II
Дина осталась в машине вдвоем со Славиком и пребывала в полной растерянности.
— Вам куда? — вывел ее из задумчивости голос водителя.
Она принялась сбивчиво объяснять.
— Ага, представляю, — кивнул он и, развернувшись, они направились в обратный путь.
— Вы пейте, пейте шампанское, — сказал Славик. — Все равно открыто. Чего добру пропадать. Аполлинария Максимовна эту «Вдову» из открытых бутылок никогда не допивает. А я вообще непьющий. У меня аллергия на спиртное.
— А-а-а, — только и протянула Дина, машинально наполнив до краев бокал.
Была не была. Когда еще раз доведется «Клико» попробовать. Главное, потом попросить у Славика эти самые чудодейственные таблетки. А то на больных даже «Вдовой» дышать неудобно. Алкоголь есть алкоголь. Она всегда осуждала коллег, которые, отметив на работе день рождения или какой-нибудь другой праздник, идут на прием.
Нет, но Поля-то, Поля… Как она изменилась! То есть внешне-то практически нет. Разве что стала очень ухоженной. Таких холеных лица и рук у нее в юности точно не было. А вот характер изменился разительно.
Дине вспомнилось, как она впервые в жизни увидела Полю. Было это первого сентября. Родители оставили Дину, державшую в руках огромный букет гладиолусов, около учительницы Валентины Петровны, где уже собралась кучка мальчиков и девочек, Дининых одноклассников. И тут к Валентине Петровне подошла женщина с девочкой. Таких полных людей Дина еще не встречала. Женщина смахивала на огромный айсберг. Вершина — голова. Лицо круглое, с брылистыми щеками и тройным подбородком. Шеи не наблюдалось вовсе. Зато из цветастого платья выпирали мощные грудь, живот и поистине необъятные бедра. В довершение ко всему айсберг стоял на распухших слоновьих ногах, которые, словно перестоявшее тесто, пытались бежать из широких растоптанных туфель. Толстуха крепко держала за руку черноволосую девочку, тоже очень полную.
Мальчишки за Дининой спиной захихикали. А один из них громко сказал:
— У слона была жена — Матрена Сигизмундовна!
Раздался хохот. Глаза у толстой-толстой девочки мигом подернулись слезами, и она уткнулась лицом в мамин большой спасительный бок; ну вылитый обиженный слоненок.
— Иващенко! — нахмурилась Валентина Петровна. — Стихи Чуковского будем читать на уроке литературы, а сейчас становитесь-ка строем. Попарно. Аполлинария, иди сюда, — и, оглядев свой класс, остановила взгляд на Дине. — Вот тебе пара. Возьмитесь за руки.
Дине было так жалко толстую девочку, к тому же носившую столь диковинное и странное имя, что она, не задумываясь, протянула ей руку. Та, однако, примеру ее не последовала, а, зарыдав в голос, изо всех сил вцепилась в мамино платье.
— Поленька, Поленька, — » закудахтала толстуха, пытаясь оторвать от себя дочь. — Ты же мне обещала не плакать.
Однако никакие увещевания не помогали. Дочь продолжала, всхлипывая, цепляться за спасительное платье.
— Вы уж нас извините, — смущенно объясняла учительнице ее мама. — Уж такая она у нас стеснительная получилась.
— Ничего страшного, — успокаивала Валентина Петровна. — Скоро привыкнет. С ребятами познакомится и обживется в коллективе. Не волнуйтесь, идите домой.
Обживалась, однако, Поля совсем нелегко. То есть с Диной-то они подружились сразу, потому что Валентина Петровна усадила их за одну парту. А вот с другими ребятами отношения у Аполлинарии складывались сложно. И полнота ее, и необычное имя магнитом притягивали обидчиков. Аполлинария любое слово в свой адрес принимала близко к сердцу и бурно реагировала, поэтому дразнить ее было особым удовольствием. Вот мальчишки и наслаждались, изощряясь в изобретении самых обидных и колких прозвищ.
