Глава 9. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ
Бог сохраняет все; особенно — слова
прощенья и любви, как собственный свой голос. В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь — одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной вахты…
Иосиф Бродский
· Право на смерть и обратно · Обмен душами: счастье было ими самими..
…Они думали, что это их не постигнет, Были гармоничны по статям и темпераментам, оба сведущи и щедры. Но, еще свежие и сильные, все чаще обнаруживали, что не жаждут друг друга. Они знали на чужом опыте, что все когда-то исчерпывается; все, о чем могут поведать объятия и прикосновения, все эти ритмы и мелодии скоро ли, медленно ли выучиваются наизусть, приедаются и в гениальнейшем исполнении, знали, что так, но когда началось у них… Какие еще открытия? И зачем?..
Наступает время, когда любовь покидает ложе, а желание еще мечется. Две души и два тела -уже не квартет единства, а распадающиеся дуэты. И тогда выбор: вверх или вниз. Либо к новому целомудрию дружбы душевной, либо к старой привычке…
Далее ширпотреб измена, но иная верность хуже измены. Признание в утрате желания казалось им равносильным признанию в смерти. И они молчали и замерзали, они желали желания…
Право на смерть и обратно
…Летним вечером в воскресенье цветущий тридцатисемилетний мужчина К. вошел в гараж, где стояла его «Лада».
Дверь изнутри не запер. Сосед нашел его висящим на ламповом крючке. Вызвал «скорую».
Через некоторое время после реанимации, в соответствующей палате соответствующего учреждения мне, консультанту, надлежало рекомендовать, переводить ли К. в еще более соответствующее учреждение, подождать, полечить здесь или… Он уже ходил, общался с соседями, помогал медбрату и сестрам. Интересовался деликатно — кто, как, почему… Вошел в контакт с симулянтом, несколько переигравшим; пытался даже перевоспитать юного наркомана.
Все записывалось в дневник наблюдения, так что я знал, что встречусь с личностью не созерцательной.
Крупный и крепкий, светлоглазый, пепельно-русый. Лицо мягко-мужественное, с чуть виноватой улыбкой. Вокруг мощной шеи желтеющий кровоподтек (хорошие мускулы, возможно, спасли…).
— Спортсмен?..
— Несостоявшийся. (Голос сиплый, с меняющейся высотой: поврежден кадык.)
— Какой вид?
— Многоборье. На кандидате в мастера спорта спекся.
— Чего так?
— Дальше уже образ жизни… Фанатиком нужно быть.
— Не в натуре?
— Не знаю.
Психически здоров. Не алкоголик. На работе все хорошо. В семье все в порядке. Депрессии не видно.
— …с женой?.. Перед… Нет. Ссоры не было.
— А что?
— Ничего.
— А… Почему?
— Кх… кх… (Закашлялся.) Надоело.
— Что?
— Все.
С ясным, открытым взглядом. Спрашивать больше не о чем.
— Побудете еще?
— Как подскажете. Я бы домой…
— Повторять эксперимент?
— Пока хватит. (Улыбается хорошо, можно верить)
Только я бы просил… Жена…
— Не беспокойтесь. Лампочку вкручивал, шнур мотал? Поскользнулся нечаянно?..
Существует неофициальное право на смерть. Существует также право, а для некоторых и обязанность, — препятствовать желающим пользоваться этим правом.
Перед его выпиской еще раз поговорили, ни во что не углубляясь. После выписки встретились. Побывал и у него дома под видом приятеля по запчастям. Достаток, уют, чистота.
Весь вечер я пытался вспомнить, на кого похожа его супруга. Всплыло: на нашу школьную учительницу физики Е. А., еще не пожилую, но опытную, обладавшую талантом укрощать нас одним лишь своим присутствием. Это она первая с шестого класса начала называть нас на «вы». Превосходно вела предмет. На уроках царили организованность и сосредоточенная тишина. Но на переменах, хорошо помню, драки и чрезвычайные происшествия чаще всего случались именно после уроков физики, подтверждая законы сохранения энергии.
