Книга: Я и Мы
Назад: КАК НАЙТИ ЖЕНУ ДЛЯ ГЕРЦОГА? Глава третья, подробней о проблеме теста (кто из какого сделан теста). А в сущности, продолжение разговора о типах
Дальше: Я И МЫ Глава пятая, и последняя
ИСПОВЕДЬ ГИПНОТИЗЕРА
Глава четвертая, с отступлениями и вкраплениями.
НАШИ НАЧАЛА ТАК ДАЛЕКИ
Никакой я не гипнотизер. То есть, конечно, гипнотизер в том смысле, что владею гипнозом и занимаюсь им. Лечу кое-кого, получается, правда, не всегда так, как хотелось бы. Но если меня представить как профессионального гипнотизера, я оскорблюсь или, может быть, сделаю вид, что оскорблен, как и любой мой коллега-психотерапевт. Что я вам, эстрадник? Ни в коем случае, хоть и провожу иногда массовые сеансы.
Вспоминаю злой рассказ Аверченко и говорю, что гипноз для нас, психотерапевтов, только один из методов, далеко не всегда уместный и эффективный. Что здесь нет ничего сверхъестественного, все по науке. Но вот стыд какой, я чувствую при этом, что мне не очень хочется говорить всю правду, что какой-то частью своего существа, не очень высокой, я поддерживаю иллюзию, подыгрываю предрассудку. Надо, надо, и тем живем. Немножко магии, немножко волшебства.
И еще страннее и страшнее, быть может, то, что и тем, кто спрашивает: «А когда вы обнаружили у себя этот дар?» — этим восхищенным вовсе не хочется, пусть бессознательно, но не хочется получить ответ, что никакого дара-то нет, что все дело в психологической технике, а если есть дар, то он не таинственнее, чем музыкальный, и тайна гипноза не во мне, а в них: нет тайны гипноза, есть тайна внушаемости.
Многие соглашаются, но с каким-то разочарованием, другие просто не верят, полагая, что их успокаивают: понятно, все можно объяснить, но не все имеет объяснение… И, черт возьми, я хотел бы, чтобы это меня огорчало сильнее, чтобы мелкий бес шаманства умолк совершенно.
Зачем рубить сук, на котором сидишь? — нашептывает искуситель, враг совести, интеллекта. К чему это саморазвенчивание?
Явление держится на неведении и вере если не на 100, то по крайней мере на 50 процентов. Людям необходимо чудо, необходимо необъяснимое, понятное не уважается. Они не верят, что ты не маг, ну и не разочаровывай их, оставь при своем мнении. Они же твоя опора против вон тех, непробиваемых, которые обязательно сидят в каждой аудитории, которые, не веря своим глазам, считают тебя шарлатаном, а когда ты работаешь с сомнамбулами, кричат, что это подставные лица.
О тайнах сокровенных с невежами молчи и бисер знаний ценных пред ними не мечи. Работай, демонстрируй искусство, потрясай — это ведь так нужно, так мало осталось в жизни человечески чудесного, кругом одна техника да наука, а здесь живое, личное чудо… А самое главное — ежели чуда нет, то что делать пациенту? Подумай!
И потом, разве тебе самому так уж все ясно? Разве не ощущаешь ты на каждом сеансе дыхание тайны, даже целиком управляя ею? Разве всегда она дается тебе в руки?
Ты видишь, как внушения твои переходят в образы, действия, воспоминания, ты перевоплощаешь личность, но разве ты целиком отдаешь себе отчет в том, как это происходит? Разве ты сам не во власти подсознательных импульсов, когда, не понимая как, чувствуешь, что вот здесь и сейчас пойдет, а здесь не пойдет? Ты просто используешь имеющийся таинственный механизм.
А телепатоидные явления? Все, что есть в так называемой парапсихологии более или менее достоверного, гнездится вокруг гипноза… Помнишь пациентку, которая, находясь в гипнотическом сне, знала твои перемещения по корпусу клиники? Это было похоже на ясновидение…
Да, бес поет многое, но если он в чем-то прав, если тайна все-таки есть, то это прежде всего тайна общения.
КАК ГИПНОТИЗИРУЮТ ТЕЛЕВИЗОР
Так когда же я обнаружил у себя этот дар?
В биографии оккультной личности — гипнотизера ли, телепата ли — обязательно должно быть нечто роковое. Идет он по улице, заходит в магазин за кефиром и вдруг начинает читать мысли, одну за другой. И пошло… Или едет в трамвае без билета, и вдруг контролер. Он лезет в карман, достает пустую бумажку, подает контролеру, смотрит на него и говорит железным голосом: «Это мой билет». И тот ни звука. Идет себе дальше. (За сумасшедшего принимает.)
Было ли у меня что-нибудь подобное?
Ну конечно же.
Я ничего не знал о гипнозе, пока двоюродная сестра не сказала как-то, что у меня гипнотический взгляд. Так прямо и сказала. Я учился тогда, если не ошибаюсь, в пятом классе или в шестом. У меня была глупая привычка поднимать брови и шевелить ушами. В то время я любил забавляться с приятелями игрой в гляделки: уставимся друг на друга, и кто первый моргнет, тому щелчок по лбу.
Я не знал тогда, что эта игра — обезьяний атавизм, и обычно выигрывал, вероятно, потому, как теперь понимаю, что роговая оболочка глаз у меня хорошо увлажняется, не скоро пересыхает, и моргать приходится редко. Это наследственная особенность. Я и не замечал, что гляжу на человека, приподняв брови, расширив веки и не мигая. И вдруг оказалось, что это гипнотический взгляд.
Ну что ж, гипнотический так гипнотический. Попробуем употребить это в мелких корыстных целях У меня по английскому стоит «пара» за невыполнение задания, а сегодня я все знаю.
Б. А., как всегда, сосредоточенно хмурясь, устремляет глаза в журнал. А я на нее.
Напряженная тишина… Стоит только взглянуть одним взглядом на эти физиономии… или хотя бы прислушаться, в каких углах затаилось дыхание…
Но Б. А. водит глазами по журналу вверх и вниз бесконечно и прислушивается к своему внутреннему голосу. В руке у нее обкусанная синяя ручка. Ну же… ну же… меня!..
Так и есть!.. Я великий маг и волшебник!
Правда, очень скоро мне пришлось в этом усомниться. В другой раз, сколько я ни буравил Б. А. взглядом, ничего не вышло. А еще в следующий она вдруг подняла на меня глаза и сказала: «Прекрати или выйди из класса». Я прекратил. Но эта реакция снова подняла мою веру в себя, и на следующем уроке я таки добился, что меня выгнали. Я на время прервал эксперименты, но однажды на перемене сказал приятелю, что, между прочим, умею гипнотизировать.
— А это что такое? — спросил он.
— Ну это когда смотришь на училку, и она вызывает.
— А можешь сделать так, чтоб не вызвала?
— Это сложнее.
— Загипнотизируй Ворону, чтоб меня не спросила. Можешь сделать?
— Попробую. И я сделал.
Попадись я тогда настоящему гипнотизеру…
Объяснение, данное Яшке, вполне исчерпывало мое тогдашнее понимание сути явления («Гипноз… гипноз… гипноз… хвать тя за нос!»). Самым главным во всем был, конечно, мой примитивный магизм, эта глубокая, стихийная вера в чудо, прячущаяся у каждого до самой смерти, но в детстве особенно сильная — вера, что желания наши имеют силу действия, нужно только уметь очень захотеть, как-то напрячься, что-то такое сделать внутри — и все произойдет… все получится… Какая-то сумасшедшая, ни с чем не считающаяся внутренняя убежденность — так будет! А вдруг, вдруг…
Она движет молитвами и заклинаниями, питает самые тайные и безнадежные наши мечты, и она же, между прочим, прорывается в непроизвольных криках болельщиков у телевизора. Ведь сознайтесь, товарищ болельщик, когда ваша любимая команда проигрывает, а вы узнаете об этом только из газет, вы чувствуете себя виновным, и кажется, будь вы на стадионе или хотя бы у телевизора, все обернулось бы иначе. Вы внесли бы изменение в ход игры, вы загипнотизировали бы телевизор…
А если серьезно, то я и сейчас допускаю, что мой первый успех с Б. А. был настоящим эффектом внушения. Еще не гипноза, но уже внушения, косвенного по крайней мере. Ни я, ни она, разумеется, не отдавали себе отчета в его подлинном механизме.
ПРЕКРАТИТЕ, МЕССИР ВОЛАНД
— Как вы работали над взглядом? — допытывались студенты после того, как на одном из занятий я показал им эффектный гипноз истерички (взгляд в глаза, приказ «спать» — и все).
— Как работал? Да никак. Я ведь знаю, что он у меня гипнотический, — смеюсь, но кое-кто принимает всерьез.
А я и не очень смеюсь. Я ведь и правда знаю, что гипнотический. Только смотря для кого.
Было, было время, когда я, тренируясь, корчил перед зеркалом гипнотические гримасы. Потом стал опасаться утрировки (ведь без зеркала контроль мимики только по мышечному ощущению, при сознательном управлении ее легко преувеличить), а потом, слава богу, бросил эту ерунду. Глазной метод использую теперь только при специальных показаниях и без малейшего физического напряжения.
О таинствах взгляда у нас более подробный разговор в последней главе. Сейчас скажу лишь: абсолютная чепуха, что через глаза передаются какие-то волевые токи, флюиды, излучения и тому подобное. Но не чепуха, что при взглядах возникают такие ощущения.
Эти ощущения рождаются в наших мышцах, быть может, в сосудах. Они той же природы, что и те, которые возникают, скажем, при непроизвольном сжатии кулаков или при сильном сердцебиении — только более тонкие, капризные. Это микроощущения от микродвижений. А субъективное их толкование — другое дело, другой уровень.
Тот, кто влюблялся, должен знать эти токи. Они передаются не только через глаза. Самое большое чудо — их непреложная, безобманная связь с взаимностью. Если только это не психопатология, где начинаются самообманы.
В механике взора много неизученных, только чуть-чуть приоткрывшихся тонкостей, удивительных автоматизмов. Взор ведет себя довольно самостоятельно и любит хитрить. Большинство его движений бессознательно, особенно у кокетливых женщин. И когда мы, казалось бы, неподвижно смотрим в одну точку, глаза совершают вибрирующие микродвижения (у некоторых усиленные до видимых). Вполне вероятно, что мы и воспринимаем некоторые микродвижения, не отдавая себе в этом отчета: видим дрожь, взор наш как-то следует ей, резонирует, но до сознания это не доходит, рождая лишь ощущение.
Кроме того, есть магия линий, цветов и пятен. У бессознательного зрительного внимания есть свои законы. Специальный приборчик, графически прослеживающий путь взора, показал, что каждая картина имеет свой зрительный центр тяжести, фокус внимания, каждая предрасполагает взгляд к совершенно определенным маршрутам. Художники, конечно, давным-давно интуитивно это схватили, и хорошая картина — тот же гипнотизер.
Не имеет ли это значения и в самом гипнозе?
Рисунок лица, очертания бровей, глаз — может быть, это тоже как-то ловит взор? И еще движения…
Сколько видов сильного взора? Могучий мужской взлет бровей. Смоляная цыганская чернота. Орлиность. Серо-стальная непроницаемость. Пронзительная голубизна. Глубокий мерцающий взгляд старика из-под нависших бровей. Толстовский. Рембрандтовский. Наполеоновский — исподлобья.
Прекрасные громадные женские глаза, желтовато-карие, открыто горящие. Эта женщина может стать если не гипнотизером, то его ассистентом, маленькая, глаза на ножках.
А вот глаза небольшие, тусклые, зато с какой-то особой постановкой век, может быть, необычный угол схождения, — и вам трудно и смотреть в них и трудно отвести взор. Тяжелые, с нависшими, малоподвижными веками. Восточные, узкие, с совершенно загадочным выражением. А вот буравчики, прогрызающие вас насквозь…
Что в этом от биологии, что от социологии? Почему этот взгляд кажется мне пронизывающим: потому ли, что чисто физиологической своей автоматикой вызывает у меня дрожь, или от того, что такой взгляд считается пронизывающим, а теперь мне так и вправду кажется?
Пожалуй, мне несколько повезло в том смысле, что есть некоторое совпадение со стереотипом гипнотизера. Но у многих из тех, кто и не слыхивал о гипнозе, внешность гораздо эффектнее. А у многих сильнейших гипнотизеров — абсолютно ничего, полнейшая заурядность. Ну совершенно ничего особенного: ни демонизма, ни мрачной сосредоточенности, ни лихорадочной эксцентричности, ни тяжелого, давящего спокойствия… И безбров, и одутловат, и сер. Стереотип, достаточно неопределенный, готов быстро переиграть гриву на лысину, огромные глаза на заплывшие щелки. И может быть, как раз заурядность внешности в этих случаях оказывается своеобразным союзником, вводя элемент неожиданности. Как это: такой же, как мы, и гипнотизирует? Значит, что-то в нем есть. И правда, вон, кажется, что-то в складке над правым глазом… Флюид какой-то.
