Когда улетали из Усть-Каменска, Славка поверил, что всё, точка. Прошлое не вернётся. Но миновала неделя – и вот, телеграмма. Будто бесконечно длинная злая рука протянулась за Славкой и за мамой.

Славка съёжился под простынёй. Хочешь не хочешь, а лезли в голову воспоминания об Усть-Каменске.

…Там были спокойными лишь первые дни. А когда Славка пришёл в школу, сразу стало ясно: хорошей жизни не будет. В том же классе, в четвёртом «А», оказался Юрка Зырянов. Они с тётей Зиной переехали в Усть-Каменок ещё давно. В каком-то классе, во втором или третьем, Юрка посидел два года, и теперь они со Славкой сравнялись.

Юрка узнал Славку сразу:

– Семибратик-семицветик, мамина кисточка! Какое счастье… – Он обвёл красным языком тонкие губы, словно облизнулся от удовольствия. – Смотри-ка, в адмиралы записался! Здравия желаю, ваше превосходительство!

У Славки на школьную курточку были перешиты пуговки от джинсового костюма.

Из-за этих пуговиц Юрка больше всего издевался над Славкой. И Юркины дружки издевались. Сколько прозвищ они Славке надавали! Хватило бы на весь морской флот.

И если бы только прозвища! И подножки, и щипки всякие, и рисунки на доске. И ухмылки из всех углов…

Надо было сразу дать им в ответ как следует! Славка боялся сначала. Но если у тебя за душой паруса, нельзя бояться до бесконечности.

Однажды на перемене Славку взорвало, как гремучую ртуть! Он, всхлипывая от ярости, кинулся на Юрку. Того загородили дружки.

– Шкура… – сказал Славка Зырянову. – Один на один душонки не хватает?

Юрка ухмыльнулся:

– В школе драться нехорошо, нельзя учителей расстраивать. После уроков – наше вам, пожалуйста. За гаражами.

И Славка пришёл за гаражи. Он трусил отчаянно и всё же пришёл. Потому что не было выхода. Но едва он встал против ненавистного Зырянова, как отовсюду слетелась Юркина компания. Славку закатили в сухой бурьян, зажали рот, набили в волосы репьёв, надавали пинков и разбежались, хохоча и подвывая.

Славка на целые сутки будто закаменел от ненависти. А на другой день в начале первого урока молча врезал Юрке по физиономии тяжёлой коробкой с акварелью. Но драки опять не случилось. Случилось классное собрание, на котором долго ругали Славку, а классная руководительница предложила снять с него на месяц пионерский галстук. Галстук не сняли (попробовали бы только!). Вмешалась вожатая и объяснила, что делать этого нельзя. Кроме того, она сказала, что Юра Зырянов тоже виноват. Семибратов – новичок, и Зырянову с товарищами следовало поскорее приобщить его к коллективу.

Юрка скромно кивал и соглашался. Он был подлый. Видимо тёти Зинино воспитание приучило его к изворотливости. Он сказал, что прощает Славку за утренний случай (вот гад!), а после собрания опять подкараулил его с дружками…

Про эти дела наконец узнала мама.

– Почему у тебя в каждой школе истории?

– Не в каждой…

– Срежь ты в конце концов эти пуговицы, если из-за них столько несчастий!

Славка не срезал. Потому что это была память об озере и «Трэмпе». Потому что, если срежет – значит, совсем струсил. Потому что, если срежет – Юрка обрадуется, а потом найдёт другую причину для насмешек.

– Разве в пуговицах дело… – сказал Славка маме.

– Дели в том, что ты не умеешь ладить с другими мальчиками. Учительница говорит, что ты ведёшь себя вызывающе. Не хочешь найти с классом общий язык.

– Это они не хотят. Я никого не трогаю…

– А ты попробуй подружиться.

– Как?

– Ну, позови Юру Зырянова с ребятами в гости. Покажи свои книги, фильмоскоп…

– О господи… – сказал Славка.

И всё продолжалось. Утром он шёл в громадную гулкую, похожую на вокзал школу и то воевал там, то плакал. Потом шёл домой по городу Усть-Каменску и ненавидел его улицы.

На улицах было два цвета: грязно-белый и чёрный. Грязно-белыми были многоэтажные коробки домов, обледенелый снег, подёрнутое дымкой зимнее небо. Чёрными – голые деревья, окна, заборы, телеграфные столбы, провода и трамвайные рельсы. И комья застывшей земли на пустырях. И клетки недостроенных зданий. И угольные кучи у котельных… Словно кто-то нарисовал всё на пыльном ватмане мутной тушью.