Однажды отличился и я. Несясь за кем-то по коридору как полоумный, налетел на Е. А., чуть не сшиб с ног, сбил очки, стекла вдребезги. Очень выпуклые, в мощной оправе, очки эти, казалось нам, и давали ей магическую власть…
Любопытствующая толкучка; запахло скандальчиком. Я встал столбиком, опустив долу очи. «Так, — сказала Е. А. бесстрастно, выдержав паузу (она всегда начинала урок этим «так»), — Отдохните, Леви. Поздравляю вас. Теперь я не смогу проверять контрольные. Соберите это. И застегнитесь».
Толпишка рассеялась в восторженном разочаровании. А я, краснея, смотрел на Е. А. - и вдруг в первый раз увидел, что она женщина, что у нее мягкие волосы цвета ветра, а глаза волнистые, как у мамы, волнистые и беспомощные…
У жены К. чуть усталая ирония, ровность тона; упорядоченность движений. Угощала нас прекрасным обедом, иногда делая нежные замечания: «Славик, ты, кажется, хотел принести тарелки. И хлеб нарезать… По-моему, мужская обязанность, как вы считаете?.. Ножи Славик обещал наточить месяц назад». — «Ничего. Тупые безопаснее», — ляпнул я.
Пятнадцатилетний сын смотрел на нас покровительственно (ростом выше отца), тринадцатилетняя дочь — без особого любопытства. Все пятеро, после слабых попыток завязать общую беседу, углубились в «Клуб кинопутешествий». «Глава семьи», — улыбнулся К., указывая на телевизор.
Этого визита и всего вместе взятого было, в общем, достаточно, чтобы понять, что именно надоело К. Но чтобы кое-что прояснилось в деталях, пришлось вместе посидеть в кафе «Три ступеньки». Сюда одно время любил захаживать. Скромно, тихо, без музыки; то ли цвет стен, то ли некий дух делал здесь людей какими-то своими и симпатичными.
Я уже знал, что на работе К. приходится за многое отвечать, что подчиненные его уважают, сотрудники ценят, начальство благоприятствует; что есть перспектива роста, но ему очень не хочется покидать своих, хотя работа не самая интересная и зарплата могла быть повыше.
Здесь, за едва тронутой бутылкой сухого, К. рассказал, что его часто навещает мать, живущая неподалеку; что мать он любит и что она и жена, которую он тоже любит, не ладят, но не в открытую. Прилично вежливо. Поведал и о том, что имеет любовницу, которую тоже любит…
Звучало все это, конечно, иначе.
Смеялись, закусывали…
Подтвердилось, что:
• с женой К. пребывает в положении младшего — точнее, Ребенка, Который Обязан Быть Взрослым Мужчиной;
• не подкаблучник, нет, может и ощетиниться, и отшутиться, по настроению, один раз даже взревел и чуть не ударил, но с кем не бывает,
• а характер у жены очень определенный, как почти у всех жен, — стабильная данность, с годами раскрывающаяся и крепнущая; образцовая хозяйка, заботливая супруга и мать, толковый специалист; живет, как всякая трудовая женщина, в спешке и напряжении, удивительно, как все успевает;
• любовь, жалость и забота о мире в доме требуют с его стороны постоянного услужения, помощи и сознательных уступок, складывающихся в бессознательную подчиненность; тем более что жена и впрямь чувствует себя старшей по отношению к нему, не по возрасту, а можно сказать — по полу;
• да, старший пол, младший пол — далеко не новость и не какая-то особенность их отношений: старшими чувствуют себя ныне почти все девочки по отношению к мальчикам-однолеткам, уже с детского сада, а в замужестве устанавливается негласный матриархат или война;
• за редкими исключениями женщина в семье не склонна к демократии; разница от случая к случаю только в жесткости или мягкости;
• а у К. случай мягкий, исключающий бунт;
• как у многих мужей, справедливо лишенных патриархальной власти, быть Младшим в супружестве его понуждает уже одна лишь убежденность жены, что гнездо, домашний очаг — ее исконная территория, где она должна быть владычицей;
• с этой внушающей силой бороться немыслимо, будь ты хоть Наполеоном;
• тем более что и мать внушает ему бытность Ребенком, Который Все Равно Остается Ее Ребенком;