А стереотип гипнотизера имеет собственную запутанную историю. В него вливается и старинный предрассудок про черный глаз, который может сглазить (не люби черный глаз, черный глаз опасный), — а это идет от боязни черноглазых чужаков среди светлых народов, — и образ магнетической личности, созданный вековыми усилиями художников, «бурный гений» немецких романтиков, демонически-байронически-бледно-лохматый Калиостро, Свенгали, Воланд… Кино подбавило перцу: крупным планом страшные глазищи во всех ракурсах.
Среди различных приемов гипнотизации в руководствах скромно упоминается следующий: потребуйте от гипнотизируемого зафиксировать взгляд на вашем переносье; слегка расширьте глазные щели и, глядя прямо перед собою как бы вдаль, уверенным, категорическим тоном объявите ему, что сейчас он уснет…
Можно, чтобы смотрел и не на переносье, а, скажем, в один правый глаз, в зрачок. Если вы умеете произвольно суживать и расширять зрачки, это совсем здорово. Скажите ему, что сейчас он увидит, как пульсирует зрачок. Он тут же почувствует, как кванты гипнотической энергии прямо так и прыгают оттуда, из глаза, а уж токов ощутит видимо-невидимо.
Я не люблю глазной метод за его дешевую театральность и авторитарность, но пользоваться им все же, повторяю, приходится. На нем лучше всего идут дети и подростки обоего пола, женщины любого возраста, достаточно возбудимые, артистичные, истеричные, и некоторые мужчины, в основном не из числа тех, что блещут интеллектом. Риск связан только с трудностью предварительной оценки субъекта, а следовательно, при должном опыте весьма мал; борьбы же нет почти никакой: механизм внушаемости либо срабатывает, либо нет, идет или не идет — опять же в зависимости от правильности оценки.
Значение техники взгляда, в сущности, второстепенно. Метод хорош только быстротой, но и для быстроты он не обязателен. Смотреть в глаза пациенту долго, превращая свои глаза или нос в точку для фиксации на индивидуальном сеансе, глупо, устаешь, чуть ли не сам впадаешь в гипноз, а надо вкладывать максимум в лечебное внушение. Лучше, когда взгляд сам собой вводится косвенным подтекстом, а не лобовой атакой ва-банк, но можно вообще обойтись без него. Иногда же лучше его прятать как можно дальше.
Вспоминается один эпизод. Был в гостях. Начался разговор о гипнозе. Отмалчиваюсь, надоело. Кто-то длинно болтает. Перестав слушать, задумываюсь, смотрю куда-то сквозь кого-то. Потом не помню, какая-то обычная сумятица, собираюсь домой. Ко мне подходит средних лет женщина, очень хорошо мне знакомая.
— Зачем ты это делал?
— Что?
— Гипнотизировал.
— Кого?
— Меня.
— Когда?
— Когда вот здесь сидел, а я напротив.
— И не думал.
— Я же чувствовала.
— Что?
— Сначала ток, потом приказ встать, пойти на кухню.
— Да не было ничего, и вообще надоел мне гипноз!..
— Не делай так больше, ладно? Не стал переубеждать.
ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ, ПЕРВЫЙ СЕАНС
Покончим поскорее с автобиографической частью. Школьный опыт был благополучно забыт и переведен в чулан подсознания, откуда и извлечен. Побуждения к занятию психиатрией имели иные источники. Психиатрия первоначально не связывалась с гипнозом.
Но вот на занятии студенческого психиатрического кружка знакомлюсь со своим ровесником Д. По курсу он даже младше, но уже классный психотерапевт (у меня подозрение, что он им просто родился). Высокий, прямой, длинношеий, шапка темных волос, очки, усики. Загадочно-интеллигентен, но ничего грозного, ничего демонического, давящего. Глаза, наоборот, очень застенчивые, я не знаю, какие у него глаза. Располагают потрясающе, но с дистанцией. Первое впечатление: почему так легко дышать? Как легко дышится в присутствии этого человека! Какое спокойствие, какое приятство! Но в себе и для себя. Дыши, но не прикасайся.
Он медлителен. На пять движений обычного человека приходится одно его, но никакого затруднения и задержки не чувствуется: в его медлительность погружаешься, как в перину, удивительно мягкая, пластичная медлительность. В последнее время Д. (не знаю, специально или непроизвольно) сильно обогатил свою темпоритмику, и его можно увидеть и стремительно-четким и перинообразным — смотря по обстоятельствам.
Он охотно показал мне гипноз. Его преподавательская жилка в сочетании с вполне простительным стремлением охмурить оказалась весьма кстати.
Звуконепроницаемый гипнотарий. Полутьма.
Сижу не дыша на краешке стула. Приводят больную; молодая женщина оживленно и складно говорит, что чувствует себя прекрасно, видно, что Д. обожает, и непохоже, что больна.
Он особенно не мешкает.
— Полежите немного. Тишина.
Пульс.
В вытянутую руку — ключ.
— Внимательно. Пристально. Смотрите на кончик ключа. Внимательно. Пристально…
И здесь начался странный фокус со временем. Время стало пульсировать. Я не мог понять, быстро оно течет или медленно, я пульсировал вместе с ним.
— …восемь… Теплые волны покоя… Туман в голове…
Это был гипнотический темпоритм, гипнотический тембр, роскошно сотканный голосом музыкальный рисунок сеанса. Слова могли быть о мазуте… Впрочем, нет, конечно, слова должны быть именно теми, какие произносил Д., но главное заключалось все-таки не в их конкретном значении. Теплые волны покоя вибрировали в его груди и горле, обволакивали мозг и тело, даже паузы между словами заполнялись этой вибрирующей массой. Изумительные модуляции, и никаких глаз.
— …десять… Рука падает…. Глубоко и спокойно спите…
Нет, спать мне не хотелось, я был просто в трансе, но всем существом чувствовал, как хорошо бы заснуть.
А пациентка уже вовсю похрапывает…
Вдруг Д. начинает с ней разговаривать:
— Как вы себя чувствуете?
— Прекрасно… Хр… х-х-х…
— Прочтите стихотворение.
— «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. И днем и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…»
— Хорошо…
— Хрх… хр..
— Кто это вошел в комнату? (Никого, разумеется).
— …Мой брат.
— Поговорите с ним.
— Здравствуй, Женечка, что сегодня получил? (Д. толкает меня в бок, чтобы я ответил. Я мешкаю, глотаю слюну.)
— Три балла по арифметике… А как у тебя дела?
— Х-ф-х…
Что такое?.. Д. улыбается: забыл передать контакт, она же не слышит меня… Передает. («Вы сейчас услышите другой голос».)
Еще несколько фраз… Она мне отвечает, я ей… Потом все разговоры кончаются, начинается лечебное внушение.
Голос Д. излучает торжество органной мессы.
— С каждым днем вы чувствуете себя спокойнее и увереннее.
Растет вера в свои силы. Улучшается настроение… Затем он дал ей просто поспать. И конец:
— Десять… пять… три, два, один!..
— …Ох… Как хорошо. Выспалась… Спасибо вам!.. Можно идти?
— Никаких снов не видели?
— Что вы, как убитая спала.
— Ну хорошо. Можно идти.
— До свиданья.
На сеансах с нею Д. не только внушал, но и нащупывал скрытые истоки конфликта, глубокие болезненные точки психики.
А я потом ходил на сеансы еще. И не только к Д. Наконец решился и провел свой первый настоящий сеанс — очень посредственно.
РЕПОРТАЖ ИЗ КАБИНЕТА: ХИМЕРЫ И ВОЛЯ
Нравится, что здесь узел, в котором пересекается все, что где-то здесь, под руками, в глазах, за словами прячется и скользит, не даваясь, глубинный корень душевного бытия.
Нравится напряжение, каскад ситуаций. А сколько покоя, сосредоточенности и забвения. Хирург да поймет психохирурга, работающего без скальпеля, тонкими орудиями поведения, слова, движения, прикосновения и, может быть, еще чего-то. В одном кабинете, в одной аудитории, с одной головою и парой рук ты волшебник и ничтожество, бог и червь: стихия материала швыряет от всевластия к беспомощности, тычет в неведомое. Работать по шаблону и тут можно, есть гипнотизеры-халтурщики, но психотерапевта-халтурщика быть не может; впрочем, некоторые халтурщики непроизвольно оказывают хорошее психотерапевтическое действие — дай им бог поменьше вредить.
Приносят карточку. П. Б., 40 лет, технолог. До травмы все нормально. (Никогда этому не верю стопроцентно, но предположим.) Три года назад был сбит машиной, долго лежал без сознания. После этого появились навязчивости.
— Боюсь высоты — кажется, что выброшусь, прямо тянет. Боюсь острых предметов — бритв, ножей: зарежусь или зарежу кого-нибудь. Прохожу мимо витрин, вижу роскошные стекла: разобью, разнесу… Чем меньше ребеночек, чем нежней, тем страшней… В компании сижу и вдруг: сейчас вскочу, заору, выругаюсь, кого-нибудь ударю, кинусь, сойду с ума… Даже не мысль, а будто уже так делаю… Думаю только об этом… Страшно, борюсь, вдруг не выдержу… Никому не говорю…
Ага, контрастность… Именно то, что исключается, что под сильным табу, то и лезет… Зловредный бунт подсознания. У каждого это есть, у каждого, но под контролем, а у него вырвалось.
— Сколько времени это уже у вас — все три года после травмы?
— Да, все три.
— И все три года боретесь?
— Все три года.
— И ничего не случилось? Ничего не наделали страшного?
— Пока ничего, но каждый момент боюсь и борюсь, даже сейчас…
— И ничего не сделаете. Никогда. Это исключено.
— Но ведь мучительно…
— Ну еще бы… А все равно никогда не сделаете и сами это знаете.
Хульные мысли, кощунственные наваждения — так это называли во времена, когда нравственный контроль шел через религию. Страшный внутренний позыв к оскорблению святыни, жутко-насильственное умственное надругательство.
Есть у нас в мозгу механизм, который производит перебор всех возможностей. (Это гипотеза вряд ли новая, просто я это формулирую так, а кто-то, может быть, иначе, не хочу искать ссылок, в том ли дело, кто первый сказал «а».) Есть такой механизм — ну конечно, иначе откуда бы взяться фантазии, воображению?
Он, как айсберг в океане, главной своей частью скрыт в подсознании. Перебор всего. А так сделать?.. А так?.. А если такое произойдет?.. Из этого рождается невероятное количество психических химер — и безотчетно, и в сновидениях, и наяву.
Всякому может прийти в голову всякое, мозг может забуксовать на любой дичи и пакости. И нечего этого стыдиться, и ахать, и ужасаться. Важен лишь отбор, выход. Важна иерархия.
— Так вот, вся разница в том, что в обычной норме это гасится само собой, не доходя до сознания, а у вас проходит в сознание и пугает. А когда вы пугаетесь и начинаете бороться, то это еще увеличивается, как под лупой, и получается порочный круг. Понимаете?
— Понимаю. Но все равно мучительно… Неужели я псих, почему у меня не так, как у всех?
Да… У него вырывается в сознание как раз то, что должно оттормаживаться в первую очередь, что находится под сильным отрицательно-эмоциональным давлением… Что-то сместилось, какие-то контакты нервных клеток перезамкнулись. Ад грозит кулаками. Но, возможно, травма только спровоцировала то, что готовилось исподволь, раньше? Возможно, это отрицательно-эмоциональное давление было слишком сильным…
Детство… Вот когда происходит самая открытая и свободная игра этого механизма. Связи еще не задолблены стереотипами. Нет, не зря говорят, что каждый ребенок проходит через стадию гениальности: да, каждый нормальный ребенок, только гениальность эта совершенно беспомощна, сегодня она блистательно опрокидывает стереотип, а завтра сама за него цепляется, больше не за что…
Исходная непроизвольная гипотеза ребенка — все можно, — которой взрослый противопоставляет свое: все нельзя, кроме… Подумать только, что было бы, если бы ребенок начинал со все нельзя! Где бы мы были сейчас? Но все можно — это тысячи несовместимостей с жизнью, здоровьем, обществом. А среди этих несовместимостей прячется, быть может, одно-единственное спасение человеческого рода… Это какое-то невероятное месиво химер прошлого и откровений будущего…
А жизнь идет, стереотипы наслаиваются и крепнут, детство спускается в подсознание…
У него была заботливая, мягкая мать и грубый авторитарный отец, который, к счастью, мало вмешивался в воспитание. Еще несколько вопросов — и выясняется, что отец был для мальчика фигурой, стоящей в отдалении и обладающей грозной и непонятной потенциальной властью. Но соприкосновения с этой властью почти не было, было лишь ожидание, возможность. Кто-то полусвой, получужой…
Да, отношение к авторитарности не совсем ясно…
— Легче на людях или тяжелее?
— Смотря с кем. С ребенком хуже. С сотрудниками — когда как. С женой легче.
(Между тем с женой у него неважные отношения, постоянно конфликты по пустякам.)
— Было легче, когда ходил к нашему терапевту, а потом она мне сказала: больше не ходите ко мне со своими навязчивыми идеями. Тут уж стало совсем худо, не находил себе места.
Ничего себе психотерапия. Теперь четко чувствую, что гипноз пойдет.
В первые секунды сомнение, теперь нет. Пойдет на императиве. Чувствую по какому-то обмену движениями, по глазам, по всему… В контакте отцовский модус, категоричность, суровое мужское покровительство, но не однотонно, с вкраплениями… Братский, равный, демократичный тон ни в коем случае, все испорчу, поползут контрасты…
Мгновение на размышление.