Сколько раз Дина пыталась ее убедить: не обращай внимания и они мигом отстанут. Поля клятвенно обещала в следующий раз потерпеть, но надолго ее не хватало. Слезы сами собой начинали литься из глаз.
А самым обидным из всех показалось ей прозвище, прилипшее после уроков ритмики — Полька-Бабочка. Отныне, стоило учительнице объявить этот танец, а танцевали его едва ли не каждый урок, весь класс, включая девчонок, которые обычно сочувствовали Поле, разражался диким хохотом, Поля, спрятав в ладони пылающее лицо, выбегала вон из класса. Дина ужасно стыдилась, но и ее разбирал смех. Удержаться не было мочи, хотя она и не понимала, что тут, по сути дела, такого смешного. Счастье еще, что учительница ритмики быстро разобралась в ситуации и обучила их другому танцу. Польку-бабочку Динин класс больше не исполнял, а вот прозвище прилипло к Аполлинарии до конца школы. Правда, какое-то время спустя оно сократилось просто до Бабочки, да и сама Аполлинария с годами почти привыкла к нему.
В их классе не существовало других двух подружек, столь непохожих, как Дина и Аполлинария. Дина — веселая, хорошенькая, общительная. Ее приглашали во все компании и на все дни рождения одноклассников. Девчонки наперебой рвались с ней дружить, а стаи мальчишек крутились вокруг нее чуть ли не с первого класса.
Аполлинария, наоборот, была замкнутая, обидчивая. И держалась всегда настороженно, будто постоянно ожидая от окружающих какой-нибудь подлости. Увы, ожидания ее часто оправдывались. Страх превращал ее в идеальный объект для насмешек и издевательств. По-своему она, конечно, тоже пользовалась вниманием у мальчишек, однако совсем по-другому, чем Дина. Это было злое внимание, и Аполлинария предпочла бы превратиться в невидимку. Чтобы никто-никто в классе ее вообще никогда не замечал.
А ведь при этом ее нельзя было назвать абсолютной дурнушкой. Личико у нее было вполне симпатичное. И глаза — живые, большие, черные. Дина постоянно думала: веди подруга себя по-другому, на ее полноту вообще перестали бы обращать внимание. Однако Аполлинария, словно нарочно, подставлялась под насмешки, которые ударяли ее по самому больному, превращаясь в толстую глупую дурнушку.
Заставить Аполлинарию отвечать у доски было невозможно. Учителя чуть ли не плакали. За письменные работы она неизменно получала пятерки по всем предметам. А едва ее вызывали к доске, становилась немым изваянием с бессмысленно вытаращенными глазами. Казалось, начнись в это время пожар, она и тут не сдвинется с места. Кончилось тем, что часть учителей вообще прекратила ее вызывать, другие же, более доброжелательные, опрашивали ее наедине, оставив после уроков.
Но Дина знала совершенно другую Полю. Когда они оказывались вдвоем, подруга преображалась. Она становилась живой, разговорчивой, остроумной, а порой даже едкой, и очень наблюдательной. К тому же она много знала, потому что много читала, и Дине с ней было невероятно интересно. А уж поговорить по душам, как с Полей, она вообще ни с кем не могла.
Поля понимала с полуслова, никогда ничего лишнего объяснять не приходилось. И давала крайне точные и мудрые советы. Дина лишь удивлялась: как же Поля сама себе не может посоветовать правильно вести себя на людях. Но, видимо, ужас перед окружающим миром пересиливал в ней разум.
Притягательности дружбы с Диной способствовал один немаловажный фактор — библиотека покойного дедушки Аполлинарии, в честь которого, собственно, ее так странно и назвали. Имя, конечно, изрядно попортило внучке жизнь, однако библиотека покойного невропатолога Аполлинария Яворского доставила двум подругам много часов радости и удовольствия.