• сопротивляться этому и вовсе нельзя, потому что ведь так и есть, и для матери это жизнь, как же ей не позволить учить сына, заодно и невестку…
Я перебивал, рассказывал о своем. Как обычно: одного видишь, а сотни вспоминаешь — не по отдельности, но как колоски некоего поля… К. умолкал, жевал, улыбался; снова повествовал о том,
• как мать и жена постоянно соперничают за власть над ним и посреди их маневров он не находит способа совмещать в одном лице Сына и Мужа так, чтобы не оказывалась предаваемой то одна сторона, то другая;
• на работе он от этого отдыхает — хотя и там хватает междоусобиц, они иные, и он, начальник над многими, умеет и командовать, и быть дипломатом, и бороться, и ладить;
• но тем тяжелее, приходя домой, перевоплощаться из Старшего, Который За Многое Отвечает,
• в Младшего, Который Все Время Должен Находить Способы Быть Старшим;
• от этих перепадов накапливается разъедающая злость на себя, и особенно потому, что быть одновременно Младшим с женой и матерью, как требуется, и Старшим с детьми — дохлый номер: дети не слепы, неавторитетный папа для них не авторитет; не отцовство выходит, а какое-то придаточное предложение;
• тем приятнее с любовницей, которая моложе, жить в образе покровителя, Сильного Мужчины;
• секс в этих отношениях играет не последнюю скрипку, машина и сберкнижка тоже кое-что значат, поэтому приходится пускаться на подработки;
• любовница необходима ему и затем, чтобы вносить в жизнь столь недостающий бывшему мальчику, Потомку Воинов и Охотников, момент тайны и авантюры, а также
• чтобы контрастом освещать достоинства супруги, уют и прелесть дома;
• и это не исключительное, а знакомое и женщинам положение, когда связь на стороне усиливает привязанность к своему;
• тем тяжелее, возвращаясь домой, смотреть в глаза, обнимать, произносить имя — не лгать, всего лишь забывать одну правду и вспоминать другую…
Он верил, что все наладится, — только прояснить что-то, из чего-то вырваться, к чему-то пробиться…
То порывал с любовницами, то ссорился на ровном месте с женой (обычно как раз в периоды таких стоических расставаний); то отчуждался от матери и на это время обретал особую решимость заниматься детьми, рьяно воспитывал — но сближение и здесь вело к положению, когда не о чем говорить.
Уходил с головой в работу, отличался, изобретал, рос карьерно, изматывался до отупения — брался за здоровье и спорт; но здоровье усиливало томление духа, и кончалось чаще всего новым ни к чему не ведшим романом.
«Люби природу и развивай личность», — внушали разумные. Ходил в горы, занимался фотоохотой, кончил курсы английского, выучился на гитаре, собрал библиотеку, которую не прочесть до конца жизни. Учился не стервенеть, погружаясь в ремонты, покупки, обмены, судебные тяжбы…
В машине ковырялся с удовольствием, стал недурным автомехаником, пытался приохотить сына. Помогал многим, устраивал, пробивал, возил, доставал, выручал, утешал, наставлял на путь…
После скоропостижной смерти друга попытался запить — не вышло. Ни алкоголь, ни прочие жизненные наркотики не забирали до отключения. Сосредотачиваться умел, но ограничиваться — то ли не желал, то ли не смел. Что-то жаждало полноты…
Был момент в разговоре, когда он вдруг весь налился темной кровью, даже волосы почернели. И голос — совсем другой — захрипел:
— А у вас побывамши, я вот чего… Не пойму, док, не пойму!.. Ну больные, ну психопаты. Жертвы травм, да? Всяких травм… Я поглядел, интересные есть трагедии. А вот как вы, док, терпите сволочных нытиков, бездарей неблагодарных, которые на себя одеяла тянут? Мировую скорбь разводят на пустоте своей, а?.. Как вас хватает? Помощь им подавай бесплатную да советчиков на все случаи, жить учи, да не только учи, а живи за них, подноси готовенькое, бельишко постирай! Знаю, знаю таких — а сами только жрать, ныть и балдеть! Слизняки ползучие!..