Может быть, для других это был хороший город, счастливый город. И даже разноцветный. Для тех, у кого была радость. У Славки радости не было. В школе её не было и дома – в больших комнатах с блестящей мебелью, которая называлась «гарнитур».

Мама и Константин Константинович ссорились. Сначала нечасто. Незаметно и сдержанно, когда думали, что Славка их не слышит. Потом – чаще и откровеннее. Константин Константинович уже не болтал со Славкой и не рассказывал о путешествиях. Он частенько приходил домой поздно, сердито разматывал шарф н укрывался в своей комнате. В это время у него бывали блестящие, как у больного, глаза и красное лицо.

Мама, неприятно ровным голосом спрашивала, где и с кем он задержался. Константин Константинович отвечал, что у него много работы. Мама смеялась ненастоящим смехом и говорила, что это прекрасная работа, если там каждый вечер угощают коньяком.

Иногда у мамы были заплаканные глаза.

Однажды Славка вернулся из школы и услышал, как Константин Константинович кричит. Он кричал маме такие слова, что Славку будто лицом ударили о тёрку. Он, как был в мокрых ботинках, шагнул в комнату и громко сказал:

– Не смейте кричать на маму!

Константин Константинович бешено глянул на Славку, сцепил пальцы, словно переломать их решил, и сказал маме:

– Ну вот что… Я в воспитание твоего наследника не лезу. Пусть он не лезет в мои дела.

– А ты не кричи на нас, – сказала ему мама и увела Славку.

Она успокаивала Славку, объясняла, что у Константина Константиновича нервная работа и расшатанное здоровье, потому что у него была трудная жизнь. Скоро всё наладится, и они станут жить дружно.

Но ничего не налаживалось. Однажды они опять ссорились. Константин Константинович противно кричал и вдруг замахнулся на маму. И встретился взглядом со Славкой. Он задержал руку, как-то по-щенячьи взвизгнул и убежал к себе в комнату. Славка увидел, как он упал на тахту, стукнул кулаками по тугой подушке и мелко затрясся.

Было противно. Неужели этот человек недавно казался Славке похожим на капитана?

Славка стал его ненавидеть. Не называл по имени. Даже мысленно Славка называл теперь этого человека просто Он .

Он тоже не терпел Славку. Запретил бывать в своей комнате, где висели чучела, оружие, спортивные медали и стоял хрустальный кубок – главная награда, которую Он получил за стрельбу.

По вечерам в квартире была давящая тишина. Он запирался в своей комнате. Мама, вздыхая иногда, сидела у лампы над переводами английских статей. Славка в своём углу шелестел страницами или шептался с Артёмкой.

Так прошёл учебный год. К бабушке Вере Анатольевне опять не поехали. У мамы было неважно со здоровьем, и врачи запретили ей далёкие поездки. Славку на июнь отправили в лагерь: мама говорила, что в лагере есть яхты.

Яхты были. Четыре «оптимиста». После «кадета» они показались Славке фанерными коробками. Но дело не в этом. Плавали «оптимисты» – смешно сказать! – в бассейне длиной в двадцать пять метров.

Славка не стал смеяться. Он пожал плечами и начал считать дни до конца смены. Ко многим приезжали родители, а к Славке мама не приезжала. Только посылала письма. Лишь вернувшись, он узнал, что мама две недели лежала в больнице.

Потом были два дождливых унылых месяца. Мама и Он по-прежнему ссорились. По ночам, когда подступала злая тоска, Славка сжимал в темноте кулаки и мечтал, чтобы Он попал под трамвай…

В конце августа мама и Он поругались особенно сильно. Мама заплакала, надела плащ, взяла сумочку и хлопнула дверью. Славке показалось, что она ушла насовсем.

Славка бросился следом. Он искал маму под дождём по всем улицам. Почему она ушла одна? Им надо было уйти вдвоём. Навсегда. Где она теперь?!

Вернулся Славка часа через три. В комнате встретил Славку Он .

– Где ты шляешься, мерзавец? Мать бегает, ищет… Щенок сопливый!

Славка даже не обратил внимания на «сопливого щенка». Его захлестнула радость: значит, мама вернулась!

– Где она?

– Где? Носится за тобой по слякоти, трагедии устраивает, вместо того чтобы дождаться и надавать оплеух. Марш в комнату!

Он хотел схватить Славку за плечо. Славка откачнулся и сказал:

– Оставьте меня в покое.

– В покое?! – Он взвизгнул и задышал, будто обжёг рот горячей картошкой. – Тебя в покое? А меня?.. Ты мне жизнь изломал, змеёныш!