Богатое собрание книг состояло из двух частей — художественной литературы, начиная от Конан-Дойля и кончая Тургеневым, и специально-медицинской. Художественную Дина брала у подруги и жадно поглощала дома. А медицинскую девочки тщательно и скрупулезно изучали в квартире Аполлинарии.
Многотомная медицинская энциклопедия была проштудирована от корки до корки. Начали они, естественно, с самого интересного и захватывающего — строения тела и половых органов. Однако, пройдя эту тему, рвения не утратили. Другое тоже показалось им интересным.
Симптомы всех болезней они, конечно, неизменно находили у себя, пережив немало тревог. Впрочем, тут им попалась в дедушкиной библиотеке книга Джерома Джерома «Трое в одной лодке», и, прочтя, как один из героев ее, изучив медицинский справочник, тоже обнаружил у себя все болезни, кроме родильной горячки и «колена домашней служанки», подруги немного воспряли духом, не утратив при этом увлечения медициной. Их привлекали тяжеленные крупноформатные анатомические атласы, цветные страницы которых они рассматривали, как смотрят обычно захватывающий фильм. Кажется, именно в тот год Дине впервые захотелось стать врачом. Что же до Аполлинарии, то она с самого детства об этом мечтала, да и родители ее на этом настаивали, особенно отец. Сам он тоже окончил медицинский, однако врача из него не вышло, и он стал чиновником в Министерстве здравоохранения. Вся его надежда теперь была на Аполлинарию, которая, как дедушка, должна была стать невропатологом.
Дина поступила в мединститут с первого раза. А Поля провалилась. Устные экзамены для нее по-прежнему были большим испытанием. Главное, подготовлена была куда лучше Дины, а вот — не судьба. Папа пристроил ее к себе в министерство, однако следующим летом в медицинский она уже не пошла, поступила на психологический факультет, на вечернее отделение, и продолжала работать. Родители немного расстроились, но утешали себя тем, что и психология в некотором смысле тоже медицина. Поля объяснила Дине свой выбор тем, что ей эта наука ближе. «И нужнее», — добавила тогда про себя Дина. Она поняла: подруга надеется, что изучение психологии избавит ее от собственных комплексов.
Дружба их продолжалась, и, хотя виделись они теперь гораздо реже, Дина по-прежнему при каждом удобном случае притаскивала Полю в свою студенческую компанию. Собственной у той так и не образовалось. Во-первых, потому, что училась на вечернем, а во-вторых, по-прежнему очень туго сходилась с новыми людьми.
В Дининой компании Полю приняли сразу, однако ситуации это не облегчало. Аполлинария адаптировалась по-прежнему скверно, из-за чего то и дело возникали разные недоразумения. Она каким-то неясным образом умудрялась, практически ничего не говоря и ни с кем не общаясь, вступать в конфликты на ровном месте. Вплоть до того, что когда на нее абсолютно всерьез запал один из Дининых однокурсников (как он сам пьяно объяснял потом Дине: «Я, понимаешь, просто обалдеваю от полненьких. Завожусь от них с пол-оборота, а у Аполлинарии такие бедра!..»), она восприняла его настойчивые поползновения как форменное издевательство, в результате чего несчастный получил увесистую оплеуху и, оскорбленный в лучших чувствах, отбыл домой. Аполлинария рыдала на плече у Дины.
— Он что, думал, что если я такая толстая и страшная, то, значит, на все согласна и готова отдаться первому встречному?
— Дурочка, во-первых, совсем ты не страшная, — изо всех сил успокаивала ее Дина. — А во-вторых, ты ему понравилась. Он сам мне говорил.
— Не ври! Никогда мне не ври! Как я могу кому-то понравиться!
— Очень даже можешь, — убеждала Дина.
— Не надо меня успокаивать! Посмотри, какая я толстая, а вокруг полно стройных и симпатичных девчонок.
— Вкусы у всех разные, — нашла новый довод Дина. — Кому нравятся стройные, а кому и наоборот. Вон, папа твой женился на твоей маме. А она и в молодости была полная. Помнишь, мы смотрели их старые фотографии.