— Кто душу-то натер?
— Да у меня ж распустяй Генка растет, мелочь, балдежник. И Анька… Ни черта не хотят, ни работать, ни учиться, а самомнения, а паразитства…
Отошло — разрядился. Приступы такие бывают после клинической смерти. Ему нужно было обязательно рассказать мне о друге…
— Заехал к нему навестить как-то в праздник, движок заодно посмотреть у «москвичишки» его, мне лишь доверял. Издевался: «И что ты, Славей, всех возишь на себе, грузовик, что ли? Чужую судьбу не вывезешь, свою и подавно». — «Не учи ученого, — отвечаю. — А ежели не везет грузовику, значит, не тот водитель». — «Нет, — говорит, — не везет, значит, везет не туды… Не в ту степь».
Захожу — вижу СОСТОЯНИЕ. Вот если бы знать… «Ну что, говорю, Сергуха, давай еще раз оженимся, рискнем, а? Есть у меня для тебя красивая».
У него уже третий брак развалился. После каждого развода капитальный запой. Тридцать пять, а седой, давление скачет. Вешались на него, однако не склеивалось, то одно, то другое, хотя и характер — золото, и трудяга, и из себя видный…
Я-то знал, что не склеивалось у них с ним. Любовь такую давал, которой взять не могли… Под балдой на ногах уверен, незнакомый и не заметит, глаза только мраморные. Умел культурно организовываться, на работе ни сном ни духом. «Слышь, — говорю, — начальник, ну давай наконец решим основной вопрос. Что в жизни главное?» Всегда так с ним начинал душеспасение.
А он одно, как по-писаному: «Главное — красота. Понял, Славче? Главное — красота». — «Согласен, — говорю. — А теперь в зеркало поглядим, на кого похожи из домашних животных». Подставляю зеркало, заставляю смотреть до тошноты. Пьяные не любят зеркал. Сопротивляется — врежу. И дальше развиваем…
А тут вдруг сказал жуть. Как-то поперхнулся, что ли. Смотрит прямо и говорит: «Главное — TP AT AT А…» — «Чего-чего? — спрашиваю. — Ты что, кашу не дожевал?» Он:
«Тратата, Славик, главное — тратата…» И замолчал. «Ты что, задымился? Случилось что?» — «Я? Я ни… не…» — «Язык заплетается у тебя, вот чего. Что лакал?..» Глаза на бутылки пялит: что и обычно. «Что ты сказал, — спрашиваю, — повтори». — «Что слышал, то и сказал. А что ты пристал? Я в порядке». — «В порядке? Ладно, — говорю, — движок твой сегодня смотреть не будем. За руль тебе — как покойнику на свадьбу». — «Извини, Слав. Я в порядке. Все… О'кей. Я не в настроении, Слав. Тебе со мной… Скучно будет. Один хочу… Сегодня же завяжу. Вот не веришь, а я клянусь мамой. Ничего не случилось, Слав. Только мне одному… Посидеть нужно». — «Ладно, — говорю, — я поехал. Смотри спать ложись. Понял?»
Выхожу. Мотор не заводится, не схватывает зажигание. Будто в ухо шепнули: «Не уходи». Выскочил. А он из окна высунулся, рукой машет, уже веселый. «Порядок, Славей, езжай. Ну, езжай, езжай. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ». Погрозил ему кулаком, завелся. Поехал. Утром следующего дня его не стало. Инсульт.