— Встаньте, пожалуйста, взгляну на вас. Обычное неврологическое обследование: смотрите на палец… в стороны… Неврологически ничего особенного, так, чуть-чуть… Теперь пробная атака.
— Закрывайте глаза. (Власть в голос.) Куда падаете?! (Назад, назад…)
Пошатнулся назад и влево… Поддерживаю.
— Все, все!.. Все в порядке. Садитесь, пожалуйста. (Не мешкать! Глазной метод.)
Он в кресле. Наклоняюсь, как коршун, приказываю смотреть на переносье. Жесткая уверенность, почти торжество. Я уже победитель.
— Во время счета веки будут тяжелеть. При счете десять закроются. Раз…
Захлопал глазами на «четыре», закрыл на «девять».
— Спать.
Проверяю каталепсию — есть: рука воскообразно застыла в воздухе. Анестезия: колю иголкой руку, болевой реакции нет, можно было бы операцию делать…
Углубляю…
Несколько ободряющих внушений, сформулированных очень общо, никаких рискованных векселей вперед.
Погружаю глубже. Гашу свет, ухожу на десять минут. Это чтобы укрепилось в подсознании.
А я пока позвоню.
Прихожу, пробуждаю. Открыл глаза испуганно.
— Что ощущали?
— Не мог пошевелиться. Глаза сами закрылись. Но, по-моему, не спал, слышал шумы. Вначале хотелось даже засмеяться, все дрожало, улыбка была — и не мог…
— В голове?.. Мысли?
— Полная пустота, ничего. И навязчивых не было, а ведь за минуту, когда с вами говорил, были!
— Ни в коем случае не боритесь с навязчивостями, если появятся. Игнорируйте: пусть себе существуют, вы никогда не сможете им повиноваться, даже если захотите.
— Понял.
Будет ли толк? Не знаю, посмотрим. Этот эффект — маленькая ласточка, никакой весны пока нет. В капитальном успехе сильно сомневаюсь, но буду жать.
ВОТ ОНО… (Продолжение репортажа)
Входит свободно и непринужденно, садится, рассказывает о том, о сем. Достал интересную книгу о Шаляпине. Скоро концерт в Доме культуры, ему выступать: баритон. Самочувствие лучше, значительно лучше. Появилась внутренняя легкость. Свободно ходит по улицам, на работу. Вечером спокойно занимается своими делами. Правда, все же нет-нет да мелькнет проклятая мысль, нет-нет да прислушается к себе. В метро, в многолюдье иногда чуть-чуть не по себе, временами опять скованность… Уверенности еще нет.
…Программа чудес на сегодня: гипнотические прогулки; воспроизведение и преодоление трудных ситуаций. Репетиция предстоящей командировки. Тренировка подсознательных «я»: просмотр гипнотических кинофильмов. Перевоплощения и обмен ролями для укрепления контакта. Гипнотическая отработка навыка саморасслабления. Внушение общей бодрости, уверенности и радостного мировосприятия (подзарядка рая). Экспериментальная часть: попытка мысленного внушения. И также попутные импровизации, всякая всячина, исключая то, что может помешать лечению. Ну и хватит.
Это О. С. тридцатишестилетний высокий красавец, главный инженер крупного предприятия. Полное благополучие до того злосчастного срыва в командировке, когда, выпив поздним вечером что-то скверное, почувствовал сильное сердцебиение, головокружение и дурноту. Какое-то отравление (алкоголь нередко делает такое даже в малых дозах), сильная сердечно-сосудистая реакция, а при этом обычен страх…
И вот развивается стойкая боязнь пространств, открытых и закрытых, животный страх смерти, накатывающийся приступами страх за сердце, совершенно здоровое. Чуть что — щупает пульс, ложится в постель, а здоровяк, каких мало. И унизительно и обидно. О том, чтобы ездить в командировки, нет и речи: с трудом идет на работу, вечерами часто не находит себе места. Ни спорта, ни развлечений. Уже несколько лет мучается. Стал даже отставать от жизни. Лечился всячески, побывал и в санаторном отделении психиатрической лечебницы. Пытались лечить и гипнозом и аутотренингом, но без особого успеха.
У меня, кажется, пошло. Ощущение успеха сладостно, особенно когда он — прибавление полноценности в чью-то жизнь. Но знать бы, чему его приписать: себе или случаю. Хоть бы знать, за что себя похвалить. И надолго ли. Интуитивные предвестия ощутились уже в первой беседе, но я не посмел им поверить. Первые два сеанса вел очень осторожно, обычной техникой голосового усыпления с фиксацией взора: в вытянутую руку — мой волшебный шарик, на который приказываю смотреть неотрывно. По руке, взгляду и дыханию слежу за глубиной состояния. Сразу заметил прекрасную каталепсию: когда закрылись глаза и я осторожно взял шарик из руки, она осталась торчать в воздухе, как палка. При перемещении ее — особое ощущение, словно рука из воска или пластилина, полное отсутствие сопротивления. В это время сам загипнотизированный не чувствует ни малейшего напряжения, рука для него словно невесома и часами может сохранять любое, самое неестественное положение. Чем объяснить это, никто пока не знает. Когда такая каталепсия возникает в ходе сеанса самопроизвольно, без специальных внушений, это почти стопроцентный признак, что достижимы глубокие фазы. Но хотелось сначала посмотреть, какова будет реакция на гипнотическое состояние средней глубины.
Что ж, все в порядке. На выходе — бодрость, легкость. Немедленные внушения реализуются хорошо. Но отсроченные лечебные — хуже. Дома и на улице в общем все то же. Правда, я и формулировал достаточно обтекаемо, чтобы не было преждевременных разочарований.
…Открыть все шлюзы.
— Вы в глубоком гипнотическом состоянии. Глубоко спите. Вам не снится ничего. Полный контакт со мной. Мышцы ваши приобретают упругость и легкость. Вы можете встать, открыть глаза, свободно двигаться, разговаривать, мыслить… Вставайте.
Открывает глаза. Подымается, садится на кровать. Ждет приказаний. По взгляду, по некоторой приспущенности век вижу, что продолжает спать. Прекрасно!..
— Наденьте ботинки и пиджак, сейчас мы с вами пойдем на прогулку.
Четкими, уверенными движениями одевается, Ждет.
— Идемте.
Беру под руку, начинаем расхаживать по кабинету. Двигается свободно, послушен каждому моему движению.
— Давайте свернем сюда, за угол, пройдем по этой улице (огибаем стул, делаем три шага по направлению к стене). Где мы с вами находимся? Что за место?
— Таганская площадь.
Все.
Вот и чудо. Сомнамбулизм, гипнотический максимум. Для себя я это называю состоянием ВСЕ-ЧТО-УГОДНО.
Знакомо ли вам ощущение беспрепятственности, фантастической легкости полета во сне? Это естественно и прекрасно: оттолкнуться и полететь, плавать и нырять в воздухе, то бешено ускоряясь, то паря неподвижно… Вот это самое ощущение испытываешь, работая с сомнамбулом: фантастический полет в психике. И вместе с тем звенящее напряжение ответственности. Это не шутка: полное управление полем сознания.
— Давайте-ка с вами пройдемся на лыжах. Смотрите, какой чудесный лес. Какой снег!
— Да. (Восхищение во взгляде. Любовно оглядывает стены, мебель, потому что теперь это деревья, сказочно убранные зимой.)
— Надевайте лыжи.
Быстрые, четкие, пластичные движения. Раз… раз… одну галлюцинаторную лыжу, другую — прямо на свои обычные ботинки, это не смущает: раз сказано «надевать лыжи», значит он уже в лыжных ботинках.
— Готовы?
— Сейчас, крепление поправлю… Все.
— Поехали. Вот по этой лыжне. Вы вперед, я за вами.
Пошел. Сильно, ловко отталкивается галлюцинаторными палками. У стены делает поворот, идет вдоль, опять поворот. Обходит диван. (Это поваленная ель.) Пантомима в духе Марселя Марсо, с полной гарантией подлинности переживаний, той же, что в сновидении, даже еще больше.
— Сердце ваше работает прекрасно.
— Да!
— Сердце ваше сильная птица. Вы уходите один, далеко, без страха. Я исчезаю. Появлюсь неизвестно когда, вам это все равно. Вам легко, радостно и спокойно.
Идет, идет…
Все-что-угодно.
Можно превратить стул в медведя, погладить его, поговорить с ним: он может заговорить человечьим голосом, ему это ничего не стоит — стулу, а тем более медведю. Медведя можно превратить в черепаху, черепаху — в Александра Македонского, Александра — в синхрофазотрон. А потом убрать, аннигилировать, перевести в отрицательное пространство.
Гуляя на лыжах по лесу, можно увидеть множество маленьких бесенят, окаяшек. Они разные, но в большинстве коричневые и зеленые, мохнатые, косоглазые и бесхвостые. Это они производят всякие лесные скрипы и шорохи, а домашние окаяшки это делают на старых паркетных полах. Они очень чуткие, хитрые и спокойные. Но сейчас лесные окаяшки в большинстве спят.
Вот и кончается зима,
И жизнь логична и земиа.
Лето… Нет, осень. Небо голубое, деревья голые. И листья, и рябина, и желуди под ногами: идешь и шуршишь…
И вижу я: упругий мох.
Итог сомкнувшейся тропинки…
И в шевеленьи светлых пятен
Два муравья на смятом платье.
А там — дымок у самых ног.
Как пес, он тычется в ботинки.
…В космос? Пожалуйте, на любую планету. Но хочется к Луне, теперь такой близкой и обреченной. К ней — скорей. Пока еще там нет людей, времени осталась горстка.
…Стул возвращается из отрицательного пространства. Аутотренинг.
— Сядьте, пожалуйста. Вы в обычной рабочей обстановке. У вас состояние некоторого напряжения, скованности, усталости. Вы чем-то раздражены и обеспокоены. Внимание! Сейчас вы с этим блестяще справитесь! Оперативно и самостоятельно!
Вы принимаете удобную позу… Вот так…
Все ваши мышцы расслабляются. Дыхание свободное. Вы сосредоточиваете все внимание на вашей правой руке. Она начинает теплеть. И тяжелеть… Такое же ощущение появляется в левой руке… Во всем теле… Дышится легко. Вы ощущаете приятную прохладу в области лба. Полный покой и расслабленность… К вам вернулось хорошее настроение. Появляется бодрость… Собрался. Встал. Все.
Еще раз, в более быстром темпе!
Поза… Рука… Тело… Тепло… Тяжесть… Дыхание… Прохлада… Покой… Бодрость. Собрался, встал.
Еще раз. Еще быстрее! Свернуть все в один момент!
— Теперь в любой обстановке, вне сеансов, вне контакта со мной вам будет раз от разу легче вызывать у себя подобное состояние. Вы будете тренироваться самостоятельно.
ЗАГИПНОТИЗИРОВАННЫЙ ГИПНОТИЗЕР, ИЛИ КАК ОТМЕНЯЕТСЯ РЕШЕНИЕ О РАЗВОДЕ
А сейчас гвоздь программы чудес: гипнотическое перевоплощение личности.
Все-что-угодно. Можно перевоплотить О. С. в фельдмаршала Кутузова или в Наполеона. В Рафаэля или в Паганини. В маленького ребенка или в столетнего старика. Можно — в чернокожего короля, дать ему имя Уага-Дуга, и он забудет свое. Можно — в любого зверя или птицу, в дневную или ночную. В собственную жену или дочь. В неодушевленный предмет, в чайник или в будильник. В букву. В воздух. In herbis, in verbis, in lapidibus.
Но я не буду этого делать сейчас, ни к чему. Может быть, когда-нибудь потом, чтобы лучше пелось, я перевоплощу О. С. в Шаляпина, по методу коллеги Райкова. А сейчас я перевоплощаю его в себя. Чтобы ему легче дышалось. Чтобы уверенней билось сердце.
А сам попробую стать им. Чтобы…
— Внимание… Сейчас мы с вами меняемся душами. Производим гипнотическую пересадку психики… психическую пересадку сердец. Вы станете мной, а я вами… Это будет происходить по мере моего счета на «ка» и совершится на слове «эн».
Ка-один… ка-три… кa-восемь… ка-девять… эн.
Встает. Направляется ко мне. Не мигая смотрит, слегка приподняв брови. Он-я:
— Добрый день, О. С. Я-он:
— Здравствуйте, В. Л. Он-я:
— Ну рассказывайте, как дела. Я-он:
— Спасибо, лучше. Но еще не совсем… Он-я:
— А что? Что не совсем? Я-он:
— Скованность еще бывает. И тревожность. Начинаю вдруг думать о своем здоровье, ухожу в себя. Понимаю, что не нужно, ни к чему это, нет оснований, а все-таки внимание уходит куда-то внутрь… Просто стыдно. А с вами ничего, прихожу, все проходит.
