Глава 4
Следующие дни Ника помнила очень плохо. Таблетки чередовались с уколами. Олег Киреев практически не оставлял ее. Приходя в себя, она неизменно видела его. Ей становилось неловко. У Олега была собственная семья. И она говорила:
– Олег, иди домой. Что ты здесь сидишь? Тебя ждут жена и дети. Я справлюсь. Сейчас приму таблетку и усну.
Она знала: Рита, жена Олега, терпеть ее не может. Когда все было еще нормально и все были живы, они крайне редко общались семьями. Но даже в эти нечастые встречи Ника неизменно чувствовала высокомерно-брезгливое отношение к себе Риты. В первый раз, когда они только познакомились, это потрясло доброжелательную Нику до глубины души. Обычно к ней хорошо относились. И она спросила Андрея:
– Может, я чем-то ее обидела, что-нибудь не так сделала или сказала? Ты уж объясни, а то неудобно. Если надо, я извинюсь.
Андрей в ответ скривился:
– Не обращай внимания. У Риты сложный характер, и угодить ей трудно.
Лишь позже одна из общих знакомых, послушав кислую беседу Ники с женой Олега, раскрыла ей тайну:
– Ритка никогда тебе не простит, что Андрей тебя выбрал.
– И чем я ей так не нравлюсь?
– Так ты не знаешь? – всплеснула руками знакомая. – Ритка твоего так обхаживала, надеялась в постель затащить. А он ее отшил. Мол, Киреев не только мой компаньон, но и друг, а с женами друзей я никаких дел не имею. Ну и, сама понимаешь, Ника, отвергнутая женщина хуже бешеной кошки. До сих пор успокоиться не может.
– Выходит, она тогда уже была замужем за Киреевым?
– Естественно. Только он, видать, к тому времени успел наскучить. Она вообще до мужиков охоча, и обычно ей не отказывают. Роскошная ведь баба. Вот она и не привыкла слышать «нет».
– Бедный Олег, – посочувствовала Ника. – Как он такое терпит? И зачем?
– Во-первых, шикарная баба, – многозначительно повторила знакомая, – и ему кое-что обламывается. А во-вторых, у Риты отец с большими связями наверху. Думаешь, почему ваш «Офис-стайл» на плаву до сих пор держится? Без киреевского тестя давно бы прогорел. Где бы ребятам льготный кредит взять, госзаказик получить? То есть твой Андрей, конечно, молодец. Это все знают. Однако без связей в нашей стране далеко не уедешь. А Киреев без своего тестя вообще ничто. Нуль без палочки.
Поэтому даже в ужасном горе, даже одурманенная лекарствами, Ника волновалась, что у Киреева могут из-за нее возникнуть дома серьезные неприятности. Однако Олег ее успокаивал:
– Ничего страшного. Ритка и сама бы тут сидела, если бы наш младшенький не заболел.
– Тем более иди домой, – вновь принялась уговаривать его Ника.
– Ни в коем случае. Во-первых, тебе сейчас нельзя одной, а у тебя ведь никого больше не осталось. А потом… – он замялся. – Знаешь, такой деликатный вопрос. Мне срочно нужен один документ. Я точно знаю: Андрей его увез домой. Можно я в его бумагах пороюсь? И заодно в компьютере. Там мне тоже кое-что требуется. А то дела совершенно застопорились.
– Пожалуйста. Делай, что хочешь, – разрешила Ника. – Это ведь ваши с Андрюшей дела. Я все равно тебе в этом не помощник. Он меня мало во что посвящал.
– Ну и ладненько. Я покопаюсь, а ты поспи. Принести тебе таблеточку?
А несколько дней спустя Олег явился к ней с целым ворохом бумаг. Вид у него был мрачный, встревоженный.
– Не хочется тебя расстраивать и загружать, но Андрей последнее время, оказывается, сильно все запустил. Финансы-то целиком и полностью на нем были. Я в них даже не вникал. Он всегда был такой аккуратный. Кто бы мог подумать… Видимо, из-за смерти сына. Извини, Ника, но я вынужден это с тобой обсудить. Понимаешь, фирму надо спасать. Был бы один, еще ладно, но у меня ведь семья, дети. И тесть уже не у дел. Они с тещей теперь тоже на моей шее. И Риткин брат непутевый. – Олег махнул рукой. – Ах, да что говорить! Знаешь что, сядь-ка, напрягись. Попробую тебе объяснить ситуацию, а потом вместе решим, что делать.