Он повествовал о связочных узлах своей жизни, о паутине — чем сильнее рвешься, тем прочней прилипаешь. Концов не найти — не сам делаешь мир. Не сам и себя делаешь, доводка конструкции, в лучшем случае… С детства еще бывали мгновения, похожие на короткие замыкания, когда от случайных соединений каких-то проводков вдруг страшная вспышка и все гаснет. Не знал, что так у всех…
Перед посещением гаража ровным счетом ничего не случилось. Сидел дома, вышел пройтись, заодно позвонить… В гараж, в гараж… Проверить уровень масла, кажется, тек бачок…
Зажег свет и увидел паука.
Обычная паучья побежка в теневой уголок — застыл там, как кусочек грязи, полагая себя в безопасности. Всю жизнь терпеть их не мог, но не убивал никогда: кто-то сказал еще маленькому, что убивать пауков нельзя, плохо будет, произойдет что-то. Тварь мелкая, но вот поди ж ты, привилегии. А вдруг…
Захотелось не жизни лишить ничтожной, а чужое что-то, в себе засевшее…
Хлоп. Нет паука. Даже мокрого места нет.
Ничего не случилось.
Взгляд на потолок.
Шнур… «Нашего бы шнапса, вашего контакса» — бесовская мразь из какого-то сна. Почему сейчас?.. Крюк кривой, крепкий крюк, сам всаживал, крошил штукатурку. Все в пыли, убираться надо. Крыло левое подкрасить, подрихтовать бампер…
И вдруг — все-все, хватит… Ясно, омерзительно ясно. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИТСЯ — вот так, хлоп, и все. Устоит мир, и его не убудет. И утешатся, да-да, все утешатся и обойдутся, и ничего не случится…
— Послушай (незаметно перешли на «ты»), я не вправе… Я уже не как док… Почему бы не… Имею в виду решительность… Почему бы не вырваться…
— Развестись? Уйти к этой? С ума еще не сошел. Ленива — раз, деньги любит — два, готовить не умеет — три. Постель — эка невидаль… Пылинки снимает…
Я разумел не смену подруги, у меня не было конструктивной идеи. Через некоторое время К. сообщил мне, что продал автомобиль и собирается в трехгодичную командировку на дальнюю стройку. Семья осталась в Москве. Любовница тоже.
Он обещал писать, но я знал, что писем не будет…
* * *
Сонное пойло комфорта и кайфа.
Ветхая ветошь задохшихся душ.
Вечный сквозняк и промокшая майка.
Кожа да кости, да бывший твой муж.
Здравствуй. Ну здравствуй. Какими тропами
вторглась, исторглась?.. Какой мостовой
ныне бредешь? Поливаешь ли память
мертвой водою или живой?
Даже и веруя в дивное диво,
скажет себя уважающий волк:
жалость — позор, утешение — лживо,
боль — справедлива, отчаянье — долг.
Здравствуй. Пока еще каплет в простенке
писем моих затихающий дождь,
будешь как девочка на переменке:
в зеркальце глянешь и дальше пойдешь.
Кто-то живет, а кому-то осталось
искры ловить у чужого огня.
Ночь надвигается. Спи, моя радость,
спи, и да здравствуешь ты без меня.
Обмен душами
Из ответа молодому супругу
N. N., последнее ваше письмо написано в слишком уж непечатном состоянии, рисковал вас добить.
Отдышались?.. Согласен, что тренингом с проблемами жизни, супружеской в особенности, не управиться и что недостаток, как вы выразились, технологии отношений всегда застигает врасплох, портит печень и прочее, ну и, конечно, сами отношения.
Спрашиваете, не поздно ли брать на себя миссию Руководителя Отношений, Старшего, Лидера?..
Ответ: никогда не поздно и никогда не рано, если только не афишировать эту должность. Вот-вот, здесь и прокол ваш: требование видимости взамен сути.
