В детстве у меня были проблемы с чтением. В первые годы в начальной школе я совсем не умел читать. Я смотрел на буквы, но для меня они были бессмыслицей. Я не мог произнести их, не мог связать то, что напечатано, с тем языком, на котором я говорю каждый день. В 1950-е, если ты не умел читать в третьем классе, причины могло быть только две: ты либо глупый, либо упрямый. Я же просто был испуган, встревожен и всегда боялся школы.

Говорить о дислексии стали лишь спустя десять лет, а каким-то образом помогать детям с подобными нарушениями – еще через десять лет после этого. Сегодня мой случай отнесли бы к дислексии. Но тогда в начальной школе мне ставили «неуды» (F), и только изредка я случайно получал «тройки» (D).

Моим спасителем стала моя бабушка, мамина мама Соня, классическая еврейская бабушка полутора метров росту. Она всегда говорила мне, что я необыкновенный. Мама очень расстраивалась: ее сын не успевает в третьем классе. Она нашла мне репетитора по чтению, который потихоньку научил меня схватывать буквы и слова на странице. А бабушка была совершенно невозмутима. Настоящий контраст. Она продолжала говорить мне: «Ты любопытный. Это хорошо. Мысли широко!» Она умела видеть не только табель успеваемости, и казалось, что она знает, что у меня в голове. Она понимала, что я также жаден до знаний, как и все дети. Мне просто трудно утолить этот голод. Бабушка помогла мне стать мечтателем. Она сказала мне: «Не нужно становиться таким, каким ты нужен системе. Ты такой, какой ты есть, ты любопытный!» Какие слова для мальчика, учащегося в начальной школе! «Не позволяй системе тебя перекраивать!» Но слава Богу, что она их сказала.

Когда ты не умеешь читать или когда это получается с большими усилиями, происходит следующее. Сначала в школе постоянно прячешься. Я все время прятал глаза, не тянул руку, пытался быть невидимкой. Я боялся унижения. Ты не умеешь читать, не можешь ответить на вопросы учителя.

Когда чтение дается с большим трудом, тебе недоступна возможность получать информацию, которую все с легкостью черпают из книг. И тебе недоступны истории. Для большинства чтение – это занятие, не требующее особого труда, да, иногда бывает сложно, когда материал соответствующий, но чаще всего это источник удовольствия и развлечения. И это всегда кладезь отличных сюжетов.

Но для меня сам процесс был настолько трудным, что я не имел возможности поваляться с книжкой просто для удовольствия, как многие другие дети и взрослые. Я не мог так же, как любой другой школьник, определившись с тем, что мне интересно, – Солнечная cистема, киты, Эйб Линкольн – просто пойти выписать стопку книг по теме в библиотеке. Мне приходилось быть очень сообразительным, терпеливым и целеустремленным, чтобы узнавать то, что мне было важно.

За годы учебы в школе мои навыки чтения постепенно улучшились. Если это и была дислексия, то с годами я, видимо, ее перерос. Во взрослой жизни я читаю – сценарии и газеты, журналы и книги, рабочие документы и электронные письма. Но до сих пор каждая страница дается с трудом. Для меня, как для всякого дислексика, чтение представляет примерно то же, что для многих математика: ты так старательно пытаешься решить задачу, что иногда даже упускаешь ее суть. Даже сегодня, когда мне уже за шестьдесят, я трачу на чтение столько сил, что отчасти это уменьшает удовольствие от собственно того, что я читаю.

Но вот что удивительно – несмотря на мои трудности с чтением, я не потерял радости от узнавания нового и увлечения историями. В детстве я больше всего хотел, чтобы меня не спрашивали в школе, и теперь я наслаждаюсь возможностью быть прилежным учеником, задавая вопросы тем, кто сам находит ответы.

В детстве я был лишен удовольствия погружаться в мир детской классики, таких книг, как «Джеймс и персик-великан» (James and the Giant Peach; Роальд Даль), «Паутина Шарлотты» (Charlotte’s Web; Элвин Брукс Уайт), «Дюна» (Dune; Фрэнк Герберт), «Трещина во времени» (A Wrinkle in Time; Мадлен Ленгль) и «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye; Джером Сэлинджер). Теперь же я занимаюсь тем, что сам помогаю создавать захватывающие истории, подобные им, но только на экране.

Я люблю хорошие истории, но больше всего они мне нравятся в своей изначальной форме – рассказанные вслух. Вот почему сеансы любопытства для меня так важны и так интересны. Выше я описывал некоторые из наиболее драматичных своих бесед, однако большинство из них все же состоялись у меня в офисе. Некоторые можно было бы сравнить с чтением передовицы The Wall Street Journal, в которой что-то формулируется так, что уже никогда не забудешь.

Я всегда интересовался хорошими манерами и этикетом. Как правильно себя вести, как поступать по отношению к другим? Почему важно, кто открыл дверь и как сервируется столовое серебро? Потому однажды я пригласил для разговора Летицию Болдридж, знаменитого специалиста по протоколу. Она получила известность благодаря своей работе у Жаклин Кеннеди. В Белый дом Болдридж пришла после работы в Tiffany & Co. Впоследствии она вела колонку в газете и написала много книг о хороших манерах в современном обществе.

Она вошла в мой кабинет, уверенная и элегантная. Она была очень высокая, намного выше меня, и уже с серебром в волосах. Летиция Болдридж помогла мне понять разницу между «манерами» и «этикетом», которую я прежде не улавливал.

Манеры поведения – это то, как мы обращаемся с другими людьми, они есть отражение сострадания, эмпатии, «золотого правила» («Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе»). Иметь хорошие манеры, быть воспитанным – это, по сути, быть приветливым, предупредительным и проявлять уважение.

Этикет – это свод правил, которыми следует руководствоваться, чтобы выработать хорошие манеры. То, как вы приглашаете на мероприятие, имеет очень большое значение. Важно и то, как вы приветствуете человека, как представляете его гостям, как вы подвигаете ему стул.

Воспитанность в буквальном понимании – это то, как вы себя ведете, как относитесь к окружающим. Этикет же представляет собой конкретное выражение вашего стремления общаться с людьми радушно и тактично.

Мне нравится это разграничение. Оно хорошо разъясняет, что такое манеры и этикет, помогая лучше понимать суть и того, и другого. Я каждый день использую то, чему научила меня Летиция Болдридж. Вы открываете дверь машины для своей дамы не потому, что она не может выйти самостоятельно, а потому, что вы ее любите. Столовые приборы сервируются на столе по определенным правилам для того, чтобы гостям было удобно, и они комфортно себя чувствовали на званом ужине. Но, как сказала Летиция, стремление оказать теплый прием и быть гостеприимным важнее соблюдения каких-то правил. Можно следовать правилам, но если при этом гости чувствуют пренебрежительное отношение, то, несмотря на превосходное соблюдение этикета, это проявление невоспитанности.

Почти каждая беседа бывает для меня чем-то полезна. Одна из самых любимых состоялась с человеком, на первый взгляд представляющим собой полную противоположность Летиции Болдридж. Речь о Шелдоне Глэшоу, физике из Гарварда, который в 1979 году в возрасте 46 лет получил Нобелевскую премию за исследования, которые он проводил в 28 лет.

Мы пригласили Глэшоу приехать в Лос-Анджелес из Кембриджа. Однажды утром он вошел в мой кабинет. Казалось, он был не меньше рад новым впечатлениям и возможности встретиться с состоявшимся деятелем кинематографа, чем я – возможности пообщаться с человеком его уровня в области науки. Тогда, в 2004 году, ему было 72 года. Он был одним из ведущих специалистов в физике элементарных частиц. В своей основополагающей работе он установил, что традиционно выделяемые физиками четыре типа взаимодействия на самом деле сводятся к трем, он разработал теорию объединения электромагнетизма и слабого взаимодействия. (Два других типа взаимодействия – сильное и гравитационное).

Мне нравится думать об элементарных частицах. Мне это так же интересно, как некоторым – вникать в проблемы геологии, валютную торговлю или покер. Это скрытый мир, со своей особой жизнью, особым языком и подбором персонажей. Физика частиц на самом деле напоминает отдельную вселенную. И все же, это та же Вселенная, в которой мы живем.

Ко мне на встречу Глэшоу пришел очень довольным и общался открыто. Я не специалист, но он был рад посвятить меня в современные проблемы физики частиц. Он держался, как терпеливый и любимый студентами преподаватель. Если что-то было непонятно, он объяснял еще раз по-другому. Он не только занимается наукой, но и преподает. В то утро, когда ему присудили Нобелевскую премию, ему пришлось отменить занятие в 10 утра для студентов Гарвардского университета.

Глэшоу спрашивал меня про кино. Он определенно любит смотреть фильмы. Он помогал Мэтту Дэймону и Бену Аффлеку, как консультант по математике в фильме «Умница Уилл Хантинг» (Good Will Hunting), в титрах ему выразили благодарность.

Глэшоу оказался полной противоположностью Эдварда Теллера. Он был рад возможности пообщаться, он выделил целых два дня, чтобы эта встреча состоялась, и он проявлял интерес буквально ко всему. Обычно в своем графике я оставляю на такие диалоги час или два, но с Шелдоном Глэшоу мы проговорили четыре часа, и время пролетело незаметно. Я провожал доктора Глэшоу с чувством, что хочу обязательно встретиться с ним еще раз.

То, что я услышал от Летиции Болдридж и Шелдона Глэшоу, талантливый журналист смог бы хорошо изложить в формате газетной или журнальной статьи. Но у меня бы возникли такие трудности с ее прочтением, что никакого удовольствия я бы не получил.

Я каждый раз думаю, что мои сеансы любопытства – это уникальная привилегия. Большинство из нас не могут просто позвонить кому-то и пригласить на разговор, сама жизнь к этому не располагает. Но мое любопытство заключает в себе и еще один особый дар, который не связан с моими возможностями и условиями жизни, – при личном общении видишь человека совершенно иначе, чем по телевизору или в каких-то публикациях. Не только я так думаю. Яркость личности и энергетика ощущается, когда вы обмениваетесь рукопожатиями, когда смотрите в глаза, когда слушаете, как человек рассказывает. Для меня именно в этом состоит эмоциональный эффект и настоящая сила. Так учишься, хотя никто не учит, через рассказываемые истории.

Когда общаешься и задаешь вопросы лично и напрямую, часто удивляешься. И Болдридж, и Глэшоу меня удивили, оказались совсем не такими, как я их себе представлял.

Болдридж говорила, прежде всего, о воспитанности, а не об этикете. При ее огромном опыте в вопросах протокола высокой точности, если можно так выразиться, – от проектов в Tiffany до официальных ужинов в Белом доме – она действительно выступала за то, что в первую очередь мы должны хорошо относиться к окружающим. Она легендарный знаток правил, но для нее хорошие манеры не сводились к правилам, главным она считала такт и радушие.

Глэшоу занимается настолько сложной областью науки, что для того, чтобы только дойти до уровня, с которого можно начинать поиски новых знаний, нужно после окончания школы еще столько же лет изучать этот предмет. Но в нем нет замкнутости и высокомерия. Было очень приятно встретить блестящего физика-теоретика, который ничуть не соответствует расхожим стереотипам об ученом, полностью погруженном исключительно в себя и свой предмет. Он был абсолютно увлечен всем, что происходит в мире.

Я хочу сказать, что для получения подобного опыта совершенно необязательно назначать встречу с секретарем Белого дома по протоколу или нобелевским лауреатом по физике. Когда в вашу компанию приходит новый сотрудник, когда вы ждете сына у бровки футбольного поля вместе с другими родителями, когда вы летите на самолете рядом с незнакомым человеком или находитесь на отраслевой конференции, вы окружены людьми, которым есть, что рассказать. Так дайте же себе шанс открыть что-то удивительное.