— То папа, — совсем расквасилась Поля.
— Разве он один? Погляди вокруг. Сколько упитанных женщин имеют мужей и детей. Их любят. А любят, между прочим, не за фигуру.
— Только тех, кто с фигурой, любят чаще, — продолжала рыдать Аполлинария.
— Совершенно необязательно, — отрезала Дина. — Знаешь, сколько красавиц остается одинокими только потому, что мужчины перед ними комплексуют?
— Вот-вот! Я и говорю. Этот ваш Жора посчитал меня доступной только из-за того, что я жирная и страшная!
И переубедить ее не было никакой возможности. Жора еще предпринял пару попыток очаровать «девушку своей мечты», но Аполлинария оставалась неприступной.
— Не верю я ему, и все. Да и не мой это тип, — заявила она в конце концов Дине, а затем села на строжайшую диету, в результате которой прибавила еще пять кило, окончательно разбив сердце безответно влюбленного Жоры.
За время учебы в институте у Дины случилось несколько платонических романов. А на последнем курсе на вечере, проводимом совместно с подшефным военным училищем, познакомилась с красавцем-курсантом Олегом Терехиным и влюбилась в него с первого взгляда и, как она думала, навсегда.
Любовь оказалась взаимной. Перед самым распределением они поженились. Аполлинария, узнав, что подруга подала заявление в загс, неожиданно расплакалась.
— Я знала, всегда знала, именно так оно и закончится! — сквозь слезы проговорила она.
— Поля, да что закончится, — не понимала Дина. — Наоборот, у нас только начинается.
— У вас! — Слезы лились ручьем из огромных Полиных глаз. — А у нас с тобой все заканчивается! Он тебя увезет далеко-далеко, я останусь совсем одна, и неизвестно, когда мы еще увидимся.
— Куда бы ни увез, все равно будем видеться, перезваниваться. Да ему вообще обещают распределение в Московскую область.
Однако подруга оказалась права. Олега распределили еще более престижно — в группу советских войск в ГДР. Как же Дине завидовали!
«Только совместную жизнь начинают, и сразу за границей, — судачили за ее спиной институтские подруги. — Везет же некоторым».
Дина и сама не верила собственному счастью. Все, казалось, в жизни теперь должно удаваться. При таком-то старте.
Выяснилось, что и она может устроиться работать по специальности. Как раз освобождалось место в госпитале.
Сыграли свадьбу, на которой Аполлинария, к великому неудовольствию Олега, была свидетельницей («Постройнее кого-то найти не могла? — позже, разглядывая свадебные фотографии, твердил он. — Весь антураж нам твоя подруга испортила»), и уехали.
Первое время подруги часто переписывались, но ведь письма совсем не то, что непосредственное общение. Да и у Дины свободного времени почти не было, и она порой лишь с трудом заставляла себя сесть за очередное письмо. А у той новостей становилось меньше и меньше.
Поля закончила институт, но работать так и продолжала в своем министерстве на какой-то скучной должности. И жить ей, как явствовало из все реже поступающих писем, было нерадостно. Дина уехала, в свои компании ее больше никто не водил. Работа, дом да тяжело больная мать, у которой ноги почти перестали ходить — вот и все, что осталось на ее долю.
Затем ГДР не стало. Дина с мужем вернулись, но не в Москву, а в гарнизон под Москвой. Аполлинария однажды к ним даже приехала в гости, однако Олег ее встретил столь холодно, что больше она не появлялась. Он вообще ко всем прежним Дининым друзьям относился ревниво, однако Аполлинария пользовалась особенной его нелюбовью. Сама же Дина в Москву выбиралась редко.
Вскоре она забеременела, потом родила, где уж тут особенно разъезжать. А тут еще мужа неожиданно перевели в Хабаровск. Жизнь становилась труднее и труднее, переписка между подругами совсем заглохла.
