… колько времени прошло?.. По часам двадцать две минуты, по ощущению — и мгновение, и целая вечность. Мы сидим, Д. С. ходит и говорит, внимание и невесомо, и страшно напряжено, кажется, этот человек умеет сжимать и разжимать время.

-..Что же касается типа "ненаказующего", то в суровом мире нападения и защиты он, пожалуй, наиболее удивителен. Но если есть и такой — значит, на чем-то держится… Тоже весьма условно, можно разделить этих людей на три типа: добродушные, или природно (физиологически) добрые, равнодушные, неравнодушные, или духовно (сознательно) добрые…

(Большой пропуск текста по техническим причинам. — В. Л.).

— Дмитрий Сергеевич, а можно спросить?.. (Опять гривастенький.)

— Да, пожалуйста.

— Скажите, Дмитрий Сергеич, а вы сами какой? Наказучий или ненаказующий? Добродушный или неравнодушный? Если можете ответить, конечно.

(Ой. Вот наглец.)

— Могу ответить. Добродушие исключено. Наказующий и самонаказующий. Примерно в равной пропорции.

Нужны ли подробности?..

— Нет. Спасибо.

— Тогда, пожалуй, на этом я и прервусь. Есть ли еще вопросы?

Д. С. бросил взгляд в сторону гривастенького, но тот молчал, опустив голову, и до самого конца не сказал больше ни слова. С минуту молчали все, так что стало слегка даже не по себе-что же, неужели все так уж ясно? Или наоборот, так неясно… А вдруг и вопрос-обнаружит твою скрытую активность…

Д. С. тихо присел на край дивана, рядом с Нарциссовым. Съежился, стал как бы невидимым. В это мгновение мне стало его вдруг ужасно жалко. Вот и спрошу сейчас: жалость-это что, тоже форма проявления…

Пускай глупо…

— Можно мне? — поднялся Нарциссов.

— Можно. Не обязательно вставать. Можно…

— Дмитрий Сергеич… Вот я тут не совсем понял.

Насчет изнанки трусости… Я могу говорить откровенно?

— Тут все свои.

— Хорошо… Допустим, человек по природе своей трус… Вот видите, не могу…

— Можете.

— Ну… значит, так: я из категории равнодушных. Но главное, трус. Объявляю всем присутствующим, что я трус. И вот сию минуту от страха признаться в трусости…

— Да ясно, ясно, — сердито буркнул Л. И. — Сами такие.

-..Ну так вот… Я хочу спросить: почему моя трусость… Мой подлый страх никак не выворачивается в эту самую агрессивность… Я боюсь не боли, нет, боли не боюсь. Однажды на спор с самим собой изжарил вот этот палец на спиртовой горелке, видите — рубцы?

Могу повторить… Я боюсь именно самого факта драки, участия в драке. Боюсь и поражения, и победы, психически боюсь, понимаете?.. Один раз я, так сказать, преодолел этот барьер, и что из этого вышло, страшно вспомнить теперь… Все-таки расскажу… Четырнадцать лет мне было, отчим был еще жив. Он воспитывал меня. Воспитывал более всего криком, а иногда и оплеухами…

И вот после одной такой безответной воспитательной оплеухи я поклялся себе, что в следующий раз дам сдачи, дам изо всех сил, чего бы это ни стоило. Ждал, готовился, даже провоцировал… Я уже был довольно крепкий парень, на физическую слабость вообще никогда не мог пожаловаться. И вот она пришла, эта долгожданная оплеуха, пришла, как всегда, неожиданно, как раз в тот момент, когда я был апатичен и чисто автоматически сказал ему что-то непочтительное — что именно и в ответ на что, забыл совершенно, причем сразу же… И вот она, оплеуха, свежевыпеченная, горячая — а я стою перед ним, как всегда, обалдело, щека звенит… И вдруг вспомнил. И… Дальнейшие кадры памяти походят на смутный и многократно сам себя перевравший сон.

Моя судорога, упирающаяся в его переносье, в упругий и хрупкий хрящ, обтянутый живой желтоватой кожей, — и этот тихий тканевой вскрик, беззвучный треск под костяшками… Тут же хлынула кровь, в два ручья… Будто отворились шлюзы, будто ждала и не выдержала… И он заплакал — вы понимаете? — он заплакал, слезы полились в такие же два ручья, перемешались с кровью, и все это на пол, на пол, на стены… А он стоит и фыркает, и пыхтит на месте, как паровоз, и вдруг забегал, забегал вокруг меня и себя…

Вот как теперь, бледно-приблизительно… Постигшее меня самоощущение…

Дмитрий Сергеевич… Простите за натурализм… Он меня больше не трогал. И не вспоминал… А через два месяца умер. Инфаркт…

Болевой шок.

Все молчали. Д. С. медленно поднялся и болевой шоквсе молчали. Д. С. медленно поднялся и болевой шок — все молчали.

Д. С. медленно поднялся и объявил семи минутный перерыв. Курящим разрешил курить у окна, а Нарциссова увел с собой в кабинет. О чем они там беседовали, никому не известно.

В. Л. мне известно, о чём говорили Доктор и Антуан. Речь шла о том, что Д. С. называет ложным равнодушием и что в психиатрии именуется "болезненным душевным бесчувствием" (нередкий спутник депрессий). Говорили также о ложной трусости.

Привожу часть диалога (с разрывами).

Дана Р.