Славка удивился. Спросил с любопытством и чуть пренебрежительно:

– Каким образом?

– А таким, что ты на свете есть… – неожиданно усталым и печальным голосом проговорил Он . – На кой чёрт ты появился? Мне свой сын был нужен, а не такая пиявка…

Славка сказал:

– Я к вам в сыновья не записывался. У меня мама есть…

– Мама твоя… – начал Он , скрипнув зубами.

– Что? – прищурившись, спросил Славка. А потом подумал: чего стоять здесь и слушать всякие гадости? Лучше пойти и встретить поскорее маму.

Славка шагнул к двери.

Он взревел:

– Куда?! – Ухватил Славку за ворот и дёрнул к порогу своей комнаты. – Опять надеешься исчезнуть? Не пройдёт!

Кажется, Он замахнулся.

«Неужели будет бить?» – подумал Славка и приготовился драться до смерти.

Он не ударил. Швырнул Славку на середину комнаты и глухо сказал:

– Будешь сидеть под замком, пока мать не придёт. А потом…

Не договорил, выскочил, захлопнул дверь.

Славка поднялся с пола. Отчаянно болел ушибленный локоть. Шумело в ушах, как на встречном ветру, и щипало в глазах от жуткого унижения. Даже мама никогда не поднимала руку на Славку, а этот… этот…

Славка старательно разбежался и грянулся плечом об очень твёрдую дверь.

– Откройте сейчас же, – отчётливо сказал он.

Тихо было за дверью.

– Откройте!! – закричал Славка. Ударил каблуком.

Крепкая была дверь. Ненавистная была дверь! Всё было ненавистно в этой комнате, в этой клетке!

– Откройте!.. Открывай!!

Ни звука в ответ. Лишь закопчённый трамвай невыносимо прогремел за окном по мокрым чёрным рельсам.

Всё, что копилось на душе у Славки, поднялось в нём, как неторопливая холодная волна. Очень тяжёлая волна. Как ртуть. Славка отошёл к столу и взвесил в руке призовой кубок.

От удара о дверную ручку хрусталь разлетелся на мельчайшие брызги.

Дверь распахнулась сразу. Он встал на пороге, увидел стеклянную россыпь и приоткрыл рот.

– Подонок, – сказал Он плачущим голосом. Подумал и растерянно добавил:

– Убью ведь… Пусть…

Славка увидел его глаза и подумал: «Может, в самом деле больной?»

Странно подпрыгивая, Он вбежал в комнату, подскочил к стене, оглянулся на Славку и как-то полувопросительно сказал опять:

– Убью…

Он сдёрнул с гвоздя ружьё. Отбежал, стал шарить в ящике стола.

В первый миг Славка испугался. Но почти сразу что-то в нём отключилось. Не стало ни страха, ни злости, ни обиды. Только тяжёлое утомление наваливалось. Такое, что хотелось прилечь и про всё забыть. Такое, что хотелось прилечь и про всё забыть. «Пускай, – подумал Славка, – всё равно…»

Вместо того чтобы выскочить за дверь, Славка подошёл к стене и прислонился лопатками к оленьей шкуре (из которой всегда лезли волосы). Там, где недавно висел «зауэр».

С безразличием Славка смотрел, как Он дрожащими ломкими пальцами толкает в казённик патроны, как, отвесив губу, поднимает пляшущие стволы. Впрочем, была, кажется, в Славке капелька любопытства: выстрелит или нет? Но боязни не было никакой.

Дульные срезы двустволки глянули на Славку – как зрачки, близко посаженные к переносице.

Славка очень хотел спать.

Но всё же он оставался Славкой Семибратовым, сыном весёлого парня Валерия Семибратова, который успел в жизни сделать одно очень важное дело: вовремя рванул в сторону руль. И видимо, поэтому появилась у Славки мысль: «Как же так? Без сопротивления?»

Ему не хотелось сопротивляться. Но до последнего момента человек должен быть человеком, и Славка через силу потянул руку к висевшему рядом ножу.

Рубчатая рукоятка удобно легла в ладонь. И, бросая нож от плеча – прямо врагу в глаза, – Славка уже знал, что не промахнётся.

Но Он был опытный стрелок, привыкший на лету расшибать мелькающие мишени. Вздёрнув стволы, он отбил ими клинок (Славка сразу понял, что нож рикошетом уйдёт в угол и воткнётся в косяк у окна).

Несколько секунд (или минут, или часов) висела тишина. Потом Он бросил ружьё на тахту, взял себя за щёки и побрёл из комнаты.

