ГЛАВА II

14-го сентября, примерно в час дня, пройдя через большой лес, мы увидали вдали возвышенность, и через полчаса достигли её. Авангард, уже взобравшийся на холм, махал руками знаки отставшим, крича им: «Москва! Москва!» Действительно, впереди показался огромный город – в нем мы рассчитывали отдохнуть от утомительного похода, так как мы, Императорская Гвардия, прошли, по сути, без отдыха более 1200 лье.

Это был прекрасный, по-летнему тёплый день: солнце играло на куполах, колокольнях, позолоченном убранстве дворцов. Многие, виденные мною столицы, Париж, Берлин, Варшава, Вена и Мадрид, произвели на меня впечатление заурядное, здесь же другое дело: в этом зрелище, для меня, как и для всех других, заключалось что-то магическое.

Забылось всё – опасности, труды, усталость, лишения, и думалось только об удовольствии вступить в Москву, устроиться на удобных квартирах на зиму и заняться победами другого рода – таков уж характер французского воина: от сражения к любви, от любви к сражению. Тем временем, пока мы любовались городом, пришло распоряжение одеться в парадную форму.

В этот день я был в авангарде ещё с пятнадцатью товарищами и мне поручили стеречь нескольких офицеров, попавших в плен после Великой битвы под Москвой. Многие из них говорили по-французски. Среди них, между прочим, и православный поп, вероятно полковой священник, также очень хорошо говоривший по-французски; он казался более печальным и озабоченным, чем все его товарищи по несчастью. Я заметил, как и многие другие, что когда мы взобрались на холм, все пленные склонили головы и несколько раз набожно осенили себя крестным знамением. Я подошёл к священнику и осведомился, что это значит.

– Сударь, отвечал он, – гора, на которой мы находимся, называется «Поклонной» и всякий добрый москвич, при виде святынь города, обязан здесь перекреститься.

Через минуту мы уже спускались с горы, а ещё через четверть часа очутились у ворот города.

Император уже находился там со своим генеральным штабом. Мы сделали привал; тем временем я заметил, что под самым городом, по левой руке раскинулось обширное кладбище. Немного погодя, маршал Дюрок, незадолго перед тем вступивший в город, вернулся и представился Императору вместе с несколькими жителями, говорившими по-французски. Император обратился к ним с вопросами; затем маршал доложил Императору, что в Кремле собралось множество вооружённых людей – большей частью преступников, выпущенных из тюрем, и что они стреляют в кавалерию Мюрата, составлявшую авангард. Несмотря на многократные требования, они отказывались отпереть ворота.

– Эти негодяи пьяны, – добавил маршал, – и не хотят прислушаться к голосу разума.

– Пусть выбьют ворота пушками! – отвечал Император, – и выгонят оттуда всех, кто там есть.

Так и сделали – король Мюрат взял на себя эту обязанность: два пушечных выстрела – и весь этот сброд разбежался. Потом король Мюрат двинулся дальше по городу, преследуя русский арьергард.

Послышался барабанный бой, затем раздалась команда: «Garde а vous!» То был сигнал вступления в город. В половине четвёртого пополудни мы вступили колонной, построенной повзводно. Авангард, в состав которого входил и я, состоял из тридцати человек, командовал им Серрарис, лейтенант нашей роты.

Только мы вошли в предместье, как увидали идущих на нас тех самых негодяев, которых выгнали из Кремля: у всех были злобные лица и вооружены они были ружьями, пиками и вилами. Едва мы перешли через мост, отделявший предместье от города, как из-под моста выскочил какой-то субъект и направился навстречу войскам: одетый в овчинный полушубок, стянутый ремнём, с развевающимися, длинными, седыми, до плеч волосами, густая белая борода спускалась по пояс. Он вооружился трёхзубыми вилами и был похож на Нептуна, вышедшего из моря. Он гордо двинулся на тамбурмажора, видя, что тот в парадном мундире, в галунах, он, вероятно, принял его за генерала. Он нанёс ему удар своими вилами, но тамбурмажор успел уклониться и, вырвав у него оружие, взял его за плечи и столкнул с моста в воду. «Нептун» скрылся в воде и уже не появлялся, его унесло течением, больше мы его и не видали.

Мы встретили несколько других того же рода, которые стреляли в нас. Были даже такие, у которых не было ничего, кроме кремневых мушкетов, и если они никого не ранили, то у них просто вырывали мушкеты и разбивали, а их самих прогоняли ударами прикладов наших ружей. Некоторые из этих видов оружия были взяты из арсенала в Кремле; мушкеты с кремневыми замками, конечно, были оттуда.

Позже мы узнали, что кое-кто из этих негодяев пытался зарезать одного из офицеров штаба Мюрата.

Пройдя мост, мы продолжали путь по широкой прекрасной улице. Нас удивило, что не видно было ни души, даже ни одной женщины и некому было слушать нашу музыку, игравшую: «Победа за нами!» Мы не знали, чему приписать такое полное безлюдье. Мы воображали, что жители, не смея показываться, смотрели на нас сквозь щёлки оконных ставень. Кое-где мы видели только лакеев в ливреях, да несколько русских солдат.

Через час мы очутились перед внешней линией укреплений Кремля. Но нас заставили круто повернуть налево, и мы пошли по улице ещё лучше и шире первой: она вела нас на Губернаторскую площадь. В ту минуту, как остановилась колонна, мы увидали трёх дам, выглядывавших из окна нижнего этажа. Я очутился на тротуаре, вблизи одной из этих дам; она подала мне кусок хлеба, чёрного, как уголь, и перемешанного с мякиной. Я поблагодарил её и в свою очередь подал ей кусок белого хлеба, который мне дала Матушка Дюбуа, маркитантка нашего полка. Дама покраснела, а я засмеялся; тогда она, не знаю зачем, тронула меня за рукав, и я продолжал путь.

Наконец мы пришли на Губернаторскую площадь и расположились напротив дворца Ростопчина, губернатора города, того самого, который распорядился поджечь его. Нам объявили, что весь нашему полку приказано патрулировать город, и что никто ни под каким видом не смеет отлучаться. Но, несмотря на это, через полчаса вся площадь заполнилось всякими товарами, было все, чего только душе угодно: вина разных сортов вина, водка, варенье, громадное количество сладких пирогов, муки, но хлеба не было. Мы входили в дома рядом с площадью, чтобы попросить еды и питья, но, поскольку хозяев не было, сами брали все, что нам хотелось.

Мы расположили наш пост у главных ворот дворца, справа имелась комната, довольно обширная, чтобы хватило места для караула и нескольких пленных русских офицеров, захваченных в городе. Ранее захваченных русских офицеров по приказу командования, оставили у входа в город.

Дворец губернатора довольно велик и построен полностью в европейском стиле. В вестибюле начинаются две прекраснейших лестницы, они сходятся в бельэтаже, где имеется большой зал, с овальным столом посредине, в дальнем углу висит большая картина, изображающая русского царя Александра на коне. Позади дворца обширный двор, окружённый зданиями, предназначенными для прислуги.

Час спустя после нашего прибытия начался пожар. Справа от нас показался густой дым, потом взвился вихрь пламени; никто, однако не знал, где это происходит. Вскоре нам сообщили, что горят базар и кварталы купцов. «Это, наверное, мародёры, – говорили нам, – те, кто по неосторожности подожгли лавки в поисках продовольствия».

Многие, не участвовавшие в этой кампании, говорят, что пожар Москвы был погибелью для армии. А я, как и многие другие, полагаю, что русские могли бы и не поджигать город, а просто увезти с собой, или уничтожить всё продовольствие и опустошить всю местность на десять лье в окружности. Это было бы совсем не трудно, – и тогда нам через пару недель поневоле пришлось бы убраться. После пожара всё ещё оставалось достаточно домов, в которых можно было поселить всю армию и, даже если допустить, что все дома сгорели – тогда остались бы подвалы. В семь часов загорелось за губернаторским домом: наш полковник пришёл к нам в караулку и приказал немедленно выслать патруль в 15 человек, в том числе и меня. Командиром назначили Серрариса. Мы двинулись в сторону пожара, но едва прошли триста шагов, как справа раздались выстрелы. В первую минуту мы не придали этому значения, всё ещё думая, что это просто пьяные солдаты. Но шагов через пятьдесят из какого-то тупика опять раздаются выстрелы, направленные прямо в нас. В ту же минуту один из солдат вскрикнул – его ранило. Пуля попала ему в ногу, но рана была не опасна, и не мешала идти. Тотчас решено было вернуться, но едва мы повернулись, как ещё два выстрела из того же закоулка заставили нас изменить свои планы. Решив поближе рассмотреть, в чём дело, мы подошли к дому, откуда стреляли, выломали ворота и очутились лицом к лицу с девятью дюжими молодцами, вооружёнными пиками и ружьями – они стояли, перекрыв нам вход внутрь.