– Я-то при чем? – не понимала она.
– Как это? – Олег удивился. – Андрей часть кредитов ведь на свое имя брал. А ты его жена, и долги его теперь на тебе. Ну ладно, давай по порядку.
Он суетливо зашелестел бумагами. И говорил, говорил, без конца подсовывая Нике под нос листки с колонками цифр, графики, документы с подписями Андрея. Как ни старалась она сосредоточиться, смысл слов от нее ускользал. В глазах плыло, в голове туманилось. А Олег все говорил и говорил. Нике хотелось лишь одного: забраться в постель и, зарывшись с головой под одеяло, снова уснуть.
– Теперь ситуация тебе ясна? – спросил наконец Олег.
Она на всякий случай кивнула, хотя дошло до нее лишь одно: она срочно должна что-то подписать. И сил на расспросы и уточнения у нее не было. Да и какая ей, собственно, разница?
– Значит, согласна?
Ника опять кивнула. Ей не терпелось избавиться от Олега. Тогда, по крайней мере, ей позволят спать, спать и спать.
Он пододвинул к ней стопку бумаг:
– Читать еще раз будешь?
Она помотала головой:
– Зачем?
– Тогда подписывай. Тут. Тут. И тут. – Его палец указывал, где она должна поставить подпись.
Ника покорно подмахнула все. Олег собрал бумаги, однако не уходил, а продолжал внимательно смотреть на нее.
– А деньги?
– Деньги? – тупо переспросила она.
Мозг отказывался работать. Ей по-прежнему хотелось только спать.
– Ника, я ведь тебе только что объяснил: через три дня мне их нужно вернуть. И ты согласилась. Или у тебя их нет?
– А сколько?
Олег назвал сумму, которая примерно укладывалась в то, что Андрей получил после продажи дачи и квартиры Никиных родителей.
– Столько у меня есть, – сказала она. – Но деньги не дома, а в банке. В ячейке лежат. Давай завтра поедем. Сегодня я просто не в состоянии.
– Но завтра обязательно, да? – не мигая, взирал на нее бывший компаньон мужа.
– Договорились, – пообещала Ника.
И он ушел, а она провалилась в сон.
Обещанные деньги Ника отдала и не испытала ни малейшего сожаления. Это был долг Андрея, и по-другому она поступить не могла. Да и на что ей теперь деньги? В жизни у нее никого и ничего не осталось. Ей хотелось только спать. И она продолжала жить на спасительных таблетках, пробуждаясь лишь для того, чтобы принять новую порцию лекарства.
Однако Олег не оставлял ее в покое. Он появился, нагруженный ворохом еще каких-то бумаг. На лице его снова блуждала тревога, глаза беспокойно бегали.
– Ника, ситуация оказалась гораздо хуже, чем я ожидал.
Вновь перед ее носом замелькали многочисленные документы. «Хуже так хуже, – мелькало в ее одурманенном транквилизаторами мозгу. – Это тебе, Олег, наверное, хуже, а для меня ничего не может быть хуже того, что уже случилось».
А он продолжал:
– Не хватает еще денег. Я выцарапал кредит, но его мало.
– У меня больше ничего не осталось, – беспомощно развела руками она.
– А квартира, – возразил он. – Она ведь на твое имя.
– Но где же я буду жить? – Ника впервые за это время проснулась.
– Купим пока тебе маленькую. – Олег смущенно улыбнулся. – Уж на это я наскребу. Мне бы только перекрутиться и фирму спасти. Чтобы не ушла с молотка. Ника, да я тебе верну, до копейки верну. Дай только на ноги встать. Андрей так все запустил.
Идея с маленькой квартирой Нике неожиданно даже понравилась. Уехать и забыть. Тут ведь каждая вещь напоминает о прошлом. Невыносимо больно.
– Олег, я согласна.
– Вот и умница, – обрадовался он. – Не сомневаюсь: Андрей поступил бы точно так же. Только, пожалуйста, не расстраивайся. У тебя скоро будет квартира еще лучше этой.
– Меня теперь трудно расстроить, – выдавила на лице улыбку Ника.
– Ничего, ничего, крепись, – похлопал ее по плечу Олег. – Ты пока, не торопясь, отбирай, что себе оставишь, а я найду риэлтора. Выкрутимся, поживем еще. Я, разумеется, понимаю, какое на вас с Андреем свалилось горе, но он все равно не имел права так поступать. Нехорошо, конечно, про покойника, но он ведь виноват и перед тобой, и передо мной. И, главное, нет чтобы меня предупредить. Он ведь на все вопросы мне отвечал: «Полный порядок». Вам бы с ним после Севиной смерти поменять обстановку, уехать попутешествовать. Взять бы тайм-аут, глядишь, был бы жив.
– Олег, не надо про это, – простонала Ника.
– Наоборот, – возразил он. – Ты в себе все держишь, стараешься не думать, а думать надо. Андрей ушел в себя и тебя оставил ни с чем. Знать бы заранее, что он на такую подлянку способен…
Ника зажала ладонями уши:
– Не хочу! Не хочу! Уходи!
Но он заставил ее дослушать.
– Нет, Ника. Надо смотреть правде в глаза. Как бы ни было больно. Нельзя думать лишь о себе. Ведь все, что мы делаем, касается и других людей. Андрей-то не один был. У меня тоже семья. И у тех, кто на нас работает, семьи. А их не один и не два. Сотни у нас сотрудников. Мне сейчас часть увольнять придется, а если обанкротимся, то всех. Андрей о них подумал?
– Он ни о ком, кроме Севы, думать не мог, – растерянно проговорила Ника.
– Но он не имел права не думать! – воскликнул Олег. – Мы в ответе за тех, кого приручили!
Нике слушать его было невыносимо мучительно, однако она понимала: он прав. Андрею, по совести, следовало либо выйти из игры, либо не забывать об ответственности перед людьми, которые на него работали. А он по отношению к ним, оказывается, повел себя так же, как по отношению к Нике. Она-то его понимала и готова была терпеть. Но она жена. Радость и горе у них пополам. Но он не имел никакого права ломать своим горем судьбы других людей. Ах, Андрюша, Андрюша! Почему все так получилось? Но как бы ни получилось, она, Ника, еще жива и готова отдать последнее ради того, чтобы сохранить его доброе имя.
Теперь первым делом предстояло разобраться в квартире, решая, что взять в будущую жизнь, а что продать. Она даже перестала пить таблетки, иначе постоянно клонило в сон.
Сперва она собиралась самое страшное оставить напоследок. Однако потом решила, что начнет именно с самого страшного – с Севиной комнаты, которую они с мужем сразу же после смерти сына заперли и больше в нее не входили.
Испытание оказалось тяжелым. Ника долго перебирала одежду, игрушки сына и плакала. В результате она оставила себе на память лишь чепчик и пинетки, а остальное отнесла многодетной дворничихе. Выгребла из шкафов, не глядя. Все равно она больше никогда не сможет на это смотреть.
Она занялась вещами Андрея, и на нее вновь накатило отчаяние. Наизусть знала каждую его вещь. Вместе покупали. Костюмы все еще хранили его запах. Ника прижималась к ним лицом, и ей начинало казаться, будто он все еще жив. Он где-то тут, совсем рядом. Но нет. Его, конечно, нигде не было. Он никогда не вернется. Ну почему он не взял ее с собой? И она начинала мечтать. Вот если бы они уехали тогда вместе, то и сейчас где-то были бы вместе. Ведь он и уехал, потому что поссорился с ней. Предатель, зачем он оставил ее жить!
За это время Олег нашел ей квартиру. В центре, гордо объявил он, в районе метро «Динамо». Место расположения было единственным плюсом. Мрачное здание с квартирками гостиничного типа. Крохотная комнатка с кухонькой-нишей, сидячая ванна, совмещенная с туалетом, и только. На все про все четырнадцать метров.
И Ника поняла: она сюда не доедет. Ей вообще незачем никуда ехать. Правда, Олегу она сказала, что квартира ее вполне устраивает. Зачем ему знать? Еще помешает ее планам. Она даже для вида упаковала кое-какие вещи и позволила перевезти их на новое место. Трудиться особенно не пришлось. В ее новую каморку, рассчитанную на крайне убогий образ жизни, много все равно бы не влезло.
Оставшееся Ника раздала и продала.
Покупатель на ее квартиру отыскался быстро и согласился взять вместе с мебелью. Вырученные деньги Ника передала Олегу. Она сделала для Андрея все, что могла. Наступил последний день ее жизни на старом месте, и с утра она поехала на кладбище.
Снег падал и падал. Ника сидела на лавочке, вглядываясь в любимые лица. Мама, папа и Андрей были очень серьезны. А Сева улыбался. Только вот глаза грустные-грустные. Совсем другие, чем при жизни. Почему у умерших на фотографиях они становятся такими грустными? Снимали-то при жизни. Но вот уходят, и взгляд на снимках грустнеет. Может, они тоскуют по близким, оставшимся на земле?
– Не надо, милые, – прошептала она. – Скоро мы встретимся. Вы все ушли, а меня тут забыли. Вам вместе там хорошо, а мне здесь ужасно. Я одна. Совершенно одна. У меня никого нет. Живу непонятно зачем. Мне не нужна больше такая жизнь. Я хочу к вам. Без вас мне вообще ничего не нужно. Какая теперь у меня может быть радость, если нет рядом Севочки и Андрея.
Ника умолкла, задумалась. Где-то она однажды прочла, что счастья бояться не надо, потому что его вообще нет. Неправда! Оно точно есть, уж она, Ника, знает. Счастье – когда тебя любят, и ты любишь, и все любимые вместе с тобой. Живы, здоровы и рядом. Господи, как же еще недавно она была счастлива! Совсем не понимала и не ценила этого. Ее жизнь казалась ей вполне обычной. Глупая, как часто она раньше расстраивалась из-за какой-нибудь ерунды, словно бы забывая, что у нее есть главное. Почему мы начинаем ценить главное, только когда теряем? И тут Ника впервые подумала: не живи она в атмосфере столь долгого и полного счастья, не было бы столь велико теперь ее горе. Чем больше любишь, тем тяжелее терять. Невыносимо терять. У Ники было все, но она и потеряла все, и сил начинать жизнь по новой в себе не находила.
Раньше у нее неизменно была опора. Сперва родители. Потом Андрей. Теперь опереться не на кого, а сама она слишком слаба. Да и что такого хорошего ее может ждать впереди? На что может рассчитывать женщина под сорок, у которой все в прошлом? Все прожито и отжито. Осталась одна пустота. Черная, непроницаемая пустота. Годы и годы тоскливого, одинокого существования в кошмарной каморке. А конец так и эдак один. Она умрет. Только случится это после многих лет бессмысленных мучений. К чему они ей? Не лучше ли разом покончить все счеты с жизнью и вновь оказаться со своими родными.
Она посмотрела на Андрея. Вот у него, в отличие от Севы, такие глаза были уже при жизни. Мертвые, выцветшие, потухшие, даже будто бы цвет потеряли. Жить для него после смерти Севы оказалось выше возможности: Андрей так и не смог избавиться от чувства вины. И теперь, когда его мучения кончились, Ника с горечью осознала: он умер для этого мира гораздо раньше своей физической смерти. Его не стало ровно в тот миг, когда выяснилось, что их сына больше нет.
Вот только почему Андрей был так уверен, что она должна оставаться жить без них? Этого Ника никак не могла понять. Они всегда и во всем были вместе, сообща решали каждую мелочь. Неужто Андрей думал, что ей без него станет легче? Но теперь уже все равно. Ника исправит несправедливость. На это, последнее, у нее еще хватит сил.
На кладбище опустились ранние сумерки.
– Прощайте, милые, и до встречи. Только, простите, это уж последние цветы от меня для вас здесь. Больше вам некому будет их приносить. Если только Олег…
Ника завещала ему квартиру и за это просила заботиться о могиле. Впрочем, Киреев узнает об этом позже, когда ее не станет.
Она медленно побрела прочь. Улица встретила ее гулом машин и светом фонарей, но Ника ничего не видела и не слышала. Она уже находилась почти не здесь, и ее по-прежнему окутывала непроницаемая кладбищенская тишина.