(Гипнотизер входит в роль. Но нельзя терять контроля над ситуацией…) Он-я:
— Сейчас мы с вами проведем очередной сеанс гипноза… Сядьте, пожалуйста, в кресло. Примите удобное положение. Вот так… Расслабьтесь…
Вот это да: мои интонации, мои манеры. Странное, волнующе-неприятное ощущение, будто слышишь себя по радио или видишь в кино, в гриме: и я и не я. Нет никого более чужого и вместе с тем более притягательного, чем двойник. Очень странно… Ах, как жаль, что я не могу отдаться переживанию целиком, что я и актер и режиссер! Впрочем, дам себе отсрочку… Я уже расслаблен и закрыл глаза… Он меня гипнотизирует. Как верно берет интонации… Те же формулы, но импровизационно развивает по-своему. Надо запомнить, использовать, ведь это говорит его безотчетное знание самого себя. Или меня… Все перепутывается. Двойной гипноз. Как приятно отдыхать, как хочется, чтобы это длилось… Мой праздник, моя свобода.
…Все.
Я-я:
— Хватит, Володя… Хватит, О. С. Теперь вы — это вы, я — это я. Но мы оба обогатились. Вы взяли от меня то, чего вам не хватало. Взяли мою уверенность. А я взял у вас нужное мне. Теперь в каждом из нас — я и мы.
Но что же с ним делалось? Какое чудо превратило его в меня? Хоть на минуту, хоть на мгновенье…
Разумеется, он остается самим собою. Его поведение и переживания ткут узор только из тех ниток, которые смотаны в клубки его памяти. Ничего больше, это легко проверить. Гипнотизер дает только общую программу, колею, все остальное его мозг рождает сам. Но с поддержкой.
Память, капризная и жестокая властительница «я», под гипнозом становится покорной служанкой. Вот взрослый, перевоплощенный в восьмилетнего, пишет детским почерком, точно таким, какой у него был в этом возрасте, и рисует детские каракули. Пробужденный, он не верит, что это его произведение. Он живет в ситуации своего детства, играет в песочек, плачет и зовет мать. У него можно пробудить воспоминания, казалось, канувшие в небытие, и нащупать скрытые корни «комплексов». Если перевоплотить его в новорожденного, у него появится сосательный рефлекс, глаза станут бессмысленными, «плавучими»…
Слои личности? Да, человек насквозь личность вдоль и поперек. Но вот гипнотизер перевоплощает молодую сомнамбулу в столетнюю старуху. Посмотрите: она сгибается, еле идет. Останавливается передохнуть… Садится старчески… В каждом движении усталость, неуверенность, тяжесть. Погасший взор, дрожат руки. Надтреснутый голос… Гениальная игра, подлинность переживания, почерпнутая из знания о других. И даже не из знания, а из человекоощущения, из эмпатии…
Это не слой личности: его еще не образовалось. Но, может быть, это предвосхищение?.. Если гипнотизер велит перевоплотиться в личность, которую загипнотизированный не знает, он застынет в недоумении или станет делать то, что делал бы, будучи самим собой. Или пойдет по колее какой-нибудь случайной ассоциации. Если велеть ему превратиться в некую глокую куздру, замрет или станет чем-то средним между динозавром и автомобилем.
В кого бы и во что бы он ни перевоплощался, он проявляет себя и только себя. Чудо, пробуждающее в нем это высочайшее, подлинное актерство, — чудо памяти и могучей логики подсознательных «если бы», вскрытой гением Станиславского. Как мы богаты, сколько впитываем и храним в себе от природы, от всей нашей жизни, от каждого человека, с которым общаемся, о котором узнаем из книжек или хотя бы понаслышке! Как входит все это в глубину нашей души! Сколько в нас потенциальных личностей…
Но глубина души на семи замках. Почему это возможно только в сомнамбулическом трансе? Почему О. С. не способен к такому светлому, превосходному чуду в бодрственном состоянии? Напротив, какое-то злостное античудо держит его в плену у необоснованных страхов, и его приходится шаг за шагом освобождать.
Что это за тиски, в которые всегда зажато наше подсознание?
В ЗО-х годах в Вене Джозеф Морено открыл первый психодраматический театр. Этот Морено удивительный человек. (В 1958 году у нас издана его книжка «Социометрия».) Нельзя понять, кто он: психолог, психиатр, социолог, философ, режиссер или сумасшедший. Сам он себя считает пророком и революционером. Многие над ним посмеиваются. По темпераменту он, кажется, типичный гипоманьяк и страшно честолюбив. Сейчас он живет в США и атакует конгресс требованиями об организации министерства человеческих отношений.
Его психодрама — это и лечебная процедура, и зрелище, и научный эксперимент, и дискуссионный клуб. Сюда приглашаются душевнобольные и всевозможные невротики, и их родственники, и так называемые здоровые люди — все, кто хочет, у кого какие-то конфликты с окружающими или с самим собой… А у кого их нет?
Каждый — и зритель, и актер, и исследователь. Психотерапевты виртуозно действуют в качестве «участников-наблюдателей». Общая программа: мы играем во всех, в каждого и во все. Моделируем все ситуации. Всем все позволено. Атмосфера импровизации, над которой витает незримая, тонкая психологическая режиссура.
Тут и знакомятся, и целуются, и ругаются, и плачут — все как в хорошем сумасшедшем доме. Не разрешается только применять физическую силу. Общая цель: выговориться, выложиться, отреагировать, вывести наружу свои подсознательные конфликты, комплексы, ожидания… Обогатиться подсознанием других людей… Лучше понимать себя и других…
Гипноз не применяется, все происходит по типу обычных сознательных самовнушений и взаимовнушений — игры ролей. Начальник играет роль подчиненного, подчиненный — начальника… Мужей перевоплощают в жен, жен в мужей, женихов и невест заставляют на некоторое время становиться друг другом. Нередко после этого принятое решение вступить в брак отменяется. Зато и решения о разводе тоже…
Насколько это перспективно? Не знаю. Морено, конечно, энтузиаст.
ГИПНОЭКРАН
А мы с О. С. продолжаем сеанс.
Погуляем еще немного. Спустимся в метро, пройдем мимо зловещей таблички: «Нет выхода». А нам и не надо. Я опять его оставляю, и он ухитряется провести аутотренировку в переполненном вагоне, стоя. Сделал аутотренировку: поезжай в командировку. На поезд… Вышел… Вокзал… В гостиницу… Номер… (Гипнотизер удаляется в отрицательное пространство.) Побрился, позавтракал. Съездил на предприятие. Вышел гулять по незнакомому городу. Все в порядке. Идет по незнакомым улицам. Задержался…
— Что вы там увидели, что-то интересное?
— Да, интересная церковь, семнадцатый век.
— А что там происходит?
— Неудобно мне заходить, я с портфелем. В окно посмотрю… Служба. Панихида… Нет, венчание.
Какая активная галлюцинаторная продукция… Насколько в ней участвует сам гипнотизер, сказать трудно. Может быть, что-то от подсознания.
Попробовать другой вариант?
— Сядем.
Беру его руку. Пальцем медленно рисую на ладони кружок. Нет, овал. Нет, квадрат. Белый квадрат.
— Это гипноэкран… Видите? Он начинает светиться…
— Да, вижу.
— Всмотритесь внимательнее. Кого вы там видите?
Это я… Я сам…
Что вы делаете?
Я дома… Сижу в кресле. Читаю газету.
— А сейчас?
— …Встаю. Подхожу к зеркалу. Причесываюсь. Одеваюсь. Подхожу к двери. Хлопаю дверью, выхожу на улицу…
Через гипноэкран снова показываю ему предстоящую командировку, его самого в командировке (интересно, что из этого сбудется), показываю и жену, которую он пожелал увидеть.
— Она?
— Oнa. Идет по улице с хозяйственной сумкой.
— Выражение лица?
— Обычное. Озабоченное.
— Поговорите с ней. Она о чем-то вас спрашивает.
— …Спрашивает: «Когда домой придешь?» — «Вовремя, как и обычно…» — «Не опаздывай».
— Сейчас переключу гипноэкран на самое приятное. Переключаю…
— Я… Опять я… В концертном зале. Сижу и смотрю. И слушаю. А на сцене тоже я. И в зале и на сцене. Я на сцене стою у рояля. Выступаю. Пою. Пою, кажется, хорошо…
— Что… что вы поете?
— Старинный романс.
— Вы становитесь тем собой, который поет романс.
Встает, начинает тихо, проникновенно:
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви, звезда приветная.
Ты у меня одна, заветная,
Другой не будет никогда…
Забываю о гипнозе.
Чуть громче, прикрыв глаза:
…Звезда надежды благодатная,
Звезда моих волшебных дней,
Ты будешь вечно, незакатная,
В душе тоскующей моей.
Твоих лучей волшебной силою
Вся жизнь моя озарена…
— Спасибо вам. Вы мне еще споете когда-нибудь…
— Я пел вполголоса, чтобы не сбежался народ. Какой тонкий учет ситуации! А ведь он спит. И не спит… Надо дать полный отдых его мозгу.
— …Отдохните. Сон.
Погружается. Дышит ровно, как ребенок.
Ощущение, будто он ловит мои мысли и желания на пороге слов, именно с полуслова. Какая-то сверхпроводимость подсознания. Сейчас его не разбудит никакая сила, хоть атомный взрыв, а одно мое слово — и в секунду он бодр, свеж, ярок, чтобы через мгновение, если прикажу, погрузиться опять…
И страшно и великолепно: вот оно, таинство, вершина работы, откровение, в полном покорстве своем непостижимое.
А если не слово, а если только движение, только мысль?
Нет, на сегодня хватит. Экспериментальную часть отменить.
ОТСТУПЛЕНИЕ О ЧЕРТОВЩИНЕ
Решение не только эстетическое, но и врачебное: послезавтра ответственная поездка, экзамен всего курса лечения; не стоит перегружать подсознание: лучше дать концентрированную, прицельную тонизацию.
Так и было сделано…
На другом же сеансе с О. С. я предпринял одну из своих многочисленных дилетантских попыток мысленного внушения. Дилетантских — потому что серьезно этим не занимаюсь, не нахожу времени и нужды. А все-таки интересно.
Сажаю напротив себя, весь его сомнамбулизм собираю в одну точку: сейчас он будет читать мои представления. Я буду молчать и представлять, и он тоже.
Концентрируюсь.
Часы. Ответ: очки.
Кольцо. Ответ: галстук,
Как прикажете толковать? У очков круглые стекла и у часов… Кольцо надевается (на палец) и галстук (на шею). А?
Ерунда. Конечно, ничего не вышло. Спать.
Может быть, не получается потому, что я в принципе в это не верю — от рационального ума, знаний о мозге, которые подсказывают нетелепатические гипотезы. А может быть, это выходит лишь самопроизвольно, спонтанно? (Хитрый и сильный аргумент телепатов.) Может быть (и наверняка), все надо методически обставлять совсем иначе. Внушать ему, например, не концентрацию на мне, а, наоборот, свободу, праздность мысли…
Не знаю. Хочу отречься от слишком категоричных суждений, которые высказывал в другой книге. Просто не знаю.
В собственной практике очень подозрительным в этом смысле мне показался только один случай. В. А. — одна из моих первых сомнамбул, милая и симпатичная женщина, которую мне удалось избавить от навязчивостей и депрессии, в гипнотическом состоянии, как и в жизни, удивительно живая и чуткая собеседница, с четкой, мгновенной реакцией. Вместе с тем гипнотический сон ее оказывался чрезвычайно глубоким; элементарные зрительные представления легко переходили в сюжетные переживания типа сновидений, так что с моей стороны требовалась особенная бдительность. Однажды, например, при внушении «вы видите яркий мигающий свет» на лице ее изобразился нарастающий ужас, она чуть не закричала — тут же отменяю внушение, спрашиваю:
— Что увидели?
— Машина ехала… Прямо на меня… фарами… ослепила…
В другой раз я внушил ей в порядке эксперимента, что по выходе из гипноза левая рука ее будет в течение пяти минут нечувствительной. В. А. просыпается, встает, а левая рука болтается, как тряпка (не только потеря чувствительности, но и двигательный паралич, Павлов назвал бы это иррадиацией торможения). В. А. несколько озадачена, трясет рукой:
«Отлежала». Дополнительным внушением быстро все снимаю.
На одном из сеансов, погрузив В. А. в глубокое гипнотическое состояние, я вышел из гипнотария и отправился на другой этаж по каким-то делам. При этом я не сделал обычной в таких случаях оговорки, что удаляюсь и до моего появления она будет спать, ничего не слыша. На сей раз контакт со мной остался напряженным, взвешенным, она все время ожидала…
Вернувшись, я стал разговаривать с В. А. и спросил, где я, по ее мнению, мог быть. К моему удивлению, она после некоторого колебания точно указала место, куда я ходил.
— А как вы об этом узнали?
— Все время вас слышала. Чувствовала ваше присутствие.
Что я делал? Насчет этого она сказать не могла ничего, кроме:
— С кем-то разговаривали.
И это была правда. Но психиатры в основном только и делают, что разговаривают.
После этого я четырежды намеренно повторял ту же ситуацию, отправляясь каждый раз в разные места. Из них дважды В. А. называла место верно, а все это происходило в большом трехэтажном корпусе больницы.
— Так что же вы — слышали меня или видели?
— Не могу вам сказать… Как-то чувствовала.