Славка постоял, закрыв глаза, подошёл к тахте и неторопливо разрядил «зауэр»…

Когда прибежала мама, Славка сидел у стола и, как шахматных королей, рассеянно переставлял по клетчатому пластику тяжёлые патроны. А Он лежал в спальне на кровати и не то постанывал, не то скулил.

Мама увидела открытое ружьё и торчавший в косяке нож.

– Что? – шёпотом сказала мама. – Что здесь было?

Славка молчал. Мама прижала его к себе. Патроны покатились и стукнули о паркет. Славка высвободился.

– Осторожнее, мама, – тихо сказал он. – Это не игрушки.

– Что здесь было?!

Славка подобрал патроны.

– Давай уедем, мама, – попросил он. – Пожалуйста. Давай уедем…

– Уедем! Немедленно! Уедем!.. Господи, какая же я была глупая…

Они дали Вере Анатольевне телеграмму, уложили чемоданы, купили билеты. На сборы ушло двое суток. Всё это время Он не показывался, даже не ночевал. А Славку не покидала трепетная, смешанная со страхом радость. Неужели ждёт его море и Город? Лишь бы ничего не сорвалось!

Иногда среди дня Славку валил тяжёлый сон. Будто Славка вернулся из трудного похода, где было много бессонных ночей. Но, падая на постель, Славка успевал тайком от мамы сунуть под подушку конверт с билетами. На всякий случай…

Они отдали соседям ключ, уехали в аэропорт, а через восемь часов перед Славкой было ночное море и мигали маяки. И Славка знал, что прежней жизни больше не будет.

Сначала было всё-всё хорошо, а теперь опять горько и беспокойно. Славка лежал и думал: почему? С чего это началось? Не сегодня, не с телеграммы. Наверно, с того разговора на школьном дворе. С рассказа Светланы Валерьяновны о незнакомом Андрюшке Илюхине.

Тогда словно облако прошло по ясному солнцу.

Славка думал в тот день: позабудется, уляжется беспокойство. И правда, он ходил по Городу, купался в море, сидел на уроках, таскал на плечах Наездника, и вроде бы снова всё стало, как надо. Солнечно, радостно.

А сегодня – опять тревога. Сначала этот крик на улице, потом телеграмма… Опять словно замотались на ветру флаги Новэмбэр и Чарли.

Славка вертелся. У простыни были жёсткие швы, горела расцарапанная нога. Больно так…

Но сильнее боли было ощущение опасности. Она подкрадывалась с двух сторон. Брала Славку в клещи. Отчаянные мысли о телеграмме перепутывались с мыслями об Илюхине. Два этих страха, две опасности смыкались, зажимали Славку в кольцо. Но почему? Телеграмма – это ясно. А Илюхин? Он-то при чём?

Будто он должен был что-то важное сказать Славке, о чём-то предупредить и не успел.

Не успел Андрюшка, не стало его в один миг…

«Почувствовал он что-нибудь или нет? – мучаясь, размышлял Славка. – Понял ли, что это смерть? Каким был его последний миг? Вспышка, удар?..»

Говорят, ощущения бегут по нервам к мозгу, как ток по проводам. Чтобы увидеть и почувствовать что-то, нужно время. Очень-очень короткое, но всё-таки время. Может быть, Андрюшка перестал существовать раньше, чем нервы передали сигнал о взрыве?

От мысли, что Андрюшка не успел испытать ни страха, ни боли, стало немного легче. Не было для Андрюшки ни толчка, ни пламени – сразу темнота. Или даже темноты нет? Ни-че-го…

Как это? Жил-жил и сразу – ничего?

А если бы это с ним, со Славкой? Если бы тот гад нажал тогда на спуск?.. Мама потом успокаивала, говорила, что не мог он выстрелить, не хотел: просто попугать решил. Но Славка-то знал, что мог. Хотя бы случайно: у него же пальцы тряслись, у психа… И тогда – что? Наверное, всё же был бы горячий удар в грудь…

А потом?

Славка представил себя, будто со стороны. Как он лежит ничком, и волосы от оленьей шкуры прилипли к мокрой куртке. И наверно, всё так же торчала бы кисточка на макушке… А потом вбежала бы мама…

Что было бы с мамой?!

Славка дёрнулся и сел.

Как же так вышло? Он стоял у стены – чурбан чурбаном – и совсем не подумал о маме.

Вот почему его мучит Андрюшка Илюхин!

«Вам игрушки, а отцам и матерям на всю жизнь слёзы!» Нет, тогда было не до игрушек, но всё равно… Почему он не по думал?