Она толком не помнила, как добралась до квартиры. Сбросив шубу, она медленно прошлась по комнатам, окидывая прощальным взором их жилище, которое теперь уже и не их, и не ее. Именно тут, где они трое рассчитывали жить долго и счастливо, она и должна навсегда покончить счеты с этим миром.
Ника уже давно готовилась к этому мигу. И тщательно все продумала. Надо было покончить с собой быстро, сразу и по возможности безболезненно. Конечно, лучший способ – заснуть и не проснуться. Но как правильно рассчитать дозу снотворного? Ника где-то читала: если превысить смертельную дозу, эффекта не будет. А какая доза смертельна, она не знала. И потом, вдруг ее обнаружат раньше времени, откачают? Лечить начнут, в психушку положат. Слишком большой риск. Отравиться? Но, во-первых, это, наверное, мучительно больно, а во-вторых, она не знала чем. Не крысиным же ядом травиться, а это единственное, что ей доступно. Вскрыть вены? Нет уж, резать себя она не станет. К тому же при этом полагается лечь в теплую ванну, иначе кровь свернется. Значит, ее найдут голой, не в одежде же в ванну ложиться, и куча чужих мужиков станут ее разглядывать. Бр-р! Такого она себе никогда не позволит. Остается повеситься. Ей рассказывали, что это быстрая смерть, и человек при этом даже иногда испытывает наслаждение. То есть все пройдет без мук.
Ника принесла и поставила на кухне большую фотографию, запечатлевшую Севу и Андрея. Умирая, она будет смотреть на них. И кухню она выбрала неслучайно. Крюк, на который можно надеть веревку, остался лишь здесь; в остальных комнатах Андрей сделал модные подвесные потолки со встроенными плоскими светильниками. А на кухне повесил большой, под старину, абажур. «Для уюта», – объяснил он Нике. Взобравшись на стремянку и перекусив кусачками провода, она с трудом сняла абажур. Почему-то вспомнилось, что он понравился будущим хозяевам. Ничего, снова потом повесят. Ее снимут, а светильник повесят. Конечно, по отношению к этим людям было бы правильнее и человечнее свести счеты с жизнью в своей новой каморке. Но Нике хотелось умереть именно там, где она жила и была счастлива. Ей отчего-то казалось, что так она после смерти быстрее соединится с Андреем и Севой.
Она все сделала по правилам. И даже зачем-то убрала в кладовую стремянку, после чего, поцеловав фотографию, залезла на табуретку, надела на шею петлю и решительно оттолкнула ногой последнюю опору в этой жизни.
Больно! Ужасно больно! Искры из глаз! Ника лежала на полу, ошалело таращась на дыру в потолке. «Крюк вырвался, – дошло до нее. – Проклятые мастера отечественного евроремонта! Ничего как следует сделать не могут!»
Она с трудом села на полу и закашлялась. Кожа на шее пылала. Ника выпростала голову из петли; на веревке дьявольским кулоном висел злополучный крюк. Ника зашлась в истерическом хохоте. Ничего себе свела счеты с жизнью! И на это оказалась не способна!
Смех перешел в слезы.
– Севочка, Андрюша, простите, но я не смогла, – всхлипывая, причитала она. – Я без вас ни на что не годна! Совсем ни на что.
Она долго еще оплакивала свою горькую участь, сетуя на собственную никчемность, из-за которой осталась заложницей несчастья в опостылевшей ей жизни.
– Сева, прости. Андрюша, прости.
Взгляд упал на их фотографию. Что это? Она даже плакать перестала. Выражение их лиц, кажется, изменилось. Оба теперь взирали на нее с укором…
– Нет, крюк не просто вырвался, – прошептала она. – Это они. Они почему-то захотели оставить меня тут. Не дали мне уйти. Господи, зачем, почему? Хотите продлить мои мучения?
Лица их вновь поменяли выражение. Муж и сын взирали на нее ласково и нежно.
«Они меня любят и не хотят, чтобы я умирала. Значит, я должна стать сильной и жить». Ника еще не знала зачем, но почему-то вдруг поверила, что когда-нибудь обязательно узнает и поймет. И вдруг почувствовала, что хочет жить. И что нога, которой она ударилась об угол табуретки, ужасно болит. Срочно надо приложить лед и чем-то помазать. И она, прихрамывая, направилась к холодильнику.
Наутро Ника перевезла последние вещи и навсегда попрощалась с местом, где познала счастье и горе. Надо было начинать новую жизнь на новом месте.
Фотографию Андрея и Севы, ту самую, которая не дала ей умереть, Ника повесила на стену над диваном, потом села на этот диван и стала обдумывать, что ей дальше делать. Всю предыдущую жизнь ей советовали, подсказывали, помогали. Родители. Андрей. Ника, естественно, решала многое и сама, однако их мнение всегда влияло на ее выбор. И лишь теперь она окончательно поняла, насколько одинока. Отныне только от нее самой зависит, что с ней станет дальше. Только она может решить, что ей делать. И никто ничего не посоветует и не подскажет. Некому.
У Ники с Андреем так и не образовалось близких друзей. Ведь дружба взахлеб, с частыми встречами и перезвонами по нескольку раз на дню, когда непременно хочется поделиться малейшими радостями или неудачами, – большей частью удел людей либо одиноких, либо не нашедших полного счастья в супружестве, когда за рамками семейной жизни остаются невыплеснутые эмоции и тайные мечты о чем-нибудь лучшем и недоступном. Эти мечты у каждого одиночества свои, и сделать их общими немыслимо.
У Ники с Андреем все было общим. Проведенные вместе годы не стирали остроты их чувства. Они столь полно любили друг друга, им так хорошо было вместе, что вмешательство доверенных лиц не только не требовалось, но и представлялось им досадной помехой, и каждый день они с нетерпением ждали вечера, чтобы сперва оказаться дома втроем с сыном, а затем, уложив его спать, вдвоем.
Нет, они совсем не были затворниками. Им нравилось веселиться. Ходить в гости и самим принимать гостей. Они общались со множеством людей. С одними для души, с другими для дела. Но это были именно знакомые или приятели, а не близкие друзья или подруги, с которыми делишься самым сокровенным, а в критические минуты взываешь к ним о помощи.
Семьи не осталось, и друзей не оказалось. Наиболее близкими людьми были для Андрея Олег, а для Ники – Олеся. Однако Олег, поменяв ей квартиру, куда-то пропал. Нике никак не удавалось до него дозвониться. Поэтому она решила попытать счастья у Олеси. Последние деньги таяли. Надо было как-то устраиваться, искать работу. Однажды Олеся ей помогла. Может, еще раз удастся?
Они договорились встретиться. Когда Ника к ней пришла, подруга принялась охать и ахать. Слушая ее, Ника не могла отделаться от ощущения, что Олеся жалеет ее со скрытым удовольствием. Вот ведь, мол, как бывает, а у меня, к счастью, все хорошо.
– Я уж тебя не трогала, не звонила, – принялась объяснять она. – Думала, тебе в такой ситуации ни до кого. Вот и решила: подожду, когда захочет, сама объявится. Ой, Ника, как же мне тебя жалко! На одну голову столько несчастий! Ох, прости, не буду. Вырвалось. Давай-ка ты лучше расскажи, как сейчас живешь. Отдыхать никуда не ездила?
Ника смотрела на нее в полном ошеломлении, и, видимо, поэтому Олеся немного смутилась:
– Ну, я думала, может, поехала куда за границу нервы полечить. Ведь можешь себе позволить. Чай, не совсем бедная. Тратишь-то теперь только на себя. А отвлечься тебе совсем не мешает.
– У меня сейчас другие проблемы, – покачала головой Ника.
– Что, уже замуж собралась?
Глаза у Олеси жадно блеснули в предчувствии сенсации.
– Как ты можешь! – воскликнула Ника.
Глаза у подруги потухли.
– А чего такого, – пожала плечами она. – Горе, конечно, есть горе, но какие наши годы. Кстати, подруга, если подвернется стоящий мужик, хватай. Потом поздно будет. Фактуру потеряешь. Так что лови момент. Между прочим, есть у меня один кадр на примете. Очень тебе подходящий. Хочешь, познакомлю?
Нику передернуло.
– Ой, да не кривись ты, не кривись. Добра ведь тебе желаю. От всей души. Ну что ты осталась одна, как березка в поле! Времена-то какие. Любой обидеть может. Надо мужиком подпереться. Не век же теперь по Андрею сохнуть. Нехорошо, конечно, так про покойника, но я тебе, Ника, и раньше сколько раз твердила: ненадежный он, как все красивые мужики. Слабый на поверку оказался. Вот мой что на рожу, что в душе – глыба. Где сядешь, там и слезешь. Только я с ним и управляюсь. Зато как за каменной стеной. А Андрей, сразу было видно, слабый мужик. Стержня в нем не хватало. При первом же испытании взял и сломался. И тебя одну кинул.
– Олеся, он попал в аварию!
– Не сломался бы, не попал. Видела я его после Севочкиной смерти. Глаза наизнанку. Говорит, а смотрит не на меня. Будто внутри у себя где-то копается. Я уж тогда сразу поняла: не жилец. Только тебе говорить не стала. Зачем зря расстраивать. Да и надеялась: вдруг очухается.
«А если надеялась и жалела и сейчас жалеешь, почему у тебя столько торжества в голосе?» – проникалась к ней все большей неприязнью Ника. Однако в ее положении выбирать не приходилось. И, подавив желание встать и уйти, она постаралась как можно спокойнее сказать:
– Андрея уже нет. Его не вернуть. А вот мне еще можешь помочь.
– С удовольствием! – воскликнула Олеся, однако взгляд ее стал настороженным.
– Понимаешь… – Каждое слово давалось Нике с трудом. – Мне очень нужна работа. Может, поговоришь с мужем? Или с братом. Мне бы куда-нибудь, хоть на маленькую должность. Неважно кем.
– А-а, – с облегчением выдохнула подруга. – Значит, таким образом решила переключиться. Конечно, целыми днями сидеть одной дома – не сахар. Я вон и то со своими бандитами в четырех стенах совсем озверела. А одной-то поди как тошно. Только кто тебя на маленькую должность возьмет? С твоими-то деньжищами. Люди не поймут.
– Олеся, ты не поняла. У меня никаких деньжищ нету. Потому и работу ищу. Жить не на что.
– Куда же они подевались?
Олеся буравила Нику глазами, ноздри ее хищно вздрагивали.
– Андрей… – Ника замялась. – У него оказались большие долги. Он не успел с ними разобраться.
– Так дачу продай.
– Продана, – отрезала Ника. – И квартира тоже.
– Где же ты теперь живешь?
– Купила другую. Совсем маленькую.
– Ну мужик пошел! Мало того, что помер, так еще жену голой оставил! – Олеся захлебывалась от возмущения. – А ты, дура, зачем платила? Мало ли чего он там наделал! Ты-то при чем?
– Я его жена.
Олеся глядела на нее словно на сумасшедшую.
– Уже не жена. Плюнула бы. Пусть Киреев бы разбирался.
– Он не мог. Потому меня и попросил.
– У него ведь тесть.
– Тестя на пенсию отправили.
– Ой, наивная. Да у них ведь наворовано на тысячу лет вперед. Поделились бы, не развалились.
– Под бумагами стояли подписи Андрея, а значит, это долг и моей чести.
– Ой, какая честная. – В Олесином голосе теперь звучали жалость и презрение. – А с работой-то нынче трудно. Особенно в твоем возрасте. Ты ведь ничего толком не умеешь.
Ника вспыхнула:
– Кажется, я неплохо в вашем агентстве работала.
– Вспомнила бабушка Юрьев день! Когда это было! В доисторические времена. Теперь у брата такие асы работают. Ты там только кофе сможешь подавать. Да и то не возьмут. Для этого дела девки молодые существуют, с ногами от шеи, которых можно при случае за кофе и… – Олеся хихикнула и вновь принялась причитать: – Ой, плохо, подруга, тебе придется. Как тебя угораздило? Все потеряла! Ты прямо несчастья к себе притягиваешь. Ладно, наверняка не обещаю, но может, что придумаю.
Однако Ника поняла: Олеся для нее теперь пальцем о палец не ударит. Она ей теперь не ровня. Зачем с ней возиться и помогать? Она отныне для бывших знакомых как прокаженная. Все, конечно, при встрече будут напоказ ей сочувствовать, однако при этом постараются держаться подальше. Вдруг несчастье заразно!
