали его после издания документального романа «Ключ к Нилоне». Он уже знал, что предложит себе как автору пятьдесят процентов дохода от продаж, а себе как издателю пятьдесят процентов дохода от продаж, и тем самым поставит точку в этом бесконечном споре.
Оказалось, что на монстре Ламахолота он сидит не один: с другой стороны могучей шеи его с интересом разглядывал Мардамон.
— Что там за переполох был? — спросил он озабоченно. — Я как раз хотел пробиться в крепость, потому что там собралось много потенциальных жертвователей. Я рассуждал так — в ожидании неминуемой гибели и оставшись без ворот, они станут щедрей, сговорчивей и согласятся участвовать в кровавых ритуалах. К тому же, я привлек бы к процедуре настоящего монстра, — и жрец нежно погладил чудовище по плоской голове. — Но, увы, мы не смогли протолкаться. Так, что вы говорите, там случилось?
— Это не я говорю, это вы говорите, — проскрипел Бургежа, вновь обретая силы, голос и вздорный характер. — Там Такангор сейчас стал царем.
— Жертв жаждет? — деловито спросил жрец.
— Как всегда.
— Значит, опять обойдется без нас, — вздохнул Мардамон.
В этот момент взгляд эльфофилина упал на две крохотные фигурки верхом на осле. Карлюза с Левалесой отловили в рядах сражающихся Харригана и что-то ему горячо втолковывали. Минотавр заворожено кивал головой.
— А я, пожалуй, куплю у них пару акций этих грибных плантаций, — неожиданно сказал Бургежа.
— Я тоже куплю. И не пару, а пару десятков, — согласился Мардамон. — Денег одолжите? Нет? Я так и думал. А если я напишу вам статью про таинства жертвоприношений?
Пока на поле боя зарождалось акционерное общество, Такангор препирался с владельцем древнеступа.
— Я могу теперь спокойно повоевать?! — вопрошал Юлейн, потрясая длинным двуручным мечом и пугая древнеступа резкими взмахами. — Вам хорошо, вы за время этой битвы не только покрыли себя в очередной раз неувядающей славой, но и стали полноправным царем! А я не заслужил никакой картины.
— Какой картины? — изумился минотавр.
— Ну, вот смотрите, вас вполне можно писать в исторический момент: вы стоите во главе передового отряда, на заднем плане — атакующие минотавры, рядом — белый грифон со склоненной головой. Ваш хвост летит по ветру, кисточка героически растрепана, фигура дышит непобедимостью. Запечатлен самый прекрасный и драматический, можно сказать — кульминационный момент дня, когда тем, кто на картине, еще неясно, что будет дальше, а зритель охватывает взглядом больше, чем нарисовано, зная развязку. А я не навоевал на такую картину. И что — вы хотите, чтобы я опять смотрел на свояченицу?
Такангор не понял про свояченицу, зато он, в отличие от Юлейна и зрителей, знал другое.
— Это не самый кульминационный момент, ваше величество. Развязка только грядет.
И обернулся к Зелгу.
— Вы никогда не играли в домашнем театре, милорд?
— В студенческом, — застенчиво ответил Зверопус Второй категории. — Исполнял роль Страдания в знаменитой трагедии «О любви, разлуке и невыносимых страданиях благородного Лионеля и прекрасной Вивионы и их радостной, но бессмысленной встрече на закате лет». Говорят, не без успеха.
— Тогда, — сказал Такангор, — ваш выход, ваша светлость.