«Один был у родителей… Мать вся седая…»

Что осталось бы маме? Славка смотрел бы на неё с фотографий – вот и всё. Как сегодня смотрел на Славку маленький Валерка Семибратов… Как, наверно, смотрит со снимков на свою маму Андрюшка Илюхин. С чётких больших снимков, на которых глаза – будто живые…

Славка крепко зажмурился и замотал головой. Нет! Его мама не будет седая. Ничего с ним больше не случится. Во веки веков.

Ничего! Лишь бы не вернулась усть-каменская жизнь. Это было бы самое страшное. Но с чего вдруг она вернётся? Смешно даже думать!

Телеграмма? Но мало ли какие дела могут быть у мамы? Славка просто слишком крепко треснулся о тротуар, и от такого удара у него разболтались нервы. Да ещё от этой истории с толстым мальчишкой и его соседкой. Да ещё от духоты в комнате. Сам виноват: забрался в постель спозаранку и даже окно не открыл.

Надо встать. Выйти на улицу. Пробежать пару кварталов, чтобы свежий воздух выдул из головы дурацкие мысли. Ведь ничего же не случилось. Славка сам выдумал опасности и страхи!

Славка нащупал ногами свои лёгонькие кроссовки…

Мама сидела в большой комнате у лампы и пришивала к голубой рубашке белый накладной воротничок. Она обернулась на Славкины шаги.

– Ты почему улёгся и не поужинал? Вера Анатольевна вся извелась, она ещё не привыкла к твоим фокусам.

– Не хочется мне есть… – Он двинулся к двери.

– Ты куда?

– Ну, «куда»… – Пришлось взять с тумбочки газету и демонстративно оторвать клок…

– У тебя что, живот болит?

– Немножко.

– Я говорила: не ешь столько арбуза и винограда.

– Да пустяки… – пробормотал Славка и выскользнул за дверь.

Он прыгнул с крыльца. Ему показалось, что он окунулся в ночь, как в ласковую воду. Воздух был тёплый-тёплый. Трещали сверчки. Славка осторожно, чтобы в доме не динькнул колокольчик, открыл калитку. Высоко среди листьев светил фонарь. Славка шагнул на каменный тротуар, в перистую тень акаций. Огляделся. Время позднее и тёмное, на улице ни души, можно пробежаться раздетому.

…Когда Славка вернулся, мама, конечно, стояла на крыльце.

– Где ты был? Почему ты голый носишься по улицам?

– Так, пробежался… В комнате жарко, я решил на воздухе погулять.

– Ты сведёшь меня с ума.

– Со мной же ничего не случилось. Просто побегал.

– Ты сегодня какой-то на себя не похожий. Что у тебя стряслось?

«Ничего не стряслось», – хотел сказать Славка. Но тревога вернулась и прихлынула с такой силой, что он не сдержался:

– Потому что… Мама, а что в той телеграмме?

Она сразу стала другая. Ласковая и чуточку виноватая.

– Да что ты, маленький… Ты из-за этого?

– Что в ней?

– Чепуха в ней. Глупые просьбы о прощении. Как будто в этом дело.

– Мы не уедем отсюда?

– Куда? Я уже о работе почти договорилась…

– Правда, не уедем?

– Разве мама тебя когда-нибудь обманывала?

«Всякое бывало», – подумал Славка без обиды, но сумрачно. Однако не верить и бояться не было уже сил. Тревога ушла. Славка вздохнул так, будто хотел вобрать в себя весь тёплый воздух Города. Мама взяла его за плечи:

– Горячий какой! Набегался… Пойдём спать, беспокойная душа.

– Я погуляю ещё, мама… Да не на улице, здесь, во дворе! Две минуточки.

Когда она ушла, Славка подошёл к забору. Виноградные листья легонько задевали его плечи и щёки. Славка встал на старый курятник, забрался на забор и сел, свесив ноги на улицу. Сидеть было удобно: забор сверху покрывали широкие черепичные плитки.

Тепло приморской ночи обнимало Славку. Он просто купался в этом тепле. Голубые мохнатые звёзды светили ему с высокого неба. Это было очень чёрное южное небо, но Славке казалось, что где-то над невидимым отсюда морем, у самой воды, горит полоска заката. Ему хотелось почему-то так думать.

Тишина была сплошь наполнена трелями ночных кузнечиков. А больше – ни звука.

Потом далеко отсюда, на башне Матросского клуба, заиграли куранты. Наверно, уже пришла полночь.

Куранты вызванивали слова корабельного вальса: