Книга: Все волки Канорры
Назад: ГЛАВА 10
Дальше: ГЛАВА 12

ГЛАВА 11

Один из богдыханов Амарифа, большой просветитель и человеколюбец, запретил употреблять в научных трудах оборот «если бы», не без оснований полагая, что человеку смертному все равно не дано знать, как бы все обернулось, обернись оно по-другому, а, значит, не следует вводить государственную казну в дополнительные расходы на перья, чернила, пергамент, не говоря уже о сверхурочных и премиальных архивным работникам и жуткой прорвы денег на неподдающиеся никакому учету и контролю научные изыскания и разорительные обеды, дающиеся университетами по всякому музыкальному поводу.

 

Если хотя бы раз не устроить прием,
международный конгресс работать не сможет
Сирил Норкотт Паркинсон

 

Ученые приуныли, зато школьники и студенты заметно приободрились, но и те, и другие — напрасно. После смерти богдыхана (а кончил он плохо: его придушил какой-то взбесившийся летописец) все вернулось на круги своя, потому что большинство людей хлебом не корми — дай порассуждать о том, как бы оно было, если бы все пошло иначе.
Ну, и мы туда же. Неизвестно, что стало бы с Юлейном, попавшим в золотые руки таксидермистов, не набреди на них Лилипупс. Завидев короля и стайку гномов, он приветственно всхрюкнул и молвил:
— Вас-то мне и надо.
Следует отдать должное сообразительности Дармидонта и сотоварищи. Как бы они ни были расстроены, а все же предпочли не выяснять, кто именно и по какому поводу нужен бригадному сержанту, и бесшумно растаяли в темноте бокового коридора, что твои призраки.
Обнаружив, что остался наедине с героическим троллем, Юлейн принял все меры предосторожности, какие сумел, а именно — придал себе позу полководца и военачальника, взяв за образец внушительную фигуру Такангора.

 

Сам бы себя целовал в эту грудь и плечи
Михаил Жванецкий

 

Ему самому результат понравился, но сторонний наблюдатель вынужден был бы признать, что для образцового величия здесь чего-то не хватает — то ли роста, то ли веса, то ли рогов, то ли мускулатуры, то ли убеждений. Во всяком случае, Лилипупс нисколько не впечатлился и ни на волосок не отклонился от намеченного курса. Он всунул королю в руки несколько листков серой шероховатой бумаги унылого формата — такие одинаковые безликие листки непременно оказываются какими-то официальными бумагами вроде повесток в суд или налоговых деклараций — и без лишних церемоний велел:
— Заполняем анкету.
— Зачем? — опешил Юлейн.
Тролль неодобрительно посмотрел на венценосца. Ни в людях, ни в королях он не понимал этого неуместного любопытства. Приказ отдан — исполняй без разговоров. Если во время сражения каждый солдат начнет уточнять детали, то эта пресс-конференция будет проиграна, еще не начавшись.
— Приказ должен быть выполнен разными судьбами, — растолковал он.
— Я, к вашему сведению, король. Мне никто не смеет приказывать, — встрепенулся Благодушный.
Про таких фантазеров бабушка Лилипупса говорила, что они смотрят на мир «сквозь розовые лилюзии».
— В армию вступаем? — намекнул тролль.
— Голубчик, я намерен ее возглавить.
— Бесплатно? — удивился тролль.
Юлейн удивился еще больше. Такая простая мысль не приходила ему в голову.
— А что вы предлагаете? — осторожно уточнил он.
— Одну золотую рупезу, — ответил тролль, твердый в своих принципах.
— Всего?
— Это стандартное жалованье.
— Я — король, — внушительно повторил Юлейн.
Лилипупс покивал, показывая, что учел и этот факт.
— Это армия, — напомнил он. — В армии много неясно, зато все правильно.
— Я же буду как бы полководец, а не рядовой. Разве у вас не предусмотрены разные расценки? — поторговался король.
— Солдатский труд полководца должен быть оплачен жалованьем в одну рупезу, — отвечал Лилипупс и после правильной паузы выдвинул решающий аргумент. — Золотую.
— Я хочу хотя бы на рупезу больше остальных, — заупрямился король.
— До меня, — сказал жестокий тролль, — вам вообще никто ничего не предлагал.
Юлейн осекся. Такой бойкости слога он за Лилипупсом прежде не наблюдал.
— Наличными, — добавил тот, внимательно глядя в глаза страдающему монарху.
— Я даже не знаю…
— Не облагается налогом, — нанес тролль тот самый решающий удар, который в хронике рыцарских турниров именуют ударом милосердия.
— Давайте вашу анкету.
— Рекомендую больше не выкадрючиваться, — заметил тролль, — а мыслить над вопросами анкеты, как назидает наш генерал Такангор Топотан — глубоко, всесторонне и нестандартно. Несолидно заполненная анкета отметает вас из армии без надежды на денежное содержание и увидеть мир себя показать.
— Я мыслю, мыслю, — торопливо сказал Юлейн.
— Не замечаю.
— Что значит — не замечаю? Давайте сюда вашу анкету, в жизни анкет не заполнял.
— Тем более. Жалованье получать хотим?
— Да, — звонко ответил Юлейн, уже чувствуя, как оттягивает карман тяжелая полновесная не облагаемая налогом монета с его собственным профилем на аверсе.
— Значит, заполняем ответственно.
И Лилипупс вздохнул. Когда вздыхают с таким объемом грудной клетки, окружающее пространство не может не отреагировать. Вот и теперь сдуло за угол какое-то привидение, торопившееся в подземелье со срочным поручением от второго герцогского вице-секретаря, а маленькое походное бюро, шествовавшее за ним с бумагами, опасливо потопталось на резных изогнутых ножках, после чего избрало более длинный, но и более безопасный обходной путь через музыкальную комнату. Вздыхал же тролль по той причине, что у него самого давно имелась любимая анкета, но применить ее было решительно негде, вот он и грустил.
Выглядела она следующим образом:

 

Выберите один из трех ответов:
1. Да.
2. Нет.
3. Почему?
А теперь прочтите комментарий:
1. «Да». Что — да?
2. «Нет». Почему?
3. «Почему?» Да!

 

Других вопросов в этой анкете не было, что объяснялось весьма просто и о чем уже говорилось выше: славный тролль последовательно отстаивал главный принцип армейского анкетирования — в армии вопросов не ставят, в армии ставят только задачи.
Но Юлейну достался стандартный опросный лист со множеством пунктов. Расторопный, как и все кассарийские призраки, морок-секретарь вынырнул откуда-то из-под пола, заставив короля слегка вздрогнуть, и с поклоном протянул ему письменный прибор на золотом подносике. Тут же подбежал маленький, но весьма удобный письменный столик и призывно откинул инкрустированную крышку. Юлейн решительно взмахнул пером — так придворный скрипач артистично взмахивал смычком прежде, чем одарить слушателей очередной волшебной мелодией, и король позаимствовал у него этот красивый жест, решив, что сейчас он как нельзя более уместен.
Анкета интересовалась даже теми интимными подробностями, которые ее, в общем-то, не касались. Она спрашивала, сколько лет будущему бойцу тиронгийской армии, женат ли он, счастлив ли в браке, есть ли дети и другие вредные привычки, имеет ли тещу, если да — то армия желала получить ее характеристику и, как бы между прочим, узнавала, готов ли новобранец отдать жизнь за родину за стандартное жалованье.
Юлейн, до сего дня не заполнявший ничего сложнее кроссвордов, увлеченно скрипел пером.
— Род занятий.
— Монарх.
— Должность.
— Король.
Лилпупс заглянул через плечо своего новобранца с целью контроля и отеческого наставления.
— Король чего? — уточнил он.
— Тиронги, разумеется.
— Значит, заполняем без ляпсусов.
Покончив с семейным и общественным положением новобранца, анкета переходила к вопросам практического свойства. «Имеете ли вы в своем распоряжении собственное или иное ездовое животное, на которое не имеет претензий, а также имущественных прав другое лицо (члены семьи, члены общества)», — интересовалась она.
Юлейн смущенно улыбнулся и даже слегка зарделся.
— Они обещали мне древнеступа, — признался он, указывая пером в пол.
— Исчадия? — подозрительно спросил Лилипупс, имея в виду выходцев из Ада. — А они могут?
— Таксидермисты.
— А, исчадия. Они могут.
Тролль предался размышлениям. Он еще не обзавелся личными убеждениями относительно древнеступов, их роли и месте во вверенном ему воинском формировании, но вспомнил, что Такангор как-то раз отозвался о них весьма одобрительно.
— Пишите, — разрешил он.
И Юлейн лихо вписал в пустую клеточку «древнеступ», совершив таким образом переворот в науке.
— Внизу, где указано вам про подпись, поставьте крестик, — сказал бригадный сержант, когда великий труд был завершен.
— Но я же умею писать, — изумился король, в котором был неистребим здравый смысл гражданского человека.
— Значит, вам нетрудно порисовать крестик.
Возразить было нечего, и Юлейн поставил в конце анкеты изящный крест, подтвердив его витиеватым росчерком, которым утверждал все государственные документы.
* * *
Это потрясающе — иметь на руках реальный кризис, после того как половина твоей жизни ушла на всякие скучные вещи вроде охраны среды
Маргарет Тэтчер при начале Фолклендской войны

 

Страшно подумать, сколько людей на свете живут ужасно непредсказуемой жизнью. Ложась спать, они тревожатся, что случится — и случится ли — с ними завтра. Просыпаясь, гадают, что принесет им новый день, произойдет ли что-то невероятное, переменится ли судьба, встретится ли чудо, или и сегодня они проживут, как отбудут по привычному опостылевшему расписанию, чтобы к вечеру и вспомнить было нечего, и станут утешать себя тем, что зато у них не хуже, чем у всех, а главное — не иначе. Трудно, невероятно трудно пребывать в этом постоянном напряжении, в вечном ожидании и в конце тосковать о несбывшемся.
По счастью, жителям Кассарии эти горести были неведомы. Кто-кто, а уж они, ложась спать, твердо знали, что наступит утро, грянет новый день, а с ним новые приключения, потрясения, сенсационные события, и — нам особенно приятно отметить этот факт — никогда не были обмануты в своих ожиданиях.
Выйдя из библиотеки после долгого разговора с узником Гон-Гилленхорма, Зелг честно собирался отправиться к себе. Он так устал и так хотел спать, что даже воспоминания о недавних печальных событиях не терзали его сонную душу. Во-первых, ему казалось, что все это случилось не с ним, не в этом мире и так невероятно давно, что как бы и не случалось вовсе. Наверняка было и во-вторых, но разум некроманта объявил лежачую забастовку и эту неживотрепещущую тему обсуждать категорически отказывался. Заставить его свернуть с намеченного пути мог разве что вселенский катаклизм или, как это и произошло, непреодолимое желание скушать что-нибудь душеполезное из богатого ассортимента сухриков, печенек и хрустиков, которые достойный Гвалтезий готовил циклопическими порциями именно для утоления забот и печалей. Ведь всякому известно, что если устроиться уютно, желательно с ногами, под пушистой шкурой бомогога и приняться задумчиво жевать один за другим солоноватые тающие во рту хрустики, настроение резко улучшается, беды и горести не кажутся такими уж невыносимыми, и всплывает внезапно лучшее решение накопившихся проблем. Словом, как писал в предисловии к своей кулинарной книге великий Лозис Тур, вошедший в мировую историю с рецептом изобретенных им пфуйцелей, нет такой проблемы, которую нельзя было бы постепенно сгрызть.
Зелг практически уже спал, но ноги сами понесли его по замковому двору, а потом вверх по черной лестнице, срезая расстояние до кухни, где в резном буфете, на шестой полке справа всегда стояла внушительная макитра с пирожками с хупусой.
Об эту пору на кухне не было никого, кроме крохотного седого и лохматого домового, внимательно изучавшего газету «Для самых маленьких». Последние шестьсот семнадцать лет его мучила бессонница, и он искренне завидовал своему господину, самый вид которого мог служить отличной рекламой для производителей сонных порошков, матрасов и прикроватных ковриков.
Набрав пирожков как раз столько, сколько хватило бы сносно пережить два-три голодных года, Зелг тут же впился в один из них и принялся с энтузиазмом жевать, сонно глядя на замковый двор из того самого окна, из которого Гвалтезий всегда махал Такангору. Когда молодой некромант увидел толпу своих друзей, соратников и верных подданных, стекающуюся ручейками разной степени полноводности к воротам, у него не возникло никаких особых подозрений, его не посетило никакое предчувствие, и внутренний голос ему ничего такого не прошептал. Во-первых, внутренний голос давно и крепко спал; во-вторых, неприлично подозревать, когда ты в чем-то абсолютно уверен.
Судя по веселому оживлению публики — радостный гомон взмывал даже на эту немаленькую высоту — в Кассарии опять стряслось что-то судьбоносное. Вот внушительной флотилией проследовали сквозь толпу граф да Унара, генерал Галармон, господин главный бурмасингер и маркиз Гизонга; вот приблизились с другой стороны мощные боевые галеры, перед которыми все расступались быстро и почтительно — Думгар, Такангор и Лилипупс. А вот и жрец-энтузиаст в развевающейся мантии и со ржавым ножом для жертвоприношений, и энергичные троглодиты с упирающимся протестующим ослом в поводу, похожие на маленькие юркие лодочки. Когда к месту событий весело протрюхали кассарийские хряки, Зелг подумал, что и ему, видимо, придется спуститься вниз.
— Конечно, придется, ваша светлость, куда ж вы денетесь, — пробормотал домовой, переворачивая страницу.
Ему было чуть меньше полутора тысяч лет, тысяча четыреста семьдесят шесть, если быть точными, и мысли таких младенцев, как Зелг, он читал словно утреннюю газету.
Некромант с грустью посмотрел на вожделенные пирожки и задвигал челюстями вдвое быстрее.
— А пирожки, — сказал домовой, с сочувствием глядя на его усилия, — вы вполне можете взять с собой. Вы же всемогущий и всевластный господин. Хотите, являетесь миру с обнаженным мечом, хотите — с милыми вашему сердцу продуктами.
— А если я хочу не являться миру вовсе? — уточнил герцог.
— Этого вы себе позволить не можете, — твердо отвечал домовой, поправляя на носу очки.
— Какой же я после этого всевластный и всемогущий? — горько спросил кассариец.
— И неограниченный, — добавил домовой. — Безграничная власть и могущество суть правильная пропорция обязанностей и возможностей, долга и прерогатив.
— Я запомню, — серьезно пообещал Зелг.
— Не худо бы, — еще серьезнее ответил домовой и снова углубился в чтение.
Лично он никуда идти не собирался: на днях его немного развлекла суматоха, вызванная беглым демоном безумия, чуть позже он со смаком обсуждал с женой исчезновение духа Кассарии, а сейчас попалась забавная статья некоего Пикса о перспективах экономического развития Юкоки. Впечатлений хватало, и суетиться в поисках новых не имело смысла.
* * *
У ворот замка стояла личность колоритная и неординарная. То был циклоп впечатляющих даже для циклопа размеров в розовом жилете и с элегантным моноклем на витом шелковом шнурке, висевшем на могучей волосатой груди. Через каждое плечо у него была перекинута бездыханная крылатая лошадь — гнедая справа, серая в яблоках слева. Их крылья бессильно волочились по земле. Циклоп потоптался немного и осторожно сгрузил лошадей себе под ноги.
При виде лошадей Зелг страшно оживился.
— О, пегасы! — радостно сказал он.
Он много читал об этих волшебных созданиях, еще больше слышал, но так уж сложилось, что сам не видел никогда.
— Какие же это пегасы? — прогудел у него над ухом Такангор. — Пегасы еще в древности разлетелись кто куда. А это крупные виноградные вредители. Зачем, кстати, дорогой Прикопс, доброе вам утро, вы приволокли их в такую даль?
Прикопс смущенно протер монокль.
— Первоначальный замысел был гораздо тоньше, — поведал он. — И намного практичнее. Мы запрягаем их в колесничку, и они с ветерком доставляют меня сюда.
— А где колесничка? — поинтересовался Мадарьяга, протискиваясь вперед.
Циклоп засмущался еще сильнее.
— Где-то там.
— Где-то там, — сказал образованный вампир, — обычно обретается истина. Вы ее, что же, посреди дороги бросили?
— Пришлось. Лошадки оказались какие-то хилые: потеряли сознание меньше чем на полпути. Ну, не оставлять же их без присмотра в таком состоянии, а то бы их живо прибрали в какой-нибудь цирк или зоосад.

 

У Пегаса должно быть лошадиное здоровье
Веслав Брудзиньський

 

— Колесничку тоже приберут, — вздохнул Гизонга, хорошо знавший своих налогоплательщиков.
— Это уж не без того, — вздохнул циклоп. — Нашим людям пальцы в рот не клади.
— Не пегасы, говорите? — снова поинтересовался Мадарьяга. — А как вы их называете?
— Так и называем — непегасы.
— Ну и правильно, — одобрил вампир.
— Разрешите представить, милорды, — сказал Такангор. — Это наш добрый друг и сосед, господин Прикопс, известный садовод, натуралист, специалист по флористике и циклополог-любитель.
Воспитанный в лабиринте мадам Топотан никогда не задаст вслух самый естественный вопрос — что специалист по флористике и циклополог-любитель потерял у ворот Кассарийского замка в такую несусветную рань, но его взгляд — как принято писать в любовных романах — все говорил без слов.
— Милорды, ваша светлость, ваша светлость, ваша светлость, ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваша милость… — после одного общего поклона циклоп принялся лично здороваться с самыми известными персонажами тиронгийской хроники, безошибочно угадывая каждого, продемонстрировав при этом редкую проницательность и одновременно сделав большой комплимент Такангору-писателю.
— После того безобразия, которое разразилось на моих глазах в Малых Пегасиках, и беспримерно отважного поведения мадам Топотан, я не мог оставаться в стороне и отправился сюда, чтобы отдать себя в ваше распоряжение, генерал.
— Вы тоже знаете о нашествии? — изумился главный бурмасингер.
— А, так у нас еще и нашествие? — вздохнул циклоп. — Что ж, я нисколько не удивлен. Цветение Звезды Тьмы и таинственное исчезновение мадам Мунемеи со всем семейством и лабиринтом говорит только об одном — грядут великие, великие и устрашающие события, и все поборники истины, все настоящие садоводы, цветоводы и прочие ботаники не могут бездействовать. Я готов воевать с любым противником за идеалы добра, справедливости и бесперебойный выпуск «Тайной жизни тычинок и пестиков», как передового форпоста науки.

 

Садовник был выдернут из салатной рассады
П. Г. Вудхаус

 

— Правильно и своевременно принесенная жертва способна повлиять на многие важные события, — встрял Мардамон, призывно взмахивая серпом. — Если пожелаете, я немедленно проведу обряд и вознесу молитвы всем кровавым и жестоким божествам из нашего широкого ассортимента по вашему выбору про дальнейшее процветание и укрепление авторитета этого вашего тычинкопестиковского журнала и иже с ним согласно утвержденным мною расценкам. Возможны скидки.
Зелг понял, что Мардамона вдохновила твердая позиция Балахульды по вопросам своевременной оплаты труда.
При виде милого его сердцу сельскохозяйственного орудия циклоп расцвел.
— Вот! Он понимает, — вскричал он с детским восторгом. — Как приятно, сударь, встретить такого тонко чувствующего, трепетного собеседника. Какой у вас серпик интересный.
— Семейная реликвия, — со сдержанной гордостью сказал Мардамон, одной только интонацией давая понять, что фамильными могут быть не только некоторые боевые топоры, но и отдельные ножи для жертвоприношений.
— А какими цветами вы обычно увиваете жертвы? — деловито спросил Прикопс.
Жрец смутился. Он хотел было пожаловаться этому мудрому и доброму пришельцу, что ему деспотично подрезают крылья во всех его начинаниях; кого прикажете увивать, если жертв вообще не дают, но сдержался.
— Никакими, — ответил он.
Циклоп огорчился.
— Как же процветать без своевременных жертвоприношений? Лично я увил гирляндами осенних бурфиков — они же бурфики кучерявые пестроцветные — все статуи в Малых Пегасиках и возложил почтительный венок из листьев и цветов к вашему лабиринту, милорд Такангор, а также отнес полную корзинку астр и настурций — очень удачная, по-моему, композиция вышла — к древнему капищу.
— Чьему? — ревниво спросил Мардамон.
— Капищу безымянного демона.
— А какая у него специализация? — заинтересовался Намора.
— Не знаю. Никто не знает. Но мы верим, что нелишне принести ему какую-нибудь милую скромную жертву во избежание недопониманий. После известных событий мадам Хугонза пожертвовала ему отличный лоскутный жилет.
— Но он же вас не защитил? — спросил Намора.
— Но, может, он пытался.
— А, может, его там вообще давно уже нет? — сказал главный бурмасингер, которого и ценили на службе за практичный склад ума.
— Тогда он тем более ни в чем не виноват, — резонно возразил Прикопс.
Бурмасингер одобрительно покивал: если все натуралисты и циклопологи Тиронги такие, то за будущее естествознания в этой стране можно не беспокоиться.
— А какая у капища форма? — не отставал Мардамон.
— Никакая. Просто мы знаем, что оно там, хотя там ничего на сторонний взгляд нет.
— Полагаю, этот момент вы должны немедленно пересмотреть, — строго сказал Мардамон. — Капище в виде ничего и капище в виде воздвига — принципиально разные капища. Будь я демоном, я бы решительно отдал предпочтение второму варианту.
— Воздвиг, воздвиг, — циклоп пожевал губами, пробуя слово на вкус. — Очень интересно. Что такое воздвиг? Расскажите мне. И не избегайте подробностей.
Мардамон счастливо вздохнул и крепко взял циклопа за палец.
— Пойдемте, голубчик, я вам все детально опишу.
— Будьте так любезны.
— А вы расскажете мне про гирлянды, — попросил жрец тающим голосом. — Вы, вижу, адепт бурфиков.
— Только осенью, мой дорогой, только осенью, — проворковал Прикопс. — А летом удивительно хорошо сочетаются колокольчики, голубой плющ и бублихула…
— Полагаю, истинный ученый — всегда немного фанатик, — заметил господин Фафут, провожая взглядом странную парочку, позабывшую обо всем на свете. — А знатный фанатик, вроде нашего Мардамона, склонен подводить подо все научную базу. Эти двое нашли друг друга в огромном океане жизни. Мы можем спокойно расходиться. Если им не мешать, они будут беседовать о высоком до тех пор, пока самая память об этом дне не сотрется из памяти людской… нет, это тавтология, — и главный бурмасингер с упреком посмотрел на непосредственного начальника.
— Я думаю, думаю! — нервно сказал граф.
Одно тут хорошо, размышлял Зелг, возвращаясь к себе в спальню, — что он заранее знает, что будет дальше. И, конечно, ошибся.
Темные тени стояли на своем бессменном посту в коридоре.
— Доброе утро, господа, — вежливо поздоровался герцог. И поскольку ему было неловко проходить сквозь них с безразличным видом, то он спросил первое, что на ум пришло:
— Как вам эта кутерьма с отвечательным знаком?
Рыцари по обыкновению не двигались и молчали, да он и не ждал от них никакого ответа, а потому подпрыгнул чуть не на вершок, когда за его спиной вдруг раздался тяжелый гулкий голос, идущий, казалось, из самой бездны:
— Ересь какая-то.
* * *
Это жемчужины думают, что они ожерелье, но нить знает другое
Леонид Кроль