Тотчас завязался бой, довольно неравный, так как нас было девятнадцать человек против девяти, но думая, что их там больше, мы сразу уложили на месте первых троих. Одному капралу пика попала между кожаной амуницией и одеждой, не почувствовав раны, он ухватился за пику своего противника, несравненно более сильного, а поскольку у капрала только одна рука была свободна, ведь в другой было ружье, он с силой был отброшен к двери подвала, но пики из руки не выпустил. Ещё один русский упал, сражённый штыком. Офицер своей саблей ударил по руке русского, чтобы заставить его отпустить пику, но тот не уступил, а потому его просто застрелили пулей в бок и отправили в царство теней. Тем временем я с пятью солдатами держал оставшихся четверых (трое сбежали), так плотно прижав их к стене, что они не могли пустить в дело свои пики: при малейшей такой попытке мы бы тут же проткнули их штыками. Они продолжали биться голыми кулаками, просто из бравады. Эти несчастные были пьяны – напившись водки, которую они нашли в огромном количестве, они просто обезумели. Наконец, чтобы закончить все это, мы вынуждены были убить их.

Мы поспешили в дом, в одной из комнат мы застали двоих или троих из сбежавших: увидев нас, они были так напуганы, что не успели схватить своё оружие, и спрыгнули с балкона.

Поскольку мы отыскали всего двоих, а ружей было три, мы продолжили искать третьего и нашли его под кроватью; он вышел к нам добровольно, крича «Bojo! Bojo!» что означает: «Боже! Боже!» Мы не причинили ему никакого вреда, а просто арестовали, чтобы использовать в качестве проводника. Внешне он выглядел, как и все другие, отвратительно и безобразно – уголовник, собственно. На нём был тулуп, подпоясанный ремнём. Мы вышли из дома. На улице мы увидали тех двоих уголовников, которые выскочили из окна: один умер, разбив себе голову о мостовую, другой сломал обе ноги.

Мы оставили их, а сами решили вернуться на Губернаторскую площадь. Но каково было наше изумление, когда мы увидали, что это невозможно, настолько распространился пожар! Пламя справа и слева образовало сплошную стену, дул ветер и некоторые крыши стали проваливаться. Пришлось искать другую дорогу. К несчастью, мы не сумели найти способ общаться с нашим проводником, он, казалось, был более похож на медведя, чем на человека.

Пройдя шагов двести, мы увидели по правую руку какую-то улицу, но прежде чем пойти по ней, мы из любопытства пожелали осмотреть дом, откуда эти бандиты стреляли в нас. Мы пропустили вперёд нашего пленного и сами шли за ним, но вдруг раздались крики, и откуда-то выскочило несколько человек с зажжёнными факелами в руках. Войдя на большой двор, мы убедились, что место, где мы находимся, не простой дом, а великолепный дворец. Мы оставили у ворот двух часовых, приказав им предупредить нас в случае нападения. Мы зажгли свечи и вошли. Никогда в жизни я не видел такой дорогой и красивой мебели, а особенно такой коллекции картин фламандской и итальянской школы. Среди всей этой роскоши наше внимание привлёк большой ларец, наполненный необыкновенной красоты оружием. Я взял себе пару кавалерийских пистолетов, инкрустированных жемчугом и драгоценными камнями, и ещё устройство для испытания силы пороха.

Уже более часа мы бродили по этим огромным, роскошным комнатам, как над нашими головами прогремел сильный взрыв. Это сильно потрясло нас – мы думали, что будем заживо погребены под развалинами дворца. Мы осторожно спустились вниз и удивились, не застав наших двух часовых. После долгих поисков мы нашли их на улице. Они сказали нам, что, услышав взрыв, быстро убежали, думая, что сейчас дворец рухнет на них. Перед окончательным уходом мы захотели узнать причину нашего ужаса. В большой столовой обрушился потолок, хрустальная люстра разлетелась вдребезги. В печи оказалась спрятанная бомба. Русские рассудили, что для того, чтобы уничтожить нас, все средства хороши.

Мы все ещё оставались во дворце, когда раздался крик: «Пожар!» Это кричали наши часовые, заметившие пламя. Из многих мест повалили клубы густого дыма, сначала чёрного, потом багрового, и в один миг всё здание охватил огонь. Через четверть часа крыша, сделанная из окрашенного и лакированного железа, рухнула с грохотом, а с ней и большая часть здания.

Немного попетляв, мы вышли на довольно широкую и длинную улицу, справа и слева вдоль неё возвышались великолепные дворцы. Скорее всего, она должна была вывести нас на площадь, но проводник каторжник ничего не мог сказать нам. Он оказался полезен нам лишь тем, что иногда нёс нашего раненого товарища, идти которому становилось все трудней. Мы встречали людей с длинными бородами и зловещими лицами, при свете факелов, которые они несли в руках, они казались ещё страшнее, мы их не задерживали.

Далее мы встретили егерей Гвардии и от них узнали, что это сами русские поджигают город и что встреченным нами людям поручено выполнять этот замысел. Вскоре после этого нас удивили трое русских, поджигавших православную церковь. Заметив нас, двое побросали свои факелы и убежали; мы подошли к третьему – тот не бросил факела, а, напротив, старался сделать своё дело, но удар прикладом в затылок покарал его за упрямство.

Затем мы встретили патруль фузилеров – егерей, заблудившихся так же, как и мы. Их командир, сержант, рассказал мне, что они встретили уголовников, поджигавших дома, и что одному из них он принуждён был отсечь кисть руки саблей, чтобы заставить бросить факел, но тот тотчас подхватил факел левой с намерением продолжать – им пришлось убить его.

Потом мы услышали голоса женщин, звавших на помощь по-французски. Мы вошли в дом, откуда слышались крики, думая, что это захваченные русскими маркитантки. Войдя, мы увидали разбросанные в беспорядке разнообразные костюмы, очень дорогие, а навстречу нам вышли две дамы, взволнованные и растрёпанные. С ними был мальчик, лет 12-15-ти. Они умоляли нас оказать им помощь – русские полицейские хотели поджечь их дом и не позволяли забрать свои вещи. Там были плащ Цезаря, шлем Брута, доспехи Жанны д'Арк. Дамы объяснили нам, что они актрисы, француженки, а их мужей насильно принудили служить в русской армии. Мы помешали поджечь дом, забрали с собой русских полицейских (их было четверо), и увели их в свой полк на Губернаторскую площадь. После всех этих неприятных приключений мы вернулись в два часа ночи и с противоположной стороны. Полковник, узнав о нашем возвращении, был недоволен и спросил, где мы пропадали с семи часов вечера вчерашнего дня. Но, увидев наших пленников, нашего раненого товарища, и выслушав наш рассказ о пережитых нами опасностях, он сказал, что рад нашему возвращению и что он очень беспокоился о нас.

Глядя на площадь, где расположился бивуаком наш полк, мне казалось, что я на собрании всех народов мира, – наши солдаты оделись кто калмыком, кто китайцем, кто казаком, кто татарином, персом или турком, а многие щеголяли в дорогих мехах. Некоторые даже нарядились в придворные костюмы, нацепили шпаги, со сверкающими, как алмазы, стальными рукоятками. Вдобавок, вся площадь была усеяна лакомствами, каких только душе угодно – винами, ликёрами, в большом количестве, было немного свежего мяса, много окороков и крупной рыбы, немного муки, – но хлеба не было.

На другой день после нашего прибытия, 15-го сентября, в 9 часов утра, полк покинул Губернаторскую площадь, чтобы перейти ближе к Кремлю, где разместился Император. Я, с 15-тью товарищами, был оставлен во дворце губернатора.

Около десяти часов я увидал генерала, подъехавшего верхом, кажется, это был генерал Пернетти. Он привёл с собой молодого человека в овчинном тулупе, подпоясанном красным шерстяным поясом. Генерал спросил меня, не я ли начальник поста, и на мой утвердительный ответ сказал:

– Хорошо, заберите этого человека и убейте его штыками, – я застал его с факелом в руках, поджигающим дворец, где я квартирую.

Я тотчас же отрядил четырёх солдат для выполнения приказа генерала. Но французский солдат не способен выполнить такую работу – чётко и хладнокровно. Удары штыка не пробили овчину и, возможно, мы пощадили бы его, учитывая его молодость (более того, он не был похож на преступника), но генерал остался, пока не увидел, как несчастный упал замертво, сражённый пулей в бок. Мы так и оставили его на площади.

Вскоре явился другой субъект, житель Москвы, француз и парижанин по происхождению. Он сообщил, что он владелец общественных бань и просил меня оказать помощь в обеспечении безопасности его заведения. Я дал ему четырёх солдат, но они вскоре вернулись с сообщением, что поздно – бани уже горят.

Несколько часов спустя после ужасной казни, караульные солдаты доложили мне, что какая-то женщина, пришедшая на площадь, бросилась на безжизненное тело несчастного молодого человека. Я пошёл посмотреть, она пыталась объяснить нам, что это её муж или родственник. Она сидела на земле, держа на коленях голову убитого, гладила рукой его лицо, иногда целовала его, но не плакала. Наконец, будучи не в состоянии смотреть на эту душераздирающую сцену, я отвёл её в помещение караула и дал ей рюмку ликёра, которую она жадно выпила. За этой рюмкой – вторую, третью и ещё – она выпила, сколько смогла. Она старалась объяснить нам, останется тут три дня, пока мёртвый не воскреснет, веря, как все русские крестьяне, что в течение дней покойник оживает. В конце концов, она заснула на диване.

В пять часов наша рота вернулась и снова была отряжена в патруль, так что моё дежурство продлилось ещё на сутки. Остальная часть полка занималась тушением пожаров вокруг Кремля. Огонь на время удавалось остановить, но потом он вспыхивал ещё сильнее.

После возвращения роты, капитан разослал патрули в разные кварталы. Один отправился в сторону бань, но тотчас вернулся и сообщил, что сразу же после их прихода крыша бань обрушилась со страшным треском и искры, разлетевшиеся кругом, подожгли соседние здания.

Весь вечер и всю ночь наши патрули приводили русских солдат со всех концов города – пожар заставлял их покидать свои убежища. Среди них было два офицера, один армейский, другой из ополчения, первый беспрекословно позволил себя обезоружить, т. е. отдал свою саблю и попросил только, чтобы ему позволили оставить золотую медаль, висевшую у него на груди. Но второй, совсем ещё молодой человек, имевший при себе кроме сабли пояс с патронами, возражал, и на хорошем французском объяснял нам, что он из ополчения. В конце концов, мы договорились и с ним.

В полночь вспыхнул ещё один пожар недалеко от Кремля, были привлечены свежие силы, чтобы погасить его. Но 16-го сентября, в 3 часа утра он возобновился с новой силой, остановить его не удалось.

В эту ночь, с 15-го на 16-е сентября, я и двое моих друзей, таких же унтер-офицеров, как и я, решили исследовать город и Кремль, о котором мы так много слышали. И вот мы отправились. Для освещения пути факелов не понадобилось, но, собираясь посетить дома и подвалы московских господ, каждый взял собой солдата и свечи.

Мои товарищи уже немного ориентировались в городе, но поскольку каждую минуту дома обрушались, и все вокруг непрерывно менялось, мы скоро безнадёжно заблудились. Пробродив беспомощно некоторое время, мы к счастью встретили еврея, который рвал на себе волосы и бороду, глядя, как горела его синагога, где он состоял раввином. Он говорил по-немецки и поведал нам своё горе: оказывается, он и другие его единоверцы собрали в синагогу всё, что у них было самого ценного, и вот теперь всё погибло. Мы пытались утешить сына Израиля, взяли его за руку и попросили отвести нас в Кремль. Не могу без смеха вспомнить, что в разгар такого бедствия еврей стал спрашивать нас, не имеем ли мы что-нибудь для продажи или обмена. Я действительно думаю, что он задавал нам эти вопросы просто по привычке, поскольку в то время ни о какой торговле и речи быть не могло.

Пройдя несколько кварталов объятым пламенем и, любуясь прекрасными, ещё не тронутыми улицами, мы пришли на маленькую площадь неподалёку от Москвы-реки. Оттуда еврей показал нам башни Кремля, ясно различимы е до мельчайших деталей, как среди бела дня, в свете пожаров. На минуту мы остановились, чтобы осмотреть подвал, из которого только что вышло несколько улан Гвардии. Мы взяли немного вина, сахара и много варенья – всё это мы нагрузили на еврея, теперь уже состоявшего под нашей защитой и покровительством. Уже рассветало, когда мы подошли к внешней линии укреплений Кремля. Мы прошли через ворота из серого камня, увенчанными маленькой колокольней с колоколом в честь св. Николая, чья статуя стояла в нише над входом. Этой статуе святого, высокой, по крайней мере, шесть пье, богато одетой, поклонялся каждый русский, который проезжал мимо, даже осуждённый. Он является главным покровителем России.

Потом мы повернули направо, перешли улицу с большим трудом из-за беспорядка, вызванного огнём, который вспыхнул в разных домах, занимаемых маркитантками Гвардии, и дошли до стены, укреплённой высокими башнями, увенчанными золотыми орлами. Пройдя ещё одни ворота, мы очутились на площади перед дворцом. Со вчерашнего дня там поселился Император, ночь со 14-го на 15-е сентября он провёл в предместье.

В Кремле мы встретили товарищей из 1-го егерского полка, которым тоже поручили патрулирование, и они пригласили нас на завтрак. Нас угостили хорошим мясом и превосходными винами. Еврей, который все ещё сопровождал нас, был вынужден, несмотря на все своё отвращение, завтракать с нами, и есть ветчину. Правда, егеря, у которых имелись серебряные слитки, взятые ими на Монетном дворе, обещали торговать с ним. Эти слитки размерами и формой напоминали маленький кирпич. Около полудня мы всё ещё сидели за столом с нашими друзьями, прислонившись спинами к исполинским пушкам, стоявшим по обе стороны оружейной палаты, как вдруг раздался крик: «К оружию!» Загорелось в Кремле: горящие головни полетели во двор, где находились артиллерийские части Гвардии и их боеприпасы. Кроме того, тут валялось огромное количество брошенной русскими пакли, и часть её уже загорелась. Страх перед взрывом вызвал суматоху, особенно, если учесть присутствие там Императора, который был вынужден покинуть Кремль.

Мы расстались с нашими друзьями, как это бывает, и отправились в свой полк. Нашему проводнику мы объяснили, где он находится, и еврей попытался вести нас кратчайшим путём, но неудачно – огонь перекрыл этот путь. Пришлось ждать, пока не появится проход. Все пылало вокруг Кремля, сильный, неистовый ветер швырял в нас горящие головни. Пришлось спрятаться в подвале, где уже собралось довольно много людей. Мы немного посидели там, а когда вышли, почти сразу повстречали полки Гвардии, идущие в Петровский дворец, куда уже переехал Император. Только 1-й батальон 2-го полка, остался в Кремле. Он охранял дворец от поджога, и 18-го сентября Император снова туда вернулся. Я забыл рассказать, что принц Невшательский, желая взглянуть на пожар, бушевавший вокруг Кремля, поднялся вместе с одним офицером на одну из террас дворца, и их обоих чуть не снесло оттуда страшным ветром.

Ветер и огонь продолжали бушевать, но один проход оставался свободным, те улицы, по которым прошёл Император. Мы пошли этой дорогой и очутились на берегу Москвы-реки. Мы шли вдоль набережной и видели то совершенно нетронутую огнём улицу, то сгоревшую дотла. На той же улице, по которой прошёл Император, многие дома рухнули, и пройти стало невозможно.

Наконец мы очутились в полностью выгоревшем квартале, и еврей с трудом старался найти улицу, ведущую на Губернаторскую площадь. Пока мы шли, ветер гнал на нас горячий пепел, ослеплявший, не дававший возможности ничего видеть. Однако самым худшим являлось то, что от ходьбы по раскалённым железным листам разрушенных крыш и горящего пепла, обгорали наши ноги.

Мы уже прошли порядочное расстояние, как вдруг увидали по правую руку совершенно пустое пространство. Это был еврейский квартал: дома, построенные из дерева, сгорели дотла. Увидев это, наш спутник пронзительно закричал и упал без чувств. Мы поспешили освободить его от груза, вынули бутылку с ликёром, заставили проглотить несколько капель, и побрызгали ему в лицо. Вскоре он открыл глаза. На наш вопрос, почему он упал в обморок, он отвечал, что его дом сгорел и, вероятно, его семья погибла. С этими словами он снова лишился чувств, так что нам поневоле пришлось оставить его, хотя мы не знали, в какую сторону идти. Тем не менее, надо было принимать решение: мы отдали нашу ношу одному из солдат и продолжали путь, но вскоре были вынуждены остановиться, встретив на пути новые препятствия.

До соседней улицы было около трёхсот шагов, но мы не могли его пройти их из-за горячего, ослепляющего пепла. Мы посовещались, и один из моих друзей предложил всё-таки попытаться это сделать. Моё мнение было подождать немного, остальные поддержали меня. И тогда с криком: «Кто меня любит – за мной!», он пошёл вперёд. Трое последовали за ним, а я остался с солдатом, нёсшим наш груз, состоявшим из трёх бутылок вина и пяти – ликёра и варенья.

Не прошли они и тридцати шагов, как первый упал – во весь рост, – шедший сразу за ним помог ему встать. Остальные двое закрыли свои лица руками, чтобы не ослепнуть подобно первому, который совсем ничего не видел – всех троих накрыло облаком горячей золы. Первый, лишившись зрения, кричал и ругался как дьявол. Остальным пришлось бросить его, так как они не могли отвести его назад – туда, где находился я и солдат с грузом. Я не решался идти к ним – уж очень было опасно. Более часа прошло, прежде чем я смог присоединиться к товарищам, и мы тут же осушили одну из бутылок.

Когда мы, наконец, собрались вместе, стало ясно, что без риска погибнуть дальше идти невозможно. Мы решили вернуться назад, и тут возникла блестящая идея, чтобы каждый взял по большому листу железа и прикрыл им свою голову, слегка наклонив край с той стороны, откуда летел пепел. Согнув листы в виде щитов, мы двинулись в путь. Впереди шёл солдат, потом я, поддерживая почти ослепшего товарища, а остальные сзади. Наконец, мы перешли через опасное место, с большим трудом, и время от времени спотыкаясь.

Мы очутились на новой улице, где застали несколько еврейских семей и китайцев, они сидели в своих домах, очевидно, охраняя своё имущество, спасённое от пожара или отнятое у других. Они выглядели удивлёнными, вероятно они ещё не видели французов в этом квартале. Мы подошли к одному еврею и постарались ему втолковать, чтобы нас проводили на Губернаторскую площадь. Вызвался один отец с сыном, а так как в этом огненном лабиринте путь местами преграждался развалинами обрушившихся или горящих домов, то лишь после долгих блужданий и неоднократных остановок для отдыха мы вернулись в 11 часов вечера на то место, откуда вышли накануне вечером. С тех пор, как мы прибыли в Москву, я ещё ни разу не отдыхал, зато теперь я улёгся на куче прекрасных мехов, принесённых нашими солдатами, и проспал до семи часов утра.

Нашу роту пока не освободили от патрульной службы, поскольку все армейские полки, фузилеры, и даже Молодая Гвардия, находящиеся под командованием маршала Мортье, назначенного губернатором города, последние 36 часов занимались тушением пожаров. Пожары вспыхивали один за другим. Тем не менее, удалось спасти достаточно домов, чтобы разместить людей, но это стоило немалого труда – Ростопчин приказал увезти все пожарные насосы, а те, что остались, оказались неисправными.

16-госентября был издан приказ расстреливать всех, кто будет уличён в поджогах. Этот приказ немедленно начали приводить в исполнение. Небольшую площадь рядом с Губернаторской площадью мы называли «Place des Pendus» – Площадью повешенных», так как здесь расстреляли очень много поджигателей, а затем подвесили их на деревьях.

В день нашего вступления Император через маршала Мортье отдал приказ о запрете разграбления города. Этот приказ огласили в каждом полку, но когда стало известно, что город поджигают сами русские, удержать солдат стало невозможно. Каждый брал, что хотел, и даже то, что ему вообще не было нужно. В ночь на 17-е сентября капитан разрешил мне взять десятерых солдат и отправиться за продовольствием. Ещё двадцать человек он отрядил в другие кварталы, поскольку мародёрство существовало и требовалось приложить все силы для исполнения этого приказа. И вот я отправился в третью ночную экспедицию. Мы прошли по большой улице, ведущей на нашу площадь, и которую нам удалось спасти от пожара. Именно поэтому там поселились многие из старших офицеров и армейских чиновников. Дальше мы шли по совершенно выгоревшим улицам. Не осталось ничего кроме чёрных груд железных листов с бывших крыш – ветер, дувший накануне, очистил их от пепла.

Квартал, в который мы пришли, был ещё цел, но вокруг не было ничего, кроме нескольких брошенных экипажей. Полная тишина. Мы осмотрели экипажи, они оказались пусты. Вдруг, позади нас раздался яростный крик. Он повторился дважды и в двух разных местах. Мы прислушались, но снова стало тихо. Тогда мы решили зайти в два дома: в один – я с пятерыми солдатами, а в другой – капрал с остальными пятью. Мы зажгли свечи и с саблями в руках приступили к делу, надеясь найти в этих домах что-нибудь нужное нам.

Дом, в который я хотел войти, был заперт, а дверь забита большими листами железа. Это сильно меня раздосадовало, ведь шума нам не хотелось. Но, заметив открытое подвальное окно, двое солдат спустились туда, нашли лестницу, ведущую из подвала в дом, и открыли нам двери. Здесь была бакалейная лавка – всё лежало на своих местах. Но в столовой на столе лежало варёное мясо, а на сундуке – несколько мешков, наполненных мелкими монетами.

Осмотрев дом, мы собрали продукты. Мы нашли муку, сливочное масло, много сахара и кофе и большую бочку, полную яиц, уложенных слоями и упакованных в сено. Мы действовали чётко и решительно и не отвлекались по пустякам, ведь дом был пуст и в любой момент мог стать добычей огня. Тем временем, капрал прислал мне солдата с сообщением, что он в доме каретника, в котором обнаружил около тридцати маленьких элегантных экипажей, называемых дрожками. Он также велел сообщить мне, что в одной из комнат на соломенных тюфяках лежат несколько русских солдат. Увидев французов, они бросились на колени и, скрестив руки на груди, умоляли о пощаде. Наши, увидев, что они ранены, оказали им помощь, ведь те сами были не в силах помочь себе и по той же причине не могли причинить нам вред.

Я тотчас же отправился на склад каретника и выбрал два маленьких экипажа, очень удобных для перевозки всего нами найденного.

Я также видел раненых, пятеро из них оказались артиллеристами со сломанными ногами. Всего их было семнадцать человек, многие – азиаты – их легко отличить от других, по характерной манере приветствовать.

При выводе со склада своих экипажей, я увидел троих мужчин, один из которых был вооружён пикой, второй – саблей, а третий с зажжённым факелом, собирался поджечь дом. Люди, которых я оставил, были так заняты выбором и упаковкой добра, что совершенно не подозревали, что происходит вокруг. Мы гаркнули, чтобы напугать негодяев, но они не сдвинулись с места и спокойно смотрели на нас. Человек с пикой принял оборонительную позу. Напасть на них было сложно, так как у нас не было сабель. Капрал подошёл ко мне с двумя пистолетами, найденными в комнате, где лежали раненые, дал мне один, а сам прицелился в человека с пикой. Но я остановил его, опасаясь, что шум может привлечь ещё больше врагов.

Увидев это, один из наших людей, бретонец, схватил дышло от одного из экипажей и, используя его как трость, напал на человека с пикой, наверняка не умевшего сражаться таким способом, и сломал ему обе ноги. Падая, тот страшно вскрикнул, но озверевший бретонец не дал тому второго шанса и нанёс сильнейший удар по голове негодяя. Даже пушечное ядро не смогло бы сделать работу лучше. Он сразил двоих других таким же образом, тут мы остановили его. Парень с зажжённым факелом побежал в дом бакалейщика, двое из наших людей за ним, и только после двух ударов саблей он прислушался к голосу разума. Тогда он смирился и был запряжён в один из экипажей вместе с другим человеком, задержанным на улице.

Теперь мы были готовы к отъезду. Оба экипажа были загружены товарами из лавки – на первый, запряжённый двумя русскими, мы положили бочку с яйцами и из предосторожности связали людей крепкой верёвкой с двойным узлом, второй экипаж везли четверо наших людей до тех пор, пока мы не смогли найти такую же команду, как для первого.

Но едва мы сделали первый шаг, как увидели огонь в доме каретника. Мы не могли оставить раненых погибать в муках, поэтому вернулись и перенесли их в конюшню, стоявшую отдельно от дома. Это было все, что мы могли сделать и, после исполнения этого акта человеколюбия мы отправились как можно быстрее, чтобы оказаться вне досягаемости огня, который неожиданно мог вспыхнуть в любом месте. Мы не прошли и двадцати пяти шагов, когда услышали ужасные крики раненых. Мы опять остановились, а капрал вернулся с четырьмя солдатами, чтобы выяснить причину. Огонь перекинулся на солому, лежавшую на дворе, и пожар охватил все, что там было.

Капрал и его люди попытались их спасти, а затем вернулся к нам: более чем вероятно, что все раненые погибли.

Мы пошли дальше и, опасаясь, что пожар догонит нас, с помощью наших сабель заставили перейти нашу первую команду на рысь. Тем не менее, уйти от огня нам не удалось – когда мы подошли ближе к Губернаторской площади, то увидели, что главная улица, где жили многие из наших старших офицеров, уже пылала. Это был третий случай поджога, но и последний.

Осмотревшись, мы заметили, что горело в нескольких местах и, двигаясь бегом можно было проскочить. Дойдя до первого горящего дома, мы остановились, чтобы решить, как пройти дальше. Многие дома уже рухнули, а те, мимо которых нам надо было пройти, также грозили обрушиться на нас и поглотить нас в пламени. В то же время, оставаться тоже стало опасно – загорелись дома позади нас.

Таким образом, огонь был не только впереди и позади нас, но и справа и слева, и мы были вынуждены пройти через это море огня. Мы послали экипаж вперёд, но русские не хотели быть первыми, даже, несмотря на сабельные удары. Тогда первым пошёл экипаж с нашими людьми и, подбадривая друг друга, они успешно прошли опасное место. А потому мы ещё сильнее стали бить русских, которые, испугавшись, что будет хуже, с криком: «Houra!» бросились вперёд, подвергаясь большой опасности из-за обломков мебели, постоянно вылетавших из домов на улицу. Мы побежали за вторым экипажем, и вышли на перекрёсток четырёх улиц, объятых пламенем. Хотя шёл дождь, огонь бушевал с прежней силой, дома падали непрерывно и целые улицы моментально превращались в дымящиеся груды развалин.

В полк надо было вернуться как можно скорее, но мы видели, что это было практически невозможно – надо было подождать, пока улица не выгорит дотла. Мы решили вернуться. На этот раз русские пошли первыми, но, только они прошли опасный участок и мы приготовились следовать за ними, раздался страшный грохот – обломки горящих балок и железные листы кровли рухнули на экипаж, мгновенно уничтожив все и русских тоже. Мы не сильно сожалели о них – потеря наших запасов огорчила нас больше, особенно потеря яиц. Наше положение было ужасно – мы были полностью отрезаны пожаром, без всякой надежды выбраться. К счастью, на перекрёстке нашлось место, недосягаемое для огня, где мы могли подождать, пока не выгорит улица и появится свободный проход. Дожидаясь удобной минуты, мы заметили, что в одном из домов располагалась итальянская кондитерская. Дом горел, но мы подумали, что хорошо бы попытаться спасти хоть что-нибудь из добра, если получится. Дверь оказалась запертой, зато окно на втором этаже оказалось открытым, а счастливый случай предоставил нам лестницу, которую мы поставили на бочку. Её длины оказалось достаточно для того, чтобы наши солдаты влезли в дом.

Дом пылал, но все обошлось. Наши люди изнутри открыли дверь, и к великому нашему удовлетворению и радости мы обнаружили, что в лавке все сохранилось в целости и сохранности. Мы нашли все виды варенья и ликёров, много сахара, но что нас удивило больше всего – это три больших мешка муки. Наше удивление удвоилось при виде банок с горчицей с ярлыками: «St. André des Arts, Paris».

Мы быстро опустошили лавку, сложили все найденное в середине улицы, чтобы при первой возможности доставить все это в нашу роту. Дождь ещё лил. Мы соорудили навес из дверей домов и разбили бивуак. Там мы оставались более четырёх часов, ожидая открытия прохода.

Чтобы скоротать время, мы пекли оладьи с вареньем. А когда собрались уходить, забрали все, что могли унести. Оставшийся экипаж и мешки с мукой мы оставили под присмотром пяти солдат с тем, чтобы вернуться позже и забрать их. Экипаж здесь оказался бесполезен – улица была завалена разбитой и обгоревшей мебелью, фортепиано, хрустальными люстрами и множеством других очень дорогих вещей.

Наконец, перейдя «Place Des Pendus», мы пришли в расположение своей роты в 10 часов утра, а уходили мы в 10 часов вечера накануне. Десятерых солдат тотчас отправили обратно за оставшимся грузом. Они вернулись через час, каждый что-то нёс и, невзирая на трудности, экипаж они тоже прикатили тоже. Солдаты рассказали нам, что пришлось расчищать то место, где погибли русские и там они нашли их обугленные и ссохшиеся тела.

В тот же день 18-го сентября мы сдали наряд и отправились на отведённые нам квартиры, располагавшиеся неподалёку от Кремля, на прекрасной улице, большая часть которой уцелела от пожара. Наша рота заняла большую кофейню: в одной из комнат стояло два бильярдных стола. Унтер-офицеров поселили в доме боярина на втором этаже. Чтобы было просторнее, бильярды разобрали, а из их обивки некоторые солдаты пошили себе плащи.

В погребах хранилось множество вин, ямайский ром, также имелся отдельный погреб, заполненный множеством бочек отличного пива, уложенного в лёд для сохранения свежести. Ещё мы нашли у нашего боярина пятнадцать больших ящиков шампанского. В тот же день наши солдаты обнаружили большую лавку с сахаром и взяли его как можно больше, чтобы готовить пунш. Сахара хватило на все время нашего пребывания в Москве, мы никогда не пропускали дня без выпивки. Каждый вечер мы готовили его в большой серебряной чаше, которую забыл унести русский боярин. Это чаша вмещала не менее 6-ти бутылок. Добавьте к этому прекрасную коллекцию трубок и отличный табак.

19-го сентября Император устроил нам смотр в Кремле, и в тот же день я получил приказ присоединиться к отряду фузилеров-егерей, гренадеров и эскадрона польских улан – всего 200 человек. Наша задача была охранять от пожара летний дворец русской императрицы, расположенный на окраине Москвы. Этим отрядом командовал генерал Келлерман.

Мы выступили в восемь часов вечера, и уже было половина десятого, когда мы подошли к большому зданию, размером не меньше тюильрийского дворца, построенному из дерева и оштукатуренному, что делало его похожим на каменное здание. Тотчас же поставили часовых, и разослали патрули для большей безопасности. Мне с несколькими солдатами поручили осмотреть дворец, чтобы удостовериться, что в здании не прячутся поджигатели.

Мне посчастливилось иметь возможность полностью осмотреть этот огромный дом, объединивший в себе все великолепие и блеск Европы и Азии. Казалось, ничего не пожалели, чтобы украсить его, а ведь позднее, буквально в течение часа, он был полностью уничтожен. Не прошло и четверти часа после того, как приняли все меры безопасности, как дворец всё-таки подожгли со всех сторон, а поджигателей совершенно не было видно. Огонь вспыхнул сразу в десятке мест. Видно было, как он вылетал из окон мансард.

Генерал немедленно вызвал сапёров, но потушить огонь оказалось невозможно. У нас не было ни насосов, ни даже воды. Буквально через минуту мы увидели, как из-под больших лестниц выходят и преспокойно удаляются какие-то люди с горящими факелами. Мы побежали и арестовали их – 21 человек, а ещё 11 были позже задержаны с другой стороны дворца. Сразу при выходе из дворца их не заметили, да и не ничто не указывало на то, что они поджигатели. Большинство из них, похоже, являлось выпущенными из тюрем уголовниками.

Всё, что мы могли сделать, это – спасти несколько картин и драгоценных вещей, между прочим, царские одежды и регалии, как, например, бархатные мантии, отороченные горностаевым мехом, и ещё много других вещей. Потом их пришлось просто бросить. Через полчаса после начала пожара поднялся неистовый ветер, и десять минут спустя мы очутились в огненной западне, не имея возможности идти ни вперёд, ни назад. Несколько человек были ранены пылающими головнями, гонимыми по воздуху яростным ветром. Нам удалось выбраться из этого ада только в два часа ночи, и к тому времени пламя охватило пространство около полулье – весь этот прекрасный квартал был построен из дерева.

Мы отправились к Кремлю, ведя под конвоем наших пленных – всего 32 человека. Я шёл позади. Согласно приказу, каждого, кто пытался бежать или отказывался идти, следовало заколоть штыком. Две трети этих несчастных были уголовниками. Остальные – горожане среднего класса и русские полицейские, опознанные по их форме. По дороге, я заметил среди арестованных человека, одетого в довольно чистый зелёный плащ, плакавшего, как ребёнок, и повторявшего на хорошем французском:

– Mon Dieu! Я потерял свою жену и сына!

Он казался очень несчастным, поэтому я спросил его, кто он. Он рассказал, что он швейцарец, приехал из Цюриха, и что в течение семнадцати лет он жил в Москве, преподавая немецкий и французский. Затем он снова заплакал, повторяя непрерывно:

– Мой дорогой сын! Мой бедный сын!

Мне было очень жаль беднягу. Я пытался успокоить его, сказав, что очень возможно, что он найдёт их и, зная, что он будет приговорён к смерти вместе с другими, я решил спасти его. Рядом с ним рука об руку, шли двое мужчин – один молодой, а другой пожилой. Я спросил швейцарца, кто они, он ответил, что они оба портные, отец и сын.

– Но, – сказал он, – отец счастливее, чем я – его сын рядом и они смогут умереть вместе.

Он знал, какая его ожидает участь, так как, понимая по-французски, слышал приказ, касавшийся пленных.

Разговаривая со мной, он вдруг остановился и замер, тупо глядя перед собой. Я спросил его, в чем дело, но он не ответил. Затем он тяжело вздохнул и снова заплакал со словами, что ищет место, где стоял его дом, и что он должен быть там – он узнал уцелевшую большую печь. Я должен здесь особо отметить, что мы прекрасно, до мелочей могли рассмотреть все вокруг, чётко и ясно, как при дневном свете, и не только сам город, но и дальше.

В эту минуту голова колонны, которая шла отдельно от польских улан, остановилась, не зная, куда повернуть, так как узкая улица была полностью блокирована. Я воспользовался этой остановкой, чтобы дать возможность этому несчастному человеку попытаться выяснить, есть ли тела его жены и сына в развалинах его дома, и предложил сопровождать его. Мы пришли на то место, где стоял дом, и сначала не увидели ничего, что подтвердило бы его подозрения. Я начал утешать его, уверяя, что без сомнения, его родные спаслись, но у входа в подвал, я увидел нечто чёрное, бесформенное и скрюченное. Я осмотрел это и понял, что это мёртвое тело, но мужчина это, или женщина, непонятно. Вдруг швейцарец, который подошёл за мной, страшно вскрикнул и упал. С помощью солдата я помог ему встать, но едва придя в себя, он в отчаянии бросился на развалины своего дома, звал своего сына и, наконец, кинулся в подвал, где, как мне показалось, он снова упал.

Идти за ним мне не хотелось, я вернулся к колонне, печально размышляя о том, что только что видел. Один из моих друзей спросил меня, что я сделал с человеком, который говорил по-французски, и я рассказал ему об этой трагической сцене. Поскольку мы все ещё стояли, я попросил своего друга пойти со мной. Мы пошли к двери подвала и услышали стон. Мой товарищ предложил спуститься вниз и помочь ему, но, зная, что вынести швейцарца из подвала означало обречь на верную смерть, ведь все арестованные должны были быть расстреляны, я сказал, что было бы весьма неразумно идти в такое место без света.

К счастью раздалась команда: «К оружию!» Мы ждали, пока колонна начнёт движение, и готовились следовать за ней, как вдруг позади себя услышали чьи-то шаги. Я обернулся, и удивился, увидев бедного швейцарца, бледного как привидение, держащего в руках кучу разных мехов, наверное, чтобы прикрыть тела своих жены и сына. Он нашёл своего сына в подвале мёртвым, но не обгоревшим, а тело у двери принадлежало его жене. Я посоветовал ему вернуться в подвал и спрятаться до нашего ухода, чтобы он мог исполнить свой последний долг. Я не знаю, понял ли он меня, но мы оставили его.

Добрались мы до Кремля в пять часов утра и всех пленных заключили в надёжное место, но предварительно я позаботился отделить обоих портных, отца с сыном, с особым расчётом, как видно будет дальше. Они оказались очень полезны нам за всё время нашего пребывания в Москве.

20-го сентября пожар немного ослабел. Губернатор города, маршал Мортье и генерал Мийо, комендант – оба активно занялись организацией полиции. Её сформировали из итальянцев, немцев, французов и тех жителей Москвы, которые уклонились от строгого приказа Ростопчина покинуть город и прятались.

Около полудня я смотрел из окна нашей квартиры и видел расстрел осуждённого. Он отказался встать на колени и встретил свою смерть мужественно, ударив себя в грудь, казалось, бросая вызов палачам. Спустя несколько часов и наших арестованных постигла та же участь.

Для меня день прошёл достаточно спокойно, но в семь часов адъютант-майор Делэтр приказал мне отправиться под арест за то, что я позволил сбежать троим заключённым. Во всяком случае, так он сказал. Я пытался оправдаться, но пошёл к указанному месту – там были и другие унтер-офицеры. Я думаю, что моя совесть совершенно чиста, потому что спас жизнь этих людей, будучи совершенно уверен в их невиновности.

Комната, в которой я находился, выходила в длинную, узкую галерею, ведущую в другое крыло здания.

Часть этого крыла сильно пострадала от пожара, там никто не жил, а уцелевшая часть все ещё не была исследована. Мне, естественно, стало любопытно, и от нечего делать я пошёл в конец галереи. Мне показалось, что я услышал шум из закрытой комнаты. Прислушавшись, я уловил звуки речи на незнакомом языке. Я постучал в дверь, но никто не ответил, и воцарилась тишина. Затем, заглянув в замочную скважину, я увидел человека, лежащего на диване и двух стоящих рядом женщин, которые, казалось, умоляли его помолчать. Я знал несколько слов по-польски, ведь он похож на русский, так что я снова постучал и попросил воды. Ответа не последовало, но после повторной попытки, подкреплённой сильным ударом ноги, они подошли и открыли её. Я вошёл, а женщины убежали в другую комнату, смежную с этой. Я закрыл дверь, человек на диване лежал неподвижно. Я сразу узнал в нем преступника низшего типа – грязный, с бородой и в сапогах. На нем был овчинный тулуп и кожаный пояс, кроме того, ещё пика, два факела и два пистолета на поясе. Их я забрал сразу, а потом одним из факелов ударил его и заставил открыть глаза. Увидев меня, он вскочил и попытался напасть на меня, но упал. Я навёл на разбойника пистолет, но он только тупо смотрел на меня и, предприняв ещё одну попытку подняться, снова упал. Через некоторое время ему всё-таки удалось встать на ноги. Видя, насколько он пьян, я взял его за руку, и повёл из комнаты в конец галереи. Дойдя до ступеней ведущей вниз лестницы, я толкнул его: он скатился, как бочка, и врезался в стену рядом с дверью караульного помещения. Выскочившие оттуда солдаты втащили его в каморку, предназначенную для заточения всех подобных ему личностей, и больше я о нём не слышал.

Затем я вернулся в комнату, где нашёл этого человека и запер за собой дверь. Убедившись, что в комнате больше никого нет, я открыл вторую дверь и на диване увидел двух сидящих дульсиней. Они совершенно не удивились, увидев меня, и заговорили сразу, но я не понимал ни слова. Я попытался спросить их, если у них что-нибудь поесть – они поняли меня, и дали огурец, луковицу, большой кусок солёной рыбы, немного пива, но хлеба у них не было. Потом та женщина, что помоложе, принесла мне бутылку чего-то такого, что она называла «kosalki» – когда я попробовал, стало ясно, что это была обычная можжевёловая водка. Менее чем за полчаса мы опустошили бутылку, обе мои москвички в отношении выпивки оказались намного сильней меня.

Я ещё немного побыл с этими двумя сёстрами, как выяснилось из разговора, а затем вернулся к себе. Там меня уже довольно долго ждал один из унтер-офицеров моей роты. Я рассказал ему о своих приключениях, и он пришёл в восторг, поскольку никак не мог найти кого-нибудь, кто бы мог стирать одежду. Я думаю, ему показалось весьма лестным, что две московские дамы будут стирать и чинить одежду французских солдат. Мы ждали до десяти часов вечера, когда все заснут (мы хотели сохранить наш секрет), а потом я, унтер– офицер и сержант-майор отправились за нашими красавицами. Сначала сестры не понимали, куда их ведут, но, увидев, что я тоже иду, охотно пошли за нами. Мы выделили им небольшую комнату и снабдили всем тем, что смогли найти – самым красивым и изящным из того, что благородные московские дамы не смогли унести. И хотя наши дамы, обычные горожанки, теперь стали похожи на знатных дворянок, им пришлось теперь стирать и чинить нашу одежду.

На другой день утром, 21-го сентября услышал сильный ружейный залп – это опять расстреляли несколько уголовников и полицейских, уличённых в поджогах Воспитательного дома и госпиталя, где лежали наши раненые. Вскоре пришёл сержант-майор сообщить мне, что я освобождён.

Вернувшись на свою квартиру, я увидел, что спасённые мною портные уже раскроили ткань от бильярдных столов для пошива нескольких плащей. Я заглянул в комнату, где мы оставили наших женщин, они стирали, но очень плохо. Естественно, если учесть, что они были одеты в шёлковые платья, принадлежавшие какой-то баронессе. Но за неимением лучшего пришлось с этим смириться. Оставшуюся часть дня я занимался устройством наших квартир и получением провизии, потому что мы собирались зимовать в городе. В запасе у нас имелось семь больших ящиков сладкого шампанского, много портвейна, пятьсот бутылок ямайского рома и более ста больших пакетов сахара. И все это предназначалось для шести унтер-офицеров, двух женщин и повара.

Мясо достать было трудно, но в этот вечер у нас была корова. Я не знаю, откуда её взяли, но, вероятно, из такого места, откуда не разрешалось ничего брать; мы закололи её ночью, чтобы никто не видел.

У нас было много ветчины – мы нашли богатую мясную лавку – добавьте к этому солёную рыбу, несколько мешков муки, две большие бочки сала и неограниченное количество пива. Вот каковы были наши запасы на случай, если б нам пришлось зимовать в Москве.

Вечером в десять часов провели перекличку – пропало 18 человек. Остальная часть роты роскошно разлеглась в бильярдной, на богатых мехах соболя, лисы, льва и медвежьих шкурах, многие из нас соорудили себе тюрбаны из тончайшего кашемира и более походили на султанов, чем на гренадеров Гвардии. Для полноты картины неё хватало только гурий.

Я затянул перекличку до 11-ти часов, чтобы не отмечать своих товарищей как дезертиров, и они вскоре вернулись, сгибаясь под тяжестью ценного груза. Среди ценных вещей, принесённых ими, было несколько серебряных чеканных подносов и много слитков того же металла, по форме похожих на маленький кирпич. Остальная добыча состояла из мехов, индийских шалей, парчовой ткани, шитой золотом и серебром. Они попросили у меня разрешения сходить ещё раз за вином и вареньем, оставленными ими в одном подвале. Я разрешил, и с ними отправился капрал. Мы, унтер-офицеры имели право на пятую часть всей добычи, спасённой от пожара.

22-го сентября мы отдыхали, пополняли наш запас провизии, пели, курили, смеялись, пили и развлекались. В тот же день я посетил итальянца, продавца эстампов, чей дом избежал огня.

Утром 23-го сентября расстреляли одного из осуждённых. В тот же день мы получили приказ быть готовыми на следующее утро к Императорскому смотру.

В восемь часов утра 24-го сентября мы отправились в Кремль. Там присутствовали и другие полки, одни солдаты и офицеры получили медали, другие – повышение по службе. Действительно, получившие награды на этом смотру оказали большие услуги отечеству и не раз проливали свою кровь на поле брани.

Я воспользовался этой возможностью, чтобы осмотреть и другие достопримечательности Кремля и, пока проверялись другие полки, я осмотрел церковь Святого Михаила, усыпальницу русских царей. Некоторые солдаты Гвардии (1-й егерский), задачей которых было патрулирование Кремля, пришли сюда в первый же день. Они надеялись найти спрятанные сокровища – обыскали огромные склепы, но не нашли ничего, кроме каменных гробов, покрытых бархатными покрывалами и серебряных табличек с надписями. Им встретились также несколько горожан, которые бежали туда в поисках убежища, думая, что мёртвые защитят их. Среди них – довольно молодая женщина, принадлежавшая, как говорили, к одной из знатных московских семей, и которая сделала глупость, увлёкшись одним из высших офицеров. Она повела себя ещё глупее, последовав за ним при отступлении. Как и многие другие, она умерла от холода и голода.

После церкви Святого Михаила, я пошёл посмотреть на знаменитый колокол. Высота его девятнадцать пье, и большая его часть ушла в землю, вероятно, из-за его собственного веса, так как он пролежал на земле с тех пор, как пожар сжёг башню, на которой он висел. Недалеко от него и напротив дворца находится арсенал с огромными пушками по обе стороны от входной двери. Справа – собор, его девять куполов и колокольня покрыты позолоченной медью. Крест Ивана Великого находился на самой высокой колокольне и доминировал над всеми. Деревянный, высотой 30 пье, покрытый серебряными позолоченными пластинами, и поддерживаемый позолоченными цепями.

Несколько дней спустя рабочая команда, плотники и другие, были отряжены снять этот крест для перевозки его в Париж в качестве трофея. Но когда его начали снимать, он покачнулся, увлекаемый собственной тяжестью и, падая, чуть не убил людей, державших его за цепи, то же самое произошло и при попытке снять больших орлов с верхушек высоких башен кремлёвских стен.

Смотр закончился в полдень. Мы уходили через арочные ворота храма Св. Николая. Там молились несколько русских, кланялись и крестились перед святым, по всей вероятности, они молили его защитить их от нас.

25-го сентября с друзьями исследовал руины города. Мы увидели много такого, чего не видели ранее. Нам повсюду встречались русские крестьяне. Женщины – грязные и отвратительные (среди них попадались и еврейки) – и солдаты искали в подвалах все, что избежало огня. Кроме вина и сахара, они забирали шали, кашемир, великолепные сибирские меха, парчовые ткани, шитые золотом и серебром, а некоторые несли серебряные блюда и другие ценности. Были там и евреи со своими семьями. Они предлагали солдатам все, что угодно за право обладать этими вещами.

Вечером того же дня подожгли русскую церковь, находившуюся напротив нас, недалеко от места, где квартировал маршал Мортье. Мы не смогли потушить пожар и, несмотря на все наши усилия, эта красивая церковь невероятно быстро обратилась в пепел. Самое ужасное, то, что в тот момент в ней находилось множество несчастных со своими пожитками. Это было трагедия.

26-го сентября меня назначили в караул при Императорских экипажах, помещённых в сараи, находящиеся в одном из предместий. Напротив них находились большие казармы, которые удалось уберечь от пожара и разместить в них часть нашей армии. Чтобы попасть туда, я должен был пройти более лье через руины на левом берегу Москвы-реки, где лишь кое-где торчали колокольни церквей. Остальное всё сгорело полностью. На правом берегу ещё виднелось несколько загородных усадеб, большая их часть также сгорела. Недалеко от того места, где я проходил, стоял дом, уцелевший от пожара. Из любопытства я решил осмотреть его. Так я случайно познакомился с человеком, который очень хорошо говорил по-французски; он рассказал мне, что он приехал из Страсбурга, и волей судьбы оказался в Москве лишь за несколько дней до нас. Он также рассказал, что торгует рейнскими винами и сладким шампанским, и что потерял более миллиона – из-за пожара, во-первых, и из-за разграбления, во-вторых. У него не осталось даже куска хлеба, поэтому я предложил ему прийти ко мне поесть рисового супа, и он принял моё приглашение с благодарностью.

В ожидании мира, Император приказал принять меры к устройству нашей жизни в Москве в течение зимы. Начали с госпиталей для раненых. К русским раненым относились так же, как и к своим.

Склады с продовольствием, разбросанные по городу насколько возможно укрупнили, для верующих открыли несколько уцелевших церквей. Рядом с нашими квартирами был католический храм, где мессу служил эмигрант, французский священник. Открыли даже театр, где французские и итальянские актёры играли комедии – так, по крайней мере, мне рассказывали. Не знаю, было ли это правдой или нет, но я знаю, что им выплатили жалованье вперёд за полгода для того, чтобы русские убедились, что мы собираемся тут зимовать.

27-го сентября я был приятно удивлён встрече с моими земляками – Фламаном из Перювельза, велитом-драгуном Гвардии, и Миле из Конде, драгуном из того же полка. Их встретили очень радушно, день прошёл весело, и мы пригласили их, чтобы поужинать и провести с нами вечер. Во время многочисленных грабительских экспедиций они нашли множество мужских и женских костюмов всех народов, даже французские костюмы эпохи Людовика XVI-го – все из наилучших материалов. Поэтому в этот вечер, после ужина, мы решили устроить бал-маскарад и надеть все эти платья.

Но я забыл сказать, что Фламан сообщил печальную новость – погиб храбрый полковник Марто, командир их полка. Отправившись на разведку в окрестности Москвы 25-го сентября, отряд попал в засаду, и был атакован тремя тысячами вражеской кавалерии и пехоты. Полковник Марто – смертельно ранен, а капитан и адъютант-майор – после отчаянного сопротивления взяты в плен. Два дня спустя полковник скончался.

Возвращаюсь к нашему балу: это был настоящий карнавал – переоделись все. Начали с того, что переодели наших русских женщин во французских дам, т. е. в маркиз, а так как они не знали, как это делать, Фламану и мне было поручено руководить их туалетом. Наши двое русских портных оделись китайцами, я – русским боярином, Фламан – маркизом: все – в разных костюмах, и даже наша маркитантка, Матушка Дюбуа, надела красивое русское национальное платье. Поскольку для наших маркиз париков не нашлось, полковой парикмахер зачесал им волосы. Вместо помады и пудры он использовал сало и муку. Они выглядели великолепно и, когда все были готовы, начались танцы. Я забыл сказать, что в течение всего этого времени мы пили пунш, раздаваемый старым драгуном Миле. Наши маркизы и маркитантка, хотя и могли ещё твердо стоять на ногах, совершенно опьянели от огромного количества выпитого.

По части музыки у нас была флейта старшего сержанта в сопровождении барабана, отбивавшего такт. Мы грянули:

Музыка заиграла и Матушка Дюбуа пустилась в пляс с нашим квартирмейстером, а маркизы, которым, вероятно, пришлась по вкусу такая дикая музыка, принялись скакать, как ошалелые – вправо, влево, махали руками, дрыгали ногами, то и дело, падали на пол, и опять вскакивали. В них точно дьявол вселился. Нас бы это не удивило, будь они одеты в простое русское платье, но видеть французских маркиз, скачущих как полоумные – это было так смешно, что мы катались со смеху и музыкант не в силах был продолжать играть на флейте. Но барабан не молчал и жарил вовсю. Наши маркизы запрыгали ещё сильнее, пока в изнеможении не повалились на пол. Мы подняли их, зааплодировали, и продолжили пить и плясать до четырёх часов утра.

Матушка Дюбуа, как истинная маркитантка, знавшая цену богатой одежде, надетой на ней – она была шита из золотой и серебряной парчи – ушла, не сказав ни слова. На улице сержант полицейского патруля, увидав в такой ранний час незнакомую даму и, возомнив, что это его счастливый случай, подошёл и попытался схватить её, чтобы увести к себе. Но Матушка Дюбуа – женщина замужняя, да и вдобавок хорошо выпившая пуншу, отвесила ему такую мощную пощёчину, что тот упал. Он закричал, а так как мы ещё не улеглись, то побежали к нему на выручку. Однако сержант так расходился, что нам стоило большого труда убедить его, что он напрасно прицепился к такой женщине, как Матушка Дюбуа.

28-е и 29-е сентября мы провели в поисках продовольствия. Мы выходили на разведку днём, а ночью возвращались забрать добычу.

30-го сентября у нас происходил инспекторский смотр на улице, прямо под окнами наших квартир. По окончании смотра, полковнику вздумалось показать инспектору квартиры полка. Когда дошла очередь до нашей роты, полковник приказал сопровождать себя капитану и дежурному сержанту. Адъютант – майор Рустан, знавший квартиры, шёл впереди и открывал комнаты, где размещалась наша рота. Уже в самом конце осмотра, полковник спросил:

– А как у унтер-офицеров?

– О, им очень удобно, – отвечал адъютант – майор Рустан. И начал открывать двери в наши комнаты.

К несчастью, мы не вынули ключа из дверей в каморку, где жили наши дульсинеи (каморку, которую мы выдавали за встроенный шкаф). Адъютант – майор открывает дверь – и в удивлении смотрит на наших пташек. Не говоря ни слова, он запирает дверь и кладёт ключ в карман. Выйдя на улицу, он показал мне ключ и, смеясь, подошёл ко мне.

– Ах! – сказал он, – у вас птички в клетке, а вы держите их только для себя. Зачем они вам и где вы их взяли, черт возьми?

Тогда я рассказал, как и где я их нашёл, и о том, что они стирают нашу одежду.

– В таком случае, – обратился он к сержанту – майору и ко мне, – не будете ли вы так любезны, одолжить их мне на несколько дней, чтобы выстирать мои грязные рубашки. Надеюсь, что вы, как добрые товарищи, не откажете мне.

В тот же вечер он увёл их. Несомненно, они перестирали всё офицерское белье, потому что вернулись только через неделю.

1-го октября хорошо вооружённый отряд нашего полка был отправлен грабить большую загородную усадьбу в нескольких лье от Москвы. Мы нашли очень мало – только воз сена. На обратном пути мы встретили отряд русской кавалерии, который начал кружить вокруг нас, не осмеливаясь, однако, атаковать. Мы продолжали идти, демонстрируя, что мы тоже не лыком шиты, – хотя нас и гораздо меньше но, все же, выбили из строя нескольких из них. Они отстали от нас только в четверти лье от Москвы.

2-го октября мы узнали, что Император отдал приказ вооружить Кремль. Тридцать пушек и гаубиц различного калибра необходимо было разместить на всех башнях внешней стены. 3-го октября в каждом полку Гвардии сформировали рабочие команды. Их задача – копать землю и уносить остатки от старых стен и фундаментов Кремля, которые сапёры взрывали с помощью пороховых зарядов.

4-го октября была моя очередь сопровождать рабочую команду нашей роты. На следующий день рядом со мной погиб инженер-полковник. На его голову при взрыве упал кирпич. В тот же день я видел около одной церкви несколько трупов с руками и ногами, объеденными, вероятно, волками и бездомными собаками.

Остальное время нашего пребывания в городе прошло в смотрах и парадах, до тех пор, пока гонец не доложил Императору (как раз во время одного из таких смотров), что русские нарушили перемирие и внезапно атаковали кавалерию Мюрата. По окончании смотра был отдан приказ к выступлению; в одну минуту вся армия зашевелилась, но наш полк получил приказ выступать на следующий день только поздно вечером. Мы отдали московским женщинам и портным ту часть общей добычи, которую не могли унести. Они раз двадцать падали на землю, чтобы поцеловать наши ноги – они никогда в руках не держали такого богатства.