Припоминаю случаи, когда Старшими в семействах оказывались дети. Один шестилетний мальчишка, когда его родители подали на развод, несколькими тонкими маневрами взял инициативу в свои руки, помирил их и далее вожжи не выпускал; они даже не поняли, посчитали, что снова влюбились. Занятный сюжет?.. Не вундеркинд, нет…
Старшинство истинное, оно же зрелость душевная, не связано напрямую ни с возрастом, ни с превосходством в опыте, образовании или интеллекте в привычном употреблении слова. Все это может идти и в минус, и в плюс; главное здесь — позиция: принятие зрелых ценностей и ответственности…
Не афишировать… Догадываетесь? Другой половине человечества даем такую же рекомендацию.
…Вашу предпоследнюю ссору (ссоры всегда предпоследние) вы назвали «кризисом» — точно, вполне по-врачебному. Отношения, супружеские в том числе, — существа самостоятельные: устающие и болеющие. Кризисы — их реакция на скопление ядов…
Мне придется лишить вас упований и на технологию отношений в том понимании, какое вы в это вносите… Видите ли, здоровым людям старше двенадцати лет я никогда не отвечаю на вопросы:
Что (с ним, с ней) делать? Как убедить, внушить, повлиять, воздействовать? Как добиться, воспрепятствовать, не допустить?..
Все эти вопросы из вашего письма я вычеркиваю.
«Так ведь ничего больше не остается!» — воскликнете с разочарованием вы.
Остается. И как раз главное и единственно ценное.
Манипуляторские головоломки вам не решить, ухищрения не помогут. Помочь может совсем иное…
…Расскажу про Двоих, которым я восторженно завидую до сих пор, хотя их давно нет в живых.
Они прожили вместе около тридцати лет. Он музыкант, она школьный учитель. Материальная сторона существования была скромной, если не сказать плачевной. Нужда, неустройства, болезни. Из трех детей потеряли двоих, третий оказался душевнобольным (я был его доктором).
Два сложных характера, два сгустка истрепанных нервов: один взрывчат, неуравновешен, другой подвержен тяжелым депрессиям. Интересы значительно различались, интеллектуальные уровни относились как один к полутора, то ли в ее, то ли в его пользу, не важно. Главное — это был тот случай, когда счастье не вызывало ни малейших сомнений. Счастье было ими самими.
Вы спросите, что же это за уникальный случай?
Они умерли почти в один день, называть имена не имеет смысла. Что же до сути, то здесь кое-что вспомнить и подытожить можно.
Забота о духе. Не о загробном существовании, нет, исключительно о земном. Можно было бы сказать и «забота об отношениях», но к этому не сводилось. Скажу, пожалуй, еще так: у них была абсолютно четкая иерархия ценностей, точнее — святыня, в которой абсолютно взаимным было только одно…
Такие вопиющие безобразия, как пустой холодильник, непришитая пуговица или невымытая посуда, обоих волновали в одинаково минимальной степени, а такие мелочи, как нехватка хороших книг или музыки, — в одинаково максимальной. Каждый хорошо понимал, что второго такого чудака встретить трудно, и поэтому они не боялись проклинать друг дружку на чем свет стоит. В доме можно было курить, сорить, орать, сидеть на полу, тем паче что стул был один на троих. У них жили собаки, кошки с котятами, черепаха, сто четырнадцать тараканов, попугай и сверчок. Могу прибавить и такую подробность: в физическом отношении они не составляли даже и отдаленного подобия идеальной пары и относились к этому с преступнейшей несерьезностью.
Юмор. Не то чтобы все время шутили или рассказывали анекдоты, скорее, просто шутя жили. Анекдоты творили из собственной жизни. Смеялись негромко, но крайне инфекционно и, по моим подсчетам, в среднем в тринадцать раз превышали суточную норму на душу населения.
Свобода. Никаких взаимообязанностей у них не было и в помине, они этого не понимали. Никаких оценок друг Другу не выставляли — вот все, что можно сообщить по этому пункту.
Интерес. «Как себя чувствуешь?», «Как дела?», «Что у тебя нового?» — подобных вопросов друг другу не задавали. Будь он хоть за тридевять земель, она всегда знала, в каком он настроении, по изменению своего, а он понимал ее намерения по своим новым мыслям. Интерес друг к другу для них был интересом к Вселенной, границ не существовало.
Игра. Играли всю жизнь, жадно, как дети.
Когда она была молодой учительницей и теряла терпение с каким-нибудь обормотом, то часто просила его после краткого описания сыграть такого обормота, сыграть в рече-жестовом изображении и в музыкальном — личность актера и персонажа, слагаясь в импровизации, вызывала колики смеха. Менялись ролями, выходило еще забавнее. Ученики часто ходили к ним в дом, устраивали спектакли…
У них гостило все человечество, а кого не хватало, придумывали. К ста пятидесяти семи играм Гаргантюа еще в юности добавили сто пятьдесят восемь собственных.
Они играли:
в Сезам-Откройся, в Принца-Нищенку, в кошки-мышки, в черных собак, в Соловья-Разбойника, в Черт-возьми, в рожки-да-ножки, в катись-яблочко,
в Дон Кихота и Дульсинею Тобосскую, нечаянно вышедшую замуж за Санчо Пансу,
• в каштан-из-огня,
• в не-сотвори-кумира,
• в абракадабру,
• в Тристан-Изольду,
• в обмен душами,
• в Ужасных Родителей Несчастных Детей,
• в наоборот, переставляя эпитеты,
• в задуй-свечку…
Они ссорились:
• как кошка с собакой,
• как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем,
• как мужчина с мужчиной,
• как женщина с женщиной,
• как Буратино с еще одним Буратино,
• как два червяка, как три червяка, как четыре, пять, шесть, семь червяков, только что прибывших из Страны Чудес,
• как два носорога, считавших себя людьми,
• как Ромео с Джульеттой в коммунальной квартире,
• как двое на качелях,
• как двое в одной лодке, считавших себя собаками, которые считают себя
людьми,
• как два дебила, заведующих одной кафедрой,
• как два психиатра, ставящих друг другу диагнозы…
Ссориться как муж и жена им было некогда.
Ночная песня
слова Владимира Леви, музыка Владимира и Максима Леви
А вдруг получится прозреть
лишь для того, чтобы увидеться,
в глаза друг другу посмотреть
и помолчать, и не насытиться…
А не получится — пойдем
в далекое темно
и постучимся в тихий дом,
где светится окно.
И дверь откроется,
и нас хозяин встретит так обыденно,
что самый умудренный глаз
не разглядит, что он невидимый.
И мы сгустимся у огня,
и сбудется, точь-в-точь:
ты путешествуешь в меня,
а я в тебя и в ночь…
Послесловие перед новой книгой
ВЛ — Коллеги, мы на последней странице…
ТЮС — …а будто бы только начали, только-только разогрелись, вошли во вкус…
ДС — Я-то, честно скажу, подмерз. До моей темы «Дети в семейных войнах» практически не дошли.
APT — Все валить в одну кучу ограниченного объема — не дело. Кто нам мешает продолжить?
ГИД — Друг-писатель жаловался: толстую книгу трудно прочесть, а тонкую трудно написать — так, чтобы было что прочесть…
ВЛ — Я эту задачу пытаюсь решить повышением плотности текста; но для усвояемости нужна и водичка, и воздух…
ТЮС — …и травки-приправки в виде стихов, афоризмов, рисунков, эпиграфов, анекдотов…
ДС — Подлинные жизненные истории иной раз настолько анекдотичны, что читателю кажутся произведениями авторского воображения.
APT — И все равно жизнь богаче. Вообразишь самый невероятный случай, а он тут как тут…
ГИД — Я согласен быть произведением вашего воображения, уважаемый автор, при том условии, что и вы соглашаетесь быть произведением моего.
ТЮС, ДС, APT — Присоединяемся.
ВЛ — На том и порешим, точку не ставим. Сказав друг другу спасибо даже и на тот случай, если мы все — лишь чьи-то образы и подобия, простимся с читателем до продолжения этой книги: оно уже пишется.
notes