 

В Кассарии любили и умели готовиться к войне.
В конце концов, в любом уважающем себя государстве есть популярный национальный вид спорта, так что не стоит упрекать кассарийцев в жестокости, кровожадности или душевной черствости только за то, что они заметно оживлялись при любых сообщениях о грядущих военных конфликтах и обставляли это дело, как общественно-значимое торжественное мероприятие.
На этот раз, правда, несколько часов у бравых подданных некромантов ушло на то, чтобы осознать, что они остались сиротками, и сам дух их земли похищен каким-то доисторическим злодеем демонического происхождения с дурными наклонностями, по сравнению с которым огры-каннибалы представляются не более, чем кроткими воспитанницами Института Недоопороченных Девиц. Однако это же обстоятельство подвигло кассарийцев еще более ответственно отнестись к своим обязанностям и ответить супостатам со всей силой и меткостью народного негодования.
Именно для подкрепления и усиления этого негодования Гописса традиционно напек своей выдающейся сдобы по вдохновляющим ценам, а сейчас сосредоточенно трудился над новинкой наступательного сезона, трехъярусным тортом «Восхождение на вершины славы». Большинству граждан Виззла этот кондитерский шедевр напоминал термитник, взволнованному Мардамону — макет оригинального воздвига, Лилипупс увидел в нем здание туристического агентства, в котором начинал свой трудовой путь — но все ожидали от славного трактирщика чего-то действительно выдающегося, под стать событиям. Поэтому по крутому боку напичканного кремом и мармеладом сооружения карабкался марципановый древнеступ с ярко раскрашенной будочкой на спине. Из будочки торчал сахарный человечек со знаменем Кассарии в руках. Рядом трудился гном-художник, которому Гописса заказал портрет торта для очередного номера журнала «Гурмасик». Свой торт он намеревался выставить на стол во время сегодняшнего парадного обеда в замке в качестве альтернативы десерту, предложенному Гвалтезием. Негласное соревнование многонога-распорядителя и командира хлебопекарной роты достигло решающей стадии, и, судя по скупым донесениям, полученным с замковой кухни, Гвалтезий дымился, как вулканы Гунаба, творя какой-то нетленный шедевр с медовыми бисквитами, цукатами и взбитым кремом.
Полосатый шатер в центре деревни означал, что Архаблог и Отентал не лягут почивать до тех пор, пока все желающие не сделают ставки, и их самоотверженный порыв не был напрасным. Длинная очередь змеилась по главной улице Виззла, три раза оборачивалась вокруг шатра и исчезала в дверях харчевни «На посошок», где игроки подкрепляли душевные силы, ожидая, пока их подзовут к окошку кассы. Правда, несколько часов назад ожидание затянулось по причине, не зависящей от бессменных распорядителей. На их счастье и на свою голову Флагерон именно здесь разыскивал свой любимый черный халат, следуя вполне логичному совету одного из кассарийских мороков искать Дотта там, где кто-то во что-то играет, да хоть бы и в прятки или жмурки, главное, чтобы на деньги. Увидев живого, никем еще не оприходованного демона на расстоянии вытянутой руки, кузены страшно оживились и выбежали из шатра навстречу потенциальному герою Кровавой Паялпы. И тут они столкнулись с непредвиденными трудностями.
Наши недостатки — продолжение наших достоинств. Чем плохи огнекрылы, огненные демоны? Тем же, чем хороши — своей материей. Они созданы из адского пламени и, значит, им не утрешь нос, не подставишь подножку, не ткнешь в них пальцем, конечно, если пальцев не вовсе не жалко. И даже удар в спину им могут нанести очень, очень немногие. Но вообразите, как должны страдать при встрече с таким существом Архаблог и Отентал, которые могут вести осмысленную беседу только в том случае, если крепко держат собеседника за рукав, пуговицу, хвост или другую какую важную деталь.
— Дражайший! — сказал Архаблог самым сладким своим голосом. Таким голосом юноши обычно уговаривают пылких дев, что они еще очень-очень молоды, не вкусили всех радостей и наслаждений жизни, а потому им рано думать о замужестве. — Дорогой мой! Ай! Ой! Это что, действительно огонь, а не визуальный эффект?
— Да, — сдержанно ответил Флагерон, еще не определившийся, как следует реагировать на словоохотливых кузенов.
— И как вы собираетесь в таком виде выступать на Кровавой Паялпе?
— Может, — осторожно сказал Флагерон, — я вовсе не собираюсь выступать на Кровавой Паялпе. Не имею подобных намерений.
— Бросьте, дражайший! — завопил Отентал, хватая адского рыцаря за кончик крыла. — Ой! Ай! Пфф-фф… Вы что, весь такой, огненный?
— Весь.
— Ужас какой! В смысле — замечательно! Какой вы горячий мужчина! Так вот, о Паялпе. Вы и представить себе не можете, как вы собираетесь на ней выступать в самом героическом смысле. Зачем это вам? А вот зачем… Ай! Ой!! Жжется! Даже Бумсик и Хрюмсик знают о трагедии вашей возвышенной и неразделенной любви к одному ветреному призраку. Вообразите! Вы — весь в лучах славы — стоите посреди Чесучинской арены и посвящаете ваш подвиг доктору, не будем называть имен! Ой!!
— Чье сердце… Ай! — вскричал Архаблог, перехватывая инициативу и крыло одной рукой и пихая кузена локтем другой по доброй старой традиции, — чье сердце… ой… устоит перед такой саморекламой? Чья душа не дрогнет? Мою бабушку!..
Отентал нежно взял Флагерона за палец.
— Ой! Ай! Горячо, знаете ли! Дорогой мой! У вас просто… ай! нет выбора! Ой! Мы подберем вам такого монстра — пальчики оближете, только не обожгитесь!
Флагерон хотел было выразительно закатить глаза, но в последний момент передумал. В довольно бесцеремонных советах устроителей Кровавой Паялпы было рациональное зерно. Судя по ставшей уже нарицательной истории Такангора Топотана, тот тоже вначале не собирался выступать на Чесучинской арене, а поглядите, что из этого вышло. Фигурально выражаясь, шел в Кассарию, а вошел в историю. Демон понимал, что ему нужно чем-то поразить дорогого Дотта, достучаться, так сказать, до сердца легкомысленного халата, а это деяние не всякому по плечу. Кто знает, может, рыцарский подвиг, совершенный во имя призрака, растопит ледок в их отношениях.
Флагерон вздохнул. В таком деликатном деле не худо бы посоветоваться с кем-то более опытным и искушенным в делах сердечных, но все вокруг были погружены — кто в себя, кто в печаль, кто в насущные проблемы.
Альгерс с Иоффой нервно пили сидр в «Расторопных телегах», потому что Ианида с Мумезой и законной супругой кассарийского старосты держали военный совет у Гописсы. Здесь же бригадный сержант Лилипупс пытался понять, сможет ли он когда-нибудь полюбить любимый коктейль всех Зверопусов «Молочно-розовый бу-гу-гу», изобретенный Фафетусом этим утром. Ответственный огурец благоговейно наблюдал за процессом, записывая подробности для доклада на внеочередном заседании Ассоциации.
Кстати, скажет наш обстоятельный читатель, а где все это время был упомянутый Зверопус Шестой категории? Чем он занимался, пока остальные скакали и прыгали по замку, ловили гухурунду, целовали спящего Узандафа и вдумчиво щупали пульс у пострадавших таксидермистов? Что ответить на это? Не было его нигде; в смысле, нигде в замке, потому что где-то он, наверняка, был. Наука ответственно заявляет нам, что если некое тело есть здесь, то его нет там, если его нет здесь, то оно есть где-то там, а уж если его нет там и нет здесь, следует объявлять это тело в розыск.
Так вот тело Зверопуса Шестой категории в неразрывном единстве с его бессмертной душой некоторое время обреталось в штаб-квартире Ассоциации, оглашая обширное помещение оной громкими и радостными криками.
Как уже прочел между строк наш проницательный читатель, стать членом Международной Ассоциации Зверопусов не так-то легко. Потому, войдя в столь тесный кружок избранных, новый член первые несколько веков только и делает, что радуется и пыжится по этому поводу. И только гораздо позже приходит понимание того, что и у этой уникальной монеты тоже две стороны. К эксклюзивным удовольствиям прилагаются эксклюзивные печали.

 

Нобелевская премия похожа на спасательный круг, который бросают утопающему, когда он уже выбрался на берег
Джордж Бернард Шоу

 

Зверопусное признание, как правило, настигает избранного на самом пике его головокружительной карьеры, когда ничего иного ему желать и не остается — он всего достиг. Не то, чтобы ему вообще больше ничего не нужно от жизни: вот, к примеру, Князь Тьмы, как мы знаем, грезил о власти за пределами Геенны Огненной, а Ответственный Секретарь Ассоциации который век подряд подавал на рассмотрение проект об учреждении половинчатых категорий — скажем, четвертой, или еще лучше — пятой с половиной; ибо тогда он мог бы претендовать на повышение по совокупности заслуг. Но все это были грезы на перспективу, а в повседневной жизни зверопусы мыкались неприкаянными, не зная, где применить свои исключительные способности и таланты, которые и сделали их членами этой могущественной организации. Дружить за пределами своего узкого круга им было не с кем — дружеские отношения возможны только между равными. Врагов у них и подавно не находилось.
Единственным стоящим развлечением представлялись поиски Первого Зверопуса — и вот он найден!
Ни по какому другому вопросу зверопусы не приходили к согласию так быстро и единодушно. Ответственный секретарь начал опрос с того, кто был под рукой — со Зверопуса Второй категории, пробывшего величайшим зверопусом современности чуть более получаса. Поскольку ситуация сложилась беспрецедентная, он спросил Зелга, не желает ли тот оспорить пальму первенства у претендента на первое место. На что Зелг, сочувственно на него поглядев, отвечал, что ни в страшном сне ни боже ты мой. И что он по-дружески советует всем прочим зверопусам никогда, ни при каких обстоятельствах ничего не оспаривать у бригадного сержанта.
Князь Тьмы в ходе аналогичного опроса живо вспомнил, сколько первородных демонов, неукротимых, гордых, всесильных созданий, ринулись в атаку на его полки при Липолесье, повинуясь единственному взмаху лилипупсовой бормотайки, и тут же отдал свой голос «за».
Другие члены организации не были лично знакомы с выдающимся троллем, но их возраст, уникальные способности и прочное общественное положение позволяли им находиться не просто в курсе, а даже и в фарватере всех важнейших событий, происходящих в Ниакрохе, так что наслышаны о нем они были весьма и весьма. С его символическим воцарением на пустовавшем до того престоле Международная Ассоциация Зверопусов обрела новые смысл и цели, и ее жизнь заиграла новыми красками.
* * *
Не часто видишь, как каноррский оборотень подскакивает от неожиданности на месте и растерянно оглядывается по сторонам. Гризольде легко удалось добиться этого впечатляющего результата: она с размаха плюхнулась на плечо Гампакорты в тот момент, когда он заговорщицки склонился к сыну Лореданы, намереваясь сообщить ему что-то под глубочайшим секретом.
Мы не раз упоминали, что Гризольда отличалась солидным весом не только в астральном, но и в материальном мире. Ее энергичное приземление не могло пройти незамеченным, особенно в такой деликатной ситуации.
— Мадам! — только и сказал куртуазный князь, когда снова обрел способность говорить.
— Это тут ни при чем! — логично возразила фея. — Я тут как официальное лицо — личный представитель Зелга Кассарийского.
— По какому поводу?
— Ну, вы же тут секретничаете — я проясняю обстоятельства, если по-простому, шпионю за мужем, прикрываясь интересами сюзерена, — растолковала Гризольда.
— Мы, сударыня, для того и секретничаем, чтобы сохранить свой секрет в тайне.
— И как вы намереваетесь сохранить его в ней, если не посвятите меня в него?
Нельзя сказать, что Гампакорта понял вопрос; скорее, он интуитивно уловил, в чем суть.
— Вы намекаете, что все равно станете допытываться и выспрашивать, терзая Уэрта денно и нощно, пока не выясните всю подноготную.
Гризольда довольно улыбнулась. Как всякая женщина, она ценила тонкую лесть. Но, как мы неоднократно упоминали, в списке ее достоинств не последнее место занимала подкупающая честность.
— Я не намекаю, я шантажирую! — отважно отвечала она.
Каноррский оборотень тяжело вздохнул. Даже судья Бедерхем не мог похвалиться, что исторгал из могучей груди Гампакорты такие жалобные вздохи. Но, как мы опять же неоднократно упоминали, вздохами, укоризненными взглядами и деликатными иносказаниями Гризольду было не пронять. Ей, как духовной сестре герцогской бабки Бутусьи, тоже не мешало бы почитать на досуге эницоклопедическую статью на букву «С» — «Совесть».
— Вы бы тоже забеспокоились, если бы заметили, что Уэртик стал какой-то бледный и прозрачный.
Собеседники переглянулись.
— Бесценная Гризенька, — проникновенно сказал Мадарьяга. — Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но наш дорогой Уэрт и прежде был, как бы это точнее выразиться — не вполне плотным.
Гризольда на него посмотрела. Вампир предусмотрительно отступил поближе к Гампакорте. Вместе они составляли внушительную силу.
— Можно быть прозрачным, как шелк, прозрачным, как стекло, и прозрачным, как паутинка, — забубнила Гризольда. — Со вчерашнего дня Уэртик стал как паутинка — в дырочку.
— Мелкоячеистая или крупноячеистая? — деловито уточнил Кехертус.
Гризольда на него посмотрела. Паук не дрогнул не потому, что он был такой безрассудный, а потому, что дядя, сидевший, по обыкновению, у него на макушке, шепнул ему «Ни шагу назад». Этот дядя умел управляться со строгими женщинами, и Кехертус в него верил.
В разговор вмешался Крифиан.
— Друг мой, — обратился он к Таванелю. — Вам все равно придется в ближайшее время рассказать все и всем. Ваша несравненная супруга уже доказала свою отвагу: уверен, что ей по плечу взглянуть в глаза правде, и она имеет право узнать эти новости первой.
— Какой же первой, если вы все уже знаете, о чем речь, а я еще нет? — заворчала фея, успокаиваясь.
Интуиция подсказывала, что нужно побыть спокойной хотя бы несколько минут, потому что потом ей будет из-за чего волноваться.
— Ну, дела обстоят так… — Таванель вздохнул, отчего по нему прошла рябь, как по воде. — Орден Кельмотов прекратил свое существование два дня назад.
Фея, приготовившаяся узнать о конце света, крахе банка «Надежные пещеры», появлении бывшей жены с выводком детей или разводе, безмятежно улыбнулась.
— Уфф! — воскликнула она, сияя и порхая вокруг любимого мужа. — Как ты меня напугал! Я-то думала, произошло что-то непоправимое, а это…
Тут она вспомнила, как свято чтил муж свое звание рыцаря-кельмота, сколько испытаний вынес, сколько жертв принес во имя Ордена, и быстро заговорила:
— Закрылся орден, печально, конечно, но не беда. Откроем новый. Галя, то есть, его светлость, поделится каким-нибудь основательным замком, ему не жалко — он даже не знает, сколько их у него. Узнает — удивится, скажет — зачем столько, и отдаст тебе любой, какой захочешь. Я сама подберу подходящий. Будешь сам себе хозяин, наберешь новых рыцарей, напишешь какой-нибудь до ужаса благородный и невыполнимый устав.
Гампакорта деликатно кашлянул. Пугательный призрак, решивший было, что в Кассарию снова просочился древний монстр (и не слишком погрешивший против истины), появился прямо из пола, готовый пугать, изгонять и кричать «караул!», но потом понял, что это всего только мирные обитатели замка, и, извинившись, исчез.
— Мадам! Гризенька! — хором заговорили рыцарь и оборотень, и по тому, каким ласковым стал голос каноррского князя, Гризольда поняла, что дело не просто плохо, а, кажется, ужасно.
— Боюсь, что я не смогу дольше оставаться в этом мире без поддержки в лице Великого магистра, — вздохнул Таванель. — У меня сердце рвется говорить тебе такое, но ты должна морально подготовиться к моему, как бы это сказать, внезапному исчезновению, которое состоится не позднее послезавтрашнего утра.

 

Сигнал тревоги неожиданно прозвучит в четыре часа утра
Из армейских афоризмов

 

— Не поняла, — заявила фея, которая уже все поняла. — А что говорит этот ваш Великий магистр, с какого перепугу он вдруг упразднил орден? А? Идем к нему, поговорим по душам, стряхнем с него пыль… И дядю возьми с собой, думаю, ему есть что дать по голове этому негодяю!
— Моя отважная! Ты неповторима! — умилился рыцарь. — В том-то все и дело, что я не знаю, отчего магистр решил его упразднить. Полагаю, причина в том, что случилось нечто ужасное, и Великого магистра больше нет. Он встретил врага более сильного, и проиграл решающую битву. Это самое простое объяснение.
— Что значит — проиграл?! Кому — проиграл?! — снова взвилась Гризольда, и в буквальном смысле — тоже, под потолок. — Ты же только и делаешь, что говоришь, что это самый великий Великий Магистр за всю историю ордена. А даже если и проиграл, ты-то тут при чем? Ты-то ничего не проигрывал! И почему он никого не призвал на помощь, мы все могли бы вмешаться?!
Тут фея внезапно представила себе жизнь без Таванеля и осеклась на полуслове.
— Ох, — сказала благородная душа, умело пользуясь возникшей паузой. — Это такой долгий рассказ.
И уже приготовилась было рассказывать. А остальные приготовились было слушать. Из чего мы смело делаем вывод, что они плохо изучили характер кассарийской феи.
— Да какое мне дело до этих эпических подробностей! — возмущенно закричала она, размахивая трубкой перед клювом Крифиана. — Мы же не роман читаем! Делать-то, делать-то что?!
— Вероятно, смириться. Я уже поведал князьям все тайны, которые хранил во имя Ордена, и надеялся провести последние часы с тобой…
Было мгновение — короткий миг, но его вполне хватило всем присутствующим на долгие годы вперед, когда им показалось, что лорду Таванелю судьбой отмерено гораздо меньше времени, чем он оптимистически предполагал. Но фея не зря славилась на всю Кассарию трезвым умом и отсутствием сантиментов. Она быстро вычислила, что убийство мужа никак не сохранит их брак и даже не продлит ему жизнь. А она предполагала провести с ним еще много счастливых веков, за которые он, быть может, выучит, что слово «смириться» не из ее словаря.
— Потом, — сказала она глубоким голосом, который обещал счастливому избраннику незабываемые впечатления, — мы обсудим отдельные моменты. Не теперь. Но потом — ох, как мы поговорим!

 

Бойтесь разозлить доброго человека
Натан Эйдельман
* * *
Знакомо ли вам это странное расплывчатое состояние, когда после какой-то особенно крупной неприятности вы засыпали сном праведника. Сон этот был крепок и сладок, и снилось вам, что ничего страшного не произошло; что все не только осталось по-прежнему, но и стало как-то благостнее, ярче, лучше и что впереди ожидает неожиданная радость. И первые несколько минут после пробуждения вы все еще беспричинно счастливы; как вдруг память возвращается — сразу и вдруг — будто падает сверху ледяная волна, сбивает с ног, подхватывает и волочит за собой; и в животе образуется сосущая пустота, и так тоскливо, тоскливо… И хочется нырнуть обратно под одеяло, укрыться с головой, закрыть глаза и втянуться обратно, в ушедший сон, в ту реальность, где нет этого кошмара.

 

Удели своим неприятностям два часа в день, и используй это время, чтобы хорошенько выспаться
Янина Ипохорская

 

Зелг безмятежно улыбался, посапывая. Ему снилась тенистая аллея замкового парка, в которой он весьма удачно продолжил то, что начал в спальне. Он обнимал Касю, целовал ее, а она смеялась и плакала одновременно, и тоже целовала его солеными губами, и все говорила, говорила — что теперь она вернулась навсегда, и что больше в их жизни не случится ничего плохого, да и это был всего лишь жуткий сон. А теперь наступит покой и счастье. Он наклонился, чтобы поцеловать ее как можно обстоятельнее, но тут она ткнула в него чем-то твердым и сказала:
— Галя! Проснитесь немедленно!
Зелг попытался перевернуться на другой бок, но грозный голос велел:
— Галя! Скажите ему!
— Что? — сонно удивился герцог.
— Не знаю. Придумайте! Он хочет оставить меня вдовой с семнадцатью детьми!
— Сколькими?! — прохрипел Зелг, с которого мигом слетели остатки сна.
— У фей обычно многодетные семьи, — пояснила Гризольда, устраиваясь у него на колене и жестикулируя погасшей трубкой. — И у нас могла бы. Но он собирается нас бросить.
— Сударь мой! — укоризненно воскликнул Зелг.
— Как вы можете?! — укоризненно воскликнул его зеркальный двойник.
— Гризя! — укоризненно воскликнул лорд Таванель. — Побойся бога!
Гризольда, женщина одаренная, заметила общую тенденцию к бессмысленным восклицаниям, но следовать ей не стала. Вместо этого фея фыркнула. То был не фырк, а целая симфония. Тут были и горькая усмешка (а ему есть какое-то дело до наших проблем?), и сомнение (он вообще когда-нибудь чем-нибудь интересуется?), и даже завуалированная угроза (еще поглядим, кто кого должен бояться!). Больше к Тотису в этом разговоре никто не взывал.
— Итак, Галя, ухватывайте суть: неизвестный магистр Ордена Кельмотов…
— Великий Магистр, — уточнил Таванель.
— Испарился куда-то со своего поста. Уэртик подозревает, что прямиком на тот свет…
— Я предположил, что случилось нечто ужасное, если Орден распущен в одночасье.
— А откуда вы это знаете? — растерянно спросил Зелг.
— Галя, соберитесь, это лишние детали. Отриньте их и займитесь делом.
Герцог беспомощно уставился на Уэрта да Таванеля. Ты же бесстрашный рыцарь, говорил его взгляд, приди же на помощь страждущим и обездоленным, внеси ясность в происходящее.
— Я больше не чувствую силы, которая питала меня все эти годы. Я и сам толком не понимаю, как это устроено — перстни, которые мы получили при посвящении, каким-то образом связаны с Великим Магистром: чем могущественнее Орден и его глава, тем интенсивнее их свечение. В период правления магистра Барбазона я ощущал немалую поддержку даже во время скитания по Преисподней, но когда он передал бразды правления своему преемнику, то мощь оного была настолько велика, что я черпал из нее свою жизненную — если так позволительно выразиться — силу, как из неиссякаемого источника. А теперь связь оборвана, перстень погас, Великий Магистр либо мертв, либо изгнан из нашего мира, что, впрочем, почти одно и то же.
— Не скажите, — запротестовал Зелг. — Уж кому-кому, а вам не понаслышке известно, что с того света возвращаются. Вот как мы поступим. Первым делом следует проверить, что произошло на самом деле. Скажите мне, где находится резиденция вашего Великого Магистра, и мы немедленно отправим туда разведчиков, и уже исходя из их сведений…
— Браво! — крикнула Гризольда. — Узнаю кассарийскую хватку.
— Разумное решение, милорд, — вздохнул Таванель. — Но совершенно ненужное. Я отлично знаю, что именно скажут вам ваши разведчики, ибо обладаю информацией, что называется, из первых рук. Увы! Великий Магистр не с нами, а это значит, что и наш Орден прекратил свое существование, и мне предстоит самый долгий и самый последний путь, в который я выступил бы незамедлительно, без ропота и стона, если бы не тот факт, что сердце мое принадлежит незабвенной Гризольде, а остальная часть меня — ордену, и душа моя никнет под тяжким бременем неразрешимого вопроса…
— Нет, — вскипела Гризольда, терпеливо слушавшая эти благородные речи, сколько могла вынести. — Нет, вы это слышали?
— Да, — ответил Зелг.
— Вы понимаете?
— Увы, да.
— Два сапога пара, и оба левые! — сообщила непримиримая фея. — И что вы намерены предпринять, чтобы спасти мою семейную жизнь?
Зелг уже открыл было рот, чтобы ответить, что не знает, как вдруг понял, что отлично знает.
— Думаю, самым логичным будет, если лорд Таванель, свободный, я полагаю, от всех иных обязательств, принесет присягу мне. А я, как его сюзерен, приму на себя заботу о его пребывании в нашем мире. Когда же ситуация с Орденом Кельмотов прояснится, мы всегда сможем отыскать в своде рыцарских кодексов какой-нибудь достойный способ отменить эту клятву.
Неугомонная фея хотела напомнить своему личному герцогу, что духа Кассарии у него под рукой уже нет, а, значит, и возможностей выполнить данное обещание тоже, но одно обстоятельство помешало ей это сделать. Она не хуже иных волшебных существ чувствовала, полон сосуд с магией или пуст — из сосуда, каким она сейчас видела Зелга, сила хлестала через край.
* * *
Торжественная трапеза имени военного совета имени Такангора Топотана всегда становилась в Кассарии событием дня. Но и в череде знаменитых обедов, вышедших из-под щупалец Гвалтезия, этот стоял особняком.
Пиршественный зал был убран с такой варварской пышностью, что Зелг невольно позавидовал владыке, который может позволить себе столь безудержный размах торжеств, пока вдруг не сообразил, что это он сам и есть. Но изумленное восхищение от этого нисколько не угасло. Если в прошлые разы на столах стояли все лакомства, которые рекомендует авторитетное издание «Искусство кушать вкусно», то на сей раз на них было и то, чего не было тогда. За неимением времени и места (как сказал один наш коллега — друг мой, жизнь слишком коротка, и ты успеешь отойти в мир иной, прежде, чем я перечислю тебе все…) мы отсылаем взыскующих деталей и подробностей к специальному выпуску журнала «Гурмасик», авторы которого не пожалели сил на подробное описание каждого выдающегося блюда, украшавшего стол, а также приложили его цветной портрет и эксклюзивный рецепт.
Скажем только, что в противоположных концах огромного стола, как два центра мира, возвышались чудо-торты: один — Гвалтезия, другой — Гописсы. Об их вкусе лучше всего говорит свидетельство Бургежи, который посвятил немало строк описанию обеда и военного совета в своей книге «Ключ к Нилоне».
— Они были так прекрасны, — писал он, — что только ради счастья отведать их, стоило пережить вторжение.
К слову, почему-то именно это, довольно невинное замечание, вызвало глубокое возмущение Зелга, и они с Бургежей еще долго препирались посредством изысканного эпистолярия на страницах журнала «Сижу в дупле»; что вызвало понятное удивление читающей публики, ибо «Ключ к Нилоне» — книга острая, полемическая, и в ней отыщется немало куда более спорных суждений.
Кстати, о Бургеже. Некоторое удивление участников военного совета и одноименной трапезы вызвала небезызвестная золотая клетка, надежно установленная на резном пьедестале из черного мрамора. На сей раз на ней не было хорошо запомнившегося свидетелям висячего замка, но военный корреспондент послушно сидел внутри вместе со всем своим писчебумажным скарбом и на вопросительные взгляды мрачно отвечал:
— Уж традиция, так традиция.
Наверное, даже во время свадьбы Валтасея Тоюмефа с Эдной Фаберграсс или Барбеллы да Кассара с Моубрай Яростной в этом пиршественном зале не собиралось столько выдающихся персон. И уж во всяком случае, предки кассарийца не могли похвастаться, что за их столом сидели бок о бок и мирно беседовали кассарийские и каноррские оборотни, демоны и феи, ведьмы, горгоны, титаны и люди — смертные и бессмертные — и всем было уютно, весело и хорошо. Юлейн, в первый раз принимавший участие в этом действе, был на седьмом небе от радости. Ему представилась уникальная возможность побеседовать о смысле жизни с древними и уже потому мудрыми существами, обсудить устройство мироздания, и задать вопрос, на который прежде никто ответить не мог. Настал момент истины. Юлейн деликатно тронул Крифиана за белоснежное крыло и, когда величественный грифон склонил к нему огромную голову так, чтобы его желтый глаз находился на одном уровне с лицом короля, тихо спросил:
— Я давно хотел узнать у вас — а грифоны, когда еще совсем маленькие, они считаются птенцы или котята?

 

Петушьей матери щеночки как называются? А… чиплята!
Андрэ Лилиенталь

 

— Грифончики, — сказал Крифиан.
— Правда?
— Да.
— Кто бы мог подумать.
Военный совет начали, предоставив слово хозяину замка, новоиспеченному Зверопусу Второй категории, победителю Галеаса Генсена и Князя Тьмы. (Опять же, к слову. Присуждение Зелгу почетной Второй категории диковинным образом примирило Князя, Зверопуса Третьей категории, с поражением при Липолесье, дав ему внятное и логичное объяснение).
— Какая осень! — взволнованно сказал Зелг, поднимаясь со своего трона. — Какая удивительная, теплая, радостная осень. Погода отменная! Хочешь — иди на рыбалку, хочешь — за грибами; не хочешь — пиши пейзажи, оттачивай мастерство; не хочешь и пейзажей — вари варенье, клей гербарии, сиди на террасе, пей рялямсу с куркамисами и наслаждайся жизнью. Так нет, они там все подурели — опять подавай войну, нашествие, суматоху и испорченное настроение. Как они вообще собираются после всего этого смотреть в глаза кузену Юлейну? Не говорю уже о вопиющем инциденте с Касей, то есть с духом Кассарии. Исходя из вышесказанного, категорически порицаю агрессора и заведомо одобряю все действия генерала Топотана. Сочувствую врагу, но ничем не могу помочь!
— Вот мальчик и вырос, — растроганно шепнул Мадарьяга Думгару. — Мужество и мудрость, отвага и чистосердечие. Можете им гордиться.
— А я горжусь, — сказал голем.
— Сильная речь, — вздохнул Юлейн. — Граф, когда вся эта кутерьма закончится, найдите мне какого-нибудь хорошего ритора, пора и мне освоить искусство произнесения речей, а то сижу на троне, кувыкаю, как пупазифа, вот меня никто всерьез и не воспринимает.
Граф, человек дальновидный и деликатный, не стал возражать и уж тем более — пускаться в объяснения, что для серьезного восприятия, помимо высокого ораторского мастерства, не худо бы сокрушить пару-тройку непобедимых прежде врагов, для начала хотя бы свою супругу и ее матушку.
Хотя Такангор собирался удивлять противника, тренировался он на друзьях и соратниках, что доставляло последним немало незабываемых минут. Вот и теперь все приготовились насладиться очередной порцией минотаврской мудрости, а также хотя бы в приблизительных чертах представить, как собирается генерал выиграть это, на первый взгляд, заведомо проигранное сражение.
— Чтобы закончить одну войну, нужно начать другую. Шучу, — бодро начал Такангор.

 

Генерал был крепок как дуб, бодр, как лозунг, и не только обливался по утрам холодной водой, но и требовал того же от всего человечества
Аркадий Райкин. Воспоминания

 

То, что Карлюза деловито застрочил в своей тетрадке, Зелга как раз не удивило — маленький троглодит давно и обстоятельно готовился править миром. Его поразили демоны. Намора вытащил откуда-то стопку пергаментных листов размером с добрую скатерть на хлебосольном столе, Кальфон тряхнул огненным свитком — не свитком, произведением искусства, с язычками пламени по краю, светящимся заголовком и запахом раскаленной магмы. К некоторому неудовольствию присутствующих Борзотар оказался большим поклонником каменных скрижалей и бодро застучал молоточком по долоту, высекая первую историческую фразу генерала.
— А вы, Гегава, почему не пишете в своей книжечке? — требовательно спросил Юлейн. — Я намерен командовать армией, если вы не забыли. Эти заметки нам очень пригодятся в бою.
— Бой, — сказал Лилипупс веско, — это единственное средство достижения победы в бою, а заметки вам будут побоку после первой же атаки.
— Сильноважное заклинание «брысль» — тоже заметки, — обиделся Карлюза. — И вот вы не спрашиваете мою стратегию, а я намерен насылать на них свои волшебные певы.
— Певы певные, — уточнил Левалеса.
— Как, простите?
— Я буду отважно петь им навстречу.
— Тогда они наверняка обратятся в бегство, — серьезно сказал Думгар, который однажды сподобился слышать троглодитское пение под лестницей.
Балахульда неодобрительно покачала головой и поджала губы. Она упорно продолжала считать троглодита говорящей грустноптензией, а трели грустноптензии ее пугали. Правда, она еще не слышала поющего Гегаву.
— Есть небольшая заминка с доставкой армии к месту происшествия, — скромно сказал Намора.
— Я бы назвал это не происшествием, а событием, — заметил господин главный бурмасингер, склонный использовать точные формулировки.
— Я бы назвал это большой заминкой, — пробурчал Галармон, который не представлял себе, каким образом они доберутся до Нилоны к указанному сроку.
— Какая заминка? — изумился минотавр. — Поставим порталы, как при Липолесье и — милости просим ровно в восемь. В восемь, это, как вы понимаете, шуточная рифма, а не назначенное время, — торопливо добавил он, глядя, как рассыпаются во все стороны снопы искр из-под долота Борзотара.
Демон вздохнул и принялся стесывать последние руны.
— В портал по знакомству не попадешь, — растолковал Мадарьяга. — Нужно иметь способности.
— Но Ржалис же тогда спокойно прошел.
— Ха! Нашли с кем сравнивать. Ржалис беспрепятственно проходил в гаремы, храмы и даже казармы института Недоопороченных девиц, а вы про какой-то портал. Остальным придется труднее.
— И что, — спросил граф, — неужели никогда еще смертные не перемещались при помощи демонических порталов?
— Как же не перемещаться? Перемещались, — безмятежно ответил Кальфон. И со свойственной ему прямотой уточнил, — просто обычно перед нами не стоит вопрос доставки живьем. В каком виде переместится, так и ладушки.
— И часто люди не выживают во время этих… хм… гм… перемещений? — уточнил Гизонга.
— Никогда — это часто?
— Что вы предлагаете? — поинтересовался Такангор.
— Самый простой выход в целях экономии времени — принять наших смертных друзей на работу в Адский филиал на должность младшего демона с перспективой карьерного роста, — деловито сказал Намора, что называется, вавилобстера съевший на крючкотворстве. — Как сотрудники филиала они сразу получат право неограниченного пользования порталом. Но мне будут нужны заявления с собственноручными подписями кровью в трех экземплярах и десятая часть души для официального скрепления договора.
— А как же мы потом без этой десятой части? — запыхтел господин Фафут.
— Никак. По прибытии на место, то есть при выходе из портала, мы уволим вас с занимаемой должности за несоответствие.
— Это чем же это мы вдруг занесоответствуем? — непоследовательно возмутился главный бурмасингер.
— Так вы же люди, — ответил Борзотар. — Как же вы можете работать демонами в филиале Ада? Совершенно не можете.
— А как же вы можете принять нас на работу?
— Бюрократическая ошибка. Мы подадим соответствующую докладную, на вас, разумеется, подадут жалобу, вынесут строгий выговор и потребуют смертной казни.
— Я не согласен! — твердо заявил король. — Я уж лучше буду скакать всю ночь верхом.
— Помилуйте! — вскричал Намора. — Пускай вас не смущают такие пустяки. К тому времени, когда эти бумаги попадут на рассмотрение в нашу канцелярию и пока дойдет до производства, вы уже лет тысячу, если не больше, будете мертвы, о чем сделают соответствующую пометку и укажут, что приговор приведен в исполнение.
— Сумасшедший дом, — невежливо пробурчал король.
— Лучший в мире! — гордо сказал Кальфон. — Можно сказать, образцовый.

 

Если командированный умирает во время командировки, то командировка считается оконченной
Комментарий к немецкому Федеральному закону о возмещении затрат на командировку

 

— Но демоны же не имеют права принимать участие в людских сражениях? — неуверенно спросил господин Фафут.
— Ни в коем случае.
— А как же вы будете?
— А мы и не будем, — успокоил его Кальфон.
— Я бы тоже хотел уточнить некоторые детали, — скромно заметил Прикопс, до этого момента буквально впитывавший происходящее. — Какова моя роль на поле боя? Что мне надлежит делать? На кого обрушиваться, кого крушить?
— Вы тоже собираетесь воевать? — удивился Такангор.
— А как иначе. Как вы понимаете, господа, после разразившейся в Малых Пегасиках драмы я не имел никакого морального права оставаться в стороне. Но, будучи циклопом сугубо мирной профессии, я плохо экипирован для грядущего сражения.
Думгар отчетливо заскрипел. Все шло к тому, что дорогих гостей и соратников придется снабжать всем необходимым за счет замковой оружейной, а тому, кто веками скопидомил без устали, складывая в сундуки артефакт к артефакту, нелегко смириться с мыслью о разлуке с бесценным имуществом. С другой стороны, в нем подал голос гордый коллекционер, а какой же коллекционер откажется похвастаться уникальными экспонатами перед понимающей аудиторией. К тому же, он не мог не признать, что уникальные доспехи Панцер-Булл Марк Два только тогда вошли в историю, когда он отдал их Такангору, а до этого уныло числились очередной единицей хранения в описи герцогского имущества. Тут он поймал выразительный взгляд своего молодого господина и с некоторой натугой произнес:
— Арсенал в вашем распоряжении. Мы отправимся туда сразу после окончания военного совета. У меня для вас есть нечто особенное, — обратился он к Прикопсу. — Древний артефакт, добыт незабвенным Барбеллой да Кассаром в дни завоевания Юкоки. Называется Грабли Ужаса.
— Многообещающее название, — одобрил циклоп.
— А можно и мне подобрать что-нибудь стильное такое в тон, чтобы не было неловко перед древнеступом, — деликатно попросил Юлейн. Он до сих пор находился под тем впечатлением, которое произвел на него Зелг в своем черном шлеме с забралом в виде черепа в день их первой встречи на равнине Приют Мертвецов.
Граф да Унара и маркиз Гизонга быстро переглянулись. Они не знали, во что успел ввязаться их возлюбленный монарх, оставленный без присмотра на несколько часов, но многолетний опыт подсказывал, что во что-то таки успел.
Такангор энергично покивал. Справедливый и обстоятельный минотавр думал вот что: поскольку войну объявили Тиронге, а не Кассарии, то это собственная война Юлейна, и негоже ее присваивать, как бы сильно ни хотелось. Он на ней главное лицо, про него будут в первую очередь писать во всех газетах, летописях и хрониках, а так как с недавних пор в моду вошли иллюстрированные предания, то теперь все, кому не лень, украшают свои писания самобытными картинками. Поэтому нужно сделать так, чтобы эти летописи было не только интересно читать, но и рассматривать. Высказался же он так:
— Джентльмен на древнеступе должен выглядеть воодушевляюще.
— И древнеступ под джентльменом тоже, — ловко ввернул Юлейн. — Я видел одну познавательную картинку, там была в подробностях изображена сбруя и вот эта вот будочка. Изумительная работа. И стихи приписаны, я их выучил наизусть, так они меня впечатлили, — и не давая никому опомниться, задекламировал:
О враг! Ты обратился в труп!
Шагает в битву древнеступ,
И как разящие клинки,
Грозят врагам его клыки.

Как вы думаете, может, стоит зачитать эти строки войскам перед битвой?
— Это благопрепятствует боевому духу, — ответил Лилипупс.
Юлейн застыл, переваривая услышанное. Лицо у него сделалось точь-в-точь как у фаянсовой свинки. Такое часто случалось с собеседниками достойного тролля.
— Нет, я не могу это слышать, — раздался голос из клетки.
— Имею намерение узнать у вас слова и запомнить великолепной памятью образец поэзии для наслаждения духа и подражания талантливого пера, — сказал Карлюза.
— Мне тоже в молодости писали всякие стишки, — сообщила Балахульда. — Погодите, сейчас припомню…
— Это лишнее, — возразил Мадарьяга, — творчество душевнобольных — тема скользкая и специфическая.
— Я вас проклинаю, за дерзость, — сообщила Балахульда. — До двенадцатого колена.
— Тринадцатого, — поправил Мадарьяга.
— Что? А… спасибо. До тринадцатого. Вас уже проклинали?
— Семьдесят четвертый, — ухмыльнулся вампир.
— Что — семьдесят четвертый?
— Вы меня проклинаете уже семьдесят четвертый раз.
— Надеюсь, этот, наконец, пойдет вам на пользу.
— Помню, был у нас сосед Зубакинс, — мечтательно сказал Прикопс. — Настоящий народный талант. Писал замечательные циклопические стихи.
— В смысле, такие большие?
— В смысле, такие про циклопов.
— Фея Горпунзия, — сказала Гризольда, — тоже писала и тоже стихи.
— Циклопические?
— Эротические.
— Как разумно.
— Уэртик их не одобряет.
— Вы не одобряете поэзию? — строго спросил циклоп.
— Я не одобряю поэзию феи Горпунзии, — твердо ответил лорд.
— Думаю, я тоже, — сказал Зелг, — простите, Гризенька.
— Беда с этими аристократами, — по-матерински вздохнула фея.
— А мы с милордом Левалесом откроем грибиную плантацию и воспоем ее рекламой в нежно-поэзийных стихах, — поделился Карлюза ближайшими планами. — За поэзу возьмем скромный гонорар, который нам не дают ни даже перед смертью.
— И не дадут! — донеслось из клетки. — Я не в состоянии это слышать!
— Если хотите выйти для расправы из узилища, — заметил Думгар, — милости просим, не сдерживайте себя.
— Господа! Господа! — воззвал Ангус да Галармон. — Поэзия — это прекрасно («Еще чего!» — сказали в клетке)! Но давайте вернемся к нашей главной проблеме — к войне. Я уверен, что генерал Топотан все продумал, однако мой долг обратить ваше внимание на одну деталь: нам придется иметь дело не только с тремя армиями, но и с наемниками минотаврами — одного этого достаточно для небольшой паники. Это единственная в мире тяжелая панцирная пехота, способная набрать скорость атакующей конницы.
— Нам, несомненно, намнут бока и надают по рогам, — вздохнул Борзотар, некстати припоминая тяжелую десницу дамы Цицы.
— У меня нет по рогам, — заметил Карлюза, сидевший рядом с демоном.
— А хвост есть?
— Всенепременно.
— Тогда мне надают по рогам, а вам накрутят хвост.
— Спасибеньки, — буркнул троглодит и стал оранжевым в знак глубокого протеста.
— Ну-ну, — сказала дама Цица. — Хочу на это посмотреть.
А Галармон, между тем, гнул свою линию:
— Нам также предстоит сражение с рыцарями Тотиса. А они, в отличие от наших солдат, привычны к боям с демонами, вампирами и прочими могущественными существами и не впечатлятся стандартными эффектами. Не забудем и о «Слове Дардагона». Нам нужно выработать особенную стратегию…
— Нет, — поддакнул Такангор. — Стратегия — это очень важно. Но магазин «Сильная и стильная» открылся с большим успехом, тарелки нам достались даже две, а филиал князя Наморы благополучно зарегистрирован не только у нас, но и внизу.
— Да я уже полностью сформировал штат и подписал страховые полисы! — рявкнул Намора, вращая желтыми глазами.
Впервые за всю свою карьеру он поступил под начало к такому выдающемуся полководцу как Такангор, и не хотел ударить в грязь лицом.
— Вот, — сказал полководец, — видите, штат. К тому же и полисы. Так что рыцари Тотиса нас уже не волнуют. На повестке дня вопрос куда более важный — стиль грядущего сражения. Возьмем, скажем, голубой — не чересчур ли это безмятежно и лирично?
— Красный? — предложил Галармон, не вполне, впрочем, понимая, о чем речь. Не то чтобы голова у него пошла кругом — он уже знал, что Такангор как-то увязывает битву за Тиронгу с магазином и тарелками, хотя, убей, не понимал, как.
Бригадный сержант переводил ласковый взгляд с одного легендарного полководца на другого и одобрительно кивал зеленой шишковатой головой. После битвы при Липолесье Лилипупс относился к Такангору с сыновней почтительностью, а к Галармону всегда питал что-то вроде материнской нежности. Небывалое единение обоих генералов проливало бальзам на его строгую душу.
— Красный? — задумался минотавр. — Символично и красиво. Но агрессивно. А я бы не хотел подчеркивать агрессию, учитывая, что мы сторона обороняющаяся. Лично мне импонирует неяркий золотистый оттенок, но меня уведомили, что этот цвет широко используется в одежде и доспехах рыцарей Тотиса — все приличные цвета разобрали, супостаты. Зеленый уже был. Отличный цвет, но это же самоцитата. Правда, может быть, мы сумеем преподнести его как уже сложившуюся традицию?
И минотавр требовательно уставился на соратников.
Соратники ответили ему взглядами, о которых мадам Мунемея Топотан, любившая язык точный и даже афористичный, говорила — смотрит как пупазифа в газету.
— Или, например, сиреневый, — вещал Такангор. — Он всегда казался мне каким-то таким, знаете, глубокомысленным.
— А сиреневый какого оттенка? — спросил Мадарьяга. — Ближе к лавандовому или к фиолетовому? Так сказать, авантюрин или аметист?
— Аметист, хотя он может слиться с вечерним небом, а смеркается нынче рано. А если розовый? — задумался Такангор. — Нет, розовому — отказать. Это какой-то девчачий цвет.
— Вы думаете? — заволновался Прикопс, оглядывая свой розовый жилет. — Мадам Хугонза сказала, что он очень освежает, смягчает строгую фактуру и, к тому же, сделала отличную скидку.
— Сколько? — спросили хором Такангор, Думгар и Гизонга, знавшие толк в скидках.
— Полтора процента.

 

— Допустим, цвет нежный, — сказала мама. — Сколько?
Дина Рубина

 

— За такой оттенок я просил бы не меньше семи, — заметил Гизонга.
— И полпроцента за смелую оригинальность, — посоветовал Думгар.
— Вы же постоянный клиент! — возмутился минотавр. — Господин Ас-Купос делает постоянным клиентам шестнадцатипроцентную скидку!
— Волшебный, сказочный край, — вздохнул Прикопс. — Как вы и восхваляли в ваших письмах.
— Вы еще не посещали наш зимний сад и цветники, — заметил польщенный голем. — После военного совета я распоряжусь, чтобы Фема и Мема сделали вам экскурсию. Это дендроиды, двойняшки, наши главные садовники, — пояснил он.
Думгар собирался сказать что-то еще, и Юлейн тоже хотел вставить пару фраз о том, что еще не видел музея, и Зелг собирался похвастаться бассейном с рыбками и черепашками, но тут из-за открытого окна донесся такой звук, точнее, такая какофония звуков, что все умолкли и нервно переглянулись.
— Гухурунда? — казалось, говорили их взгляды. — Несколько гухурунд? Отряд гухурунд? Или армии вторжения уже столпились во дворе и вопят, стучат в барабаны и извлекают шум из всего, что под руку попадется.
Как писал впоследствии Бургежа, Кальфон Свирепый авторитетно заметил, что приблизительно так воют попавшие в западню тысячи душ, а если пустить фоном рушащиеся скалы, грохот водопада и гром несущейся снежной лавины, то выйдет что-то очень похожее, особенно если при этом еще скрести стальными когтями по дну железного таза. В общем, вы уже поняли, что летописцы не берутся передать этот звук, но утверждают, что он впечатлил даже самых закаленных демонов.

 

Пытаться рассказать музыку — все равно,
что тушить пожар по переписке
Александр Генис

 

Такангор решительно выглянул из окна.
— Что там? — тревожно спросил Зелг. — Что это за рев и вой?
— Это Бумсик и Хрюмсик играются с косматосом, — безмятежно отвечал генерал.
— Ужас какой! Нужно немедленно бежать на помощь!
— Ну, он смертельно опасное непобедимое чудовище. Может и потерпеть. Кстати, а откуда мы взяли косматоса?
Вопрос был поставлен ребром, и как символический ответ на него, перед Такангором вырос демон, при одном только взгляде на которого становилось ясно, что это вассал Малакбела. Кошмарная тварь едва удерживала в огромных лапищах элегантную шкатулочку из золотистого ореха с милым орнаментом на крышке. С поклоном вручив ее минотавру, демон все так же молча истаял.
Такангор открыл шкатулочку и вынул изящный продолговатый черный конверт, а из него — записку «Примите сего косматоса в дар от тайного поклонника вашего великого таланта. Лорд Малакбел Кровавый, Сеятель Смерти».
Косматос был великолепен. При одном взгляде на него ундина, сидевшая в ветвях предсказательного дуба и моловшая там всякий вздор про погоду на ближайшие дни, упала — сначала в обморок, а потом с дерева.
— А зачем же он подписался полным именем, если хотел, чтобы подарок был от тайного поклонника? — удивленно спросил Юлейн.
— А вдруг бы Такангор не догадался, от кого это, — пояснил Кальфон, недоумевая, как это люди не понимают такие простые вещи.
Поскольку призраки были в кассарийском замке постоянными обитателями, а подданные Сеятеля Смерти встречались редко, неудивительно, что демон Крови привлек всеобщее внимание, и никто не заметил, что в ту самую минуту, когда Такангор открывал шкатулку, генерал да Галармон тоже взял какой-то конверт из рук морока в серебристом плаще и зеркальной маске. Прочитав это послание, он отреагировал, мягко говоря, своеобразно.
Генерал даже не побледнел, он как-то поблек, позеленел и криво сполз со стула.
— Что с вами, Ангус? — не шутку встревожился маркиз.
— Это катастрофа, — едва слышно прошептал благородный генерал.
— Мальчик? Да? Скажите мне правду, — вскричал Юлейн. — Они все-таки установили этого хулигана с его какофонической зверюгой? Да?!
— Хуже, — пробормотал генерал, вытирая посланием лоб.
Благородное собрание задумалось, что может быть хуже, потому что так сразу и не скажешь.
— Что, — спросил прямодушный бурмасингер. — У нас из-под носа взяли столицу?
— Кто-то организовал еще одну Кровавую Паялпу? — прошелестел умирающим голосом Архаблог.
— Не говори так, я этого не вынесу, — прошептал Отентал.
Кузенам через ночь снились кошмары, в которых некто бессовестный и предприимчивый устраивает свою Кровавую Паялпу и переманивает к себе Борромеля, Бедерхема, Такангора и всю хлебопекарную роту. Другим, как оказалось, тоже снились кошмары — только другие.
— Казна разграблена? — завопил Гизонга.
— Князь Люфгорн совершил государственный переворот? — предположил граф да Унара.
— Еще хуже. Сегодня ночью таинственно исчезло боевое знамя шэннанзинского полка, — поведал Галармон немеющими губами. — Я вынужден отдать приказ о его расформировании. Сбылся мой худший кошмар.
Если бы тиронгийский полководец во всеуслышание объявил о своем намерении пожертвовать свою коллекцию фамильных рецептов Детскому Гвардейскому Приюту, минотавр и то смотрел бы на него с меньшим удивлением. Скорбное выражение лица Ангуса да Галармона он тем более не одобрял. Такангор полагал, что радость образуется в организме несложным волевым усилием.
— Не вижу причин для паники. Полк расформируется тогда, когда в нем закончатся люди, а не знамена, — растолковал он. — А знамена, пока я жив, в нем не закончатся никогда.
— Что вы предлагаете?! — вскричал потрясенный генерал.
— Зайдем перед отъездом в «Лоскутки», купим голубого бархата, будет вам новое знамя — лучше прежнего.
— Но оно же овеяно легендами о великих сражениях!
— Овеем, — пообещал Такангор.
— Покрыто неувядающей славой!
— Покроем, — сказал Такангор.
— Опалено, истрепано, продырявлено в жестоких битвах.
Такангор посмотрел на него с удивлением. Сам он исповедовал более бережное отношение к вещам.
— Опалим, истреплем и — шут с вами — продырявим, если вы без дырок в знамени спокойно воевать не сможете.
Галармон издал последний слабый писк:
— Оно же реяло…
— Взреем… Зареем… Взреем? Короче, и это самое тоже. Полагаю, мы утрясли все вопросы. Военный совет окончен, если я кому понадоблюсь, я знакомлюсь со зверьком. Никто не знает, что он любит кушать? В смысле — правильного питания?
— Девственниц, полагаю, — сказал язвительный вампир.
— Не уверен, — задумчиво ответил минотавр. — Эдак он будет подолгу голодать.
И, оставив соратников в состоянии легкой прострации, Такангор бодро поцокал к дверям. На пороге он остановился.
— Кстати! Магазин уже работает вовсю?
— Да, милорд, — ответил Думгар.
— Очереди большие?
Думгар кивнул. Те, кто знал его не первый век, утверждали, что он кивнул довольно: полный сундучок золотых монет — герцогская доля от этого доходного предприятия — был доставлен в замок буквально пару часов тому.
— Вот и отлично, — сказал Такангор. — Закройте его. В связи с военным положением.
Думгар моргнул.
Что тут скажешь? В годину тяжких испытаний даже самые стойкие из нас имеют право на бурные эмоции.
* * *
Вечером накануне решающего дня в Кассарии царило безмятежное спокойствие: никто не переживал по поводу завтрашнего сражения, потому что все были заняты по горло, и на всякие пустяки не отвлекались.
Прикопс в шестой раз почистил и надраил Грабли Ужаса и теперь делал маленькую передышку перед седьмым заходом. На деле Грабли представляли собой внушительных размеров когтистую пятипалую лапу из отменной стали на длинном черенке из драконьей кости, украшенную цветочным орнаментом, и циклоп, разглядывая его, то и дело сверялся с карманным справочником цветовода. Если не считать двух полудыханных непегасов, можно сказать, что Прикопс путешествовал налегке. Однако вскоре выяснилось, что страсть к ботанике он прихватил с собой.
В его голове дала ростки и понемногу зрела очередная статья для «Тайной жизни тычинок и пестиков» под названием «Цветы Ужаса» и на сей раз она обещала стать действительно сенсационной, ибо мало кто из его коллег имел возможность изучить аутентичные изображения самых популярных цветов четырехтысячелетней давности.
Юлейн, не меньше Прикопса потрясенный походом в оружейную, засел в своих апартаментах и внимательно изучал латы уникальной гномской работы, сплошь покрытые затейливой чеканкой. Девы и рыцари, драконы и василиски, поединки и песнопения под балконом возлюбленной, кровопролитные битвы и пышные турниры — все это было точными и подробными иллюстрациями к знаменитым легендам и преданиям из рыцарской жизни. Король, с детства предпочитавший книжки с картинками унылым толстым фолиантам, в которых не протолкнуться от густо стоящих буковок, с восторгом рассматривал свои новые доспехи. Центральное место на внушительном круглом щите с орнаментом из голов демонов занимал как раз древнеступ, победно воздевший к солнцу мохнатое рыло, украшенное четырьмя длинными изогнутыми клыками. В будочке у него на спине сидел какой-то воин, одетый с варварской пышностью и с ворохом разнообразного оружия наготове. Юлейн торопливо достал записную книжечку и принялся составлять перечень того, что нужно взять с собой на древнеступа — меч длинный узкий, меч широкий короткий, копье короткое с широким наконечником, три копья длинных метательных, булаву, шестопер, кинжал, метательный топор, боевой топор… Над этими заметками он и задремал, пока его не разбудил верный Гегава, пришедший за последними распоряжениями вместе с господином главным казначеем. Маркиз Гизонга, вдохновленный всеобщими поисками стиля, желал внести свою лепту и предложить королю стиль сдержанный, слегка аскетичный, а, значит, экономически выгодный.
— Что вы делаете ваше величество? — поинтересовался он, глядя на бумаготворчество короля, который никогда прежде не был замечен за этим занятием.
— Творю свой незабываемый образ для грядущей битвы, — солидно отвечал Юлейн.
Маркиз понял — сейчас или никогда.
— Не будем брать с собой слишком много вещей, — начал он с места в карьер, не дав королю опомниться. — Полководцы — существа отважные, суровые и неприхотливые, возьмите, к примеру, Такангора. Все, что ему нужно, при нем — серебряные подковы, фамильный боевой топорик, два хряка и косматос. Ничего лишнего.

 

Я легко довольствуюсь лучшим
Уинстон Черчилль

 

— То есть как — ничего лишнего? — запротестовал Юлейн, чувствуя, что ему собираются испортить лучшее приключение в его жизни. — Нет уж, давайте готовиться к сражению по всем правилам. Берем с собой все, что необходимо, и не надо мне тут экономить.
— А вот, напротив, надо экономить! — возопил маркиз, и Юлейн подумал, что пьянящий воздух Кассарии действует на некоторых особенно пьяняще.
— Во время войны, дабы она стала победоносной, — развивал свою мысль Гизонга, — следует экономить на всем: на расходах, на потерях, на поражениях — в смысле, чем меньше поражений, тем лучше, а еще лучше, если их вообще нет.
Теперь на него во все глаза смотрел не только Юлейн, но и Гегава.
— Война — это квинтэссенция экономии, — вещал маркиз.
Ему самому понравилось, как он это сказал, и он решил попозже зайти к Бургеже — дать интервью на пару абзацев про бережное отношение к ресурсам в ходе боевых действий.
— Итак, список необходимых вещей, составленный его сиятельством маркизом Гизонгой, главным казначеем Тиронги, — заговорил дворецкий замогильным голосом. — Сервиз походный на шесть персон — медный позолоченный, чернильница походная, оловянная, посеребренная, без лишних украшений. Тазик для омовения рук маленький, тазик для омовения лица среднего размера, тазик для омовения ног большой, тазик для омовения персоны значительный — жестяные, под серебро, инкрустированные стеклом под смарагды и лалы.
— К чему такая рачительность? — усомнился Юлейн. — Чем плох дедушкин золотой походный сервиз на двадцать четыре персоны? Немного старомоден — это правда, но очень и очень мил. Попросим Борзотара слетать во дворец, прихватить пару сундучков, заодно состроить рожу тещиньке Анафефе и душеньке Кукамуне, а то они там совсем расслабились.
Гегава солидно кашлянул. Гизонга перевел:
— Все неоспоримые достоинства этого сервиза перекрывает его единственный недостаток — высокая стоимость.
— Так ведь королевский же сервиз.
— То-то и оно. Разве место такой вещи на поле боя?
— А где еще использовать походный сервиз как не в походе? — резонно возразил король. — Как не в шатре на поле грядущего сражения.
— Ах, ваше величество! — Гегава принял вид статуи мальчика, скорбящего о потере своей писающей собачки. — Знали бы вы, сколько на этих полях сражений осталось безвестных, давно забытых, одиноких…
— Павших героев?
— Походных сервизов!
— Ужасные убытки, — посетовал маркиз Гизонга. — Что ни сражение — то потеря как минимум полутора сервизов, нескольких чернильниц — золотых, в каменьях и инкрустациях, глядельного выкрутаса, за который плачено прорву денег. Я уж не говорю о тазиках для омовения и компотных ведерках. Да только на их стоимость можно обеспечить гвардейский полк — со всеми рыцарями, конями и их любовницами.
— У рыцарских коней есть любовницы? — в ужасе спросил Юлейн, понимая, что он дожил до тридцати двух лет, совершенно не зная правды жизни.
— Только этого не хватало, — взвился маркиз.
— А я вот подумал о древнеступе, — вдруг сказал король.
Дворецкий и казначей тревожно переглянулись. Опыт общения с возлюбленным монархом подсказывал им, что сейчас его мысли сделали крутой поворот и текут в неизвестном направлении. Сердце у него было отзывчивое, воображение богатое, фантазия неограниченная, а потому он мог выдать на-гора самую сногсшибательную идею, и подготовиться к этому заранее не представлялось возможным.
— Я подумал, а древнеступу не будет одиноко без самки? Мне бы было.
— Он же чучело!
— Это нетактично, маркиз.
Гизонга понял, что если немедленно не принять меры, древнеступы начнут размножаться, как суслики, и скоро от них не будет прохода.
— Ваше величество должны помнить из истории, что древнеступы — убежденные холостяки, — твердо сказал он. — Решительно избегали самского общества и создавали пары на очень короткий отрезок времени раз в десять лет исключительно для продолжения рода.
— А я, вообразите, не знал. Разумно, как разумно. Какие мудрые были животные, — вздохнул Юлейн. — Даже странно, что они вымерли. Ну, что там у вас с оловянными чернильницами?
В то время, пока король отважно боролся за компотные ведерки, Ангус да Галармон стоял на галерее второго этажа, тревожно вытягивая шею.
С замкового двора доносились страшные звуки, но зрелище, открывавшееся его взору, было еще страшнее. Подошел сзади Намора, остановился, выглянул из-за плеча генерала, довольно покивал головой.
— Он его не съест? — тревожно спросил Галармон.
— Кто кого? — уточнил Намора, откровенно восхищаясь тем, что вытворяли минотавр и его новый питомец.
Вдохновленный щедрым подарком Малакбела, Такангор уже успел заказать и получить у Альгерса впечатляющих размеров ошейник для монстра с бирочкой — как у Бумсика и Хрюмсика — с трогательной просьбой в случае потери вернуть зверька по указанному адресу за приличное вознаграждение.
То, что со стороны выглядело как битва богов и титанов, на деле оказалось пасторальной идиллией — Такангор пестовал косматоса. Он трепал его по загривку, ласково теребил за бронированные щеки и умилительно угукал, а монстр восторженно молотил воздух дробилками и преданно стучал хвостом, разбрызгивая во все стороны тяжелые капли желтого дымящегося яда.

 

Он испускал нежное чириканье. Его глаза горели тем безумным огнем, который можно увидеть только в глазах кошколюбов,
воссоединяющихся со своими любимцами
П. Г. Вудхаус

 

В коридоре послышалась мерная поступь: дама Цица даже ходить умудрялась строго и независимо. Она подошла к двум генералам и высунулась из окна, любуясь третьим.
— Однажды из него получится чуткий заботливый отец, — нежно сказала дама Цица. — Пойду, отзову амазонок, кажется, они собираются пожертвовать собой в битве с косматосом. Девы могут расстроить монстра. Генералу это не понравится.
Затем Намора с Галармоном увидели, как к минотавру бочком, предусмотрительно приняв бесплотный облик, подошел любопытствующий вампир. Прочитав надпись на жетоне, он хмыкнул:
— Хотел бы я посмотреть на того, кто его станет возвращать.
— Думаете, оставят себе? — заволновался Такангор. — Я вот тоже переживаю, что могут и не вернуть.
Такангор был честен не только безупречно, но и последовательно, и потому признавал, что сам без малейших угрызений совести присвоил бы косматоса, попадись тот ему на глаза.
И все было просто чудесно и замечательно вплоть до того момента, когда подле них на нагретые осенним ласковым солнцем плиты опустился Крифиан, державший в когтях довольно большой, потемневший от времени ларец. Ангус да Галармон, ставший невольным свидетелем этого малозначительного, на первый взгляд, эпизода, говорил позже графу да Унара, Гизонге и господину главному бурмасингеру, что Такангор совершенно очевидно этот ларец, в отличие от давешней шкатулочки Малакбела, признал сразу и безоговорочно. И что особой радости от встречи со знакомым предметом не выказал. Более того, прекратил возню с косматосом и отвел дорогого монстра в небольшую рукотворную пещерку в конце парка, в которой в славные времена Люкумболя обитали замковые василиски. Грифон последовал за ним, и по дороге они оживленно переговаривались. Затем троица скрылась под сенью золотых деревьев, и больше Галармон, не обладающий способностями призраков, ничего выяснить не смог. А доктор Дотт, которого он хотел подбить разузнать детали, как на зло, отправился к Архаблогу и Отенталу, а уж оттуда его до вечера никакими коврижками выманить не удалось.
Об этом разговоре ничего не знал и Юлейн, столкнувшийся с минотавром часом позже в коридоре, ведущем в малый тронный зал. Он все-таки удрал из-под недреманного ока Гегавы и теперь разгуливал по замку, наслаждаясь свободой и сладкими героическими фантазиями.
— Поздравляю вас, генерал, — сказал король, улыбаясь. — Я так рад за вас. Это же просто прекрасно — получить в подарок то, о чем вы всегда мечтали.
— Прекрасно, — откликнулся Такангор, но как-то рассеянно.
— И Зелг сказал, что оживит этого музейного древнеступа, так что моя мечта тоже сбылась. Я всегда хотел выступить в поход именно на древнеступе, — продолжал король все тем же лирическим голосом. Сейчас он любил весь мир, и даже немножко душечку Кукамуну.
— Да, — без особого энтузиазма согласился минотавр.
Тут уж и Юлейн заметил, что его собеседник поглощен какими-то своими мыслями.
Такангор сотряс пространство могучим вздохом и подергал наконечник, украшавший его правый рог. Король не помнил, был ли этот наконечник на генерале во время военного совета или он надел его позже, впрочем, эта мелочь его нисколько не интересовала. Прошла мимо дама Цица, бросила на них быстрый взгляд и склонила свою гордую голову в приветственном поклоне так низко, как никогда и не перед кем не склоняла. Правую руку, сжатую в кулак, приложила к сердцу. И, не говоря ни слова, исчезла.
— Что это с ней? — удивился король.
Минотавр снова вздохнул, чуть потише, но зато и печальнее.
— А что с вами? — заботливо спросил Юлейн.
— Да, так… Вот у вас была маменька?
Юлейн наморщил лоб: в его воспоминаниях безраздельно властвовал отец Нумилий Кровавый и бабка, амарифская царевна Хурзухья. Однако логика подсказывала, что без маменьки тоже не обошлось.
— Была какая-то.
— Тогда вы поймете про издержки материнской заботы.
Юлейн не понимал. Сварливая женщина, к которой его приводили каждый вечер, чтобы она его поцеловала (что она и выполняла неукоснительно в рамках государственной необходимости и монаршего долга) никак не ассоциировалась у него со словом «забота». Но он хотел поддержать Такангора, а потому сообщил:
— В детстве я заботился о кроликах.
Минотавр вперил в него гранатовый взгляд. Кольцо в носу покрылось испариной — так дышат вулканы, готовые вот-вот выйти из себя. Король спохватился — ну, конечно, какие у них в лабиринтах могли быть кролики — и торопливо добавил:
— Такие, знаете — с ушками.
— Я сам с ушками, — сказал Такангор.
И Юлейн подумал, что будь у него в детстве такой питомец, вся его жизнь могла бы сложиться иначе.

 

Если бы у меня был такой кот, я б, может,
вообще никогда не женился
Из м\ф «Трое из Простоквашино»
* * *
ЖУРНАЛ «МИР РОГАЛИКОВ», № 38
Наш девиз: Рогалики — разумная основа любой диеты

 

Корреспондент журнала «Мир рогаликов» духовно обогатился и личностно вырос в ходе несостоявшегося интервью с покупательницами магазина «Сильная и стильная» в кассарийском Виззле, куда отправился по заданию редакции. В его планы входил простой опрос наших действительных и потенциальных читательниц: какой из предметов на прилавках магазина более всего напоминает им рогалик; что из сделанных покупок более всего вдохновляет их на приготовление рогаликов; радуют ли их приобретенные обновки так же, как рогалики; какое место занимают рогалики в их жизни. Самым активным участницам опроса предполагалось вручить скромный подарок от редакции — «Большую энциклопедию рогаликов» и маленький научно-популярный шедевр, брошюру знаменитого аршрутафского ученого Грозиуса Мхуху «Квадратные рогалики. Мифы и реальность» издательства «Золотой рогалик».
Однако, нашего журналиста, как и сотни взволнованных покупательниц, постигло горькое разочарование. Магазин «Сильная и стильная», открытие которого так рекламировал журнал «Задорные затрещинки» (не пожелавший, кстати, уделить ни строчки обзору замечательного труда господина Мхуху о квадратных рогаликах), закрылся на неопределенный срок в связи с военным положением. Верный своему долгу, наш корреспондент, решил, тем не менее, провести опрос, однако не учел качественный состав аудитории. Половина клиенток магазина «Сильная и стильная» оказались амазонками из воинственного племени кусуми, тогда как вторая половина была представлена амазонками из еще более воинственного и кровожадного племени мусасья. Не вполне точно ответив на вопросы нашего корреспондента, они глубоко и всесторонне просветили его на предмет действий, которые намерены предпринять против виновников закрытия магазина, посещение коего стало вторым по значимости событием года для обоих племен…

 

Журналу «Мир рогаликов» срочно требуются специалисты по рогаликам на вакантную должность специального корреспондента. Требования к соискателям: знание рогаликов, грамотность, стойкость, понимание сложной женской натуры, боеспособность
Назад: ГЛАВА 10
Дальше: ГЛАВА 12