Это, могло быть, конечно, просто случайным угадыванием с элементом вероятностного прогнозирования: ведь она знала расположение основных помещений корпуса (физиотерапия, холл для встреч с родственниками и пр.) и приблизительно знала, куда в какое время может пойти врач. Но нельзя исключить и какого-то сверхобострения чувствительности…
Чешский исследователь Мартин Рызл специально отбирал среди сомнамбул тех, которые показывали высшие результаты в угадывании на ощупь цвета карточек, запечатанных в светонепроницаемые конверты. Этих сомнамбул он специально тренировал в гипнозе, пока не добивался стойких результатов со значительным перевесом над статистической случайностью. Опыты достаточно четкие, с солидной математической выверкой, но они все же нуждаются в дополнительном повторении, подтверждении, критическом анализе…
После окончания курса лечения мы с В. А. сделали еще одну телепатическую попытку. Она любезно согласилась прийти на эксперимент домой к Михаилу Сергеевичу Смирнову, известному нашему специалисту по парапсихологии, у которого редко и счастливо сочетаются неистребимая готовность энтузиаста ко всяческим чудесам и неподкупная, дотошная строгость скегпика. Мы решили попробовать самую что ни на есть банальщину: мысленно внушать зрительные представления. В. А. согласна на все. Усыпляю.
…Что такое? Куда девалась обычная легкость контакта? Я задаю В. А. вопросы, но она не может выдавить из себя ни слова, будто онемела. Ни о каких мысленных внушениях, понятно, не может быть и речи. Пробуждаю. В. А. не очень хорошо себя чувствует, какая-то тяжесть в голове, разбитость. Энергичные дополнительные внушения. Все проходит.
Поделом нам с М. С.: конечно, безобразная, непродуманная постановка опыта. Как будто нарочно сделали так, чтобы все испортить, если даже бы что-то и было. Поторопились.
Я многое проглядел и не предусмотрел. Надо было лучше подготовить В. А., снять дополнительное подсознательное сопротивление, вызванное необычной обстановкой и новыми задачами. Словом, дали маху. После этого просить В. А. прийти снова на опыт было уже невозможно.
И все же меня не оставляет ощущение, что с В. А. у нас что-то есть или что-то было, какая-то чертовщинка.
Сейчас она здорова. По специальности она стоматолог, прекрасный врач, и я иногда с удовольствием (впрочем, это не совсем то слово) пользуюсь ее услугами. Нет ничего лучше, как лечиться у собственного пациента — бывшего, разумеется. Когда я сажусь в зубоврачебное кресло, она для меня лучше всякого гипнотизера. Бормашина в ее руках мурлыкает, как котенок.
— Только не смотрите на меня, — просит В. А., и я покорно закрываю глаза и открываю рот.
Но вот что любопытно: я появляюсь у нее довольно редко и нерегулярно, однако она почти всегда предчувствует это. Во всяком случае, так она уверяет. Когда я звоню по телефону, она, подходя, почти знает, что звоню я. Или это уже профессиональное вероятностное прогнозирование?
КАК ЗАГИПНОТИЗИРОВАТЬ КРОКОДИЛА
Все чудеса внушения можно получить при полном бодрствовании. Так в основном и делалось великими и малыми внушителями всех времен и народов.
Но сон великолепен как физиологический скальпель. позволяющий отсекать целые массивы памяти. Можно очень осторожным контактом переводить обычный сон в гипнотический. Обычный сон, в сущности, всегда чуть-чуть гипнотический: слабые контакты со средой, «сторожевые пункты» (прекрасное выражение Павлова) всегда остаются.
Однако скальпель сна не всегда достаточно управляем. Есть так называемая летаргическая форма гипноза: мышцы очень сильно расслаблены, движения и речь затруднены, несмотря ни на какие специальные внушения, тонус не меняется. Такой гипноз, по моим наблюдениям, особенно часто развивается у лиц атлетического сложения, а также у людей, предварительно принявших спиртное. В таких случаях контакт неустойчив, гипноз легко переходит в обычный сон и лечебная внушаемость мала. Далеко не всегда достижимая глубина гипноза параллельна внушаемости в бодрственном состоянии.
Лечебное значение сна относительно и переменчиво — здесь очень много неясного.
Мы еще не знаем, в какой мере человеческий гипноз родственен так называемому животному — тому, который получается, когда лягушку, курицу, индюка, кролика, кошку, собаку, льва, осьминога и так далее быстрым, энергичным движением переворачивают на спину и энергично удерживают в этом положении. Это выходит не всегда, но при должном навыке достаточно часто: животные впадают в оцепенение и каталепсию. Похоже, что это какой-то древний защитный рефлекс, широко распространенный в мире животных, в принципе тот же, что и обморок жука-богомола.
Возможны и другие способы. Собаку можно быстро загипнотизировать, если крепко сжать руками ее морду и, глядя прямо в глаза, делать пальцами быстрые движения — пассы вдоль носа, вокруг глаз и по щекам; уже через несколько секунд некоторые псы впадают в каталепсию.
В качестве метода гипнотизирования крокодилов некоторые смелые люди рекомендуют следующее: быстро вскочить крокодилу на спину, заглянуть ему в глаза и резким движением захлопнуть челюсти: он их уже не разомкнет. Не пробовал, но охотно верю.
В XVII веке Атанасиус Кирхер опубликовал труд под несколько старомодным названием «О силе воображения курицы», в котором описывался «экспериментум мирабиле»: курица кладется на бок, а перед носом у нее проводится меловая черта. И курица ни с места.
Слово «торможение» здесь, конечно, очень подходит. У Павлова собаки впадали в состояние, названное им гипнотическим, при разных условиях: когда на них действовали однообразные монотонные раздражители, когда не подкреплялись условные рефлексы, когда раздражители были слишком сильными… Конечно, торможение, а что еще?
Но торможение вовсе не обязательно для реализации внушений у человека.
В сомнамбулизме мозговые биотоки соответствуют внушенному состоянию. Команда «спать» — биотоки сна. Команда «проснулись» — биотоки бодрствования, причем гораздо более определенные и устойчивые, чем в обычном бодрствовании. (Они похожи на биотоки мозга у йогов в состоянии «пранаяма».) Восприятие и поведение активны. Однако огромная внушаемость по отношению к гипнотизеру и избирательный контакт остаются. Контакт избирателен по значимости. Все, что исходит от гипнотизера, получает максимум внутренней вероятности; здесь достигается абсолют веры.
Несомненно, гипноз имеет самое интимное отношение к раю и аду, этим двум главным правителям нашего мозга.
Механизм обычного сна тоже к ним причастен. Сон несовместим или мало совместим с болью, тревогой, депрессией… С другой стороны, он невозможен и при сильном напряжении рая, но легко наступает после кульминации наслаждений. Желание спать может быть адским, при засыпании на нас нисходит тихий рай.
А каким торможением объяснить отсроченное внушение?
Я внушаю сомнамбулу, что ровно на пятый день после сеанса, ровно в пять вечера, он позвонит мне по такому-то телефону и справится о моем здоровье. До самого момента исполнения — полное забвение всего внушенного и всего, что связано со мною: вообще забыть меня.
И вот сомнамбул живет как ни в чем не бывало эти пять дней. Он и знать не знает никакого гипнотизера, спросите его обо мне — он ответит: «В первый раз слышу», — и вполне искренне. Но приближается назначенный час. Он начинает чувствовать беспокойство. Что-то гнетет его, что-то он забыл сделать. Беспокойство достигает кульминации, и вдруг — точно в назначенное время! — его осеняет; он же забыл позвонить! Кому?.. Он еще не знает, не помнит и номера телефона, но, снимая трубку, вспоминает. Он не знает, кому звонит, но, услышав голос, говорит с искренней тревогой:
— Здравствуйте, В. Л.! Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, все хорошо. А теперь вы вспоминаете все окончательно и чувствуете себя превосходно.
Так, отсроченно, сомнамбулам можно внушать многое, если не все из того, что внушается непосредственно в ходе сеанса, — границы отсроченного внушения пока точно не установлены.
Мне приходилось убеждаться, что таким образом можно внушать и поступки, в достаточной мере несообразные. Однажды в доме отдыха я позволил себе произвести эксперимент, по-моему, невинный, но убедительный. Юноше из отдыхающих было внушено, что на следующий день, во время обеда в столовой, перед тем, как есть второе, он встанет и громко произнесет фразу: «…Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять!» Задание было выполнено по образцу предыдущего случая. Юноша этот вообще очень застенчив, даже чрезмерно, и конечно, такое ему никогда бы не пришло в голову. Интересно, что после этого внушения он стал и во всем остальном заметно более уверенным, раскованным.
В другой раз в том же доме отдыха двум подросткам-сомнамбулам, Саше и Павлику, я внушил, что на следующий день, опять-таки во время обеда, они явятся вдвоем в столовую и споют отдыхающим песню «Пусть всегда будет солнце», после чего найдут меня и доложат о выполнении задания. Полное забвение до момента исполнения.
Целый день они толкались на виду у всех, играли и резвились, не разлучаясь, и нашлись, конечно, доброжелатели, постаравшиеся им рассказать, как и что они должны сделать. Однако ребята отмахивались и смеялись, не верили ничему. Я раза два проходил мимо них — со мной ни слова, будто не знают меня. Однако за час до срока они уже вертелись около столовой.
— Ну что, будете сейчас петь? — спрашивали доброжелатели.
— Не, мы петь не будем, чего это еще, зачем? — недоумевали ребята.
Но последние пятнадцать минут вели себя уже странно, как потерянные. Когда совсем приспело время, Саша, более активный в сомнамбуле и более самостоятельный в жизни, вдруг обращается к Павлику:
— Ну что, пошли?
— Пошли!
Дальнейшее было разыграно как по нотам.
Это произвело впечатление на многих и на меня самого. Какая же сила таится в подсознании!
Всегда, когда приходилось делать отсроченные внушения и наблюдать их выполнение, у меня возникало впечатление, что в самый момент действия испытуемый возвращается, хоть и не в той степени, в сомнамбулический транс. И не только в самый момент… Если даже специальным энергичным внушением оговаривается полная безмятежность на время отсрочки, все равно впечатление, что безмятежность эта не совсем полная или, может быть, чересчур подчеркнутая.
Некоторые наши необъяснимые, казалось бы, поступки, чувства, мысли или сновидения являются, очевидно, результатом подобных отсроченных внушений, только не гипнотических, а бодрственных, о которых мы не сохраняем воспоминания… Эти несознаваемые побуждения могут вызывать внутренние конфликты — неврозы. И гипноз иногда помогает их вспомнить.
Очевидно, механизм внушения как-то связан с внутренним бессознательным отсчетом времени. Не через него ли некоторые заказывают себе проснуться в определенное время, иногда с точностью плюс-минус пять минут? Может быть, через этот же механизм бессознательно заказывается и время наступления смерти? Любви?
Здесь — область тончайшей мозговой игры, требующая строго личного подхода и смелых решений. Здесь у меня есть и врачебные секреты, о которых я никогда никому не скажу.
ПО ВЕРЕ ВАШЕЙ ДА БУДЕТ ВАМ
Одним словом у сомнамбул можно менять температуру тела, состав крови и обмен веществ. Можно вызвать ожоговый волдырь на месте прикосновения холодного пятака, внушив, что этот пятак раскален добела. Я этого никогда не делал и не буду, но это считается гипнотической классикой наряду с каталептическим «мостом», когда, внушив полную деревянность мышц, загипнотизированного кладут на спинки двух стульев затылком и пятками, да еще сверху сажают на него двух человек.
Удивит ли нас после этого, что внушением и гипнозом иногда (если бы всегда!) вылечиваются головные боли, экзема, астма, гипертония, язва желудка, недержание мочи, заикание и десятки всяких прочих психонервных и спазматических расстройств? Что есть случаи — конечно, редчайшие, — когда под влиянием внушений и самовнушений рассасываются опухоли! Растут и выпадают волосы!
Я мог бы рассказать о волшебниках африканских племен, без малейших ожогов танцующих на раскаленных камнях;
- о молодых австралийцах, которые быстро чахнут и умирают, когда догадываются, что колдуны из соседних племен навели на них кость. Навести кость — это то же, что сглазить;
- о том молодом здоровом африканце, который умер в госпитале Швейцера от паралича дыхания, после того как случайно, садясь в пирогу, раздавил паука, свое «священное существо», — паук якобы был его дальним предком;
- о бессодержимых монахинях Луденского монастыря, из которых страшными голосами орали демоны по имени Исаакарум и Бегемот, а у некоторых на коже выступали красные и белые кресты, имена святых, а также хульные слова;
- о чудесах йогов, которые самовнушением вызывают у себя все, что у сомнамбул можно вызвать внушением. Говорят, что йоги и умереть могут, внушив себе это. Сами йоги так уверяют. Дня за два, за три. Или побольше.
Я столь же уверен в том, что это возможно, сколь в том, что это трудно и редко.
Верю, что человек может жить одной верой в счастье и самим счастьем, когда его сердце уже не должно, не может работать: нечем, расклепались клапаны.
У меня есть гипотеза, что все это делает один и тот же мозговой творец нашего будущего. Внутреннего будущего. Но отчасти и внешнего.
Объяснение условными рефлексами удовлетворить не может. Почему одно и то же «спать», сказанное с одной и той же интонацией, у одних вызывает неудержимый сон, у других — безразличие, у третьих — смех?
Здесь ничего нельзя понять, если не допустить, что в мозгу у нас есть особый физиологический механизм веры.
Аппарат подсознательного ожидания, непроизвольного прогнозирования. Некое устройство, придающее внешним и внутренним событиям субъективную вероятность.
Как бы это понаучней сформулировать?..
Не будем делать хорошую мину при плохой игре. Мы почти совершенно не знаем, как работает этот механизм. Мы можем только догадываться, что он имеет косвенную связь с волей, прямую — с эмоциями, глубокую — с памятью, и обладает огромной психофизиологической силой.
Мало что можно сказать пока, кроме этих общих слов.
Чудо — переход ожидания в событие, слова — в состояние организма.
Очевидно, есть какие-то пути повышения и понижения внутренней вероятности. Некоторые факты подсказывают, как это может происходить. Путники, умирающие от жажды, видят галлюцинаторные миражи (не путать с оптическими) с озерами чистой, прохладной воды. Страшно голодный человек галлюцинирует яствами и пирами. Чем не сомнамбулизм? Но здесь потребовалось страшное напряжение ада, сдвиги в обмене веществ, тяжелейшая ситуация. Мозг рождает сам в себе то, чего он так отчаянно ждет, чему, казалось бы, уже нет никакой вероятности наступить.
Странно… А если, напротив, вероятность очень велика? Если ожидаемое совсем близко?
Предвосхищение, упреждение… Мозг все время строит модели будущего — модели, которые в той или иной мере этим будущим и становятся. Да, будущее отбрасывает свои тени. И если хоть что-то подкрепляет ожидание, подсознание бросается навстречу и спешит творить будущее в самом себе. Мозг всегда стремится обогнать время, непрерывно дает будущему задатки вперед, он доверчив, быть может, чрезмерно.
«Когда же он пришел в дом, слепые приступили к нему… И говорит им Иисус: веруете ли, что Я могу это сделать? Они говорят Ему: ей, Господи!
Тогда Он коснулся глаз их и сказал: по вере вашей да будет вам. И открылись глаза их».
Какая ловкая подстраховка! Прозрел — значит, чудо совершил я. Не прозрел — виноват сам, не сумел поверить. Да, древние чудодеи знали, что такое внушение, знали и его могущество, и пределы.
Кто мог прозреть от прикосновения Христа (допустим, что он существовал и эпизод произошел в самом деле)? Только человек, страдавший функциональной слепотой, при которой все зрительные пути сохранены, но глубоко заторможены. Такие случаи встречаются, причем слепота может длиться много лет и казаться органической. Бехтереву тоже удавалось излечивать такие случаи внушением — эффект, конечно, потрясающий. Так иногда излечиваются и застарелые параличи, и немота, и глухота…
Во всех этих случаях патологическое состояние поддерживается длительным и мощным непроизвольным прогнозом: «так будет… так будет и дальше… так есть…» И вдруг — еще более могущественный конкурирующий прогноз: будет чудо! — подкрепленный реальными признаками… Клин клином! Сила того же механизма, творца внутреннего будущего, вырывается у болезни и захватывается здоровьем.
Цепная реакция повышения внушаемости — вот основа чудес, доступных для нас.
Взять хотя бы такую гипнотическую малость, невинную штучку, которой пользовался французский гипнолог, мой полуоднофамилец Леви-Зуль (вернее, это я его полуоднофамилец). Он приказывал своим испытуемым фиксировать взором красный крест на сером фоне. «Закройте глаза, и вы увидите зеленый крест», — говорил он многозначительно. Закрывали — и видели, ибо таков реальный цветовой эффект сетчатки, остаточное возбуждение нервных клеток. Но поскольку природа эффекта испытуемому непонятна, он рассматривает это как первое гипнотическое чудо: один-ноль в пользу гипнолога. Внушаемость повышается, следующие внушения получают дополнительные баллы внутренней вероятности — эмоциональные баллы веры. И так до максимума, до абсолюта, который и есть не что иное, как сомнамбулический транс.
Между прочим, самое коварное, макиавеллиевское средство обмана — полуправда. Высказывалось и другое мнение, что ложь должна быть грандиозной. Сие однажды изрек не кто иной, как Адольф Гитлер. В одном случае элемент правды создает прогноз, что и все остальное правда. В другом — расчет на психологический шок, на полный паралич тонких, высших прогнозирований, на пробуждение самой примитивной, детской внушаемости. Возможно и смешение обоих методов.
Гипноз — обнаженно заостренная модель того, что происходит в каждодневном общении.
Это надо знать, потому что именно здесь — точка, в которой пересекаются демагогия и искусство, откровенное шарлатанство и высочайшая психотерапия. «Сначала ты работаешь на авторитет, потом авторитет работает на тебя» — все то же непроизвольное прогнозирование.
Авторитет — лицо, компетентное в непонятном. Это огромная внушающая сила. Для некоторых больных обход профессора — сильнейшая психотерапевтивеская процедура, хотя профессор может лишь с умным видом похлопать его по плечу, ничего не понимая. Авторитетный врач может лечить дистиллированной водой, а неосторожно брошенное слово может стоить больному жизни. Нет ни одного лекарственного средства, которое вместе со своим специальным действием не оказывало бы еще и так называемого плацебо-эффекта — чисто внушающего. Этот эффект обнаруживается в эксперименте, когда пациенту под видом лекарственного препарата дают какие-либо нейтральные таблетки: ему становится лучше! Ибо за желтенькими шариками и розовым драже скрывается и работает все тот же Авторитет; личный — предписывающего врача, безличный — науки.
Насколько силен эффект плацебо, зависит от внушаемости и от того, как обставлена процедура предписывания, насколько врач уверен, категоричен, приятен, спокоен… Но не только от этого. Новые средства часто хорошо помогают только потому, что они новые — и пока они новые. Есть мода на лекарства — и врачам остается только умело ею пользоваться. Даже баснословные гонорары, которые берут некоторые частники, в определенных случаях оказывают благотворное внушающее действие: если так здорово дерет — значит, есть за что.
Здесь очень трудная этическая ситуация. Написав эти строчки, я испугался, что могу лишить кого-то, кто их прочитал, спасительной веры в лекарство, во врача или во что-то другое. Но, с другой стороны, молчать об этом — значит оставлять человека слепой игрушкой собственных бессознательных сил и влияний извне.
…Нет, каждый должен быть хозяином своей судьбы. Человеческое достоинство не в том, чтобы прятать голову в песок, а в мужественном знании. Знание собственных бессознательных механизмов не в силах уничтожить их действие, как не дает и гарантий на полное ими управление. Но это знание приближает человека к тому, чтобы стать по крайней мере соправителем. Нельзя позволять силам внушения и самовнушения орудовать вслепую и самовластно.
Для повышения внушаемости колдуны и знахари проделывают всевозможные непонятные манипуляции. Это чистой воды внушения: делается нечто, якобы могущее иметь значение, вернее не могущее не иметь значения. Нагнетается ожидание. Главная же хитрость, конечно, в том, что подобные процедуры сочетаются с действительно лечебными: приемом лекарственных трав, примитивной хирургией.
Сотвори чудо! — требовали во все времена люди от Авторитета. Сотвори чудо — подтверди свою компетентность в непонятном! Как? Через вмешательство в понятное, значимое для нас.
Я не могу больше об этом говорить, мне хочется, чтобы читатель сделал хотя бы попытку критически взвесить роль внушений в жизни. Я сам еще не могу точно определить их удельный вес в своей — чувствую только, что он очень велик.
Это очень трудно. Дать определение внушению невозможно — настолько оно всеобъемлюще, настолько размыты его границы. Его можно было бы назвать, скажем, феноменом внедрения информации в личность, но такое определение мало что проясняет.
Внушение и биологично и социально. Оно всегда — акт общения, прямого или косвенного. Практически именно внушения определяют и наше мировосприятие и наше поведение. Традиции, общественные стереотипы, социальные установки — все проходит через этот механизм. Логическое мышление — вот, казалось бы, антитеза внушения. Но ведь оно покоится на доказательствах. Доказательства же сводятся к аксиомам, принимаемым как нечто само собой разумеющееся, то есть на веру. Вот и внушение…
Тысячи и миллионы разнообразных внушений проникают в нашу психику, живут в ней, умирают и возрождаются.
Внушают не только люди. Общение происходит и через предметы и через природу. Огромно внушающее действие обстановки — статики нашего бытия. Куда бы мы ни пришли: в поле или на завод, в театр, домой, в больницу или на кладбище, — обстановка сразу же определяет самые общие рамки наших поступков и чувств. Она всегда содержит массу скрыто подразумеваемого. Покажи мне твой дом, и я тебе скажу, кто ты. Я видел в некоторых подъездах глубоко продуманные надписи: «Дети! Соблюдайте чистоту. Помните: лестничная клетка — это часть вашей квартиры. Администрация». Хоть бы кто-нибудь догадался написать, что лестничная клетка — это часть нашей души.
ВКРАПЛЕНИЕ: ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
У тех, кто знакомится с чудесами гипноза, возникает естественный и тревожный вопрос: а как далеко может зайти гипнотическое овладение личностью?
Нет ли опасности злостной манипуляции?
Возможно ли преступное использование гипноза?
Вопрос этот одно время оживленно дебатировался, особенно после ряда нашумевших во Франции процессов об изнасиловании под гипнозом. В подавляющем большинстве в таких случаях выяснялось, что один из двух элементов состава преступления отсутствовал: либо не было гипноза, либо не было изнасилования.
Однако ни публику, ни гипнологов это не успокоило. Гипнологи, понятно, стремились доказать, что их метод не содержит в себе угрозы морали, публика требовала подтверждений. Деликатность предмета не позволяла ставить решительных экспериментов. Судили по косвенным признакам. «Личность в гипнозе остается самою собой. Посмотрите: эта дама-сомнамбула ни за что не хочет вылить чернила на свой элегантный туалет». Вполне понятно, но аргумент слабоват. Французский гипнолог Коке, дав своей сомнамбуле в руку карту и внушив: «Это нож», приказал заколоть его (Коке). Внушение было выполнено беспрекословно. Тогда Коке дал в руки сомнамбуле настоящий нож и повторил приказ. Та замахнулась и, уронив нож, забилась в истерике.
И это методически слабо. Гипнолог создал конфликтную ситуацию: он приказал убить себя без всяких на то оснований. А суть преступного внушения состоит как раз в том, что совершаемый поступок уже не кажется преступлением.
Правда, можно спросить: а как же карта? Ведь она субъективно была ножом? Значит, не совсем… Важен ведь и тон внушения, а он вряд ли был тем же, когда в руках у испытуемой оказался настоящий нож.
Немецкий врач Кауфман решился на более серьезное. Он дал сомнамбулу пистолет, велел выйти на улицу и выстрелом убить полицейского. Внушение было немедленно и точно выполнено. Патрон, разумеется, был холостым, полицейский не пострадал, но шуму вокруг этого поднялось много. Кауфмана привлекли к суду. Он настаивал, что его эксперимент решает вопрос о возможности преступного гипноза в пользу «да». Однако ему возражали: в подсознании испытуемого оставалась уверенность в том, что убийства произойти не может; его поступок диктовался верой в авторитет гипнолога, и он не допускал, что врач может толкать его на преступление. В качестве контраргумента приводили и наблюдение самого Кауфмана над тем же испытуемым, который упорно отказывался выполнять внушение, угрожавшее его материальному благополучию. Словом, при анализе, как всегда, все запуталось.
Ну так как же?..
Гейденгайм решил проверить, возможен ли насильственный гипноз (не путать с изнасилованием под гипнозом). Он гипнотизировал роту немецких солдат, которым начальство запретило засыпать под страхом строгого наказания. Некоторые из солдат все же уснули.
Итак, насильственный гипноз как будто бы возможен, по крайней мере в определенных случаях, а именно: при достаточной слабости интеллекта и соответственной настроенности. Но такой простой ответ очень поверхностен, при более внимательном анализе все опять расплывается. Можно догадываться, что заснули те солдаты, у которых приказ «не спать» оказал дополнительное внушающее действие в пользу гипноза: раз так приказывают, значит действительно будет что-то сильное… Они заснули, можно сказать, с испугу. А может быть, и из подсознательного противоречия, и даже из подсознательного желания наказания… Думаю, что в роте, составленной из физиков-теоретиков, такого бы не случилось.
Мне часто приходится давать разъяснения по поводу отношения гипноза к так называемой силе воли. Под последним обычно подразумевают способностью психическому насилию либо над другими, либо над собой. Иными словами, способность к внушению и самовнушению (на короткой и длинной шкале времени).
Понятие сие, конечно, весьма расплывчато, а предрассудок, будто у гипнотизера должна быть какая-то сумасшедшая волевая энергия, весьма распространен. Он связан с представлениями о токах, флюидах и прочая. Человек с сильной волей — это гипнотизер, а со слабой, дескать, обречен лишь поддаваться гипнозу. Чушь.
Предрассудок этот иногда помогает гипнозу, а чаще мешает, вызывая сопротивление.
На самом деле пресловутая сила воли имеет к овладению гипнозом не большее отношение, чем к овладению любым другим навыком. Гипнозом не «обладают», им овладевают. А обладают в зачатке все — но, конечно, в разной мере, как и любым человеческим качеством. Есть ведь даже гипнотизеры-автоматы: их сконструировали недавно за рубежом. Принцип несложен: в машину вводят внушающую программу (внушение сна), которая воспроизводится репродуктором. Контроль по биотокам. Пока такие автоматы работают на уровне гипнотизеров класса ниже среднего, но, может быть, дальше придумают что-нибудь еще.
Среди гипнотизеров, как и везде, есть свои тупицы, посредственности, таланты и гении. Наиболее близка к гипнотической одаренности артистическая, это почти одно и то же. Выразительность, смелость, способность отдаваться переживанию и чувствовать другого человека, богатство подсознания…
Я недавно прочел одну зарубежную работу: специальное исследование психики гипнотизеров. Согласно наблюдениям автора гипнотизеры в большинстве истерические психопаты, с обостренным комплексом самоутверждения. В своем занятии они преодолевают чувство собственной неполноценности.
Это очень громко и страшно звучит, но тут, ей-богу, нет ничего страшного и кое-что верно. То же самое можно сказать опять-таки о большинстве артистов — хороших, настоящих артистов. Обостренная чувствительность плюс повышенная выразительность. Гипертрофия личности в сочетании с усиленным стремлением к воздействию на людей, к яркому утверждению в их глазах своего образа. Это все то же стремление к самовыражению.
Кстати, гипнотизеры почти исключительно мужчины. Почему? Отчасти, вероятно, потому, что сам процесс гипнотизации, особенно в императивном варианте, имеет много черт мужского доминирования. Но главное все-таки в традиции, в общественном стереотипе, в укоренившихся ожиданиях. Женщине труднее гипнотизировать прежде всего потому, что от нее не ждут гипнотической «силы». Но я знаю и женщин, которым удается гипноз, и в этой области, я думаю, скоро женщина займет такое же место, как и во многих других, ранее считавшихся чисто мужскими.
Замечено, что хорошие сомнамбулы сами легко становятся хорошими гипнотизерами. Возможно, им помогает в этом собственный артистизм, нередко весьма заметный, психическая живость, чуткость, способность к концентрации внимания. Хорошие актеры, обладающие огромной внушающей силой, обычно и глубоко гипнабельны. Способности к внушению и самовнушению — две стороны одной и той же медали. Некоторые известные гипнотизеры начинали свою карьеру с того, что впадали в глубокий гипноз у другого известного гипнотизера.
Но, конечно, полного параллелизма нет. Могут быть разные соотношения.
Человека, уже овладевшего гипнозом, загипнотизировать труднее, чем не владеющего, ибо ему, даже при полном желании, начинают невольно мешать критический подход и исследовательский интерес. Ему трудно забыться, очароваться, для этого нужна очень высокая, виртуозная техника, подобно тому как трудно произвести музыкальное впечатление на музыканта-профессионала. Тем не менее гипнологи все же проводили успешные опыты друг на друге, разумеется, по обоюдному согласию. Как это ни парадоксально, наибольшая сила воли требуется гипнологу именно для того, чтобы самому войти в гипноз.
— Ну а сами-то вы бывали в гипнозе? — обычный вопрос.
Да. Хоть, к сожалению, не в той степени, какую внушаю своим пациентам и испытуемым. На нескольких сеансах у коллег я стремился уснуть, но достигалась лишь легкая сонливость, расслабленность, отрешенность — первая стадия. Очевидно, мешал непроизвольный интерес, самослежка и критика, которую не удавалось отключить. Может быть, я слишком хотел наступления гипноза, не хватило силы воли или истеричности. Но уверен, что у меня возможен и сомнамбулизм, потому что могу вести беседы во сне, ничего о них не помня. Кроме того, я освоил некоторые формы самогипноза, аутотренинг, хотя и не могу (и не хочу) доводить себя до йоговской летаргии. Мне это чрезвычайно помогло, как бывшему невротику. Только человек, освоивший аутотренинг сам, может учить других, а в обучении всегда присутствует и элемент гипноза.
Ну а как же все-таки насчет преступных внушений?
Оптимизм тех гипнологов, которые настаивают на их полной невозможности, мне кажется, необоснован. Во всяком случае, в том, что касается сомнамбул.
Здесь, при должной методической изощренности, при продуманности программ гипноз действительно может стать страшным оружием. Внушенный сон, полное забвение… Перевоплощение личности… Любой мотив, любое переживание могут быть введены в психику сомнамбула и, обставленные должным образом, окажут свое действие. Нет, на это нельзя закрывать глаза и этого нельзя скрывать. Наоборот, это следует предавать широкой гласности, чтобы исключить возможность злоупотребления.
Но и паниковать, конечно, не стоит. Использование гипноза в преступных целях маловероятно уже потому, что слишком много других, обычных способов совращения, насилия и обмана.
Возможности преступных внушений в состоянии бодрствования столь велики и столь интенсивно и эффективно используются на протяжении человеческой истории, что опасаться гипноза — экзотического случая внушения — нет серьезных оснований. Он вряд ли может добавить что-нибудь существенное к тому, что уже есть. Преступно воспользоваться гипнозом— это значит воспользоваться беспомощным состоянием человека, и только. Но разве мало других беспомощных состояний: физическая и психическая слабость, невежество, нужда, горе? А детство — разве не сплошная беспомощность? Старость?.. Разве не беспомощны пассажиры самолета, разве не зависят целиком от здоровья, квалификации и воли пилота?
В гипнозе нет ничего страшного, если его ведет ответственный человек. А безответственный страшен всегда и везде.
Зато в положительном смысле от гипноза, думается мне, можно ожидать еще многого. Обучение школьников под гипнозом в Японии — доктор Мацукава. Там же — гипнотическая подготовка служащих некоторых фирм, продавцов, стюардесс. Сеансы по радио для курильщиков в Соединенных Штатах, а также по телефону: набрали номер, и слышите голос гипнотизера. Да, здесь есть еще что придумать, и жаль, что у нас это идет пока слабо, почти никак.
Коллега Райков пока едва ли не единственный энтузиаст. Используя метод перевоплощения, он стремится оптимизировать некоторые виды деятельности, в частности обучение рисованию. Мне его работа представляется очень полезной, хотя и не врачебной. Напрасно некоторые коллеги относятся к нему недоверчиво и, может быть, даже с долей ревности. Райкова упрекают за саморекламу. Но реклама этому делу нужна, больше просто нечем выводить людей из косного состояния. Можно и нужно критически оценивать конкретные результаты, но надо приветствовать усилия в этом направлении.
Экспериментальная и прикладная гипнология находятся еще в зачаточном состоянии. Но мне кажется уже несомненным, что гипнотическая оптимизация может служить любой деятельности человека. Я не вижу в этом никаких ограничений, кроме чисто индивидуальных и, конечно, моральных.
Ведь любая деятельность, особенно творческая, в своем оптимуме приближается к гипнозу: по концентрации внимания, по мобилизации подсознания. Это уже проверено десятками великих: для высочайшего творчества нужно нечто вроде активного самогипноза, аутосомнамбулизм. Я имею в виду, конечно, сам творческий акт, вдохновенное свершение, а не предварительную подготовку, которая должна быть долга, как зима, не почву, в которой смешиваются и семена воспитания, и гены, и перегной общественных настроений.
СОЕДИНЯЙ И ВЛАСТВУЙ
(Зачем нужны массовые сеансы)
Волнение каждый раз. Перед массовым сеансом во столько раз больше, во сколько аудитория больше одного человека. Парадокс: ведь на самом деле во столько же раз больше вероятность успеха. Впрочем, говоря строго, наверное, не во столько же — я не силен в статистике, но все-таки здорово повышается по сравнению с индивидуальным. Мне ведь нужны не все, а хотя бы несколько человек, а они обязательно найдутся… Чем больше народу, тем больше шансов найти хороших сомнамбул.
Это обычный глупо-нормальный невроз выступающего, который сам по себе есть социально-психологическая загадка. Страх не оправдать ожидания, не справиться с ролью… Страх за себя перед другими, за свой образ в глазах других… В конце концов не все ли равно?.. Ну не понравлюсь, ну не удастся, подумаешь, какая беда, ерунда по сравнению с вечностью. Не удастся один раз, удастся в другой… Да и не может не удаться… Всегда удавалось… (Аутопсихотерапия.) Страх, подобный, в сущности, тем контрастным навязчивостям, которые лезут в голову моему П. Б. У психастеников он особенно силен, а я психастеник в порядочной мере. Выручает аутотренинг, самовнушение и сам процесс.
Хорошо, когда есть ассистент.
На одном из сеансов в записке, присланной во время предварительной лекции, была высказана гениальная догадка: «По-моему, вы уже начали гипнотизировать». Я не спросил, кто автор записки, но он мог быть либо отличным потенциальным сомнамбулом, либо душевнобольным, либо очень умным человеком.
В самом деле, сеанс массового гипноза начинается задолго до того, как я произношу:
— Внимание…
Он вовсю идет уже тогда, когда я говорю что-то получленоразделыюе о гиппокампе и подсознании и когда показывается знаменитый опыт Бэкона: какая-нибудь девочка держит в руках нитку с привязанным кольцом, думает о маятнике, а нитка раскачивается в такт мысли. (Идеомоторика.) Сеанс начинается с момента, когда люди начинают собираться в зале. С жужжащей раздевалки. С афиши, где крупными буквами написано слово ГИПНОЗ. Нет, еще раньше: с первых темных сведений, что существует такая штука — гипноз. Со смутных представлений, что есть некто знающий и умеющий, искусный и компетентный — специалист, авторитет, маг, колдун…
Концы — в истории.
— Давай подальше, а то как гипнотизнет…
— А чего страшного?
— Не поддамся.
— Мессинга видел? Во работает!
— Они сперва всех усыпляют. Ты меня толкни, я тебя.
— Читал «Мастера и Маргариту»?
— Да ерунда, нет ничего, одни фокусы.
— В глаза ему не смотреть, и все.
— Любимец Рабиндраната Тагора.
— Это действует на одних психов.
Знали бы вы, как мне помогаете, как гипнотизируете друг друга… Если еще не гипнотизируете, то уже внушаете. С больными трудней: они внушают друг другу в общем слабее, чем «нормальные» люди, потому что болезнь погружает каждого в себя. Но и у пациентов коллектив повышает внушаемость, и это может быть благотворно, особенно если подбираются достаточно однородные группы.
Один и тот же механизм работает и во зло и во благо. Нередко успех или неуспех лечения определяется тем, кого встретит больной за дверьми кабинета, в коридоре, у себя дома или в гостях, оптимиста или пессимиста, того, кому помогло или кому стало хуже. (Я уже не говорю: умного или дурака.)
Или взять алкоголиков. Среди наших пациентов более коллективных товарищей, конечно, не найти. Обычно компанейские, свойские ребята, мастера на все руки, трезвые — просто прелесть, говорят даже об их «нажитой синтонности». Не знаю, насколько она нажитая и насколько имеет значение исходный тип. «Чем симпатичнее алкоголик, тем хуже прогноз», — заметил Консторум, известный наш психотерапевт.
И это действительно так.
Внушаемость алкоголика кажется беспредельной. Сомнамбулизм — очень часто, в коллективных сеансах — почти стопроцентный. Коллективная гипнотерапия с внушением, что алкоголь — это кошачья моча или еще какая-нибудь несусветная бяка, что пить больше совсем не хочется и т. д. и т. п., — обычно идет блестяще. Уже после двух-трех сеансов при одном, запахе водки (или его внушении) беднягу выворачивает наизнанку.
Но вот алкоголик, трезвый как огурчик, выходит из клиники и попадает в компанию прежних дружков. Можно не продолжать. Внушаемость начинает работать наоборот. Действуют, конечно, не только дружки, не только механизм подражания и прямого внушения («да давай, чего там…»). Действует и легкая доступность спиртного, и отсутствие других интересов, и вся атмосфера, в которой «питие определяет сознание», а к этому добавляется, конечно, всякое личное, эмоциональное, ситуационное… Но главное все-таки алкоголическая коллективность, проклятое «на троих».
Врачи ведут слишком неравную борьбу, слишком многое помогает алкоголизму. Борьба должна начинаться задолго до клиники и кабинета.
…Надо, чтобы это было демонстративно, дать понять, что это научно, дать почувствовать, что чудеса внутри нас; что медицина все-таки кое-чем располагает; что надо понимать это, дабы не становиться игрушкой в руках шарлатанов и демагогов. И чтобы было зрелищно, эстетично.
…Я не знаю, кто из зрителей окажется сегодня актером моего гипнотического спектакля, но кое-кого сразу вижу. Вот… вот… А здесь — анти…
Есть ли какой-то общий гипнабельный тип? По телосложению среди сомнамбул есть и пикники, и астеники, и атлетического типа. В основном сложены пропорционально, гармонично, многие изящны и красивы. У большинства отпечаток несомненного здоровья — и физического и психического… Как правило, синтонны, коммуникабельны, но не всегда. По кречмеровской шкале шизотимиков меньше, чем циклотимиков, и средних, но ярких циклоидов мало. Эпитимиков еще меньше. Вообще мало крайностей.
Нельзя исключить и элемента случайности: сегодня попали эти, завтра те… В силу настроенности, минутного расположения… Есть и гипнотическая упражняемость: тот, кто впал в сомнамбулизм хоть однажды, даже после многих неудачных попыток, потом впадает в него легче, хоть и не обязательно.
Конечно, будет много молодых. Внушаемость молодости, открытость добру и злу… Это и составляет ее обаяние, великолепное и опасное. Это работает древний и надежный биосоциальный механизм обучения: потребность следования авторитету, потребность веры. (Особенно приятно проводить сеансы в студенческих и школьных аудиториях.)
Но параллельно — антивнушаемость. Негативизм, упрямство и нетерпимость, категоричность… Упорное отстаивание самостоятельности… И это благодетельно, и это необходимо. Только интеллект может привести две эти силы если не к примирению, то к подвижному равновесию.
Па массовых сеансах среди сомнамбул чрезвычайно редко оказываются люди старше пятидесяти, особенно мужчины, хотя в зале их может быть много. Засыпают, конечно, но не то. Почему? Вялость механизма непроизвольного прогнозирования? Снижение подвижности психики? Недоверчивость? Подсознательный страх оказаться на сцене в «несолидном положении» перед молодежью? Вот уж чепуха, эта солидность!
У старика падает восприимчивость, и ему сама природа велит не учиться, а учить самому. В его психике плотными слоями осели внушения целой жизни, они стали его самовнушениями. Кажется, что внушаемость у старика отсутствует, что он живет только самовнушением. Но это не совсем так. Внушаемость у него все-таки остается, только она становится узкой. Она определяется колеей его заскорузлых самовнушений. Старик в этом смысле близок к шизоиду. Ему можно внушить многое, если точно попасть «в струю». Я имею в виду, конечно, старика не по хронологии, а по психическому, душевному возрасту.
Однородность состава всегда повышает внушаемость. Соединяй и властвуй. Может быть, собрав в аудитории исключительно пенсионеров, можно было бы некоторых из них перевоплотить в юношей. Кстати, старики ведь ощущают себя стариками только в присутствии молодых, а два старика вместе — все те же мальчики и так же могут задраться.
Итак, начали.
…Самый тяжелый момент, конечно, усыпление. А вдруг, вдруг не заснет никто, ни одна душа? Что тогда делать?.. Довольно гнусное ощущение, когда, изо всех сил вживаясь в формулы, произносишь слова внушения и вдруг видишь физиономию, у которой ни в одном глазу… Другую, третью…
Найти глазами того, кто засыпает, и вести сеанс как бы для него одного… для себя…
…На сцене шестнадцать усыпленных. Хватит… Спят еще в зале, там и тут. Там и тут поднимают руки, зовут… Довольно. Надо посмотреть, кто здесь.
— Сон. (Хорошая каталепсия.)
— Сон. (Будет хорошо двигаться, пластический тонус.)
— …А это что такое? (Шутник, симулянт — вижу, дрожат веки да и руки тоже… Все же страшно…) — А ну-ка открыть глаза… То-то… назад, на место…
Я не сержусь: антивнушаемость. Но притворяться надо квалифицированно, как тот ученик знаменитого психиатра Эскироля, который на одном из занятий изобразил эпилептический припадок. На предыдущем учитель говорил, что такой припадок симулировать невозможно. Когда ученик с внезапным страшным криком упал и изо рта его показалась пена, Эскироль испугался, велел его удерживать и стал говорить о том, как коварна болезнь, как она не щадит никого, в том числе и врачей. Вдруг ученик прекращает припадок, улыбается и встает… Но это был исключительный, высокоталантливый случай. Ученик этот впоследствии стал выдающимся психиатром.
Притворяться же загипнотизированным трудно потому, что само притворство есть отчасти гипнотическое состояние, и чем более талантливое, тем в большей мере. Ведь границы между гипнозом и самогипнозом так же размыты, как между внушением и самовнушением. Внутренняя подоплека, субъективная рефлексия, может быть разнообразна: «…я могу не делать этого, но делаю просто так, чтобы посмотреть, что получится»; «я делаю вид, что подчиняюсь»; «мне безразлично, что делать…» Где граница между всеми этими экивоками и простым: «мне хочется делать так», «не могу так не делать»?
Пятнадцать все-что-угодно.
— Внимание! Все спящие меня слышат. Все слышат только меня. Контакт только со мной. Все бодры. Всем открыть глаза.
Открыли глаза тринадцать. Двое продолжают спать — летаргическая форма… Теперь работать легко, все в наших руках — нужны только воображение и энергия до конца сеанса. Ориентировка, импровизация…
Внушением полного сна или временной глухоты можно целиком отключать сомнамбул, переводить их в пассивность и рассказывать зрителям о механизмах их состояния. Но вот сомнамбулы уже с упоением танцуют твист под мой аккомпанемент, и зрителям завидно, и хочется присоединиться, и не верится, что веселые, возбужденные люди глубоко спят. А теперь страшно, потому что упоительный твист продолжается в мертвой тишине, под галлюцинаторную музыку.
— Стоп! Так и остались!
Все каталептически застывают в позах, в которых их застигло внушение. Кинопленка остановилась: замороженный твист.
…Освобождаю.
— Пусть теперь каждый займется своим делом. Вы, девушка, вяжите сиреневую кофточку. Вы — чистите картошку. Вам, товарищ, три года, поиграйте в песочек… Вы соберите букет цветов на этой поляне. А вам в руки скрипка, вы скрипач Давид Ойстрах. Играйте.
Молча, пластично, галлюцинаторно… Какие тонкие, изысканные движения, а ведь он, может быть, и не держал никогда скрипки в руках. Но, конечно, видел скрипачей. Как вдохновенен в его руке невидимый смычок…
— Вы раскидистое дерево, роскошное, ветвистое. — (Непередаваемое выражение лица… Руки раскинуты… Чуть покачивается.) — Теперь идет сильный дождь, ветер… Ветер… — (Что делается с ее руками, так трепещут листья!)
— А вы неандерталец, пещерный человек. — (Лицо приобретает суровое выражение.) — Возьмите-ка эту дубину. Вон видите, там в ложе сидит тигр. Теперь будьте мужчиной.
Бросается, замахивается, в ложе шарахаются. К счастью, дубина галлюцинаторная.
— Спокойно, все в порядке. Тигр смылся. Теперь вы можете подойти к вашей подруге. Вот она. — (Бородатая подруга в джинсах довольно-таки индифферентно реагирует. Летаргическая жена.) — Ну ладно, такая жена вам ни к чему, лучше быть холостым и свободным охотником на пещерных медведей. Сделаем ее невидимой, переведем в отрицательное пространство. Теперь идите сюда. Сюда, сюда… — (Пытается пройти сквозь бывшую жену, ведь он уже не видит ее.) — Идите сюда: сон…
— Вы будильник. Я вас завожу… завожу. Зазвоните через восемь минут.
— А с вами, молодой человек, у нас будет особый разговор. Сейчас благодаря гипнотическому перевоплощению вы станете другой личностью… При слове «четверг» станете Линдоном Джонсоном, президентом Соединенных Штатов.
Гул возбуждения…
— Тише. Четверг.
— Юрка! — отчаянно кричит кто-то из зала, наверное, приятель.
Бесполезно, Юрки уже нет. Президент Джонсон отвечает на вопросы корреспондентов. Из зала несутся вопросы один другого каверзнее. Нет, вы только послушайте, как ловко он выходит из положения.
— Сколько вы расходуете на вооружение?
— Много… Об этом вы лучше спросите у министра финансов или у министра обороны.
— Сколько у вас детей?
— Спросите об этом у моей жены.
— Какое ваше любимое времяпрепровождение?
— Играю в гольф на моем ранчо в Техасе. (Молодец, читает газеты, но, кажется, немного перепутал с Эйзенхауэром.).
Но вот деваться некуда:
— Когда кончится война во Вьетнаме?
— Видите ли… По-видимому, никогда. Во всяком случае, пока я президент, война будет продолжаться.
Дзинь!
— Что такое?.. Ах, это будильник зазвонил… На минуту раньше…
— Ну вот что, теперь поиграем в футбол (галлюцинаторным мячом). Галлюцинаторный пинг-понг, и ракетки, и стол, и шарик… (Посмотрите, как отчаянно режется президент с Давидом Ойстрахом.)
— Сели на велосипеды! Поехали! Кто быстрее?!
Ух как разухабисто президент жмет педали… Галлюцинаторные… Обходит… обходит неандертальца… В зале хохот. Надрыв. Над этим посмеяться не грех, это отдых.
…Но развлечения развлечениями, а на сцене действительно возможен серьезный эксперимент. Социально-психологический.
— Внимание! Все меня слышат, все бодры. Все стали самими собой. Скоро Восьмое марта. Необходимо купить подарки женщинам. Сейчас мы откроем новый универсальный магазин, где вы сможете приобрести за недорогую цену интересные вещи для себя и своих подруг.
Воспроизводим ситуацию из «Мастера и Маргариты». (Мессир Воланд концентрируется. Ассистент Гелла становится за галлюцинаторный прилавок.)
— Подождите, еще не открылось… — (Надо настроиться, придумать, что дальше… Устал, черт подери…) — Пока займите очередь.
Опрометью бросаются, начинают толкаться. Если бы дверь не была галлюцинаторной, а взоры слегка мутноватыми, нипочем бы не отличили…
— Позвольте, я впереди вас…
— Вы здесь не стояли.
Вот и модель: коллективный ситуационный невроз. Потребительская лихорадка. Дело худо: смещаются представления о времени и пространстве. В очереди человек действует не по целесообразности, а из принципа. Все сразу становятся принципиальными: одни из принципа стоят, другие лезут, а третьи — уж конечно, из принципа — не пускают. Мир делится на тех, кто стоит и кто не стоит: это непримиримо враждебные партии. Время течет невероятно, убийственно медленно. За один отстой в очереди выделяется столько «стервоядных» гормонов, сколько хватило бы на убийство пещерного медведя или двух мамонтов. Один вид «хвоста» вызывает у некоторых сердечные спазмы. Кассиршу, опаздывающую к месту на восемнадцать секунд, словесно линчуют, но лишь она появляется, все забыто и прощено.
Гражданин Первый с бдительностью носорога охраняет свое место. Посматривает на часы.
— На ваших сколько?
— Без пяти.
— А на моих без двух. Открывали бы уж… Пора… (Стук в галлюцинаторную дверь.)
— Тише, товарищи, минутку терпения… Сейчас откроем. Большой выбор — при слове «эн». Товарищ продавец, можно?
— Можно.
— …Ка-девять… эй!
— Мне вон тот мохеровый шарф. — Мне французские туфли.
— Коробку шоколадных конфет. Галлюцинаторные французские туфли, матовые или лаковые, можно надеть тут же, оставив свои на сцене. Все почти по Булгакову, только жаль, что зрители не видят этих туфель — впрочем, и это можно было бы сделать, по крайней мере у некоторых, — дать дополнительную гипнотизацию… Конфеты тоже можно сразу попробовать и даже угостить мессира. Какая важность, что это сапожная щетка?
Здесь непочатый край: гипноз как средство социалыю-психологического эксперимента. Захватывающие возможности. Экспериментальный сомнамбулический коллектив. Все ситуации общения воспроизводимы четко и обнаженно. Сегодня эти люди благожелательны друг к другу, шутят, смеются, успешно сотрудничают… Завтра в подсознание введена иная программа — и вот они уже чужие… Сегодня лидер один, завтра другой… Но почему завтра? Через секунду!
Да, непочатый край, и немного кружится голова. Убежден, что об этом надо говорить вслух и как можно шире. Обязательна гласность, открытость.
Массовая лекция-гипноз необходима как средство психологического просвещения, как орудие повышения психологического самосознания. Уничтожить внушаемость невозможно и не нужно, но ее можно и нужно сознательно контролировать.
Вот основные положения, которые приходится развивать в предварительной лекции:
1) В гипнозе нет ничего страшного (и однако, вы меня немножко побаиваетесь).
2) Нет ничего сверхъестественного (и однако, я вам сейчас покажу чудо).
3) Гипноз не есть насилие одной воли над другою, но встречное взаимодействие воль (это очень важный психологический момент).
4) Гипноз есть сон с сохранением избирательного контакта (подробно, с примерами).
5) В гипнозе можно испытать массу фантастических переживаний; можно проявить неожиданные способности; можно приобрести зачатки навыка самообладания. (Это уже чистая агитка, но искренняя и обоснованная.)
Остальное — конкретные разъяснения: что не нужно во время гипнотизирования напряженно следить за своим состоянием, ибо это мешает ему развиваться, как слежка за вдохновением. Что нельзя кричать вслух: «Вижу бутылку», но можно смеяться, если хочется (средство предупреждения действительно часто возникающего в начале сеанса смеха у некоторых нервных молодых людей). Что не надо толкать в бок засыпающего соседа, это нечестно — и так далее и тому подобное. И конечно, полные и энергичные гарантии, что загипнотизированный не будет поставлен ни в какие унизительные положения, что не будут выведываться личные и государственные тайны.
Обычный вопрос: состоят ли гипнотизеры на особом учете?
Ответ: гипнотизеры состоят на учете у гипнотизеров.
После этого можно начинать сеанс.
Назад: КАК НАЙТИ ЖЕНУ ДЛЯ ГЕРЦОГА? Глава третья, подробней о проблеме теста (кто из какого сделан теста). А в сущности, продолжение разговора о типах
Дальше: Я И МЫ Глава пятая, и последняя
